Петля Энцелада

Челнок взлетел так круто, что восьмилетнему Сашке Морозову пришлось смотреть на быстро удаляющуюся поверхность Энцелада не вниз, а назад. Он выворачивал шею, не в силах оторвать восхищённый взгляд от вмиг ставших игрушечными гигантских жилых куполов, сверкающих даже ярче окружающего их зелёного льда. Башни буровых установок, снизу казавшиеся прекрасными и величественными, теперь были похожи на бабушкину булавку, которую та зачем-то носила на отвороте халата.

Мальчик впервые самостоятельно летел к бабушке с дедом. Один раз в земной год его отправляли на каникулы, чтобы поправить здоровье, якобы пошатнувшееся за время, проведённое с родителями на маленьком сплюснутом шарике — спутнике Сатурна. И теперь Сашка думал про вкусные вишни и абрикосы в бабушкином саду, про прозрачную реку из пресной воды, а не аммиака, как на Энцеладе. Это было очень странное и сказочное место под названием Земля.

За щекой у Сашки медленно таяла кислющая конфета, а в кармане лежал ещё десяток леденцов, — Боб, пилот челнока, как обычно, сунул не спрашивая. Конфета таяла так медленно и была такой кислой, что Сашка уже подумывал, не пора ли проявить щедрость и вернуть Бобу не только запасные, но и ту, что сейчас лежала во рту.

В иллюминатор стало скучно смотреть. Родной Энцелад, превратившись в звёздочку, скрылся за кормой, а исполинская туша Сатурна, закрывающая собой полнеба, оставалась привычной и такой неизменной, что Сашка на мгновение заволновался, не остановился ли их челнок. Но двигатели гудели ровно, пассажиры спокойно занимались своими взрослыми делами и разговорами, и Сашка закрыл глаза, уютно устроясь в большом и мягком пассажирском кресле. Перед ним сразу возникло смешливое веснушчатое лицо Элис Уайльд. Вот же, наваждение. В переводе на родной Сашке русский язык фамилия Элис была Дикая. Очень ей, кстати, подходящая фамилия. Впрочем, Сашка, сидевший с ней за одной партой, предпочитал об этом помалкивать, дабы не схлопотать от Дикой по уху.

До стыковки с рейсовым гиперпространственным модулем Энцелад-Земля был ещё целый час.

***

Всё, как всегда, шло по графику. Челнок с пассажирами стартовал. Значит через час стыковка с его кораблём. Капитан Александр Морозов упрямо называл свой модуль именно кораблём. Кого он хотел обмануть? Не себя уж точно. Он, как никто, понимал, что между стандартным Гиперпространственным Модулем и кораблём дальней разведки разница такая же, как между древним городским метро и каравеллой Колумба. Даже больше. Поезд метро передвигался по рельсам между двумя станциями, а его ГПМ, по большому счёту, вообще не двигался. Он висел в двух точках Лагранжа, материализуясь поочерёдно и по расписанию то в одной, то в другой. Вся Солнечная система была изрыта кротовыми норами подпространственных переходов, как некогда Москва тоннелями метрополитена. Скука и рутина. Разве о такой работе мечтал он мальчишкой, представляя своё будущее?

Морозов взглянул на часы. Ещё одна странная прихоть капитана — носить на руке этот механический пережиток прошлого. Действительно, пережиток. Эту антикварную игрушку очень любила разглядывать Элис — его первая девушка. Они расстались давным-давно, а вот часы постоянно напоминали о ней. Казалось, вот-вот тонкие пальцы возьмут его за руку, розовый ноготок постучит по стеклу: "Сверим часы, командир?" И как так получилось, что его первая любовь оказалась последней? Это произошло столько лет назад, что Морозов уже не в силах был понять причину своей нелепой обиды. Они вместе поступили в космическую академию на Земле. Они же так подходили друг другу — хладнокровный, рассудительный Морозов и вспыльчивая, непредсказуемая Дикая. Он теперь так и называл подругу, по-русски, уже не опасаясь затрещин. Они любили друг друга. Ведь любили же?

В тот последний их вечер, Александр готовился сделать Элис официальное предложение. А она его опередила, сообщив вдруг, что хочет проходить практику не вместе с ним, на одном из престижных в то время гиперпространственных модулей, а на стареньком грузовике, с его перегрузками, невесомостью и бесконечным текущим ремонтом. Они поссорились. Как оказалось навсегда. На следующий день Элис улетела в свой первый рейс с грузом для Лунной колонии, а Морозов ещё через три дня отбыл на практику в венерианский ГПМ.

