...тем будет страшнее паденье

И вот мне приснилось, что сердце моё не болит...

Н.С. Гумилёв.

Улица оказалась темна и пустынна. Лиди нерешительно задержалась на крыльце. Может быть, она проснулась слишком рано?

Девушка посмотрела вверх, на огромный космический корабль, наплывающий с востока.

«За ночь илиане опустились ниже и похитили рассвет...»

Лиди зацокала каблучками по мостовой, звук разносился невыносимо, кощунственно громко. Ставни закрыты, двери заперты. Нет повозок, нет авто. Неужели все думают: встану позже, и беда развеется? Задержу привычный распорядок, сломаю винтик мироздания; и илиане наверху решат, что погорячились? И как обычные туристы, сделают живописные снимки домов из красного кирпича, возниц в высоких цилиндрах, затянутых в корсеты дам. А потом полюбопытствуют, какой стиль искусства определяет их жизненный путь, посмеются и улетят домой...

Лиди неторопливо прошла полквартала до лавки зеленщика. Жалюзи опущены, дверь закрыта.

«Наверное, хозяин проспал. Что ж, неудивительно для того, кто привык вставать по солнцу...»

Позвонила в бронзовый колокольчик. Крепко спит. Ну-ка, ещё раз! Наконец-то… Лиди улыбнулась в приоткрывшееся оконце.

— Здравствуйте.

Окинув улицу удивлённым взглядом, зеленщик распахнул дверь.

— Это который уже час? Ох, грехи мои, прости Мечтатель… Проспал! А блин-то этот космический как навис… Пойдёмте… Не нарвал я ещё, простите.

Свет почему-то не включил, всю дорогу до оранжереи выжимал ручку электрического фонарика. Тот натужно верещал, бросая по лестнице бледный, круг в круге, желтоватый свет.

— И не полил сегодня… Эх… Стыдно перед деканом за такую-то зелень.

Три розетки салата, пучок базилика, укроп, петрушка легли в корзину.

— У вас что слышно? Говорят, кап… капитулируем мы, во! Пойдём под общую гребёнку со всей нашей уникальностью, прости Мечтатель… Значит, пришло и наше время — прогресс и всё такое?

Лиди пожала плечами.

«… не поддаваться панике. Илиане — не враги. Помните — мы наследники великой культуры, ради которой наши предки пожертвовали многим, и должны плечом к плечу, с достоинством встретить новый порядок, в рамках которого мы способны не только сохранить, но и приумножить духовные ценности. Мы сильны своими знаниями. Они позволили нам выбраться из глубин отчаяния...»

Лиди повернула выключатель.

— Что случилось с радио? — донёсся из кухни звонкий голос кухарки.

— Я. Случилась я.

— Надеюсь, не разбила?

— Выключила. Хоть бы текст меняли… Ещё один экскурс в историю я не выдержу. И, потом, он попросту глуп. Рассчитан на туристом и «гусениц»… Приумножить… Вот я иду по коридору для слуг. Дверей нет, окон тоже. Голые стены. И как я могу что-то здесь приумножить? Сохранить, да и то ненадолго… и только то, что принесла с собой!

На электрической плите грелся чайник. Кухарка у стола отсчитывала в кофемолку глянцевые коричневые зёрна. Запах свежего хлеба и корицы в кухне был ярким, почти невыносимым. И уютным. На мгновение показалось — нет никакого корабля над Университетом. Глупость. Вымысел. Дурной сон. Воздушный шарик.

— Вот, сохранила зелень, — Лиди поставила на стол корзинку, дотронулась губами до щеки кухарки. Губы стали мокрыми и солёными. — Плачешь? Чему на этот раз?

— Тому что я не турист и не «гусеница». Лиди, мне жаль нас! Ещё месяц назад я бы слушала и верила, а теперь не могу, потому что понимаю и илиан на орбите, им планета наша нужна, ресурсы всякие, и Канцлера нашего понимаю, и что он сделать ничего не может, и почему он лжёт… Раз планета, то и Университет! Я понимаю, а хотела бы верить!

