Индьюзер

Белый матовый свет от продолговатых панелей заполнял собой шестиугольный с черно-белыми стенами коридор. Светящийся под ногами пол, словно некая дорожка, указывал путь, в меру рассеивая внимание и концентрируя его на темном пятне в конце коридора. Там была дверь. Словно вход в другое измерение. За дверью заканчивался реальный мир и начиналась… для кого-то место работы… для кого-то место подвига… для кого-то место призвания… для кого-то Голгофа.

– Итак, запомните: никаких разговоров о работе, никаких разговоров о ретрансляторе, никакой технической терминологии, никаких перешептываний между собой и никаких обсуждений миссии индьюзера. Никаких подбадриваний, никаких фраз, типа “Держись, мы с тобой” или “Ты справишься с заданием” или что-то в этом роде – чтобы ничего этого не было. Понятно? Запомните – его задание начинается только с того момента, как он поднимается на ретранслятор, его работа начинается только тогда, когда он входит в информационное поле. Не накручивайте его. Пока он идет до лаборатории, он должен находиться в спокойном и расслабленном состоянии. Он итак прекрасно знает, что он должен сделать. Он итак прекрасно знает, в чем заключается его работа. Но до тех пор, пока он не войдет в лабораторию – он простой парень с улицы, вышедший погулять. Всем все ясно? И расслабьтесь, улыбки на лицах и приветливый взгляд. Помните – напряжение передается, как заразная болезнь… и сметает все на своем пути, словно волна цунами.

Доктор Клокс дал последние указания своим сотрудникам и, глубоко вздохнув, произнес:

– Ну, что – поехали.

Я полусидел на кровати, упершись лопатками в стену и согнув одну ногу в колене, и тихонько тарабанил пальцами по светло-голубому покрывалу. Находясь в состоянии ожидания, я бессмысленно вертел головой по сторонам, разглядывая свою просторную комнату, оптимально заставленную предметами интерьера так, чтобы не загромождать пространство и в то же время не создавать ощущения пустоты. Белые стены с незамысловатым узором, светлая тумбочка, и шкаф небесного цвета, гармонировали с голубым полом, разбавляясь широким черным телевизором и двумя небольшими темными креслами, стоящими вокруг стеклянного стола, который, не смотря на кажущуюся на первый взгляд хрупкость, невозможно было разбить.

Вообще-то я находился не в комнате, а в, своего рода, некой палате, но она была обставлена таким образом, чтобы вызывать у пребывающих в ней более приятные ассоциации. Я как раз задумался над этим, как в дверь тихонько постучались и послышался знакомый голос:

– Дииир? Это я.

Дверь отворилась и в комнату вошел доктор Клокс.

Я без слов медленно поднялся, опустил ноги в ботинки, стоящие рядом с кроватью, застегнул их и, встав, направился к выходу.

Выйдя в коридор, я уже привычно для себя обнаружил там нескольких ассистентов доктора Клокса, сотрудников его лаборатории, которые всегда оставались за дверью и никогда не входили вместе с ним в палату.

Они приветливо улыбались.

Мы все дружно зашагали по черно-белому коридору, который освещался с пола и еще несколькими продолговатыми панелями на стенах.

– Хорошо выглядите, мистер Дириус. Вам идет эта прическа, – послышался приятный женский голос. Это была одна из ассистенток Клокса.

Я улыбнулся и подумал про себя: “Разве могло быть как-то иначе?”.

Сзади меня двое технических работников начали свой неспешный разговор о футболе, рассуждая о том, как сыграла недавно одна из их любимых команд. Они разговаривали достаточно громко, чтобы можно было понять тему, но в то же время слишком тихо, чтобы заострять на их разговоре внимание.

– Представляешь, Дир, – обратился ко мне доктор Клокс, заглушив своим голосом разговор технических работников, – На южной территории сегодня выпал снег. Впервые за 18 лет. Там щас у них такое творится. У них же снега вообще никогда не бывает. Там сейчас все друг в друга кидаются снежками, как маленькие дети.

– Представляю, – ответил я, кивнув головой.

У нас существовало правило – во время сопровождения по коридору индьюзера, персонал обеспечивал ему свободную и непринужденную обстановку, не слишком при этом навязываясь. И никаких разговоров о работе – как будто ничего не происходит.

Мы дошли до конца коридора. Идущие впереди меня открыли дверь, и я вместе со всеми вошел в лабораторию, в которой был установлен ретранслятор сознания.

Дрожь…

Холод…

В глазах помутилось…

Нет, я не забыл, как он выглядел. Я помнил его конструкцию до мельчайших подробностей. Металлическая платформа с вертикальной лестницей возвышалась над полом на три метра, производя и распространяя вокруг себя неприятный угрожающий скрежет и жужжание – специфические звуковые колебания, словно носящиеся как рой диких ос, над головами сотрудников лаборатории. Там, на платформе было установлено кресло с системой коммутации и панелью управления. И еще шлем. Его называли сферой. Именно он обеспечивал связь сознания индьюзера с сознанием миллионов других людей. Именно он и был сердцем ретранслятора.

