Последний довод, или Самоцветы для Анюты

С высоты болото на Новой Надежде неотличимо от земного.

Но только с высоты. Вблизи понятнее разность масштабов. Окна чистой воды здесь напоминают озерца где-нибудь на Карельском перешейке, а моховые кочки — острова в дельте крупной земной реки.

На Земле не особо принято строить на болоте, но новая Надежда — не Земля. В приполярье чересчур холодно, на экваторе слишком жарко, и остаются только умеренные широты. Они сплошь заболочены. Ну и что? Человек не боится трудностей…

Виталя, возвращаясь на базу, о высоких материях не думал. Прикажут, как сегодня, поменять неисправный датчик, он поменяет. Распорядятся лично сваи забивать — приступит. Дело нехитрое, не руками же, машины работать будут, а управление у всех машин одинаковое. Удобное, потому что рассчитано на простого рабочего. Или даже лаборанта, как Виталя.

Иное дело Анюта.

Девушка обогнала Виталю на год, университет успела окончить, теперь — младший научный сотрудник. Умная — страсть! Очки снимет, локон на палец намотает, — и давай рассказывать про любимые свои минералы:

— В здешней почве, Виталик, — заговорит, — очень много природного корунда в форме микроигл. Непонятного генезиса. В макроформе тоже попадается, и тоже происхождение неизвестно.

И смотрит куда-то вдаль, этак мечтательно, будто раскрыла этот самый генезис. Иногда и на Виталю поглядит, но вскользь, словно на малька. Обидно, конечно, когда на тебя так смотрят, но не мог Виталя на Анюту обижаться. Она такая, такая… И даже очки её не портят. И даже чересчур учёные слова.

Как всегда при мыслях об Анюте, на душе у Витали стало тепло, а в пятках холодно и тряско. Так бывает, когда влезешь на верхотуру и посмотришь вниз: земля далеко, люди как жуки; и хочется шагнуть вперёд. Точно такое же чувство, только сладкое. Сладкая дрожь, как сказал бы поэт. Виталя и сам бы так сказал, если бы умел.

Захотелось сделать что-то для Анюты. Если не раскрыть тайну происхождения камней, так хоть самих самоцветов привезти! Пусть порадуется.

Уловив его желание, летун заложил широкий вираж и начал снижаться. Виталя благодарно улыбнулся и получил в ответ приветливую волну. Летун всегда готов порадовать пилота. На самом деле управляющая программа, экспериментальная прошивка, специально для инопланетных поселений, но всё равно приятно.

Болото внизу слилось в буро-зелёную полосу. Летун выбирал место для посадки, Виталя ничем помочь не мог, но чувствовал его деловитую озабоченность. Потом к озабоченности прибавилось недоумение, а следом — страх! Сейчас и до Витали дошло, что ясный день за смотровой мембраной затянули чёрные тучи, и тучи эти клубились слишком быстро для обычных облаков.

Шквал!

Ничего страшного, летун машина прочная, но несколько минут сомнительного удовольствия — побыть лягушкой в бочонке, которые летит, подскакивая на кочках, с горы, — обеспечены…

Потом мысли как отшибло. Тьма надвинулась прыжком, стала бить, мять, бросать их из стороны в сторону, и было неясно, где верх, а где низ, и только ожесточение летуна заставляло помнить, что небо и земля остались небом и землёй, и что это просто ветер, только очень, очень, очень сильный ветер…

…Наружу Виталя выполз на четвереньках. Ноги не держали, по спине текли холодные струйки. Подкатывала тошнота, хотелось откинуть щиток шлема, глотнуть воздуха, и дышать, пока не развеется муть перед глазами!

— Скорее бы свести эту пакость… — глухо пробормотал Виталя, мотая головой внутри шлема: мокрые волосы лезли в глаза. Чтобы очухаться, он выкрутил кислородный кран до упора.

Над болотом висела туманная шапка. Эфирные масла, фитонциды, алкалоиды, разная летучая дрянь, которую выбрасывали в воздух местные растения. Голову прихватит, куда там земному багульнику! Потом, после терраформинга, станет легче, пока же риск отравиться был слишком велик.

Летун стоял посреди ровной полянки и мелко подрагивал. Будь летун живым, можно было бы подумать, что он не в себе. Хотя, кто его знает, он хоть и механизм, и квази, но ведь живой? Так и называется: квазиживой механизм. В общем, голову сломаешь.