«Месяц назад… Я помню, каково быть «гусеницей» и ходить на занятия, изучать историю искусств и с трепетом ждать того момента, когда тебя сочтут готовой выдержать экзамен на факультете «Эстетического восприятия»… Помню страх ожидания — кто я, каково моё предназначение, место в мире? Чудесный страх… И узнать единственно верное определение своего стиля, которое всё ставит на свои места… Удивляешься — как могла сомневаться, бояться? Как могло быть по-другому? Кокон прежнего восприятия мира лопается, «гусеница» становится «бабочкой»… И, действительно, истинный глупец — тот, кто не познал самого себя… Примешь себя — примешь мир таким, каков он есть».

— Иногда нужно и солгать, чтобы успокоить. Тех, кто верит.

— Он говорит «наследники великой культуры», говорит о жертвах, но… Мы же всё потеряем! Знаешь, как нас зовут илиане? Игруны! Бесполезные игруны! И культура наша — игра! А я… я даже осудить их не могу.

Лиди улыбнулась уголками губ:

— Для туристов мы всегда были игрунами… Что с того? Мы перестали быть собой? Нет. Просто Канцлер не то говорит. Думает, что правильно, что должен именно так… Он даёт несбыточные надежды, утешает, а это ни к чему. Мы выдержали, образовали новый порядок, вспомним прошлое, говорит он… А потом упоминает Мечтателя и приумножение. Что за дурное слово, откуда он его взял? Если и была возможность стать эмиссарами на других планетах, то она исчезла. В лучшее время мы были заняты собой, и вот оно прошло.

— Как бы я хотела быть такой, как ты — спокойной и рассудительной. Классиком. А я со своим сентиментализмом скулю и плачу… Кофе вот посчитала неправильно.

— Ну, кофе — это поправимо. Зато как изысканно ты умеешь сервировать стол...

Кухарка улыбнулась, отёрла фартуком лицо и принялась пересыпать зёрна обратно в пакет.

«Это лицемерные спокойствие и рассудительность, — думала Лиди, — Но лицемерие искреннее… Я бы хотела уметь плакать, самое время плакать».

На стене, под надписью «будуар», зазвенел фарфоровый колокольчик.

— Декан зовёт. Поторопись.

Лиди поправила камею у острого, как у мужских рубашек, воротника, сдёрнула с рук серые перчатки.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать...

Нужно — сорок три.

Декан факультета «Эстетического восприятия» сидела перед трельяжем. Струился gris-perle шёлк пеньюара, когда она извечным женским жестом дотрагивалась пуховкой до лица. Красотой и в молодости не отличалась. Рыжие редко бывают красивыми. Вот породистыми — да. И ухоженными — тоже.

— Доброе утро, мисс.

— Доброе, Лиди? Будьте добры, зажгите свет. Илиане устроили сумерки прежде положенного.

Электричество раздражало декана, и её личные комнаты освещались газовыми рожками.

— Как в городе — пусто?

— Пусто, мисс.

— Настроение в доме?

— Кухарка плачет, мисс. А больше я пока никого не видела.

— Она радовалась, став «бабочкой», радовалась, как никто в потоке...

Декан покачала головой, повернула створку трельяжа — поймать отражение в профиль. Лиди открыла инкрустированную ирисами коробку шпилек. Засверкал драгоценный скарабей гребня в медных прядях: водопад волос Климта преображался в изящное творение Альфонса Мухи.

— Зеленщик, конечно же, не полил травы?

— Конечно, мисс.

— Наверняка проспал. Нет солнца — не нужно вставать. Как мило… Так поступают настоящие, стопроцентные реалисты… Я помню всех своих «бабочек». Момент, когда «гусеница» осознаёт себя, свой стиль… Этот блеск глаз забыть невозможно.