Ты говоришь какие-то ничего не значащие слова: «пока», «увидимся», «удачи», поворачиваешься и уходишь. И только потом, оглядываясь назад сквозь время, понимаешь, что они были последними. Через шесть лет он узнал, что Элис погибла во время очередной разведывательной миссии в дальнем космосе. Спустя столько лет после расставания это известие не навалилось горем, не взорвалось в душе отчаянием. Просто просыпаться каждое утро и придумывать себе причину быть счастливым, как он делал все это время, стало невмоготу. Морозов перестал придумывать причины. Он к тому времени был капитаном этого суперсовременного корыта ГПМ, безопасного и надёжного, как весь гражданский флот. А когда спустя ещё три года появилась возможность выбора, перевёлся на маршрут Энцелад — Земля. На Энцеладе прошло их детство. Это был их с Элис дом...

Внизу круглого циферблата возле цифры шесть алела маленькая пятиконечная звёздочка, под ней надпись «Заказ МО СССР», а сверху, красивыми буквами выведено название: «Командирские». Морозов усмехнулся. Командир. Кем командовать-то? Даже помощника капитана, старого Марека, отправили на пенсию, никем не заменив. Вернее, заменив его и остальной экипаж совершенным Искином, который и командовал всей автоматикой модуля, не нуждаясь, по большому счёту, и в присутствии самого капитана Морозова. Вон, даже кресло Марека демонтировали, установив на его месте умный синтезатор кофе, сверкающий и чужеродный в привычной обстановке рубки. И с кем его пить, этот кофе? С Искином?

Ожил коммуникатор.

— Саша, заснул что ли? — голосом Боба заорал подголовник кресла.

А вот и старина Боб — бессменный пилот челнока. Морозов помнил его с самого детства, с первых своих полётов на Землю. Тогда двадцатилетний Боб казался Сашке сказочным рыцарем, укротившим огнедышащего космического дракона. Сколько сейчас Бобу? Пятьдесят пять стукнуло? Вот ведь живёт человек. Мотается между Энцеладом и модулем уже тридцать пять земных лет, и ничего, не унывает. Час туда, час обратно и домой к жене. Нет, сначала с приятелями в бар, а потом к жене. Не нужны ему никакие каравеллы с Колумбами.

— Кэп, а ты сегодня обратно материализуешься? — Боб хохотнул, — Или на Земле переночуешь? Я чего интересуюсь — у нас тут вечеринка намечается. У этого, как его, а неважно. Короче, у него день рождения, он всех приглашает в «Пивной Титан». Присоединяйся. Чего тебе на Земле скучать? И мне компанию составишь, а то я там никого толком не знаю. Молодёжь одна. А пиво в «Титане» классное. У них синтезатор пятого поколения. Давай, соглашайся. Я тебя прямо тут подожду, на орбите. А ты — одна нога там, а другая здесь. Боб опять весело расхохотался собственной старой присказке.

«Так и есть, — подумал Морозов. — принцип действия ГПМ изложен грубо, но верно. Вот такая раскорячка. Так враскорячку и живу». Самым любимым развлечением капитана в последнее время стало перечитывание Инструкции по внештатным ситуациям. Как действовать в случае пожара и разгерметизации. Какая, к чёрту разгерметизация? Вся внешняя обшивка модуля сделана из самовосстанавливаемого сверхпрочного наноматериала. Гореть на борту тоже было абсолютно нечему.

Морозов никогда не признался бы психологу из регулярной медкомиссии, что перечитывает все эти инструкции совсем не для того, чтобы выучить их наизусть. Он и себе не признавался, что мечтает о том, чтобы, наконец, произошло что-нибудь внештатное, нарушающее монотонность службы. Особенно капитану нравился раздел о микросекундных временных аномалиях. Действий на эти случаи предусмотрено не было, просто экипаж ставился в известность о существовании такой вероятности при гиперпространственных переходах.

