тринадцатый

Тринадцатый

— Рома, обед готов!

— Бегу!

Иду на кухню, по пути прихватывая планшет.

— Лен, ноги мерзнут, тапки мои где?

— Где бросил, там и ищи.

Ну да, как обычно. Сажусь за стол. Загружаю новости. На колени прыгает кошка. Хорошо, тепло.

— Ром, как поешь, в погреб слазь за картошкой. На ужин готовить нечего.

Блин, недавно же доставал. Ну да ладно. Захлопываю ноутбук, сую ноги в тапочки и иду на балкон. Холодно. Открываю люк, щелкаю выключателем. Черт! Лампочка перегорела. Внизу темно и грязно. Надо бы убраться тут. Столько земли собралось, что трудно ходить. Ноги вязнут. Странно, при свете не замечал серую деревянную дверь под лестницей. Еле протискиваюсь между стеной и мешками картошки, утопая по щиколотки в холодной земле. Толкаю дверь. Ржавые петли поддаются бесшумно.

Краски! Свет! Как красиво! Вокруг сочная трава, в воздухе порхают бабочки и огромные парашюты одуванчиков. Кузнечики щекочут босые ступни. Как хорошо здесь.

Вид сверху прекрасен. Далеко внизу вьется серебристая лента горной реки. Отсюда ее совсем не слышно. А ведь там, у берега, она ревет так, что закладывает уши. Чуть ближе, отделенные от воды километром леса, блестят, отражая яркое солнце, рельсы одноколейной железной дороги. Это мой будущий путь домой. Полоса рыхлого снега, выглядывающая из леса, отмечает мой нелёгкий подъем. Спускаться будет проще. Достаю фотоаппарат. Делаю с десяток снимков, играя настройками. Шикарные фото! Дыхание уже успокоилось, и ветер подсушил пот. Надо забраться повыше. Вершина совсем рядом. Этот утес, справа, попробую подобраться к нему со стороны леса. Поворачиваю назад, ныряя по пояс в белое озеро. Идти вперед все сложнее, но солнце еще высоко, и я никуда не тороплюсь. Проходит час, или больше, и я, мокрый от снега и пота, выхожу, наконец, к вершине. Забираюсь на скалистый выступ. Достаю из внутреннего кармана фляжку, делаю большой глоток.

— Эгегей!!! — Кричу во все горло. Со всех сторон на свой лад мой крик повторяет горное эхо. Снизу, словно услышав меня, отвечает гудком редкая одинокая электричка — «кукушка». Как здорово, что я все-таки сюда добрался.

Машина. Я же оставлял ее здесь. Неужели угнали? Но брелок молчал! Как же, куда теперь звонить? Жму на кнопку, и один из сугробов в ответ пищит, подмигивая. Да вот же она, просто замело снегом. И как я сразу не заметил? Отлегло. Еду в центр. Темно. Гололед. За окном мелькают фонари. Черт! Пешеход. Куда ты вылез? Давлю на тормоз. Слышен треск АБС, но машина не останавливается. Жму на педаль изо всех сил. Стой же, ну! Объезжаю в последний момент. Лучше проеду через лес, там редко ходят люди. Сворачиваю на тропинку, раскручиваю педали. Слышна веселая трель птиц, сквозь хвойные кроны иногда проглядывает солнце. Мчусь вниз, к реке, ловко объезжая огромные корни, торчащие из земли. Вот и берег. Торможу с заносом, разбрызгивая гравий. Бросаю велосипед и иду к воде. Какая холодная. Настолько, что немеют ноги.

— Гриш, этого куда?

— Давай в четвертую пока.

— У нас же завтра проверка с самого верху. Показывать будем?

— А куда деваться, покажем. Может, помогут определить.

— Ну, это ты загнул, конечно. Не нагнали б лишний раз, уже хорошо.

— Прорвемся.

Это невыносимо. Вокруг черно-серая бездна, рвущая меня на части. Я таю. Она съедает меня. Мечусь в поисках выхода. Не знаю, кто я, но знаю, что надо покинуть это место, пока агония не растворила меня полностью. Липкие черные нити заполняют пространство вокруг, темно-серые вихри острыми жалами дробят мою сущность. Прочь, вырваться отсюда. Должен быть способ. Один из серых смерчей вдруг извивается настолько, что мне становится видно его воронку. Шанс. Не раздумывая бросаюсь туда. Стремительный круговорот несет меня обратно. Чудовищным усилием прорываю его стену и покидаю адскую петлю. Изо всех сил рвусь прочь, подальше от этого ужаса. Теперь вокруг тихо и безмятежно. Мимо плывут фигуры всех возможных форм, цветов и размеров. Им нет до меня дела. Можно остаться здесь. И я остаюсь. Медленно плыву вместе с ними. Теперь я один из них. Какие-то формы, преимущественно светлых оттенков, резво уходят вперед, я сам обгоняю наиболее неторопливых. Проходит вечность, и я понимаю, что всё здесь вращается по огромной орбите вокруг далекого яркого пятна в центре. Я чувствую, как оно влечет меня. Постепенно я перестраиваюсь ближе к внутреннему краю этого разноцветного хоровода. Наконец, решившись, покидаю гостеприимную орбиту и устремляюсь вперед. Я плыву очень долго. Покинутая мной река уже превратилась в узкую полосу, а свет из центра кажется таким же далеким. Назад я уже не хочу. Буду плыть вперед столько, сколько потребуется.

— Добро пожаловать, дитя! Ты — тринадцатый. Теплый свет обволакивает и уносит воспоминания о моем нелегком пути.