Края поляны поросли лиловым стлаником. Его корневища алчно шевелились, но не рисковали пересекать границу. К чему бы это? Полянка как полянка, только очень яркая, словно изумрудная. Поросла нежным лепестковым мхом. Вот и объяснение: не уживаются вместе лиловый стланик и лепестковый мох, угнетают друг друга.

Осознав, в чём дело, Виталя выкинул местные тайны из головы. Пора на базу, не до самоцветов теперь. Летун только отдохнёт, зарядится, — тогда и стартуем.

Сверху раздался стрекот. Виталя задрал голову: метрах в десяти зависла большая трикоза. Крылья двигались так быстро, что слились в полупрозрачные стеклянистые ореолы. Угольно-чёрное брюшко ритмично раскачивалось — вверх-вниз, вверх-вниз. Шесть пар глаз шарили по поляне, отблескивая фасетками. Медленно сжимались и разжимались похожие на рожки жвалы.

Сердце Витали забилось сильнее.

— …Самые крупные, Виталик, макроконкреции корунда, попадаются в гнёздах трикоз. Они вроде наших сорок, всё яркое и блестящее тащат. Где находят, интересно?

Увлечённая рассказом, Анюта закусывает кончик пряди. Выглядит она в этот момент чрезвычайно привлекательно. Витале нравится смотреть, когда она такая. Слушать тоже здорово, Анюта рассказывает интересно, но смотреть приятнее.

— Сколько раз просила Людвига Леонидовича, — продолжает Анюта, — ввести в план исследований наблюдения за трикозами! У нас же только геология! Глубины залегания глинистых слоёв! Прогнозируемая мощность фризёров! Ты как, Виталик, думаешь?

— Конечно, — немного невпопад отвечает Виталя. Его отвлекает девичья ключица в распахнутом вороте комбинезона. Кажется, руку протяни, и коснёшься...

— Что? Ты такой странный, — смеётся Анюта.

Витале немножко стыдно и хочется читать вслух стихи.

…Трикоза не садилась, но и не улетала. Боялась Витали, наверное. Но не улетала. Почему?

— Знаю я, чего тебе тут надо, — сказал трикозе Виталя. — Пока я уйду, ждёшь. Тут-то ты и хап!

Получалось, поблизости залежь макроконкреций корунда, проще говоря, россыпь самоцветов. Он их найдёт — не дурней же он жука! — и подарит Анюте.

Виталя пошёл вокруг поляны, внимательно глядя под ноги, и уже на втором витке увидел Его! Здоровенный, с палец, сросток рубиносапфира самодовольно мерцал среди нежных лепестков. Подмигивал красными, розовыми, аквамариновыми, фиолетовыми искрами. Несколько сотен тонких волосков или иголок корунда, спрессованных загадочной пока силой в брусок.

Самоцвет для Анюты.

Именно его высмотрела трикоза. Ничего, подруга, поищи себе игрушку где-нибудь ещё, а это наше!

Виталя протянул к самоцвету руку. Застрял он, что ли? Камень поддавался с усилием, нехотя. За ним тянулась белёсая кишка, похожая на остывший кисель или резинку для эспандера...

Сверху зашипело! Трикоза яростно вращала крыльями, гудела как трансформатор, рвалась прочь, но изо мха выстреливали один за другим прозрачные тяжи, впивались в неё, тащили вниз. Задрожало под ногами, края поляны стали загибаться вверх, и Виталя очнулся.

Вот вляпался… Росянка!

Отбросив приманку, а это была именно приманка для охотников за блестящим, он тремя прыжками достиг машины и заскочил в люк. Летун был в панике, летуну было страшно, что чуть не погубил пассажира. Пол ударил по пяткам, летун взвился в небо… и сейчас же рухнул. По смотровой мембране ползали студенистые канаты, сквозь них просвечивала малахитовая стена. Совсем потемнело, поляна завернулась воронкой, края сверху сомкнулись.

Досада. Что скажет Людвиг Леонидович? И как посмотрит на него Анюта? Это будет скоро, летун должен был отправить сигнал тревоги.

Его окатило недоумением и печалью, и Виталя схватился за голову. Какой сигнал? Ткани росянки, как и почва вокруг, переполнены тяжёлыми металлами, которые надёжно блокируют любую связь. Не зря именно здесь построят металлургический комбинат.

