Точечные воздействия

Слоистый туман приглушил запахи дыма, горелого железа и крови. Скоро взойдёт солнце, туман рассеется, и небо взглянет на изрытое воронками поле, чадящие остовы танков, битые орудия, россыпи гильз в полузасыпанных ходах сообщения и трупы, трупы, трупы!.. Изуродованные тела людей, застывшие в нелепых, невозможных для живых позах.

Небо привыкло к смерти.

Оскар присел на бруствер окопа, рядом с погибшим красноармейцем. Оскар мельком мазнул по нему взглядом и отвёл глаза. Его мутило. За год, проведённый в этом времени, он так и не смог согласиться с той безумной лёгкостью, с которой одни люди убивали других. Небу было легче.

Немцы здесь не прошли, откатились назад, теряя технику и оружие, и даже не вынесли убитых. Из защитников безымянной высоты тоже не уцелел никто, во всяком случае, так значилось в архивных документах. Когда советские войска вернулись на позиции, живых здесь не осталось. Сейчас это была ничейная земля; поле боя принадлежало мертвецам…

Командировка подошла к концу. Гаупт-ефрейтор, за которым он присматривал, вернулся из боя контуженным, но живым. Его ждал полевой госпиталь и списание из рядов вермахта. Теперь следить за ним будут другие люди, и, наверное, он изобретёт или напишет то, что должен изобрести или написать. Оскар не знал деталей. Они вредны, ведут к личностному отношению к событиям, повышают вероятность ошибки. А так… малозначащий эпизод в работе. Минимум нервов, максимум эффективности.

Теперь — на базу, отдыхать и отсыпаться, но сначала — смыть с себя отвратительный запах пороховой гари! Оскар представил, как встанет под душ, а по спине, по бокам и животу будут хлестать тугие струи воды, чистой, насыщенной кислородом, горячей и ледяной попеременно…

— Пить… Воды…

Солдатик, которого Оскар посчитал убитым, очнулся. Устав требовал немедленно покинуть это место, ведь никто не должен заметить наблюдателя. Плевать! — решил Оскар. Парень скоро умрёт, кому помешает их контакт?

Оскар приподнял голову раненого и приложил к его губам флягу с водой.

— Спасибо, — парень сделал глоток, скривился и без сил откинулся назад.

Потерял сознание? Оскар провёл диагностом вдоль его тела. Всё оказалось не так плохо: внутренние органы в порядке, контузии нет. Однако, перебиты ноги, и осколки костей прорвали ткани и кожу, и шаровары набухли от крови. Тяжёлая травма, но даже в этой эпохе излечимая. Главное — вовремя оказать помощь. Да только кто это сделает? До ближайшего медсанбата час хорошим шагом, а парень не может даже ползти.

Оскар стиснул зубы: как же противно… Чёрт бы подрал все Уставы и регламенты! Иногда он ненавидел собственную профессию и даже благополучные время и место, в которых ему повезло родиться.

— …даже не потрогал её, — внезапно заговорил солдат. — Только после свадьбы, сказала… Мамаша у неё, вишь, строгая. Отгулял, и сразу в военкомат… Дурак!

Парень бредил. Оскар видел, как с каждым словом жизнь покидала молодое тело. Заострялись скулы, вваливались глаза, а может, это была иллюзия, ведь он так и не привык к виду смерти и крови. Впрочем, архивы не врут. Здесь не выжил никто, и этот мальчишка тоже скоро уйдёт.

Оскар передёрнул плечами. Что-то кольнуло с левой стороны груди. Что там у него, в кармане куртки? Средство от шока и заражения крови. Мутная жидкость в шприц-тюбике едва заметно мерцала в лучах восходящего солнца. Лекарство для гаупт-ефрейтора, которое не пригодилось. Не панацея, но может продлить жизнь. Насколько?

Парень снова очнулся и застонал.

Проклятье! Почему он должен нянчиться с одними — и забывать про других? Оскар сорвал колпачок шприц-тюбика и вонзил его в бедро умирающего.

Мощная штука — современная фармацевтика. Солдат на глазах порозовел, дыханием успокоилось, потом он открыл глаза и посмотрел на Оскара.

— Ты ангел?

