Планета

Его нашли сразу после обеда. Даже не нашли — наткнулись: он лежал в расщелине между камнями сразу за Тихой Грядой и возвращающиеся геологи не могли пройти мимо, не заметив. Он был одет в какое-то рванье, в многочисленных дырах виднелось синее избитое жизнью тело. Он лежал, свернувшись калачиком, почти не подавая признаков жизни, и геологи не смогли оставить его там, несмотря на Первое Правило любого разведчика: "Не вмешиваться в жизнь местного населения".

На станции мальчишка удивительно быстро оклемался. Членораздельных звуков он не издавал, только шипел, к себе никого близко не подпускал, к еде не притронулся, хотя повар лично выбрал для него наиболее близкий по виду и запаху к местной флоре паек, а потом полчаса демонстративно делал вид, что ест, а в предоставленной ему каюте забился в угол и сидел, исподлобья оглядываясь.

К вечеру у мониторов корабельного слежения поочередно побывал весь персонал станции. Сердобольные женщины охали и вздыхали, вызываясь немедленно взять его под свое крыло, накормить, обогреть, подлечить и далее по списку. Штурман терпеливо рычал по-очереди на каждую, объясняя, что мальчишки тут вообще не должно быть, а уж тем более не должно быть никаких попыток завязать с ним близкие отношения. Старая уборщица тетя Маня, когда-то бывшая пилотом ДДК, а потом оставленная служить "хоть кем-то хоть где-то, только не на Земле", провела у монитора около 4 часов, злобно порыкивая на техников, когда те хотели переключить трансляцию на другие отсеки. Молодые техники из уважения к тети-Маниным сединам послушно отдергивали руки от панели управления, хотя наблюдать так долго за найденышем было абсолютно не интересно.

Кто-то из биологов сбегал за врачом в попытке найти у него какую-нибудь интересную пакость и получить таким образом экземпляр для изучения. Врач, устало поддергивавший рукава все время сползавшего халата, обвел глазами собравшихся, смотревших на него с различной степенью научного интереса и надежды, внимательно посмотрел на экран и заявил, что "сей клиент" будет поздоровее некоторых присутствующих на станции, и можно он, черт возьми, вернется в изолятор и исполнит наконец свой долг, сиречь полечит зверски обжегшегося несколько минут назад младшего механика? Врача отпустили, с кто-то с разочарованием, а кто-то с тайным облегчением.

На ночь штурман разогнал всех спать, оставив, как обычно, одного дежурного и строго-настрого запретив ему пускать кого-либо в отсек МКС. Еще одного дежурного он на всякий случай поставил у двери в каюту найденыша: ученые — народ ненадежный, возьмут и сунутся. К счастью, корабль в свое время строился для военных целей еще большими, чем штурман, параноиками, сеть МКС была разделена с сетью экранов в каютах физически и чтобы получить изображение где-либо, кроме отсека МКС, требовались специальные знания и уж точно не три часа далеко не скрытной работы. Штурман надеялся, что постов хватит — ученые народ в общем-то мирный, и тем не менее раз в час он вставал и проверял обоих дежурных.

Утром ничего не изменилось. Мальчишка все также сидел в углу, зыркая по сторонами и время от времени шипя. Женщины, дружно попытавшиеся позавтракать у МКС, не менее дружно заявили, что это ненормально и надо, чтобы кто-то все-таки проверил, что с ним. Ну и накормил заодно. Штурман твердо ответил "Нет", за что был награжден титулом "Самый бессердечный".

