Принцип ладошки

— Не реви!

Он стоял у окна, разглядывая быстро несущиеся мимо тучи, и курил трубку. И это казалось до тошноты правильным — такие, как он, могли поступать только так. Манерно курить трубку, поправляя шёлковый шейный платок расцветки «вырви глаз», наблюдать за небесами, отрешившись от земного, и холодно бросать приказы заходящейся в истерике женщине.

— Не могу не реветь! Не могу!

Она притопнула и от души смахнула со стола тяжёлую вазу с цветами. Ваза ухнула об пол, подпрыгнула и покатилась в дальний угол. Цветы вывалились, развалившись по полу, оказавшись грубой пластиковой подделкой. И от этой нелепой насмешки судьбы женщина разрыдалась ещё сильнее. Она взвыла в голос, закрывая лицо руками. Тонкие серебряные и золотые браслеты, дребезжа, свалились в кучи на запястьях, но это её не остановило. Не остановило и то, что элегантное чёрное платье некрасиво затопорщилось от резких движений, и то, что цветастый платок едва держится на плече, норовя соскользнуть на пол.

— А ты — не реви! — повторил мужчина строже, но с места не сошёл и даже не обернулся.

— Ты просто бездушная скотина! Тварь коммерческая! Тебе, кроме денег, ничего от меня не надо! Ты просто наживаешься на моих талантах! А о моей душе не думаешь! Животное!

Женщина всплеснула руками и, привалившись к стене маленькой комнатки, сползла на пол, размазывая по щекам обильную тушь.

Мужчина неторопливо обернулся, взглянул на то, как всхлипывает и по-детски собирается в калачик женщина, и задумчиво спросил:

— Значит, все четверо — в один день, говоришь?

Женщина уткнулась распухшим красным носиком в ладонь и кивнула.

— И когда это?

— Через год, — голос сорвался, но теперь женщина уже могла сдерживать себя.

— Ровно? — поинтересовался мужчина.

— Да.

— Все четверо? — ещё раз уточнил он.

Женщина подняла на него измученный взгляд. Было видно, что на языке у неё совсем не добрые слова, но она сдержалась и, закрывая глаза, вздохнула:

— Четверо. Все, кто пришёл сегодня. После четвёртого я и решила, что хватит уже…

— Значит, решила, вот так вот, с ничего, и прогнала целую очередь своей истерикой? А подумать головой? У нас на целую неделю помещение снято! Из какой выручки теперь будем выплачивать? А рекламу по городу кто оплатит? «Потомственная гадалка и вещунья Раджи», а?! И кто тебе твоё имя теперь вернёт? Целый год раскручивали бренд, и что? Из-за какого-то пустяка ломать трагедию и избавляться от клиентов — это как называется? — начиная закипать, зло процедил мужчина.

Но, видимо, он рано решил, что она остыла.

— Это не пустяк! — вызывающе бросила она, смахивая со лба налипшую прядь кудряшек, — И я так решила! Потому что четыре — это не один, не два! Это целых четыре! Такого не бывает просто так!

Мужчина пожал плечами:

— Ну, в этот раз случилось. Совпадение такое.

— Совпадение?! — воскликнула она. — Четыре раза подряд выпадет на костях «два» из шести — это совпадение! Одно на тысячи, но совпадение! А если четыре раза подряд выпадает одно число из триста шестидесяти пяти — это не совпадение, твою мать! Это — судьба!

— Стоп! — мужчина поднял руки. — Не заводись. Пусть судьба. Бывает же и такое. Может они все живут в одном доме и этот дом рухнет через год?

Женщина всхлипнула и отвела взгляд, задумалась.

— Ты видела их смерть? — настойчиво заглянул он в лицо женщины.

— Видела, — прошептала она.

— Ну и что это было?

Женщина закрыла глаза, вспоминая.

— Они разные. Их смерти. Один сгорит — я чувствовала смертельный жар в миг его гибели. Вторая умрёт без воздуха — я прямо задыхалась от этого, только знать — в воде или от удушья — не могу. Третий умрёт от…

— Так, понятно! — перебил мужчина, нервно вытряхивая трубку над пепельницей. — Разные — так разные. Значит, их ничего не связывает? Совсем?

— Только день, — устало отозвалась она и, подтянув шаль на плечи, закуталась, сразу став меньше и ранимей.