Декан представлялась Лиди акушеркой, присутствующей при рождении нового человека. Не жизни, но человека. Безошибочно определяющей его способности, его стезю… Как некогда это делал Мечтатель. Единственный, кто был — Ректором. Кто в страшные времена, когда казалось, что планета брошена на окраине галактике теми, кто торопливо её заселил и умчался дальше — покорять галактики, — сказал: «Надеяться можно только на себя. Но мы и сами не знаем своих сил. Обретём себя — обретём мир. И никто никогда не будет брошен и одинок».

Всё началось здесь, когда Университет был не городом — бревенчатым зданием. И полетели отсюда по миру первые «бабочки»… И летали всюду, пока они были нужны. А потом стали возвращаться обратно.

Сейчас основы «Эстетического восприятия» проходят в школе. Но лишь часть учеников приходят сюда, в Университет, чтобы стать «бабочкой». И ещё меньше — остаются.

«Но разве это не важнее? Можно дышать, есть, пить, размножаться, так и не поняв себя, не приняв людей и мира, в котором они существуют; но есть ли в том радость? Смысл, наверное, есть, коль скоро Вселенная допускает подобное прозябание, но полноты радости им ощутить не дано. Каждый, кому есть с чем сравнить, знает».

Трель голофона, имитирующего зеркало, прервала мысли и воспоминания.

— Примите вызов.

Кнопки управления были вплетены цветами в изящный орнамент. Аппарат чуть слышно загудел, и перед женщинами возникло полупрозрачное изображение средних лет мужчины в тёмном костюме.

Декан склонила голову:

— Канцлер...

— Простите за столь ранний визит, но обстоятельства таковы, что мне пришлось побеспокоить вас.

— Коль скоро эти обстоятельства отняли у нас прелесть утреннего света, в извинениях нет нужды.

— Как и в светских разговорах, полагаю. — Мужчина переступил с ноги на ногу. — Я ещё раз прошу вас изменить решение и принять участие в переговорах. Мы все просим.

— В капитуляции, канцлер. Не в переговорах.

— Разумеется. Коль скоро мы полностью лишены приятной возможности защищать себя чем-то, помимо слов… Но слова — это не так уж мало. Лота, ты нужна мне.

— Я по-прежнему не понимаю, чем вам, главе нашего правительства, поможет присутствие женщины, не имеющей отношения к структурам управления. И уж тем более — всем лидерам нашей планеты.

— Как ты упряма, Лота. Всегда была упрямой, даже в детстве… Не понимаешь? Не лги мне, Лота. Ты символ нашего мира. Ты — его душа. И влияние твоё гораздо больше, чем всех наших политиков. К тому же, по сути, Университет — это город-государство...

— И я — политик? Бросьте этот софизм. Моё влияние основано на уважении… — Ногти с «лунным» маникюром выбили дробь по крышке пудреницы. — Илиане презирают нас. Им нужна наша планета. Вся. Университет занимает неоправданно много места, не так ли? Не географически, так духовно. Им нужны мы — как полезные, в их представлении, члены общества. Символы им не интересны. Я буду лишь раздражать их.

— Это верно лишь отчасти. Вчера мне дали понять, что возможно сохранение нашей культуры… в разумных пределах.

Декан подняла бровь:

— Неужели?

— Да. Речь идёт о небольшом количестве людей. Несколько десятков, на ограниченной территории...

— Слово «резервация» уместно?

— Уйми своё высокомерие, Лота! — Канцлер сорвался на крик. — Или ты думаешь, мне это нравится? Думаешь, у меня есть выбор?

— У вас — нет, — отчеканила декан и отвернулась. — Лиди, прервите трансляцию и заблокируйте голофон.

— Что ты себе позволяешь! Лота, что ты...

Убрав пальцы с кнопок, Лиди удивилась — дрожат...

— Прекрасная работа, просто отличная. — Декан поиграла створками трельяжа, осматривая причёску. — Приготовьте мне красный костюм… Уеду — отмените блокировку. Буду перенаправлять все вызовы сюда. Понятно?

— Да, мисс.

— И где мой кофе? Для слёз было достаточно времени.

— Неужели так и сказала? — Стрелки перечеркнули одиннадцать часов, но кухарка ещё остро переживала утренние новости. — Так и сказала? — Нарезанные овощи плюхнулись в медную кастрюлю, оттуда плюнуло кипятком. — Ай!