Работа на станции встала. Биологи, вместо того, чтобы изучать образцы местной фауны, только вчера доставленные им геологами, чаевничали и обсуждали причины такого поведения. Геологи, умудряясь перекрикивать запущенный с вечера весьма шумный аппарат ускоренного почвенного брожения, регулярно попискивавшего при обнаружении очередного интересного факта, строили теории о происхождении мальчишки — ранее разумной, да и вообще живности здесь видно не было. Механики, забросив ремонт скорохода, над которым колупались уже неделю, увлеченно рисовали на схеме внутреннего ускорителя (один из механиков полгода ежедневно ходил в Институт Энергетики, чтобы эту самую схему заполучить на корабль), пытаясь по памяти вспомнить карту планеты и определить, где же так здорово могло спрятаться человеческое поселение, что спецкатер аэрофотосъемки, трижды облетавший эту планету, не смог его обнаружить. Техники наблюдения почти наизусть выучили картинку с изображением найденыша, изучая по телу историю мальчишки. Известнейший почвовед Пер Гамон, геоисторик Ниору Касои и самый уважаемый в мире микробиолог Саманта Норрис жарко спорили о том, могла ли вообще на этой планете, с ее дикими перепадами температур, постоянными шквальными ветрами, невероятным радиационным фоном и почти что пятисотлетним периодом обращения вокруг яростного местного светила, развиться разумная жизнь. Гамон утверждал, что могла — в местной почве были найдены элементы, однозначно говорящие о наличии жизни вообще, а раз есть жизнь, почему бы ей не быть разумной? Ниору Касои, нервный немолодой человек, призывал всех успокоиться и сойтись, что в принципе могла, но не на данном этапе развития. Саманта носилась по кают-компании раненым тигром и весьма громко убеждала, что здесь отсутствуют несколько десятков микроэлементов, без которых разум не может развиться по определению. Младший корабельный состав курсировал между всеми группами по интересам и регулярно докладывал этим группам состояние мальчишки — "Все по-прежнему", а штурману — степень громкости спорщиков, зарисованности схемы ускорителя, раздраженности геологов ("Заткните уже кто-нибудь этого бродильщика, достал пищать!" ) и обеспокоенности биологов. Штурман хмурился все больше, про себя проклиная ушедшего в трехнедельную экспедицию капитана и оставившего весь этот бедлам на него. И только врач так и не вышел из лазарета, колдуя над обожженной кожей младшего механика.

Вечером штурман лично запер отсек МКС на ключ, демонстративно положил ключ в задний карман брюк (несколько молодых биологинь немедленно покраснели) и уселся караулить у двери найденыша.

Второе утро опять не принесло ничего нового. Попытавшийся набиться в отсек МКС личный состав станции вытащил в конце концов штурмана в кают-компанию и потребовал решительных действий. Штурман попытался противостоять, но к женщинам присоединилась треть мужчин и уровень адреналина у этой трети явно был выше нормы. Штурман даже подумал было, что придется объявлять чрезвычайную ситуацию, при которой, как известно, любой намек на неповиновение карается мгновенно и жестоко, но потом решил, что ЭТОГО объяснить капитану он не сможет. Штурман был в общем-то опытным человеком, только вот ходил до этого на военных кораблях, где выполнение приказа было в крови и слова старшего не подлежали даже обсуждению. И такое неоднозначное событие на научной станции, где первым законом была ценность человеческой жизни, вторым — свобода совести и лишь на третьем месте стоял авторитет старшего, выбил его из колеи.

В конце концов коллективно решили назначить ответственного за найденыша. Штурман с легким злорадством отдал сию почетную обязанность начальнику экспедиции геологов, которые как раз его и притащили. Начальник, будучи махровым флегматиком, равнодушно пожал плечами, отмахнулся от женщин, наперебой дававших ему советы по поведению с "бедным ребенком", и неспешно двинулся к каюте, сопровождаемый хором голосов и нескольким десятком глаз, следивших за ним по МКС. Вошел, сел напротив мальчишки и уставился на него. Опыт, полученный в боях с собственными тремя сыновьями, говорил ему, что торопиться не следует. Тщательно подумав, геолог принялся за еду, нарочито медленно и показательно проделывая каждое движение: откусить, прожевать, проглотить, радостно и довольно улыбнуться. Откусить, прожевать, проглотить, радостно и довольно улыбнуться. Он старался даже рта не закрывать.

Геолог успел съесть почти половину, когда мальчишка наконец встал, подошел к столу и принялся за еду. Он не переставал хмуриться и смотреть изподлобья, однако все действия повторял в точности, вплоть до радостной и довольной улыбки.

После еды геолог покивал, походил по комнате, пролистнул лежащие на столе книжки с картинками, заглянул в дверь санузла, полежал на кровати, весьма неубедительно храпя. Мальчишка наблюдал за ним, но попыток присоединиться не делал. Геолог еще походил и вышел. За дверью его встретила та часть станционного состава, что не поместилась в отсеке МКС и теперь горела желанием узнать, что же все-таки произошло в каюте. Ответить геолог не успел — счастливчики, наблюдавшие за происходящим на экранах, добрались до каюты раньше и с криками "Качать героя!" толпа покатилась в кают-компанию.

Успехи геолога настолько воодушевили людей, что абсолютно все, способные держать в руках что-либо тяжелее вилки вызвались помочь подсоединить экран кают-компании к МКС. Штурман махнул рукой, разрешая: запрет на установку отношений уже нарушен, значит, надо постараться извлечь из ситуации максимум пользы. Он также приказал все наблюдение за найденышем записывать и тщательно сохранять.