Почему бы и нет? Защитный комбинезон, маска-хамелеон на голове, противоосколочный зонтик за спиной… Наверное, его можно принять за ангела, особенно если страстно желать этого.

— Молчи, — сказал Оскар. — Береги силы.

+++

Строители станции оторвались на полную. Ажурные стены вырастали из тропического сада и вздымались на десятки метров к лазурному небу, вокруг в кажущемся беспорядке были разбросаны арки, витые колонны, портики, стелы и прочие архитектурные излишества. Цвели магнолии и розы, гелиотропы и левкои, резеда и множество других растений, которых Оскар не знал. Всё вокруг было напоёно ароматами, словно местные обитатели не выносили чистого воздуха. Возможно, их тоже ломало от запаха крови…

В воздухе медленно зарастала чёрная клякса. Бесшумное закрытие портала безумно пожирало энергию, но Оскар не хотел привлекать лишнего внимания. Его проступок не останется в тайне, но это всё потом, а сейчас у него есть другие дела.

Солдат спал. Правильно он сделал, притащив раненого на станцию? Он мог вызвать коптер; короткий перелёт, две минуты до медсанбата. Но аборигены привыкли следить за небом, а зачем ему свидетели? Он и так нарушил всё, что можно и что нельзя.

Оскар развернул событийную карту, ввёл нужное время и место и активировал перенос.

Прифронтовые медики спят в очередь, здесь всегда кто-то на вахте, но Оскару повезло: никто не заметил их появления. Оскар оставил раненого неподалёку от входа, на видном месте. Допустим, кто-то принёс его ночью, а потом ушёл, не сдав санитарам. Мало ли что случается в неразберихе.

На станцию Оскар возвратился в экономичном режиме. Это грохот и фейерверк на месте портала, это демаскировка. Это дополнительный шанс для спасённого им человека.

+++

К вечеру Оскар начал верить в невероятные совпадения. Датчики слежения — штука теоретически неубиваемая, но… только теоретически. Иногда попадаются бракованные экземпляры. Нечасто, один на миллион, но ведь это бывает? Мог датчик умереть именно в момент проступка Оскара? Маловероятно, но возможно. Этот момент ничем не хуже любого другого. Так, поехали дальше… Все датчики объединены в сеть, и если один выходит из строя, центральный сервер отправляет ремонтного бота — для замены. Обычное, нормативное время прибытия бота — сто секунд. Оскар задумался: уложился он в этот промежуток? Разумеется. Невелика работа — ввести пространственно-временные координаты и стартовать, там и полуминуты хватит, не то что полутора.

Их запросто могли не заметить.

В душевой, — а первое, что он сделал, добравшись до персональной ячейки, это заказал кухонному комбайну мясо по-французски и отправился в ванную комнату, — так вот, под тугими струями воды он пел, громко и немузыкально, но был повод, а почему бы не петь, если всё хорошо и совесть чиста?

Скоро восхитительный запах мяса победил ароматы отдушек и шампуней. Оскар заявился в кухню мокрый, с полотенцем вокруг бёдер, и… обнаружил там своего шефа Отто Зиновьевича Братова.

Руководитель секции двадцатого века поедал его обед. Отодвинув в сторону пикантные травы, без которых приготовление мяса превращается в перевод продукта, он уныло жевал, глядя куда-то между комбайном и мойкой. На диванчике у стены, сложив на коленях ладони-лопаты, сидели два полузнакомых парня. Ходили слухи, что они работают в службе внутренней безопасности. Теперь Оскар знал это точно.

При его появлении безопасники обозначили готовность к чему угодно. Вскочить, схватить, скрутить, если, конечно, клиент не будет благоразумен.

Братов сделал вялое движение рукой с зажатой в ней вилкой, и парни расслабились.

— Ты ведь не будешь дурить, Оскар? — печально осведомился он.

— Могли бы и оставить немножко, — Оскар кивнул на тарелку. — Два месяца мечтал вкусно и не торопясь пожрать.

— Середина века плохо на тебя действует, — сказал Отто Зиновьевич. — Что это такое: пожрать? Принять пищу, отобедать, покушать, поесть, наконец.

— Некогда там кушать, — ответил Оскар. — Всё второпях, второпях. Время такое, захватывает и тащит за собой. Да всё по ухабам.

