Тюрьма Разума для подавления непокорности

Внимание, блевать заранее, я предупредил. Развидеть не получится, если что.

Пока они оборачиваются ко мне, я ныряю обратно в чулан для тряпок, захлопываю дочерна дверь, перестаю дышать. Хуже нет, когда тебя бреют до завтрака. Если успел пожевать, ты не такой слабый и не такой сонный, и этим гадам, которые работают в комбинате, сложно подобраться к тебе с какой-нибудь из своих машинок.

Кизи Кен. Пролетая над гнездом кукушки.

Один восставал — по телу волнами пробегала дрожь, он уже пробовал поднять голову. Второй стоял на четвереньках. Третий пытался выйти в коридор, но с координацией пока было плохо, его заносило вправо, и он бился головой о косяк. При нашем появлении несчастный издал мычащий звук и в очередной раз приложился лицом.

Лукъяненко С. В. Кайноzой.

Сырость и духота — вот спутник джунглей, как и смрад прокислого сена с навозом и гнилым мясом. И ещё иногда — мускусом, настолько душным, что хотелось вывернуться наизнанку, только бы отвлечься вонью от рвоты, лишь бы чем-то забить лесной кошмар, но не поможет. Этот неповторимый букет из зловония был невыносим для острого обоняния потомственного следопыта, для которого лес — открытая книга. По листочку он мог определить, кто тут прошёл и когда, по неровному и залитому дождём следу — болен бывший тут зверь или нет.

Тут же, в этой поганой пародии на нормальную чащу, всё это было невыносимо сильным и вдобавок смешивалось так, что никакой навык не мог помочь, что делало человека как бы слепым, а это — ни с чем не сравнимый ужас. Особенно, если учесть, что постоянный шелест листвы под мелким дождём начисто дезориентировал по звуку, заставляя не один десяток раз ходить кругами, а полумрак и постоянно качающиеся ветки вызывали из памяти монстров всех мифов и легенд.

Не раз падал оборванный человек в жалких остатках синей мокрой робы и подранных ботинок, проколотых подлыми шипами с обломанных стихией ветвей кустарников с деревьями вперемежку, всё напарываясь и напарываясь на колючие кусты с ядовитыми ягодами, проклиная всё вокруг и в порыве эмоций ударяясь головой о неровную и острую кору ближайших древесных стволов, так что кровь шла из ран и разбитого лба. Заливая и без того бесполезные в туманной гуще, воспалённые от ядовитой сырости глаза. Хуже всего было то, что на горящие и воспалённые раны слетелись мясные мухи, и в некоторых из них, уже гнойных от заразы тропиков, болезненно копошились ненасытные, пожирающие окружающую плоть жирные опарыши.

Попытки хоть как-то облегчить муки пожирания заживо посредством растворения тканей отрыгиваемыми из склизких пастей с клюками, вынуть их из ран по всему телу встречали ужасные ожоги пальцев от выделяемой ими защитной кислоты, но большинство мерзких тварей вынуть удавалось через минуту-две с невероятной ослепляющей цветной радугой болью, словно они в ранах каким-то клеем приклеились.

А комары и жирно блестевшие в неверных световых отблесках вонючие слепни, которые садились и на раны, и на кожу, которые кусали и кусали, словно бешеные псы, и не было на теле ни одного живого места. Муки, оттенки чудовищной радуги из всех видов боли, слабости, непрерывной тошноты и кашля такой силы, что кишки и лёгкие вместе хочется выплюнуть кровавыми ошметьями. Молитвы, попытки отвлечься — всё бесполезно, нет средства, если тебя пожирает живьём всё кошмарное, что может быть.

Смрадная и тёмная сельва, где везде лужи и размытая после очередного ливня липкая красноватая земля — вот, что было везде, куда ни кинь взор. Насколько хватает глаз, сплошной Лабиринт Смерти, где нельзя толком даже опереться ни на одно мшистое и поросшее ядовитыми грибами дерево. Один раз опёрся, и тут же в плечо, именно в месте разрыва рукава тюремной робы, вонзились причинявшие адскую боль и обездвиживавшие зловонным ядом многочисленные крошечные шипы, не видные неопытному глазу, неотличимые от мха.

И тогда, в свой первый побег он мычал — кричать не могу, отнялся даже язык, — лёжа без движения в зацветшей луже, полной склизких червей, он попал в настоящий ад на Земле из-за горящей в каждой клеточке тела отравы. И ползавшие по зелёному стволу предательского растения жирные, волосатые гусеницы были источником этой отравы, их «мех» был иглами, смертоносными и сулящими невероятные муки, которые не смогли доставлять даже раскалённые угли в храме огнепоклонников. Да-да, беглец бывал и там, когда эти звери привязали его к кресту и поместили его над раскалёнными углями. Жар выжигал глаза и нос, словно огонь внутри тела, и боль, боль, жгучая и похожая на то, что тебя едят живьём.