Мальчишка после ухода геолога очень точно повторил все его действия, включая неумелый храп, потом еще раз… и еще… В общем, до вечера найденыш послушно, как кукла, перемещался по каюте кругами. Экран в кают-компании еще не настроили, что, как выяснилось, было к лучшему: зрелище кругов, нарезаемых по ограниченному пространству, оказалось не под силу даже тренированному вестибулярному аппарату штурмана. Третий пилот, еще совсем молоденький мальчик, потом делился, что на центрифуге его так не укачивало.

Вечер прошел в тревогах: позеленевший личный состав жужжал как растревоженный улей и думал, что же делать, если и завтра будет то же самое. В отсек МКС уже никто не ломился, техники наблюдения поставили каюту найденыша на запись и отключили экран. Повар на всякий случай ограничился на ужин легким салатом.

Утром весь состав торжественно и нервно собрался в кают-компании, ожидая включения экрана. На всякий случай все рспределились по стеночкам, количество народу линейно зависело от близости к выходам в столовую и коридор и квадратично — от близости к выходу в общие туалеты. Штурману оставили центр комнаты.

Когда наконец на большом экране с графикой, позволявшей проектировать космические сражения, появилось изображение каюты, одна половина рефлекторно задержала дыхание, вторая облегченно выдохнула. Видимо, ночью мальчишка наконец осмелел (или тоже голова закружилась) и решил пойти немного дальше, чем показал геолог. Он сидел и рассматривал книжки.

Шквал аплодисментов, вызванный таким простым человеческим чувством, как любопытство, наверняка разбудил несчастного младшего механика в лазарете.

Умильно понаблюдав за перелистывающим книжки найденышем (железная тетя Маня, в свое время абсолютно спокойно нырявшая на разведку в некое подобие вулканов, даже всплакнула), женская часть еще раз попыталась штурмовать штурмана и уговорить его отдать мальчишку им в ведение. Штурман, пораженный прогрессом, сначала чуть было не согласился, но потом опомнился и настрого запретил. Он просто боялся, что женщины своей жалостью испортят как эффект от контакта с местной разумной жизнью, так и дальнейшую жизнь мальчишке. Использовать геолога, однако, тоже было дальше нельзя — сроки экспедиции ограничены, работы полно. В конце концов штурман решил отдать мальчишку пилотам, которые все равно маялись бездельем. Напичкал их видео— и аудиозаписывающей аппаратурой и погнал устанавливать контакт. После чего выключил экран, забрал к себе в каюту все пульты и погнал разочарованно ворчащих ученых на работу, твердо установив сроки включения.

Пилоты, из которых один после этой экспедиции уходил на пенсию, второй только что женился, в связи с чем летал и без крыльев, а третий только-только закончил училище, за дело взялись рьяно. К вечеру было установлено, что при показе новых действий найденыш повторяет их несколько сотен раз, после чего уже начинает комбинировать их по-своему. Вестибулярные аппараты пилотов вновь подверглись испытанию, когда третий пилот по дурости прошелся перед мальчишкой колесом. Пришлось на некоторое время выйти из каюты — на слова парень не реагировал, а при попытке дотронуться забивался в угол и яростно шипел.

Вечерний доклад пилотов прошел на ура — их похвалили, им надавали кучу советов, к их словам прислушивались и вообще зауважали. Пилоты приосанились — раньше такое случалось лишь во время отпуска на Земле, так как в экспедиции они либо все время курсировали между рубкой и собственными каютами, в следствие чего с людьми встречались нечасто, либо бездельничали, в следствие чего считались бесполезными и внимания на них не обращали. У третьего пилота от количества всенародной любви с непривычки временно слетела крыша и он уже начал мечтать о том, как найденыша привезут на Землю, как его всему научат и как все будут любить бывшего третьего пилота бывшего боевого крейсера за столь неоценимый вклад в науку. Пришлось первому пилоту приводить молодца в норму путем обещания завтра проверить просчитанный — да руками, слышишь? — путь до дома. Молодец приуныл: на расчеты уйдет вся ночь и поучаствовать в завтрашнем воспитании найденыша он не сможет из-за профнепригодности.