Выпавший из рук нож вошёл в пол рядом с ногой, покачался из стороны в сторону, застыл.

— Если ты забыла, то мисс — вегетарианка. Поэтому, когда приправишь бульон кровью, придётся переделывать. — Лиди жалела, что не удержала в тайне разговор с Канцлером, ну да что теперь?

Задвинула очки подальше на переносицу, убрала со лба прядь паутинчатых волос. Пробовала читать, но ровные строчки букв не желали приобретать смысл, пришлось коротать время за графикой работ Бёрдслея… Изогнутые застывшие линии, череда масок, в молчании двигающихся к ложу умирающего Пьеро… Тсс, ни слова! Снимите обувь, мы пойдём в чулках… На цыпочках, на цыпочках… Пусть в жизни он лишь играл, но смерть, смерть — настоящая! Видите, сверху верёвки? Видите, сверху полог? Он закрыл полнеба… За Тангейзером пала тьма, и розы цветущего посоха врастают вышивкой в ткань, впиваются в тело. Его одежда — она ведь красная?

— Мама, мама, уже пора спать?

— Нет, радость моя.

— Мама, почему темно?

— Это из-за корабля, радость моя.

— Он покатает меня, правда, покатает?

Лиди закрыла окно.

— Как думаешь, — кухарка понизила голос, хотя бульканье бульона создавало преграду любопытным ушам, — на экзамен сегодня хоть кто-то придёт?

— Непременно.

— А то я как представлю декана в пустом кабинете, и вокруг никого… Это же только потом понимаешь, что иначе нельзя, а «гусеницы» — они только догадываются. — Кухарка хлюпнула носом. — Нет, не буду больше плакать… Я смирилась почти… Только времени у меня мало было… Помнишь себя после экзамена, Лиди? Когда словно мир заново открываешь? Какой он прекрасный… Ох, да что же это мы? Пропустили? Лиди, включишь радио? Ну, пожалуйста!

«… с участием глав правительств, прошла успешно, в атмосфера взаимного уважения...»

— Я была бы крайне удивлена, если какие-то препятствия помешали капитуляции пройти успешно.

— Ну, Лиди!

«Разумеется, это повлечёт некоторые изменения в положении граждан, но не стоит бояться. Эволюция, как и прогресс, совершенно естественные явления, и культурное наследие, которое мы впитали с молоком матери, не позволит...»

— Смерть тоже естественное явление, впитанное с молоком матери.

— Лиди!

Она подошла к окну. Скоро прогресс унесёт чистый воздух и зелень многочисленных газонов. Скоро всё станет иначе. Мир поменяет приоритеты. «Но мы, мы будем помнить… Помнить нам не запретят. А пока...»

Бабушка говорила: «Зажечь днём свет — накликать покойника».

— Давай подождём папу на улице. Он освободится раньше, видишь — фонари уже горят.

— Мама, я тоже стану фонарщиком, когда вырасту?

— Не думаю, радость моя. Может, ты захочешь работать в музее?

«А мама, вероятно, классик».

— Смотри, папа идёт! Папа, папа!

Лиди закусила губу.

И забился фарфоровый колокольчик.

Декан, видимо, только пришла. На столе крохотная сумочка и толстая папка с бумагами. Тонкий силуэт в красном на фоне окна — застывшая фигура с гравюр. И цветут в темноте розы...

— Мисс, вам помочь раздеться?

— Нет, спасибо. Позже… — рукой коснулась странной золотой броши — полосатый, как оса, дракон на цветке цикламена. И движение её было изящно и скупо как музыка Сати. — Мой предшественник говорил, что навсегда запоминается первый принятый экзамен. Но это не совсем так. Запоминается собственная неуверенность, боязнь допустить ошибку. И радость, что избежала оплошности. Теперь же, когда я уверена в своих силах… Опустошённость и сожаление. Думаю, я навсегда запомню эти девять лиц, — декан указала на бумаги. — Мои последние «бабочки». Познавшие себя и мир.

