Облизал пересохшие губы.
Слишком жарко, любовь моя, слишком-слишком, жарко. Огонь обгладывает тело, облизывает внутренности, пожирает душу. Нестерпимо жжет вина.
Я заболел.
Елена приложила холодную ткань к моему пылающему лбу. Почти сочувствующе улыбнулась.
— Сейчас придет доктор.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть ее мертвого взгляда. Мы и так знали, что со мной. Я сам на это пошел.
Пружина дивана впивалась в спину, раздражала так, что будь у меня силы, будь малейший шанс — вскочил и разодрал обивку в клочья, словно тоскующий кот.
С кухни доносился запах гречки — я ненавидел гречку.
Из спальни доносился звук пьянящего джаза — я никогда не понимал джаз.
Плохо.
Я и так горел.
Она делала это на зло. Пока неуверенно, боясь ошибиться, но искренне и с чувством, с готовностью придумать еще тысячу мелочных пакостей, моя дорогая Елена, любовь моя. Знаю, чаша твоего терпения давно переполнена.
Я заснул, провалился в огненную бездну, летел вниз, раздираемый на части, падал бесконечно, пока из пламени не сплелась Вероника — моя прекрасная Вероника, — из-за нее я заболел, из-за нее я разрушаюсь. Обняла меня, безумно нежно, влилась в меня поцелуем, и я очнулся.
Пришел доктор.
Хороший доктор, словно из детских фильмов — маленький и седой, в очках-половинках — как у Дамблдора. На его белом халате крохотное красное пятнышко — кровь или кетчуп. Его ледяной стетоскоп прожигал мою грудь.
— Что с ним, доктор? — Елена взяла меня за руку.
— Обыкновенная любовная простуда, — Елена сжала до боли мою руку. — Не стоит сильно беспокоиться, но и запускать болезнь тоже не дело. Вместе вы справитесь. Пропишу вам витаминок и терпения. И пейте побольше водички.
Доктор суетливо засобирался, мы молча ждали. Он ушел, гречка все также разбухала сладко-резкой вонью, верещал искаженный динамиками саксофон, Елена впилась ногтями, до самой крови, в мою ладонь.
— Любовная простуда, значит, — ее глаза стали еще мертвей, губы сжаты в тончайшую алую нить. С чего она взяла, что этот оттенок помады ей идет? — Наверное, это все потому, что я такая занятая — вечно на работе, вечно вся в делах — зарабатываю деньги, чтобы нам было на что существовать.
— Я тоже, — хриплю. Очень пить хочу.
— Конечно, ты тоже — но так, немножко. Сидя дома за компьютером с переводами. Мужчина, настоящий ты мой мужчина. Как ты только сумел влюбиться в кого-то, не выходя на улицу? Как в тебя кто-то сумел влюбиться?!
Елена отпустила мою ладонь, обреченно спрятала лицо в руках.
— Что за искаженная жизнь? Все должно быть наоборот, — прошептала едва слышно.
— Ве-ро-ни-ка, — говорю. — Ее зовут Вероника.
— Как интересно, — делает вид, что все равно.
— Не поможешь, — констатирую.
— Не умрешь, — сомневается.
— Я люблю тебя.
— Мной ты уже переболел. А я тобой.
— Да.
Хорошо, вот так и правильно. Не верь мне, любовь моя.
Елена уходит. Не из комнаты — из квартиры. Оставляет меня наедине — с разъедающей разум жаждой, с зудом, запахом, звуком. С алой, как помада, пеленой в глазах. Связанного огненной нитью, ласкающей лентой, опутанного неразрывным коконом.
Не пошевельнуться. Если бы я только мог встать.
Если бы я мог встать, изначально все бы сложилось по-другому. Но ноги мои мертвее глаз Елены. Уже третий проклятый год.
Нет сил облизать пересохшие губы.
Я скован, а вокруг огонь — он надвигается, танцует, извивается в буйстве страсти. Терзает обнаженное сердце.
Из огня соткалась Вероника, живая каждой частичкой тела, пламенная, моя выдуманная дева — бесконечное совершенство. Но даже так — всего лишь отражение Елены.
Она осыпает меня прикосновениями, волнующими, будоражащими — я чувствую прояснение рассудка. Я знаю, что это значит.
Слишком жарко. Слишком поздно. Я заперт в собственной ловушке, в огненной комнате и выхода нет. Моя возлюбленная Вероника стала моим спасением. Стала ее освобождением.
Я хочу кричать. — Леша…
Ну зачем...
Прилизанные волосы Елены растрепались, на кончиках тлели угольки, ее ресницы и брови обожжены.
Она подошла ко мне, и пламя расступилось, а Вероника улыбнулась. Взлетела к Елене и влилась в нее поцелуем. Нас охватило пламя. Оно жжет нестерпимо, иссушает, разрушает до остатка.
— Прости, — шепчет Елена.
— Слишком поздно, — шепчу я.
— Нет. Забыл? У меня же комплекс спасительницы. Мания к самопожертвованию на благо любимого мужчины. Мы справимся.
Елена тащит меня, беспомощного, бесполезного, а пламя расступается, пламя преследует, нагоняет, окружает, кусает за пятки мои мертвые ноги, обращает в пепел длинные волосы Елены.
— Отпусти, ты заразишься…
— Нет.
Мы справляемся.
— Сейчас, сейчас, — она хлопотала вокруг меня. — Вот, попей.
Благословенная вода, холодная, кипяченная, из-под крана, пропитанная гречкой.
Я пил, а ласки Елены приносили выздоровление. Огненная лихорадка стекала с меня вместе с потом, вместе с осыпающимся пеплом обожжённых волос Елены.
— Так почему Вероника?
— Не знаю… просто…
— Забавно… ведь недавно думала, что именно так хотела бы назвать нашу дочь.
Я молчу. Мне нечего ответить. Я не могу избавиться от облегчения.
Елена гладит меня по щеке.
— Какой же ты дурак! Как я только могла подумать, что это по настоящему…
— Это по настоящему, — голос мой охрип.
— Простыть, выдумав себе новую любовь? Ты сумасшедший. И слышишь — я соврала. Я все еще тобой больна, я смотрю на тебя, прикасаюсь — и меня бросает в жар. Так что не смей себя обвинять — ты не обуза, Леша.
— Спасительница моя. Глупая.
Воображение пасует перед реальностью. Вероника растворилась, болезнь ушла. Даже без витаминок. Хватило и старой доброй любви. Ну и ладно.
Только бы еще Елена выключила музыку и открыла окна.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.