Нет, я не забыл, как все это выглядело, но при одном только взгляде на платформу меня охватила паника и начало стучать сердце. Начала кружиться голова и стало тошнить. Я отвернулся и тяжело задышал, пытаясь вглядеться в оставшийся позади меня черно-белый коридор, по которому я только что шел. Но дверь быстро закрыли, и мне показалось, что я теперь уже просто заперт в этой лаборатории и из нее нет выхода.

– Дир, – обратился ко мне доктор Клокс, – Ты в порядке?

Я глубоко вдохнул.

– Да, – ответил я, – Все в норме.

Клокс немного замешкался и робко, но все же спросил, хотя это было и не по правилам:

– Ты готов?

– Да, – кивнул я головой, – Одевайте меня.

Я согласился участвовать в этом вновь по собственному желанию. Меня никто не заставлял. Но я думал, что долгие месяцы реабилитации лишили меня страха и груза воспоминаний, а моя внутренняя система защиты и предупреждения – опыт – со временем притупилась.

Похоже, что я ошибался.

Я вспомнил…

…Всё вспомнил…

Находясь на границе между двумя реальностями – той, которая там, далеко, в информационном поле вселенной, состоящая из мыслей, чувств и эмоций сотен тысяч людей, с их проблемами, болью, криками и отчаяньем… и другой – той, которая здесь, сейчас, в ограниченном секторе замкнутого пространства… где я?… что я?… кто я?… мое тело… тело… тело… рука… чьи это пальцы?… я себя чувствую… я себя ощущаю… но почему моя рука находится в нескольких метрах от меня?… почему моя нога длиннее, чем обычно?… и… голос… этот голос… он мне знаком…

– Ди… Ди… Дирррйяааа… ты… т… сллллл… Дир… слллышишь-шь-шь… Дир… Дир… ты слышишь меня… слышишь меня?.. сними сферу, Дир… отцепи на подбородке… на подбородке… на подбо-оооууродке, Дирррр…

Не чувствуя разницы между двумя реальностями… не могу провести границу… не могу до конца осознать свое тело… свои мысли… Не чувствуя разницы между двумя реальностями… я ударяю себя рукой в висок… ниже… щека… отцепить… снять эту сферу…

Белый свет… Яркий свет… Что-то упало… что-то тяжелое… Стальные балки… Металлические прутья… Запах… От куда этот запах?… Где я?.. Лаборатория…

Я осознал, что свободен… от той работы, которую должен был сделать… от своего задания… я вернулся… все закончилось…

Я осознал, что свободен от своего задания, когда увидел, что нахожусь на платформе в кресле, прицепленный к линиям коммутации.

Голова… как сильно кружится голова… невыносимо… тошнит… и запах… тошнотворный, сладковатый, ударяющий в голову, невыносимый запах…

– Дир! Отцепи себя от линий коммутации и медленно вылезай из кресла. Иди направо и спускайся по лестнице… Слышишь меня?..

Я был рад слышать этот голос. Но голова… как сильно кружится голова… я не могу держать ее на плечах… она падает… весь мир как будто танцует…

Я выбрался из кресла, с трудом поднялся на ноги и медленно побрел направо, пытаясь не потерять равновесия. Там должен был быть… ВЫХОД.

– Иди медленно. Не делай резких движений, Дир.

Но было уже поздно… Я уже висел на какой-то перегородке и меня рвало на металлическую сетку, на которой я стоял. Я не упал. Но, держась за перила, я пополз туда, где должен был быть… ВЫХОД.

Я чувствовал холод, меня трясло и… какое-то странное напряжение… как будто сейчас что-то начнет выворачивать тебя наизнанку и корежить, сгибая кости и разрывая ткани… еще чуть-чуть и это начнется… напряжение… напряжение… и постоянно какие-то голоса… голоса… голоса и крики… стоны… плачь… чей-то бред…

Наконец, я дополз до красной линии и вышел из магнитного поля – того информационного поля, которое окутало собой большую часть конструкции ретранслятора.

Я прислонился к стене и вдохнул свежего воздуха. Голоса прекратились.

Но меня все еще мутило. Тошнило. Я чувствовал холод и невероятную слабость.

Но теперь нужно было спуститься по лестнице. По этой долбанной вертикальной металлической лестнице.

– Давай, Дир. Спускайся. Мы внизу. Мы тебя страхуем. Если не можешь, мы вышлем техников.

Я подошел к краю платформы, к лестнице, и неуклюже опустился на колени.

Я знал, что техники не должны подниматься сюда. Им нечего здесь делать. Они к этому не готовы… Это моя работа…

Я начал медленно спускаться по лестнице, цепляясь руками и ногами за прутья. Я знал, что даже если упаду – внизу меня ждет мягкое приземление. Все уже было подготовлено. Да и высота была небольшая.

Я спустился и тут же чьи-то руки подхватили меня, удерживая от падения назад.

Я сделал несколько шагов по мягкому матрасу, который постелили специально под этой гребанной лестницей, и, ступил на твердый холодный пол. Не знаю, почему холодный, но мне как будто показалось, что я действительно почувствовал его ступнями своих ног.