Мужчина посмотрел на подругу и отложил трубку. Задумчиво посмотрел в окно. Ветер гонял над городом тёмные тучи, но дождь всё не начинался. Словно в ожидании подходящего момента, тягостно зависал где-то над мирозданием, всей тяжестью давя на ощущения и мысли.

— Уезжать надо отсюда, — кротко выдохнула женщина.

В тот же миг по стеклу размазало первую дождевую каплю.

И мужчина не стал спорить.

…

— Не реви!

Она не просто плакала, она стонала, судорожно всем телом вздрагивая, словно от ударов плёткой. Навалившись на стол, разбросав в стороны магические безделушки и зарываясь лицом в скомканную шаль.

Мужчина, вздохнув, подошёл к столу, оттолкнул носком блестящей туфли в сторону упавший на ковёр волшебный шар, отодвинул стул и сел рядом с плачущей женщиной:

— Ну, что такое, зая?

— Опять, опять, — сквозь всхлипы простонала она.

Мужчина угрюмо оглядел тёмную комнату, только вчера расписанную символами, увешенную коврами и гобеленами, заставленную антикварной мебелью и канделябрами с высокими свечами, и нервно потянулся за трубкой и кисетом.

— Рассказывай, — коротко бросил он.

Женщина с трудом села на стул и, непрестанно всхлипывая и вытирая льющиеся слёзы, заговорила:

— Они всё! Опять! Понимаешь? Все в один день!

— Тот же самый или другой? — уточнил мужчина.

— Тот же! — схватилась за голову женщина. — Тот же! Понимаешь? Это самое страшное! Сотни километров между городами, а время смерти у всех одно!

Мужчина поморщился:

— И сколько ты успела сегодня принять этих… близнецов по смерти?

Женщина молча показала на пальцах. Семь.

Взгляд мужчины стал угрюмым. Пробежался по комнате, на мгновение останавливаясь на огоньках свечей. И кивнул своим мыслям:

— Вероятнее всего — война. Ядерный удар — и писец всем. Помрут все по-разному, но точно быстро…

Женщина судорожно вздохнула и сжалась, внезапно разом прекратив плакать.

— Дай, — попросила она, протягивая руку.

Мужчина без возражений протянул ей трубку. И смотря, как она, давясь, глотает дым и морщиться от крепкого табака, коротко резюмировал:

— Пора валить из этой страны.

…

— Не реви. Ну, перестань…Ну, что ты!

Он обнимал её и неумело ласкал выбивающиеся из-под платка кудряшки.

Женщина плакала, уткнувшись ему в плечо и судорожно держась за отвороты пиджака. Плакала почти беззвучно, только изредка отстранялась, резко схватывая воздух ртом, и снова вжималась ему в грудь, пряча зарёванное лицо.

Мимо шли люди — чужие, странные, иначе скроенные, иначе говорящие и отрешённые от всего происходящего в погоне за своими, иными, идеалами. Они не обращали внимания на застывшую у огромного окна пару. Даже если кто и смотрел в их сторону, то интересовался не плачущей женщиной и утешающим мужчиной, а видами на огромный аэропорт, где по рулёжкам расходились красавцы-авиалайнеры. Но мужчину всё равно бесили редкие взгляды в их сторону. И он награждал каждого проходящего мимо мимикой яростного презрения.

— Они все… слышишь? Все!

Мужчина погладил её по волосам и наклонился ближе:

— Ты уверенна в этом?

Женщина, не отлипая от пиджака, кивнула, словно потёрлась лбом.

— Я их всех увидела. Сразу.

Мужчина растерянно замер.

— Но… без шара? Без карт?

Женщина не ответила, снова потершись лбом.

— Может быть, самолёт упадёт или взрыв в порту? — с надеждой протянул мужчина.

Но женщина замотала головой, вытирая слёзы о пиджак, и отстранилась. Подняла измученный взгляд и кротко прошептала:

— Нет. Они все погибнут в тот же день. Один на всех. И наших, и этих. И всех!

Мужчина сглотнул и отвернулся.

За стеклом медленно и величественно проплывал серебристо-салатовый самолёт. С растяжки рекламы на терминале мило улыбалась бортпроводница-модель. А в искрящемся голубом небе светились лёгкие перистые облака. Мир был светел и жив.

— И куда тогда? — спросил мужчина.

Женщина не ответила.

…

— Не реви. Пожалуйста.