Где-то к чаю тетя Маня стукнула кулаками по столу и объявила, что найденышу нужно имя. В ответ на посыпавшиеся предложения она стукнула кулаками еще раз и вопросила, с чего это многоуважаемая экспедиция взяла, что найденыш — мальчик? Лично она, тетя Маня, считает, что это девочка. Уважение к тети-Маниному опыту обращения с внеземными расами заставило задуматься о половой принадлежности найденыша. Тут-то и выяснилось, что никто на самом деле не может определить пол "мальчишки". Приунывшие ученые обратились было к пилотам, но те тоже ничего не могли сказать: одежда не позволяла рассмотреть внешние половые признаки, а по поведению разобрать было невозможно.

В результате было решено присвоить найденышу имя Дитя — наиболее нейтральный вариант с точки зрения мужчин и наиболее приятный с точки зрения женщин, а уже после определения пола дать нормальное человеческое имя. Пока же все называли его тем родом, который больше ложился на душу — штурман, например, средним.

Так и повелось. Днем пилоты по-очереди развлекались с Дитем — установив дежурство по двое за раз, вечером докладывались личному составу, два раза в сутки включался экран и желающие — коих непременно набирался весь состав — могли посмотреть на жизнь найденыша, что называется, в живую. Дитя по-прежнему не реагировало на речь, с маниакальным упорством повторяло новые движения по тысяче раз, а на попытку прикоснуться шипело и забивалось в угол. Единственным достижением оказалось сокращение времени реагирования — теперь Дитя начинало повторять движения практически сразу. Через неделю штурман решил позволить пилотам вывести Дитя из каюты с условием, что в отсеках, по которым будет ходить найденыш, никого не будет. На первый выход — до трапа на улицу и обратно — опять смотрел весь состав, затаив дыхание у монитора. Поведение Дитя ничуть не изменилось — оно очень внимательно смотрело на действия сопровождавших его пилотов и в точности их повторяло. Второй выход был уже подольше и посерьезнее, но опять ничего не изменилось. В третий раз его решились повести в трюм, где стоял на приколе катер наблюдения. Катер Дитю не понравился — оно зашипело и попыталось забиться в угол уже трюма. Помогло лишь многократное повторение выхода третьего пилота из трюма — Дите подчинилось инстинктам и вышло вслед. Приказ не показываться ему на глаза соблюдался в строгости — штурман пригрозил в случае нарушения выгнать несчастного найденыша со станции. Особо страждущим информации по Дитю каждый вечер сливались записи с портативных устройств пилотов и демонстрировались в ускоренном режиме. Пару раз на них глянул даже врач — младший механик наконец-то начал поправляться и врач время от времени посещал кают-компанию с целью вспомнить лица возможных пациентов. В общем, ситуация с Дитем почти всех приводила в воодушевление. Не приводила лишь штурмана — тот все думал, что же скажет капитан на столь вопиющее нарушение правил, да Саманту Норрис. Саманта, помимо микробиологии, увлекалась психологией, и теперь долго по вечерам пыталась что-то отыскать в действиях Дитя, снова и снова просматривая записи.

Еще через неделю вернулся капитан с экспедицией. Штурман при виде бороды капитана изрядно струхнул и с выражением покорности судьбе продекламировал "Рапорт по найденышу", составленный им тремя бессонными ночами. Капитан, последние трое суток тоже почти не спавший, не менее покорно отмахнулся — "что уж там, уже натворили, не исправишь" — и велел к завтра подготовить детальный доклад, тогда мол и разберемся.

Завтра началось со ставшего традиционным сборища в кают-компании у экрана, с той лишь разницей, что почетную середину теперь занимал капитан. Он посмотрел на Дитя, похмыкал (штурман с каждым хмыком все больше бледнел), тяжело вздохнул и вынес вердикт: раз уж оно здесь, давайте этим пользоваться. Только вот помыть бы его, да одеть прилично...

Пилоты, в глубине души тоже опасавшиеся гнева капитана, радостно согласились и даже пригласили посмотреть на это всех желающих. Их немедленно поймали на слове — помывка была назначена на пять вечера, ученые клятвенно пообещали закончить к этому времени дневную норму работы, капитан сказал, что будет, а штурман сбледнул еще больше: он уже сообразил, что мытье найденыша обернется а)стриптизом одного из пилотов, а то как бы и не всех и б)большими тратами воды, которой под конец традиционно оставалось мало. Тем не менее слово было сказано.

Позже он отозвал в сторонку пилотов и в лоб спросил, кто из них будет раздеваться. Третий пилот, чувствуя, что под молодость придется ему, выдал идею: настроить МКС так, чтобы на экране не было видно пилота, лишь Дитя. Штурман, военной душе которого снова приходилось уменьшать безопасность корабля в пользу удобства его пассажиров, скрепя сердце согласился.