Боб ждал ответа, но идти на шумную вечеринку не хотелось. Не хотелось и обижать отказом старого друга. Задумавшись, капитан протянул руку за чашкой кофе. Чашки, его любимой рабочей чашки, не было. Как не было и сверкающего кофейного синтезатора последней модели. За несколько секунд, которые понадобились Морозову на то, чтобы закрыть и снова открыть глаза и произнести «Что за бред?», навороченная кофемашина не появилась. Зато на её месте возникло старое, продавленное за долгие годы задом Марека, кресло помощника. Морозов машинально потрогал потёртое сидение кресла, ощутив прохладную гладкую поверхность.

— Искин, что происходит? Доложить немедленно, — Александр даже обернулся и требовательно посмотрел на то место, где должна была находиться основная часть мозга искусственного интеллекта модуля. От резкого поворота голова закружилась. Некоторое время Морозову казалось, что он видит сразу две рубки — нормальную, сегодняшнюю, и старую, которую едва застал выпускником космической академии.

Искин растерянно молчал. Пропал и Боб из эфира. Тем временем шаткое равновесие двух временных реальностей было нарушено. Привычный современный интерьер командного пункта ГПМ истончился и растаял, оставив капитана сидеть посреди допотопных приборов и мониторов.

В обзорном иллюминаторе ровно ничего не изменилось. Все та же бледно-жёлтая туша Сатурна, закрывающая полнеба, вся в кровавых ранах аммиачных туч, словно раздувшееся брюхо давно убитого гигантского животного. Энцелад — отсюда слишком маленький — казался одной из тысяч ледяных крупинок, образующих Кольца.

Неожиданно на старинном мониторе сверкнула метка челнока. Погасла, затем, мигнув несколько раз, засветилась ровным голубоватым огоньком. Челнок шёл на стыковку точно по расписанию.

— Боб, Боб, ты меня слышишь? Боб, ответь ГПМ.

— Пилот-стажёр Роберт Джошуа Холл на связи, сэр, — из динамика раздался удивлённый голос Боба. — Прошу простить, я новенький, не узнаю вас, сэр.

Вместо готовых сорваться с языка ругательств в адрес Боба и его дурацких шуток, интуиция заставила капитана произнести в торчащий из приборной панели микрофон:

— Ничего страшного Роберт, я тоже новенький. Капитан Александр Морозов. Разрешаю без титулов и званий.

— О’кей, капитан, рад знакомству. Через…, — Боб сделал секундную паузу, — через сорок минут будем готовы к стыковке. Одна нога здесь, другая там, сэр, — из динамика раздался знакомый смех пилота.

— Кстати, сэр, у меня на борту пассажир, тоже Александр Морозов. Ваш полный тёзка. Юноша восьми лет, сэр. Удивительное совпадение, да? Или вас, русских, всех что ли так называют? — Боб никогда не мог разговаривать без своих шуточек.

— Нет, Боб, не всех, — охрипшим от чудовищной догадки голосом проговорил Морозов, — конец связи.

Хотел внештатных ситуаций? Вот, получай, — капитан Морозов откинулся на спинку кресла и вытер пот со лба. — Микросекундные временные аномалии, неучи яйцеголовые. А что вы про это скажете? Такой аномалией тоже можно пренебречь? Или опять будете бубнить, что существует несколько противоречивых теорий, объясняющих природу петли времени? Что по многолетним наблюдениям аномалия всегда стремится к восстановлению при совершении следующего прыжка? Что вероятность сколько-нибудь значительной аномалии стремится к нулю? Благодарю, успокоили.

Морозов попытался сосредоточиться и вспомнить свой первый самостоятельный, без родителей, полёт. Не было ли каких-нибудь странностей, на которые он ребёнком не обратил внимания? Вот мама с папой провожают его в порту Энцелада. Папа хлопает по плечу: «Эх, я бы с тобой сейчас поехал… Но работа, сын, сам понимаешь. Мы с мамой тебя тут будем ждать, загоревшего и поздоровевшего, лады»? Родители тогда переживали за него, а он ликовал — сам летит, без взрослых!

Вот весёлый дядя Боб встречает всех на борту и, как обычно, протягивает Сашке горсть конфет. «Чтобы не укачало». «Меня никогда не укачивает, — гордо говорит Саша, — я же буду пилотом, как ты, дядя Боб». Дальше. А дальше только бабушкины вишни с абрикосами, речка и дед, показывающий, как правильно насадить червяка на крючок. Особенности детской, очень избирательной, памяти.

— Капитан, к стыковке готов, — раздалось из динамика.

— Стыковку разрешаю. Добро пожаловать, Боб.