— Но Канцлер говорил...

— И скажет опять, будьте уверены.

«Она знает, что я хочу спросить. И, кажется, ответила до вопроса. Но всё же она задумалась… Как хорошо, что она задумалась!»

— Вы же не полагаете, что всё было напрасно?

Декан чуть слышно фыркнула.

— Что толку сожалеть о напрасном? Лиди, вы удивляете меня. Я не принадлежу к людям, которые считают ангелов на кончике иглы. Жалеть нужно не мёртвых, а тех, кому предстоит умереть. Так говорил Мечтатель. И пусть пройдёт вечность, — правота его не пройдёт.

Тьма заливала комнату. Так бывает зимой, когда на небо находит снеговая туча. Лиди сильнее открыла приток газа в светильниках.

— Но я звала не для пустых разговоров… Зачастую вы выполняете работу, которая выходит за рамки обязанностей личных горничных, делаете покупки… Никогда не говорила почему, но вы понимаете, не так ли? Я доверяю вашему вкусу, ваш стиль безупречно дополняет мой...

— Мисс, мне всё это не в тягость, напротив, считаю за честь...

— Благодарю. Но довольно об этом. Я хочу попросить вас ещё об одном одолжении. И прошу не распространяться о нём… Знаю, у слуг нет тайн, но прошу.

Декан сделала паузу.

— Конечно мисс, достаточно одного вашего слова.

— Хорошо… Я телефонировала в аптеку Стока. Теперь заказ должен быть готов. Вот записка, что вы от меня, и деньги.

— Они знают, что должны дать?

— Знают. Идите, я буду ждать.

Лиди поправила занавеси у дверей, краем глаза заметив, как декан устраивается в любимом кресле — поджав ноги, с папкой в руке.

«Вернусь — разожгу камин», — решила она.

Гул и шум. Фырканье и скрежет. И голоса, тревожные голоса… Казалось, все люди вышли в темноту улиц, не в состоянии остаться дома после услышанных новостей. Громада корабля окончательно лишила день красок, как поглотила надежду на закат. Странно было видеть, что дети клянчат у родителей сладости, тянут в открытые двери магазинов… Будущего нет, а жизнь продолжается.

Лиди шла быстро, кивала многочисленным знакомым, явной спешкой уклонялась от возможных расспросов. Многие хотели бы замедлить её шаг вопросами о декане, и поэтому: «Тороплюсь, простите, важное дело… Хотела бы, но не могу, простите...»

На цыпочках, на цыпочках...

За стеклянной дверью аптеки дородный хозяин и один покупатель. Лиди сделала вид, что рассматривает витрину с ароматическими маслами. Когда остались одни, протянула записку.

Мистер Сток тщательно изучил её через монокль, темнея лицом.

— Заказ декана готов. Одну минуточку...

Вошла дама. Купила аспирин. «Как просто устроена жизнь, — думала Лиди, — как спокойна в своём проявлении. Илиане могут изменить её, но не в силах отменить головную боль».

Дверь за покупательницей закрылась.

— Возьмите, — аптекарь быстро, словно ворованную, вложил в руку девушки склянку, громко сказал: — Надеюсь, крысы вас больше не потревожат.

— Крысы? — Лиди замерла с сумочкой в руках.

— Крысы. Думаю, у вас много крыс. Это ужасная неприятность, когда много крыс, от них нужно избавляться незамедлительно. — И, теряя величественность, мистер Сток перегнулся через прилавок. — Ну что вы так смотрите на меня? Отказать декану — как? Никогда не думал, что буду готовить такое, особенно для неё. Вы скажите — это быстрое средство. Не безболезненное, но быстрое… О, Мечтатель, что за жизнь! Мир катится в бездну, и я приближаю конец...

Лиди, наконец, нащупала деньги.

— Сколько я вам должна?

— Я не возьму денег. Не за это.

Дверь впустила нового посетителя.

— Благодарю, — кивнула Лиди.

Мистер Сток суетливо протёр монокль.