К пяти часам в каюте собрались абсолютно все. Ради такого дела врач вывез из лазарета младшего механика, уже шедшего на поправку, но еще не способного передвигаться самостоятельно, сам же встал рядом. Ниору Касои, желавший посмотреть, как же необычная геоистория развития этой планеты повлияла на телосложение Дитя, придвинулся поближе к экрану. Саманта Норрис, опять что-то просматривавшая полночи, хмуро заняла предоставленный ей стул. Капитан вальяжно расселся на диване, штурман стоял у двери, готовый чуть что бежать в отсек МКС и отключать аппаратуру. Все остальные просто с любопытством уставились на экран, желая посмотреть на найденыша и определить наконец его пол.

Камера оказалась настроена правильно: видно было лишь Дитя. Вот он внимательно смотрит на скрытого мертвой зоной пилота, вот начинает раздеваться сам, вот он снимает последние тряпки… В этот моментвсе зрители разом выдохнули, Саманта, наоборот, вдохнула, врач подался вперед, а впечатлительный Касои потерял сознание.

У найденыша не оказалось никаких половых признаков. Совсем. Мало того, не было вообще ничего: на месте человеческого таза со всеми его выводящими отходы жизнедеятельности отверстиями у Дитя было абсолютно ровное место.

Процесс помывки закончился очень быстро: видимо, пилоты поразились не меньше и ускорились. При попытке забрать у Дитя тряпье тот снова зашипел, уговаривать его с демонстрацией другой одежды не стали, и у найденыша быстро наступила ночь.

Потрясенный личный состав встретил пилотов молча. Молчали все довольно долго, а потом заговорила Саманта:

— Я давно думала, что с ним что-то не так. Оно не проявляло никакой инициативы — все действия оно когда-то где-то видело. Его одежда, если приглядеться, очень напоминает смесь формы пилотов и механиков, только доведенных до безобразного состояния — примерно такого, в каком вернулся месяц назад упавший в овраг геолог-разведчик. Оно ело, но оно никогда не заходило в туалет — только заглядывало, я специально проверяла. И еще ни на одной записи нет съемки того, как оно спит — оно только копировало храп своего первого учителя, но даже и глаз никогда не закрывало, хотя и моргало. В общем… это действительно "оно". И оно не разумно, как я и говорила.

Через три дня экспедиция возвращалась домой. Перед самым отлетом третий пилот отвел Дитя на улицу, туда, откуда его когда-то привели. Никаких слез и проводов не было — все слишком сильно считали его человеком, пусть и отсталым в умственном отношении, чтобы перенести "предательство нечеловечности". На корабле задраили люк и люди улетели с этой так и непонятой планеты, скорее всего, навсегда. Их она больше не интересовало — они доказали, что на этой планете разумной жизни нет.

Когда человеческий корабль покинул атмосферу, планета вздохнула с облегчением. Все-таки эти люди чудные: что-то копошились, ковырялись, смотрели, копали, даже летали — бр-р, гадость какая. В конце концов планета сама решила их поизучать: мало ли что, вдруг люди — это что-то полезное и ими можно будет воспользоваться. Она как можно точнее скопировала то, что видела и подсунула нового человека людям. Она даже похвалила себя за изобретательность: все эти непонятные "одежды", всякий раз разные, она сумела изобразить достаточо понятно и вместе с тем непохоже, чтобы люди не удивились. Только вот внутренности пришлось придумывать самой — как подсмотреть, планета не знала. В результате она сумела сконструировать такой организм, который использовал все поглощаемое без остатка, чем заслуженно гордилась.

А человек в результате оказался глупым. Толку от него не было никакого, по крайней мере, вынести из приобретенных им знаний что-то полезное для себя планета не смогла. Правда, люди оказались живучи — ухищрения типа перепада температур или сильного ветра на них не подействовали. Но в целом люди были абсолютно не привлекательны для дальнейшего развития планеты, так что делать еще она не будет, и хорошо, что пришлые улетели.

А вот с новым случилась загвоздка — сделать-то она его сделала, а как убрать — не знала. Тем более что он оказался слишком человеком и успешно противостоял легким попыткам планеты вернуть белок в его первоначальное состояние. В конце концов планета плюнула: пусть живет. Все равно этот человек не сможет разможаться — как она не старалась, подсмотреть процесс размножения у людей ей не удалось. Так что ее единственный человек, к счастью, делать себе подобных не сможет. Сколько он проживет — один, пять, семь оборотов вокруг Солнца? А потом снова долгое блаженное одиночество...