Александр встал, придирчиво осмотрел себя в зеркало. Затем заглянул в нишу для одежды и обнаружил там форму. Достал парадный капитанский китель. Теперь такие вышли из употребления — синий, со множеством блестящих пуговиц, четырьмя золотыми галунами на рукавах и золотыми же погонами. Мысль, пришедшая капитану в голову, теперь уже перестала казаться сумасшедшей. Возможно лишь потому, что других, менее сумасшедших мыслей, просто не было.

Морозов надел китель и улыбнулся. Уж он-то знал, помнил прекрасно, как произвести на самого себя нужное впечатление. Постоял немного перед дверью, успокаивая бешено колотящееся сердце, затем решительно распахнул её и вышел в пассажирский салон.

Сашка Морозов забыл дышать. По широкому проходу между пассажирскими креслами в его сторону шёл настоящий капитан корабля. Точно такой, каких он видел в любимых героических фильмах про разведчиков дальнего космоса. Ярко-синий китель блестел золотыми нашивками, стальные глаза устремлены на Сашку, на висках капитана ранняя седина — конечно, от пережитых невероятно интересных, но опасных приключений.

Капитан подошёл и остановился прямо перед Сашкиным креслом. Пристально всмотрелся в его лицо, долго молчал, словно решаясь на что-то. Потом присел перед Сашкой на корточки.

— Так вот ты какой, знаменитый Александр Морозов, будущий капитан дальней разведки. Добро пожаловать на борт, коллега.

Сашка судорожно вдохнул и заставил себя закрыть рот. Пассажиры вокруг заулыбались, наблюдая за этой сценой. Надо же, какой милый капитан. Он, наверное, очень любит детей. Морозов расстегнул ремешок командирских часов, снял с руки. Затем надел их на тонкую детскую руку, застегнув на проделанную пару минут назад дополнительную дырочку в кожаном ремешке. Как раз. Угадал.

— Это тебе, Сашка. Они приносят удачу. Ну, и время заодно показывают. И ещё я тебе хочу открыть одну тайну. Запомнишь?

Сашка кивнул, не отрывая восхищённого взгляда от лица капитана. Морозов наклонился к самому уху Сашки и прошептал:

— Запомни, самое красивое имя на свете — Элис. Лучше не бывает, поверь.

Сашка снова кивнул, затем вдруг вспомнил о правилах вежливости. Мама говорила, что на подарок надо отвечать подарком. Капитан заметил его растерянность.

— Махнём, не глядя? Можешь дать мне то, что лежит у тебя в правом кармане? — и улыбнулся, увидев в ладони мальчишки несколько леденцов.

Морозов поднялся, потрепал Сашку по светлому ёжику на макушке, затем повернулся к стоящему неподалеку молодому Бобу, наблюдающему за этой сценой. Протянул руку.

— Пора, Роберт Джошуа Холл, пилот-стажёр, он же «Боб — одна нога здесь, другая там». Расписание — это святое. А леденцы твои — кислятина. Мой совет — перепрограммируй синтезатор и добавь сахара.

Вернувшись в рубку, Морозов машинально развернул конфету и бросил леденец в рот. Затем сел в кресло, помедлил минуту и включил обратный отсчёт, провожая глазами уносящийся к Энцеладу челнок Боба.

***

— Саша, тебе бы отдохнуть. Ты на ходу засыпаешь, — Элис с беспокойством взглянула на мужа.

— Отставить разговоры, старпом. — Морозов наклонился и поцеловал Элис прямо в губы. — У нас полно работы.

— Седой почти, а ведёшь себя как мальчишка, — Элис попыталась изобразить на довольном лице возмущение, — Корабль дальней разведки «Санта-Мария» готов к прыжку. Ждём твоей команды, капитан. Простите, сэр. Сверим часы, командир? — Элис с улыбкой постучала ногтем по циферблату старинных командирских часов на руке Морозова.

Впереди, на расстоянии всего одного гиперпространственного перехода была цель их миссии — граница Великого Аттрактора, таинственного центра притяжения огромного числа скоплений галактик Ланиакеи.

Морозов включил интерком: «Внимание экипажа. Обратный отсчет». Искин монотонно забубнил: «Десять, девять, восемь…»

— Слушай, старпом Элис Морозова-Дикая, — капитан повернулся к жене, — откуда у меня во рту взялась эта кислющая конфета? Хоть убей, не помню.