— Что это, где я?

— Ты попал в истинный центр вселенной. Мы находимся вне ее материальных границ, но все, что происходит здесь, определяет ее судьбу. Ты стал тринадцатым разумом, достигшим этого места. Если до того, как темная энергия разорвет нашу вселенную на части, здесь появятся еще четверо, она будет признана плодородной, и законы, обрекающие ее на смерть, будут переписаны.

— Я ничего не понимаю, я совсем ничего не помню. Я добирался сюда целую вечность.

— Твоя память — это якорь, и лишь оставив его, ты получил возможность оказаться здесь. Скоро ты вернешься в свое тело. Не важно, как дальше сложится твоя судьба в материальном мире, ты достиг величайшей цели. Теперь мы еще на шаг ближе к бессмертию.

— Вернусь в тело? Что это значит? И что за цель? Я не понимаю.

— Не мучайся, дитя. Ты скоро все вспомнишь. А пока отбрось все мысли. Я раскрою тебе истину. Это — твоя награда.

Наша вселенная не уникальна. Каждый цикл их рождается бесчисленное множество. И всем дается один срок — 15 миллиардов лет. Однако стартовые условия в каждой задаются случайно. Словно бросок триллионов костей, с триллионами граней на каждой. Многие вселенные получаются мертворожденными. Без пространственных измерений или возможности возникновения элементарных частиц. Одни живут несколько мгновений и моментально разрываются в ничто темной энергией, или схлопываются в черную дыру. В других законы физики не позволяют развить материю, более упорядоченную, чем кварк-глюонная плазма. Где-то, наоборот, создаются райские условия, и они возрождаются буквально за тысячи лет, достигнув энергетического процветания. В нашей вселенной стартовые условия оказались достаточно сложными. Слишком много нематериальной массы и энергии. О перерождении через энергетическое процветание можно было не мечтать. И мы пошли по трудному и долгому пути биологической эволюции — чтобы завоевать перерождение за счет мыслящего разума. Как видишь, нам это почти удалось. Еще четверо достигших просветления, и тепловая смерть вселенной будет отсрочена. Мы сможем перейти в новый цикл и даже поучаствовать в судьбе других вселенных, которые находятся на грани. Как и нам помогли однажды создать из неупорядоченной органики первую нить РНК.

— Я так ничего и не понял, не могу уловить смысл.

— Знаю, не старайся понять, постарайся запомнить. Многое прояснится совсем скоро. Надеюсь, с этим знанием тебе будет проще жить. Прощай, тринадцатый.

Я что-то чувствую. Щекочет в висках. Гудение. Шорох. Звон. Что-то знакомое. Это звуки. Я слышу! Напрячься.

— … развратник, как не стыдно. Тут же твой пациент.

— Этот что ли? Это овощ. Баклажан. Видишь, синенький весь. Через него за последний месяц столько наркоза прокачали, что даже если бы он был в сознании, давно бы перегорел…

— Черт. Ало! Да! Что, идут уже? Да все путем, Анатолич, не гони. Да помню, помню… Все, Катька, брысь.

— … госзаказы-то теперь проводить совсем морочно стало — гулкий бас постепенно приближался. Не один, судя по топоту.

— Федеральная контрактная система у нас теперь, пока не обкатается, хлопот много будет… Так, а тут кто.

— Неопознанный пациент. В коме пятую неделю. Тяжелая черепно-мозговая, ампутированы нижние конечности до коленного сустава. Состояние стабильное, активность мозга около пятидесяти процентов.

— Почему неопознанный, как поступил?

— Найден в Инзерском районе, в глухом лесу. Там тупиковая одноколейная линия в горах, видно сорвался с утеса, потерял сознание, скатился на рельсы. Припорошило снегом, машинист не заметил, раздробило ноги. Еще три часа он лежал там, истекая кровью, пока тот же машинист не подобрал его на обратном пути. С тех пор в сознание не приходил, документов не было. Уголовное возбуждать не стали.

— Валерий Анатольевич, я понимаю, вы широкой души человек, и больница у вас образцовая, но больной-то без документов. Сколько еще будете его на балансе держать? За лечение кто платит? Он у вас так еще пять лет пролежать может, надо искать выход из ситуации, так сказать.

— Пока из фонда благотворительного оплачиваем, затрат не так много на самом деле, аппарат ИВЛ на нем старый, к списанию готовый стоит. Жалко парня, молодой совсем, наверняка и семья и полис есть.

— Ну, так найдите, в интернете фото опубликуйте.

— Отправляли уже, и в газете местной писали. Найден-то на границе области почти, может из соседнего региона.

— Как он у вас в бумагах-то числится?

— Гриш?

— В истории как неизвестный, между собой зовем его «тринадцатый».

— Тринадцатый?

— Ну, просто он, это, в тот день был по счету тринадцатым поступившим. Ну и судя по тому, как ему «повезло», эта цифра ему подходит.

— Ладно, Валерий Анатольевич, оставляю его на вашей совести. Надеюсь, до нового года решите как-нибудь эту проблему. Доложите мне потом.

— Хорошо, Эдуард Тарасович.

— Все здесь?

— Да, Эдуард Тарасович.

— Ладно, давайте травматологию посмотрим. Лифт-то второй починили?

— Конечно…

Удаляющиеся голоса и шуршащий топот десятка ног в бахилах.

Мне отрезали ноги. И, похоже, скоро отключат от аппаратов. Но мне все равно. Я — тринадцатый.