Прохожие задевали её, извинялись, снова толкали и снова извинялись. Хорошо, когда на шляпке есть вуаль. Можно скрыть глаза.

—… наверное, нас заставят надеть комбинезоны. Вы видели, как выглядит комбинезон?

—… бедняжки. Какие же бедняжки...

— Мы?

— Они.

— Купите розы. Хорошие, свежие розы!

—… пожалел, что нам не положен голофон. Была бы трансляция… Исторический момент, историческое время...

— Канцлер-то уверен, что мы их ещё переучим, что поймут они правоту нашу...

— …что думают об этом «гусеницы».

— Что думают илиане...

— Мама, купи куклу!

Лиди вскользь отметила открытую лавку зеленщика. Люди едят, что бы ни случилось. И испытывают головную боль… И много чего делают, пока живы...

Ей казалось — в сумочке бомба. Сумочка стеклянная, всем видно, что она несёт. И понимают — куда. Понимают — зачем. Отводят глаза. Как у кровати умирающего. Никто не хочет говорить с ней. Если идти медленно, дорога увеличится, так? Нет, не так. Вот он, дом из красного кирпича с белыми разворотами окон. Лиди задержалась на пороге, окидывая взглядом гомонящую, разноцветную толпу; фонари; припаркованное у соседнего дома авто; проехавший экипаж… И давящую, безучастную темноту вверху.

«Под пологом...»

Дом встретил тишиной и обманчивой пустотой.

Обычно, завершив приготовления к обеду, прислуга собиралась посплетничать в кухне… Но не сегодня. Если на чердаке порой хозяйничали привидения-ветры, то и они затаились.

Лиди знала, какая ступенька скрипит, какая неустойчива, и поднималась по чёрной лестнице уверенно и неслышно. Она могла в темноте обойти весь дом, ничего не уронив, ни на что не наткнуться… Шелестела юбка, как крыло бабочки, на грани слуха.

Декан, поджав ноги, сидела в том же кресле. Казалось, она не двигалась в отсутствие Лиди, но рассыпанные по ковру листы выдавали её. Вскинула глаза, небрежно указала:

— Поставьте на полку к духам. Вот так… благодарю.

Вновь принялась читать. Уронила на пол лист. Второй. Подумала, нахмурилась, подняла первый и лишь тогда поняла, что всё ещё не одна.

— Вы хотите мне что-то сказать?

— Я… да. Одну вещь...

— Я слушаю.

Лиди сделала шаг вперёд, поймала взгляд декана.

— Я хочу сказать, что у нас в доме нет крыс.

Хозяйка посмотрела недоумённо, огляделась вокруг в поисках серых орд, подняла вверх брови:

— Ах, Лиди, какой вы всё-таки классик! Для вас мир создан правильно и чётко, а золотое сечение так же естественно, как чистка зубов! Вы совсем не умеете лгать или говорить намёками и, поверьте, вам это не нужно.

— Но вы меня поняли. Вы знаете, о чём я… — Девушка запнулась, как когда-то в детстве, комкая в кулачке подол.

Декан дёрнула плечом:

— Я понимаю, что ваша забота обо мне выходит за рамки ваших обязанностей. Тем не менее, отвечу — я ничего не решила. Но не желаю быть ограниченной в возможных решениях. И сделаю то, что будет соответствовать моей натуре. Надеюсь, вы не ждали другого? Так что идите — ваша совесть чиста.

«Высокомерие, да… Если бы я могла прицепить верёвочку к нему, да к кораблю илиан в придачу! Отвести их подальше, а потом отпустить и наблюдать, как исчезают в облаках… Конечно, они большие, но небо, небо всё равно больше! И полетели бы, а бабочки — вокруг. Самые настоящие, обычные, подлинные бабочки!»

— Да, забыла — на улице много людей?

— По-моему, там все люди, мисс. — Лиди только тут заметила огонёк на панели голофона. — Кажется, вас вызывают.

— Неужели? Я отключила звук, он мог отвлечь… так кто это?