— Да, утащило, — кивнул Братов. — Не туда только.

Он вынул из комбайна ещё одну порцию и поставил перед Оскаром.

— Только старый Отто Зиновьевич всё помнит, всё предусматривает, — сказал Братов. — Вот, догадался повторить твой заказ. Кушай, Оскар. Принимай пищу. Наяривай. Трескай. Когда теперь тебе удастся пожрать с таким комфортом?

Оскар промолчал, да и что он мог ответить? Братов разбил бы его доводы в пух и прах, и был бы решительно прав. И Оскар отдался еде. Грядущий трибунал — не повод испортить ему аппетит. Дальше фронта не пошлют, как сказали бы аборигены.

Ел не спеша. Настоящее, правильно приготовленное мясо может примирить со всем, чем угодно. Жаль, забыл заказать хорошего вина…

— Что теперь будет? — спросил он, отставив пустую тарелку.

— Трибунал, — пожал плечами Отто Зиновьевич.

— Нет, с тем солдатом. Вы его убьёте?

— Ну, знаешь!.. — шеф негодующе вскинул брови. Кажется, он был шокирован. — Ты должен знать, мы никогда и никого не убиваем. Не для того наши предки прошли ту войну, с которой ты только что вернулся. Как тебе в голову пришла такая мысль?

— Но я спас его, — сказал Оскар. — Парень должен был умереть, истечь кровью там, на передовой.

— Придётся поработать, — с кислой миной проговорил Отто Зиновьевич. — Аккуратно, точечными воздействиями. Он будет жив, но не оставит следа в истории.

— А ведь он герой, — сказал Оскар. — Настоящий герой. Он, а не тот немец. Я облизывал его полгода, я сдувал с него пылинки и сдал с рук на руки отделу эвакуации. Немца. Захватчика. Фашиста! Немец для истории важен, говорите? Немец оставил след, а этот парень — нет? Разве это справедливо?! Умереть в безвестности, когда…

Оскар замер на полуслове, стало неуютно: С шефом творилось что-то страшное. Он сипло, с натугой дышал, налился тяжёлой кровью, щёки тряслись, а глаза вращались в орбитах...

— Хиршвальд! — рявкнул Братов. — Георг Хиршвальд его звали! Как считаешь, оставил он след?..

Не закончив вопроса, шеф мучительно закашлялся. Оскар сидел, бессмысленно глядя в тарелку. Идиот, какой он идиот, сподобился-таки поспорить с шефом. Мало того, сделал это в присутствии безопасников. И ведь знал, что бесполезно, что мордой по столу извозят...

Все знали о Георге Хиршвальде. Оскар сам доказывал теорему его имени на первом курсе, вернее, пытался уследить за логикой профессора, который её разбирал, потому что учился Оскар на историка, а у Хиршвальда была зубодробительная, нечеловеческая математика. Неудивительно, что Георг Хиршвальд стал известен лишь через сто лет после кончины. Когда припёрло. Когда Фёдор Чистяков открыл Трио астероидов, названное впоследствии его именем. Сомнительная слава. Оскар даже не пытался представить, что чувствовал Чистяков, когда обнаружил, что пути Земли и составляющих Трио камней неизбежно пересекутся.

Оскар вспомнил хронику.

Что такое километровый булыжник рядом с Землёй? Пылинка. Камера спутника увидела его только в считанных десятках километрах от поверхности, когда гость загорелся в атмосфере.

Съёмка велась с геостационарной орбиты. Серп Земли висел в безбрежной черноте, а потом на ночной стороне планеты вспыхнула звезда и тут же стала расти, вытягиваться в раскалённую спицу. Внизу, под ослепительным росчерком, проявились бурые, фиолетовые и серые тени — суша, море, облака. Через девять секунд спица коснулась Земли — и растеклась нарядным огненным кольцом…

Красочное зрелище, особенно снизу. К счастью, людей на Земле к этой минуте уже не было.

Второй камень из Трио прошёл мимо, а третий врезался в Землю через шесть часов, но обошёлся без визуальных эффектов, лишь слегка подсветил густые, переполненные пеплом и сажей тучи.