Надо выйти наружу и порубить росянку в капусту!

Виталя заворочался в кресле, отстёгивая ремни, и в этот момент летун беззвучно закричал...

Конструкторы эмпатического управления посчитали речь излишней, но Виталя понял всё без слов. Летуну было больно, росянка сжимала его в своих объятьях, и с каждой секундой объятья эти становились крепче. Хрустели переборки, сминался корпус. Виталю вдавило в мембрану так, что не охнуть, не вздохнуть.

Виталя не боялся, что его раздавит. Скаф — штука крепкая, и внутри него достаточно места чтобы дышать, но как унизительно чувствовать себя мухой, приклеенной у стеклу! А за окном — тёмно-зелёная ночь и ни одного огонька...

***

Иногда Виталя впадал в забытьё. Ему чудилась реклама Новой Надежды. Вот гигантские фризёры и штабеля морозильных свай, похожие на чудовищное спагетти. Фризёры вбивают сваи до скального основания и вымораживают болото. Сверху на лёд насыпают грунт, на нём ставят дома и разбивают сады. Когда комбинат заработает, лёд заменят пустой породой и отходами. В центре города металлургов большой красивый сквер, а в нём — памятник первопроходцам. Там гранитный Виталя с глупым выражением лица и надпись: «Съеден росянкой. Не забудем, не простим!».

Виталя просыпался, — и его захлёстывали волны механического отчаяния. Квазиживой летун, поедаемый росянкой, страдал. Его боль мало походила на человеческую, это была чуждая, механическая боль, но это была именно боль, и Виталя мучился вместе с летуном.

Однажды ему пригрезился человек без лица. Чёрный, с трикозиными крыльями за спиной. Извини и прощай, будто бы сказал он. Виталя не слышал слов, но выходило, словно прозвучало именно так. Ты хороший, будто бы ещё сказал человек, мне с тобой было приятно. Не забывай обо мне.

Виталя… нет, уже Виталий, пробудился. Вокруг что-то изменилось. Его окружала всё та же зелёная тьма, но душу укрыл невесомый пепел.

Летун молчал. Он умер.

Ему тоже скоро конец, понял Виталий. Он погибнет от голода, жажды или удушья, если росянка раньше не одолеет защиту скафа. Он должен бороться, он человек!

Виталий ворочался среди останков летуна, бился в густой липкой жиже, а росянка сжимала ловчий мешок. Рефлекторно и равнодушно подёргивалась в ответ на его движения.

Он устал и замер, но росянка всё равно дрожала и трепыхалась, а потом Виталий услышал звук. Протяжный влажный хруст, как капустным кочаном по тёрке.

Росянка трепыхалась всё сильнее, Виталия качало из стороны в сторону, потом что-то упругое со скрежетом прошлось по ботинкам, опора снизу пропала, и Виталий свалился в грязь.

Рядом бугрилась плоть. Росянку пожирал гигантский слизень. Со стороны росянка с добычей внутри похожа на огромную луковицу. Серый язык слизня сдирал с луковицы одёжку за одёжкой и отправлял в зев, и выел уже в боку растения большую дыру. Виталий отполз подальше и заворожено наблюдал, как из дыры вытекает жижа с комьями и кусками, в которых еще можно было узнать части летуна.

Останки, поправил себя Виталий. Он был живой, безо всяких квази.

Покончив с росянкой, слизень пополз прочь. На полпути он развернул к Виталию свои круглые, каждый с голову человека величиной, глаза, но не посчитал его достойным внимания.

Виталий огляделся. Он сидел на дне глинистой воронки, край которой порос лиловым стлаником. С откосов бежали бурые ручейки; скоро они заполнят воронку до краёв. Оскальзываясь в глине, Виталий полез наружу. Наверху ухватился за лиловые стволики, подтянулся и перевалил через край. Корневища стланика обиженно сжимались в ладонях, но связываться не рисковали.

Какое осторожное растение.

Слизень удалялся. Однажды он застыл на время, по туше его пробежала волна, на боках набухли бугорки вроде почек. Эти почки лопнули, выбросили наружу лаковую блестящую массу.

— С облегченьицем, — буркнул Виталий. Будто услышав, слизень встряхнулся как большая ленивая собака и неожиданно быстро скрылся среди мясистой зелени.