— Вызов не определяется.

— Даже так? Ну что ж. Примите.

Мужчина в светлом мундире прищурился, не обнаружив перед собой собеседника. Неверный свет газовых рожков крал синие брызги звёзд с его плеч и груди.

— Вы ошиблись, сэр?

Повернул голову на голос, сфокусировался на тонкой фигуре, свернувшейся в кресле.

— Не думаю, госпожа декан. Разрешите представиться — командующий флотом илиан к вашим услугам.

Лиди сделала несколько шагов назад. Больше всего она боялась, что её попросят покинуть комнату.

— Какая честь для меня, — декан не сделала попытки подняться, издалека, словно в лист бумаги, вглядываясь в красивое лицо визитёра. — Думаю, мне стоит спросить, чем обязана?

— Я счёл необходимым лично нанести вам визит вежливости, поскольку вы отсутствовали на церемонии почётной капитуляции.

— Мило, очень мило с вашей стороны… командующий. Впрочем, вряд ли вы решили развлечь меня описанием церемонии, поэтому позвольте спросить прямо: ваша вежливость схожа с почётом нашей капитуляции?

Мужчина рассмеялся, и стало понятно, что он ещё очень, очень молод. Не мужчина даже — юноша, утративший иллюзии раньше времени.

— Не хотел бы я услышать, как вы изъясняетесь намёками. Но меня больше интересуют… организационные моменты.

— Я слушаю внимательно… командующий. Такое обращение верно?

— Вполне. Также верно будет обращение «маршал».

— Должность, звание… Хорошо, обойдёмся без имени. — Декан подтянула колени выше к подбородку. — Итак?

— Канцлер довёл до меня вашу позицию относительно создания локализованного поселения, сохраняющего ваши обычаи. Не стану лукавить — я разочарован. Совет илиан не хотел бы полностью разрушать специфическую культуру, созданную в данной местности. И моё, сугубо личное желание совпадает с его мнением. — Для Лиди илианин был воплощением заговорившей статуи. Вспомнился некогда виденный рисунок головы Бахуса — исполненный печали юноша с цветами, вплетёнными в волосы. Не весел, не радостен… Как тот, другой, увитый розами. — В юности я прилетал сюда с группой туристов, и наш тур был столь развлекательным, сколь и познавательным. Оставить вам ваши...

—… игры? — тихо перебила декан. — Игруны, так вы называете нас? Но это более, чем игра, песочницей здесь не обойдёшься.

— Идеи, — спокойно поправил маршал. — Неужели для них нужно большое материальное пространство? Или корсет, лошади, фонари? Антураж так важен, чтобы понять себя? Был ли он важен, когда вставал вопрос выживания? Когда вы шли к гибели и деградации? Многие планеты прошли этот путь, будучи брошенными. И сгинули. А вы — уцелели. И разве не каждый из вас является носителем, представителем, самой идеей? Каждый, кто стал «бабочкой»?

— В этом вы правы. Но мне претит мысль о выделении избранных.

— Напрасно, поскольку избирать придётся не вам.

Лиди отступила ещё дальше, в тень занавесок, отказываясь находиться меж скрещённых голосов.

— Что ж, это честно… Простите, маршал, но вы хотите сохранить зародыши нашей культуры ради нас самих или ради зрелищных экскурсий?

И он рассмеялся опять. Громко, искренне:

— Но не всё ли равно, если каждый получит желаемое? К вам будут приходить те, кто пожелает определить свой стиль, а вы продолжите дело, которое любите и знаете. Что вам мешает?

Декан молчала, глядя в тёмное окно. Скорее всего, она видела в нём лишь своё отражение — илиане окончательно превратили день в ночь.

— Гордость...