Георг Хиршвальд теоретически доказал осуществимость прыжков во времени. Портретов Георга Хиршвальда не сохранилось, но памятники ему всё равно стоят в каждом городе, а посёлки и деревни борются за право установить мемориальную доску. Хотя памятники надо бы ставить его жене, которая сохранила записи супруга. Георг их сжечь хотел. Не вынес критики, а честнее говоря — травли.

Когда квартирьеры исследовали пережившую Трио Землю, готовили человечество к переселению, а планету к реколонизации, родилась идея переименовать её в Георгланд. Вскоре от этой мысли отказались и ничего менять не стали, однако неофициально бытовали самые разные варианты имени нового старого дома: Новый свет, Секунда, Родина или даже Выселки.

Земля, да не та, уж больно отличалась она от прежней.

Кстати, службу Наблюдателей создали не из любопытства. Хиршвальд доказал: вероятность событий зависит от перемещённой через время массы. Зависимость была слабая, нелинейная, но ведь и переместили они миллиарды тонн...

— Что?.. — Оскар не сразу понял, о чём говорит шеф. Спокойным, тихим голосом, словно и не было припадка бешенства и жуткого, выворачивающего наизнанку кашля.

— Ничего, — сказал Отто Зиновьевич. — Подвёл ты меня, друг сердечный. Озадачил и ничего не сделал, чтобы я мог тебя защитить. Так что не обижайся. Некогда мне теперь тобой заниматься, работа у меня. Важная, понимаешь? Есть ещё плановые эксперименты, а тут ты со своими взбрыками. Наблюдателя, кстати, на смену тебе готовить. Последний раз спрашиваю: дурить не будешь?

+++

К восьми утра развиднелось, впрочем, как и всегда. Парад закончился, отзвучали положенные речи, проехала по Красной площади техника, прошагали, вбивая в брусчатку каблуки, десантники. Прошли ветераны. Оживлённые москвичи расходились: одни домой, к праздничным столам, другие в кафе или на концертные площадки, третьи просто на природу, благо погода позволяла.

Вместе с горожанами шёл и Оскар в форме материального фантома. Механизм для наблюдения не слишком удобный, требующий внимательности и аккуратности. Фантом почти как человек. Можно руку пожать, можно водки вместе выпить, но дать в морду, например, уже не получится. Кулак провалится в пустоту, а это для контрагента чревато. Шоком, например, или дурацкими слухами. И почти наверняка вызовом группы зачистки.

Для Оскара работа в форме фантома была карой. Подчёркнутым, демонстративным недоверием. Ему поручали исключительно официозные мероприятия. Торжественные встречи, брифинги, парады. События, на которых не может случиться ничего необычного. Просто потому, что они — символ стабильности и визитная карточка государства.

Оскар ждал реабилитации. Но как медленно тянулось время! Да, он мог написать заявление и уйти в любой момент. Работы дома хватало, однако он полагал себя историком не только по профессии, но и по призванию. Поэтому Оскар сжимал зубы и терпел, пересчитывая локальные месяцы и годы…

…Перед ним, опираясь на палку, шёл старик в хэбэ времён Великой Отечественной. Внезапно он покачнулся и стал крениться влево.

— Вам плохо? — Оскар подхватил старика под руку.

— Устал, — старик благодарно взглянул на Оскара. — Передохнуть бы.

Они выбрались из толпы: люди теснились и уступали дорогу. Некоторые тоже предлагали помощь, но Оскар вежливо качал головой. Старик не обращал на окружающих внимания. Ему, всё-таки, было нехорошо.

Оскар довёл ветерана до свободной скамейки и сам присел рядом, исподволь рассматривая на него быстрые взгляды.

Это был обычный солдат преклонных лет. Один из тех, кто вытащил на своих плечах тяжесть страшной войны. Он с присвистом дышал, левый глаз его дёргал тик. Умом Оскар понимал, что должен чувствовать благодарность и чуть не преклонение, но не мог. Мешала бездна лет, что пролегла между ними. Большая, чем между самим ветераном и приматом, впервые спустившемся с дерева.

Лицо старика искривила гримаса.

— Вам плохо? Вызвать врача? — спросил Оскар. — У меня с собой телефона нет, но я позову кого-нибудь…

— Спасибо, парень, не надо, это просто старость, — ответил старик. — Опять же, бывшую свою вспомнил, дай бог ей здоровья, и будь она неладна.