Он устало держал её за плечи и гладил по рассыпавшимся волосам. Запускал пальцы и вёл вниз, разделяя прядки, расчерченные сединой. Изредка он отрывался и с тревогой оглядывал комнатку, в которую их забросила судьба. Тонкие стены едва хранили от жара, стоящего на улице. Низкая кровать-топчан, одна на двоих, с набитым сухой травой матрацем и дорогими здесь хлопковыми простынями, была жёсткой, а занавески на кривобоком оконце грязными и выцветшими. Только страстная надежда выжить могла загнать роскошного ранее мужчину в такое убогое жилище. Но даже здесь не находилось места покою. Ни ему, ни ей.

— Полгода осталось! — стонала и всхлипывала женщина. — Всего полгода! А мы проехали уже полмира! Везде одно и то же… Я не знаю, слышишь? Я не знаю, где можно скрыться от этого Дня! Что делать? Что?

— Мы будем искать, — ответил он. — Искать и надеяться.

Она подняла на него сумасшедший взгляд.

— Ты не понимаешь?! — всхлипнула она. — Умрут все! Умрёт всё! Весь мир! Это не какая-то там третья мировая! Это просто конец света! Конец всего мира, слышишь? Куда от него спрятаться?

Мужчина пожал плечами и потянулся к тумбочке за кисетом и трубкой:

— Не знаю. Может быть, такое место есть. А, может быть, его нет. Но, если его и не искать, то точно не найдёшь. Пока у нас есть время — мы будем ездить. Из города в город. Из страны в страну. Пока не найдём то место, ту землю обетованную, где не будет в людях Этого Дня. Хорошо?

Она несколько мгновений смотрела ему в глаза, а потом медленно, словно заворожённая, кивнула.

…

— Не реви…

— Я не реву.

Она действительно не плакала. Стояла, смотрела на далёкий горизонт, зло щурясь от смоляного дыма самодельной сигареты, и нервно постукивала обкусанными ногтями по прикладу винтовки, висящей на плече. Периодически морщилась, отодвигая сигарету, и откашливалась, сплёвывая на камни под ногами вязкими противными сгустками.

Серый армейский комбинезон стал белёсым от пыли, а яркое чёрно-красное пончо на плечах продырявилось об колючие кусты, сквозь которые приходилось пробираться ещё вчера, выбираясь на эту гору. Но это уже не волновало женщину. Только одно имело значение. Маленькая хижина, окружённая в два кольца шерстяными канатами. На краю скалы, словно на краю мира, она притягивала взгляд. И хотелось верить, что вот сейчас откинет полог старик-индеец, глянет из-под выгоревших кустистых бровей, и позовёт в дом. Да только уже не позовёт. Когда они добрались до дома на весь Новый Свет прославленного шамана-провидца, он уже был мёртв. То ли время его вышло, то ли сам решил, что пора. Но теперь лежал там, на своей постели, словно спящий, но заботливо укрытый от мух одеялом по самую макушку. Мухи до сих пор кружились возле хижины, неведомо как чуя ещё не испортившую воздух смерть.

Мужчина копал яму старым заступом с щербатым краем. Скинув верх комбинезона, завязав его рукава на поясе, и под палящим солнцем оставив голую спину. По высохшему за последний год торсу бежали влажные ручейки обильного пота, смывая пыль и грязь, но он не смахивал их.

К середине дня неглубокая могилка была вырыта.

Молча завернули старика в одеяло, за руки-ноги дотащили до ямы и скинули вниз. Молча завалили землей. Сели на краю скалы, свесив ноги. Закурили.

— Куда теперь? — спросила женщина, привычно собирая волосы в хвост.

Мужчина помедлил с ответом, коротко оглядывая белёсый горизонт. Во все стороны от скалы тянулась серая степь. Лишь следы колёс их машины ещё были видны сверху.

— А куда ты бы хотела попасть?

Она обернулась и внимательно посмотрела на своего спутника. Медленно переспросила

— Куда хотела бы я?

— Ну да… Кто-то хочет, вот, увидеть Париж и умереть, — усмехнулся мужчина. — А кому-то нужны Бали и Мальдивы… А ты куда хочешь?

Женщина отвернулась, ожесточённо затянулась сигаретой. И тут же отбросила окурок и сложилась, хватаясь за рот, откашливая тяжёлую вязкую гадость из груди. Мужчина подвинулся ближе, приобнял, заботливо поправляя пончо.

Когда кашель прекратился, женщина ещё некоторое время просто молчала, замирая в его руках, и только потом отозвалась.