— Да, я вижу, — неожиданно горько произнёс маршал. — Гордость и упрямство. Вы достойная наследница Мечтателя, декан. Иначе ему не хватило бы решительности для воплощения в жизнь абсурдной, на наш взгляд, теории — определять принадлежность человека к тому или иному стилю искусства как пути познания себя. Вдохновить, повести за собой… И победить. Вы законсервировали целую планету, остановили прогресс, закуклились в наиболее подходящем, на ваш взгляд, временном отрезке развития человечества… И добились своего. Вы уникальны. Вы жизнеспособны. Издержкой же стала, увы, уязвимость перед более технически развитым противником. Но нельзя всего и сразу, декан. Хотите, чтобы вас оставили в покое? Не нравится слово «резервация»? Но, по сути, вы уже создали её… Сейчас я обращаюсь не к стилю и не к человеку даже — я обращаюсь к разуму. Неужели ваш разум — пленник гордости? Вы должны меня понимать, поскольку, согласно вашим догмам, познав себя, вы познаёте мир и людей в нём.

Декан усмехнулась, проследила взглядом переплетение растительных узоров на обоях, поймала взгляд Лиди и отвела свой.

— А я ведь помню вас, командующий. Вы романтик. И, как не раз говорила другому романтику, коим является наш Канцлер, — этому стилю не место в политике. Тем не менее...

Илианин с готовностью вернул усмешку:

— Да, именно так вы определили мой стиль, декан. И именно поэтому я сейчас здесь… Даю вам время до утра. А завтра вы скажете, кем хотите быть: деканом или мисс Лотой. Которой придётся принять новую реальность. Решайте — так ли нужно видеть в нас врагов. Честь имею.

Голофон затих.

Стали слышны шаги в глубинах дома, звон посуды, голоса. Декан встала, подошла к полке с косметикой. Лёгкими, ласкающими движениями коснулась одного флакона, другого.

— Мисс...

Она не обернулась.

— Мисс?

— Можете идти, Лиди.

— Мама, я ещё погуляю, ладно?

— Конечно, радость моя. А во что вы играете?

— В космических лётчиков!

«О, небеса, а ведь ещё вчера они играли в «бабочек» Мечтателя… Как летят по городам… И вот, за два дня… »

— Ну что у вас там произошло-то? — Кухарка украшала паштет затейливыми виньетками. — Обед уже два раза подогревала, а подавать на стол не велят! Третий раз подогревать или выбросить сразу? Вкус уже не тот… Как же не вовремя ты решила развести секреты, Лиди! Мне же интересно! Может, завтра начнёшь?.. Ах да, звонил зеленщик. Велел передать, что извиняется за сегодняшнюю зелень, завтра бесплатно можно взять! Ты к нему опять бегала?.. Нет?.. Я так думаю — всё наладится, Лиди. Не может быть, чтобы люди друг друга не поняли, — вытерла руки о передник, поправила чёрную завитушку на лбу. — Пока тебя не было, по радио объявили — сделают бесплатную пере… пере… ориентацию! Интересно, правда? Не знаю, кем я буду, кухарки илианам не нужны, у них эта… служба доставки! Но, говорят, нас про… тестируют и дадут на выбор несколько профессий… Представляешь, вдруг я стану модисткой? Ну, то есть дизайнером одежды!

— Вот это ты запомнила, да? — горько усмехнулась Лиди. — Представляю, почему нет? Ты станешь хорошим дизайнером, с ярко выраженным стилем. Вот математиком — вряд ли...

— Да и зачем? Нашла дурочку — идти поперёк себя! Ведь, по сути, мы не изменимся, да? Это как сменить одежду. Старую на новую. Ведь когда знаешь, что собой представляешь, чего хочешь — не пропадёшь, правда? Так говорил Мечтатель!

— Правда.

Лиди повернулась к столу. Брошенный альбом Бёрдслея остался открытым на изображении напряжённой, подобно пантере перед прыжком, женщине в чёрном платье. С жадной нежностью склонялась она над бесполезным трофеем. Лиди хотела перевернуть неприятную иллюстрацию, но замерла, приподняв рукой страницу, словно отрубленную голову. Показалось — чуть шевельнулся фарфоровый колокольчик под надписью «будуар», через мгновение может раздаться звон… И она безумно желала этого мгновения.

В качестве иллюстраций использованы рисунки О. Бёрдслея