— Странно вы говорите, — удивился Оскар. — И дай бог, и будь неладна.

— Это ты верно подметил, — согласился старик. — Странно и глупо. У нас с ней с самого начала наперекосяк всё пошло. У тебя как, время-то есть?

Оскар пожал плечами:

— Я не тороплюсь. Только стоит ли?

— Потерпи уж. Отдохну и дальше почапаю, а пока буду языком молоть. Мне так легче. Я, понимаешь, любил её очень сильно, но так пожить с нею и не успел. Забрали меня на фронт, сразу со свадьбы. Время тяжёлое было, да… И в первом же бою меня ранило. Сильно, не помню, как до медиков добрался.

Оскар подивился совпадению, но не придал ему значения. Много тогда уходило воевать молодых и почти неженатых. Старик что-то рассказывал, Оскар пускал его слова мимо сознания. Иногда люди хотят выговориться. Главное — не мешать.

Почему у него так мало наград? Другие ветераны носили на груди целый иконостас, у этого одна видимость: медаль за отвагу, остальные — юбилейные.

— Редко в штрафбате медалями балуют, — старик заметил оскаровы недоумения. — На усмотрение командира. Я в штрафбате наглый был, вот командиры и не усмотрели.

— В штрафбате? Командиры? — переспросил Оскар.

— Да, парень, — ухмыльнулся старик. — Меня из санбата сразу в штрафники замели.

— За что?

— Оружие потерял, — старик хрипло рассмеялся. — Из боя с оружием положено выходить. Чтобы не попало в руки врага. Так что вот. Слушай, — он вынул из-за пазухи мятую солдатскую флягу, — а давай по маленькой? Самогон у меня хороший. Сам делал, на бруснике!

— А вам можно?

— Мне всё можно, — сказал старик. — Всё можно и ничего не страшно.

У старика нашлись и стаканчики. Выпили. Самогон обжёг гортань, прокатился в желудок горячей волной. Оскар позволил себе это. Плевать, что чувства не настоящие, материальному фантому они не нужны. Просто память. Сознание знало, каково оно — выпивать.

Старик крякнул, вытер слезу, заговорил громче:

— Три месяца как один день! В первых рядах, под пули, грудью! И ничего мне не было и не могло быть!

Оскару стало интересно.

— Почему?

— Я Рай видел, — ответил старик. — Он есть, я точно знаю. И ангелы есть. И Бог!

Он перекрестился.

— Там невыносимо красиво. Там сладко пахнет, и на душе покой.

— Что было дальше? — спросил Оскар. Никаких совпадений. Солдат, которого он спас, выжил и сидел сейчас рядом с ним.

— Война кончилась, — хихикнул старик. Он опьянен почти мгновенно. — Все по домам, а меня — в лагерь. Донесла какая-то сука. Непочтительно выражался, советскую власть ругал. Десять лет, пока Усатый не откинулся.

На душе у Оскара стало гадко. Вот они, точечные корректировки Отто Зиновьевича. Штрафбат, лагерь, сломанная судьба…

— А вы ругали? — спросил Оскар чтобы сказать хоть что-то.

— А как же? Кто её не ругал? Не всех сажали только.

Старик налил себе ещё и кинул в рот быстрым злым движением. Потом долил Оскару.

— Пей, ангел, — сказал он. — Думал, не узнаю я тебя?

— С женой-то что? — Оскар сделал вид, что не расслышал последних слов.

— Не дождалась она врага народа, — ответил старик. — Офицерика себе нашла, в Германию с ним уехала… — он снова засмеялся. — Его потом тоже бросила, стервь. Я знаю, мне рассказывали. На фрица какого-то недобитого запала. Такая вот катавасия. Фрау она, если жива ещё. Не то Гильшвар, не то Горшфельд.

— Может, Хиршвальд?

— Всё-то ты знаешь, ангел, — старик с трудом поднялся. — Прощай и спасибо тебе.

— За что? — не выдержал Оскар.

— За жизнь, — просто ответил старик, повернулся и пошёл прочь.

Одна жизнь против целого мира с миллиардами людей… Хороший ли это размен? Оскар смотрел вслед старику, и в голове была пустота.