Мужчина незлобиво усмехнулся:

— Эк тебя позвало! Ну, поехали, значит, туда.

…

— Не реви. Только не реви, ладно? Нужно беречь дыхание.

Женщина в ответ с трудом выдохнула. Сил на то, чтобы плакать, всё равно не было. Голова кружилась, глаза слезились и щипало где-то в глубине горла свежей капелькой крови.

Проводник — морщинистый смуглый дед с корявыми ногами и тонкими ручками, словно пришитыми к нему от другого человечка — шёл впереди, как заведённый. А вот они не поспевали за ним.

Горы казались белыми, а небо — чёрным. Хотя ещё был день и палило солнце, но мир дробился на свет и тень и в этой контрастной мозаике всё яснее проступали древние стены. До них оставалось рукой подать, когда женщина не выдержала и упала. Неловко споткнулась, размахнулась руками, теряя равновесие, и осела на камни. Придавленная тяжестью большого рюкзака, завалилась на бок. Она бы свалилась с тропы, но мужчина вовремя подступил, подхватил за руки, помог приподняться.

Сели там же, на камнях.

— Надо отдохнуть. Просто отдохнуть, — твердил мужчина, гладя женщину по ёжику коротко срезанных волос.

— Мы не успеваем, — тихо отозвалась женщина.

— Нет! Успеем, — дрожащей от усталости улыбкой попытался приободрить. — Обязательно, милая моя!

— Скоро, — тоскливо закрыла она глаза. — Это будет очень скоро… Хаос, истечение мира… Я видела всё.

— Ты ещё не знаешь! Мы ещё не поднялись… — коротко отмёл он.

Но она только усмехнулась и печальным взглядом показала на вставшего неподалёку в ожидании проводника.

Мужчина сразу понял, нахмурился и прикусил губу. Сквозь жёсткую клокастую бороду это смотрелось так беззащитно, что женщина дотянулась до его щеки и тронула дрожащими пальцами. А он в ответ поцеловал их.

Женщина прижалась к нему, щекой притёрлась к жесткой туристической куртке и замерла, смотря слезящимися глазами на гору. Тропа ещё вилась вверх, но отвесная стена горного замка была уже так маняще-близко! Только не хватало сил подняться и идти.

Она натужено кашлянула раз, два, и резко отстранилась от мужчины. Подняла руки — на трясущиеся ладони закапала кровь.

— Сейчас, сейчас!

Мужчина резко смахнул с плеч рюкзак, вложил ей под спину, укладывая поудобнее и потянулся к аптечке на поясе. Он не видел, как проводник качал головой за его спиной, и как от отвесной стены древнего храма споро сбегали монахи в серых балахонах.

…

— Не реветь? — коротко спросила она его.

Мужчина отвернулся и замер, вглядываясь в узкое высокое окно. За толстым стеклом с разводами мороза, была видна дорога, по которой ещё пару часов назад они поднимались сюда. Дорога серая, каменная, скупая на эмоции. А здесь, за защитой тяжёлых толстых стен, воздух, казалось, был сжат до предела, готовясь в любой момент взорваться.

Женщина полулежала на аскетичной кровати, накрытая двумя альпинистскими куртками и спальником, согревая руки о тяжёлую глиняную кружку с травяным варевом. И всё равно мёрзла. Холод был внутри. От всего, что пришлось пережить за это время. И от только что услышанного.

Старый монах сидел на каменном полу, скрестив ноги. Прямой и сухой, словно палка. Высушенная зноем и стужей до глубоких морщин и жёлтой кожи. Он давно уже прикрыл глаза и замер — словно он есть, и словно его нет. Только ученик его, до этого работающий переводчиком, а теперь сидящей рядом в такой же одеревенелой позе, ещё смотрел на странных гостей. И его глаза выдавали страх. Страх уже неведомый пожившему наставнику, но ещё будоражащий сердце вчерашнего ребёнка.

Мужчина выдохнул и, вернувшись от окна к постели, присел на краешек.

— Давай подытожим.

— Давай, — покорно согласилась она.

— Периодически случается конец света, так?

Женщина не отозвалась, да ему и не требовался ответ. Разглядывая белую крашеную стену перед собой, мужчина продолжил:

— Всегда появляется тонко чувствующая женщина, которое это предвидит и ощущает заранее. И она — не только прорицательница. Она жертва. За всех. Судьба, фатум, карма — называй, как угодно, приводит её к смерти в нужное время в нужное место. Если она умирает в назначенный час — мир оказывается спасён. Если нет — уничтожен. И такой час уже настал. Так? То есть ты приехала сюда и теперь просто нужно выйти на вершину храма и… вниз? Я правильно всё понял?