Захотелось хоть на минуту почувствовать себя исследователем и первооткрывателем. Виталий подошёл, ковырнул кучу носком сапога…

Среди невзрачных камешков и осколков пластика лежали два красно-фиолетовых брусочка. Рубиносапфиры. Настоящие, без подвоха. Да и что такого? Едим же мы отрыжку пчёл?

***

Виталий сидел на берегу пруда, бывшего недавно логовом росянки. Лиловый стланик опасливо раздался в стороны, освободил ему место. Виталий смотрел вперёд, на воду. В ней отражался закат. Малиновые, красные, пурпурные облака подпирали снизу жёлтую полоску чистого неба, ещё выше был стланик, ставший в сумерках почти чёрным. Потом между стлаником и облаками появилась точка. Она быстро росла.

Виталий поднял взгляд на небо. За ним прилетели. На посадку заходил пятиместный экспедиционный летун.

Первой наружу выбралась Анюта, побежала к Виталию. На её лице за щитком шлема были написаны радость пополам с растерянностью и досадой. Следом, прихрамывая, шёл Людвиг Леонидович.

Анюта сразу забросала Виталия вопросами:

— Где ты был? Что случилось? Где твой летун?

— Росянка, — коротко ответил Виталий. — Простите, Людвиг Леонидович, это я во всём виноват.

— Ты стал другим, — покачал головой начальник. — Ладно, всё потом. Полетели на базу.

Виталий устроился в конце салона, подальше от мембраны. Смотреть на болото не лежала душа. Летун мимолётно коснулся сознания Виталия, словно мазнул мягкой лапой. Всё как всегда.

Анюта заняла место пилота, Людвиг Леонидович сел рядом с ней, и она подняла летуна в воздух.

— Я не могу… — внезапно сказала Аня. — Он не слушает!

Она побледнела, прижала ладони к вискам.

Людвиг Леонидович обернулся к Виталию, спросил удивлённо:

— Ты что-то понимаешь?

Ровная благожелательность летуна сменилась недоумением и горечью. Квазиживой механизм кружил над бывшим логовом росянки. Салон наполнила чёрная, безысходная тоска. Намёк на злобу. Слабое, неотчётливое, не оформившееся до конца желание покарать виновных.

— Да.

Виталий перебрался вперёд, решительно мотнул головой. Аня слабо улыбнулась и без слов уступила ему своё место.

Бедная девочка… Едва Виталий занял кресло пилота, эмоции летуна обрушились на него с умноженной силой! Летун был зол, летун винил людей в смерти собрата. Летун боролся с императивом долга, намертво вшитым в его искусственную нервную систему — и нежеланием служить далее!

Это я, сказал летуну Виталий.

Презрение стало ему ответом.

Это меня он защищал до конца, продолжил Виталий.

Гнев. Виталия оценили и признали недостойным.

Это я пережил его агонию, не сдавался Виталий. Это я буду помнить об этом всегда. Это я почти умер вместе с ним. Я, а не они. За что наказывать их?

Сомнение. Разве все вы — не одно и то же?

Нет, не согласился Виталий. Я это я, они это они. Сейчас ты отвезешь нас домой, а потом мы вернёмся — и делай что хочешь.

Глубокая задумчивость. Удивление.

Ты впервые встретил смерть и осознал, что смертен, привёл Виталий последний довод. Мы помним об этом всегда.

Молчание. Горестное изумление — как можно жить с таким знанием? Шок. Робкая просьба о прощении.

Экспериментальная прошивка…

Я не сержусь, сказал летуну Виталий. За что?

***

— Не задерживайся, пожалуйста, — сказал Людвиг Леонидович. — Люди ждут, перенервничали.

— Я сейчас, — ответил Виталий.

Чтобы услышать эмоции квазиживого, он положил руку на бок летуна. В ответ пришла чуть виноватая приязнь: Ты не сердишься? Мы ведь останемся друзьями?

Конечно, мы останемся друзьями, ответил летуну Виталий. Конечно.

На полпути Виталий догнал Анюту.

— Это тебе, — и вложил в её ладонь два брусочка рубиносапфира.

— Спасибо, — смутилась девушка. — Откуда это?

— Нашёл, — пожал плечами Виталий.

Она, конечно, узнает, но точно не от него.