Об этом страдалец, лежавший на боку, вспомнил потому, что прямо к нему шёл живой бурый ковёр с отвратительным — если джунгли зловонны, то это страшнее в тридесять, — муравьиным амбрэ. Ужас, знакомые ему по историям, которые ему рассказывали про муравьёв и обглоданных заживо собак со стариками и детьми, которых не смогли спасти от этого настоящего бича тропиков, затопил его нутро, лишил связности мыслей. Человек мог лишь орать, сходя с ума от ужаса и боли, парализованный и пожираемый заживо этим кошмарным блестящим ковром-хищником, муравьи шустро и сразу стали рвать его раны — и пытавшихся спастись опарышей с упавшими на него сверху багрово-чёрными пиявками, на глазах жиревшими на крови из паха и губ с пальцами и суставами.

Они все, кочевники и воплощения самой Смерти, с еле различимым треском и хрустом жадно ели и ели его, жертву страшной и безжалостной природы, но что-то удерживало человека от смерти от боли и потери крови. Он чувствовал всё-всё, а самое страшное было то, что рядом собирались птицы, подлые стервятники джунглей, к издевательству над мутнеющим взором они были все с яркими и чёрными перьями, а их кличи в беспрерывном хаотичном стрекотании дождя по восковой и грубой листве деревьев над ними всеми становились всё больше похожими на торжествующий, издевательский смех. И они спустились, пятеро падальщиков, заживо отрывая грязными клювами сочащиеся гноем и кровью куски человеческого мяса там, где муравьи старались меньше, и голубой кондор вырвал оба глаза умирающему…

Он очнулся в тёмной камере, хотя адская боль лишила его понимания того, кто он такой, как он сюда попал и где находится, он ничего не понимал, и тело словно стало не его. Но в темечке была ярко-красная треугольная лампочка сменила свет на синий, и бесполый, механический голос сверху произнёс: «Сеанс приведения к покорности №12 в режиме №2 заключённого №42 полностью завершён, ведётся мониторинг мыслей в обычном режиме. Направляем в камеру №345 обычную команду для уборки инвентаря и самой камеры, а также команду мойщиков заключённых и медиков для соответствующего лечения».

Голос замолк, и человек, полностью облегчивший мочевой пузырь и кишечник прямо в робу, в полной прострации и не способный двигаться от боли, внедрённой аппаратом по созданию кошмаров, одним из которых и были эти кошмарные джунгли. За то, что в думах пытался сделать деревянные инструменты для побега в ближайший лес, на краю которого стояла Тюрьма Разума №4.

В прошлый раз он пробовал сбежать с помощью пожара, и ему внушили кошмар сгорания заживо в храме огнепоклонников. Аппарат отслеживал все тайные и явные мысли, реагируя мгновенно, за попытку вырвать его из головы он внушил заключённому кошмар, в котором человека медленно рвали на части на дыбе, заливая в раны слабую кислоту, а также пожирали заживо, отрывая кровоточащие и трепещущие куски тела, голодные бешеные собаки. За попытку сделать подкоп он долго смотрел, как из его парализованного ядом гигантской осы тела, проедая путь наружу через дергающиеся в конвульсиях органы, вылезали жирные и колышущиеся волосатые личинки, испражнявшиеся прямо в его раны жгучими экскрементами и отрывавшими куски его кожи с целью сплести коконы. А, когда он пытался разжалобить тюремных надзирателей, говоря, что он лишь заблудшее дитя и не понимал, что делал, прибор обнаружил ложь и внедрил насильнику-растлителю малолетних кошмар, что он сам — полусформированный эмбрион, которым была беременна попавшая в ДТП и лишившаяся головы, но живая благодаря оборудованию женщина. Только больница была явно адской, и его самого, неспособного двигаться и защищаться, пожирали заживо попавшие в разорванную врачом-садистом утробу мёртвой матери блохастые и вонючие крысы, ползучая дрянь с которых также присоединилась к ужасающему пиру...

После кошмара с джунглями он больше не мог говорить и думать, человек был мёртв, и его ещё дышащее тело было сдано на опыты фармацевтам. И его муки с самими кошмарами показаны в тюрьмах с более лёгким режимом через стандартные мысленные проекторы с трансляцией всех ощущений в смягчённом виде в назидание остальным.