Женщина отхлебнула варева из кружки и растянула дрожащие губы в бледную улыбку:

— Ага. Такой Христос в юбке. Только не в Израиле, а в этих горах, не на кресте, а на вершине мира. Но разницы, в сущности, нет. Жрите тело моё, пейте кровушку!

Мужчина хмуро посмотрел на неё, но поправил ласково:

— Не юродствуй, зая.

— Брось, — отмахнулась она. — Всё тут ясно, словно божий день. Всегда нужна чья-то маленькая жизнь, чтобы остальные жизни цвели и пахли. Это такой принцип ладошки.

— Какой принцип?

— Ладошки, — нервно рассмеялась она. — Не помнишь в детстве? Нет? Ну, если хочется закрыться от чего-то страшного — нужно просто закрыть глаза ладошкой! И страшного уже не будет. Понимаешь? Просто нужна ладошка — закрыться ей от конца света! Смешно, правда? Я — ладошка! Ты — ладошка! Он — ладошка! Все — ладошки! Человечество — многорукий шива, а?

Сумасшедше рассмеялась и внезапно снова закашлялась. Мужчина едва успел подхватить из её рук заходившую ходуном кружку.

Она кашляла, зажимала рот, а по голым предплечьям тонко сочилась кровь. Кашляла, сотрясаясь всем телом, панически скрючив пальцы и мученически сморщившись от бьющей изнутри боли.

А мужчина смотрел, не отрываясь, замерев с кружкой в руках. В его глазах тоже горела боль.

Старый монах очнулся, резво поднялся, будто не сидел в неудобной позе, и мелкой припрыжкой подскочил к женщине. Закричал что-то по-своему на ученика, заставляя и того сорваться с места, бросаясь к наставнику, на ладонях раскрывая кожаный кошель, полный длинных медных игл.

И мужчина отступил назад. Неловко, не глядя, поставил кружку на подоконник, и медленно, тихо отошёл. Шаг за шагом назад, уходя из комнаты.

…

— Я не буду плакать, — послушно согласилась она.

И послушно выпила противное пойло, которое ей подали в привычной глиняной кружке.

Юноша, который ей прислуживал, улыбался и кивал, как заведённый, показывая, что нужно подняться, набросить тёплый овчинный тулупчик и идти за ним. С трудом, отходя от долгого беспамятства боли, она выполнила требуемое. И так же тяжело поплелась следом за молодым монахом.

Коридоры тянулись знаком бесконечности, свиваясь и расплетаясь, но она держалась ладонью за стену, чтобы не упасть, а всё остальное не имело значения. Лишь ощущалось, что двигаются всё выше, и воздуха — холодного, страшного, от которого ещё час назад горело нутро, становилось всё больше. Но нутро молчало.

Юноша вывел её на площадку-балкон на самом верху храма.

Шёл лёгкий снег. Тонкий и ломкий, сотканный из света и льда. И выбеливал мир до состояния чистого листа.

Каменная мозаика — мандала — внутри очищенной от снега площадки сразу бросалась в глаза законченностью формы и воздушностью, словно паутинная ловушка. И женщина попалась в неё, замерев на выходе и смотря в центр рисунка. Старцы вокруг — в тёмных овчинных тулупах-телогрейках и тяжёлых ватных сапогах — стояли молча, ожидая её пробуждения.

Женщина выдохнула и взглянула прямо. За низким парапетом стояли горы. Тяжёлыми тучами висело небо. Тянулась серая расщелина. И давило чувство неизбежности.

Женщина сделала шаг вперёд, наступая на красные камни мозаики. И ещё один. И только тогда один из стариков с поклоном подал ей письмо. Странная бежевая бумага ломко легла в пальцы и с трудом сложились в текст в спешке криво записанные слова:

— «Я подумал, что ты опять и снова права — разницы нет. Ты — ладошка, я — ладошка. Главное, ведь, чтобы закрыть собой мир, правда? В нужное время, в нужном месте. Главное — чтобы очень захотеть, чтобы беды не было. Тогда её и не станет. Просто нужно, чтобы кто-то мог прикрыть собой от неё. И ещё… ты не плачь. Никогда больше не плачь».