Краем глаза я заметил рядом с собой коляску. Я уже собирался упасть в нее, но вдруг что-то резко ударило в голову и в глазах помутнело. Я вскрикнул. Как будто сотни голосов рвались из моей головы наружу, ломая череп и разрывая кожу. Меня повело в сторону и я на мгновение потерялся в пространстве. Начался резкий приступ тошноты.

– Держите его, – крикнул кто-то.

И в этот момент, мне показалось, что сфера – тот шлем, который на ретрансляторе связывал меня с информационным полем – он все еще на моей голове, он давит мне на мозг, и я продолжаю принимать сигналы. Продолжаю принимать чьи-то мысли. Я все еще блуждаю своим сознанием по вселенной среди чувств и переживаний других людей. Я не в реальности… точнее не в той реальности…

…Паника охватила меня.

– Не-е-е-ет!!! – закричал я, – Снимите его с меня! Хватит!

Я отбежал к стене и начал судорожно скрести ногтями свой подбородок, пытаясь расстегнуть застежку. Я чувствовал ее кожей. Я чувствовал, как она давит мне на челюсть – но не мог ее нащупать. Но шлем был все еще на мне. Я ощущал его вес на своем мозге, который погружался в него и сдавливался под его тяжестью.

– Дир, успокойся… – услышал я.

На меня двинулась толпа технического персонала. Мне показалось, что они хотят разрезать меня на куски и снова сшить мои конечности, поменяв местами руки и ноги. Да, именно это они и хотели сделать.

– Неееет! – в ужасе закричал я, – Не трогайте меня! – я начал бегать из стороны в сторону, судорожно отмахиваясь от людей в белых халатах. Одновременно с этим я продолжал искать на подбородке застежку, скребя свою челюсть. Я чувствовал, что все еще подсоединен к системам коммутации. Я хватался за свой прорезиненный костюм, пытаясь оторвать провода… И тут я понял, что это был не костюм… На мне не было костюма. Я был абсолютно голый. И это была не резина – это была моя собственная кожа. И я хватал себя за свою собственную кожу, растягивая ее. Я хватал свою кожу с тела и оттягивал ее на несколько сантиметров. Она тянулась так, как будто отходила от мышц и ее можно было кусками срывать со скелета. Она отходила от тела, словно прогнившая резиновая пленка.

Одновременно с этим я чувствовал как на мой мозг – на мой почему-то абсолютно голый мозг, лишенный черепной коробки, словно с меня сняли скальп – на него давит сфера. С невероятной болью. Я с ужасом осознал, что мой мозг был открыт – без кожи, и без черепа, и ничем не защищен. Он был окровавлен и покрыт какой-то синей жидкостью и я ощущал надетую прямо на мозг сферу – ее мягкую внутреннюю обшивку – ощущал… нервными окончаниями мозга. Меня передернуло и по телу начали бегать мурашки. Меня стало трясти. Я вжал свой мозг в плечи и закричал… Неприятно… Больно… Мерзко… И противно…

Продолжая скрести подбородок, пытаясь расстегнуть шлем, я вдруг осознал, что я проковырял тонкий слой кожи и мышц до кости.

– Снимите его с меня!!! Снимите его!!! – орал я.

– Дир. Дир, успокойся, – слышал я голос доктора Клокса, – Дир, на тебе нет шлема. На тебе нет сферы, Дир… Остановите его!… Держите ему руки!…

Я продолжал бегать от людей в белых халатах, которые хотели разрезать меня на куски, и визжал. Они хватали меня за кожу и растягивали ее, как резину, пытаясь сорвать с тела.

Я впивался ногтями в сферу и пытался снять ее со своей головы, не ощущая при этом прикосновения пальцев.

– Снимииитееее!!! – завизжал я и кинулся головой на стену, решив, что смогу хотя бы разбить этот шлем.

Я почувствовал глухой удар и отлетел назад.

– Да остановите же его, наконец!!!..

Последнее, что я запомнил – как мне в руку вонзили толстую иглу, чтобы через нее впрыснуть яд, едкую кислоту, которая бы растворила мои кости и затем их можно было бы высосать из тела с помощью этой же самой иглы…

…После каждого восхождения все индьюзеры проходили серьезный курс реабилитации…. Восхождение – так называлось выполнение задания, от начала и до конца. Индьюзер забирался на ретранслятор, входил в информационное поле, садился в кресло, сам подцеплял себя к системам коммутации и надевал сферу. Его работа заключалась в том, что он должен был на расстоянии, воздействуя на сознание конкретного человека, изменить ход его мыслей, переубедить или заставить отказаться от чего-либо. Таким образом можно было остановить какого-нибудь генерала от развязывания войны, побудить сдаться властям опасного преступника, заставить какого-нибудь безумного ученого отказаться от своих идей, способных разрушить мир, или просто убедить какого-нибудь алкоголика вернуться в семью и изменить свою жизнь.

Ретранслятор сознания позволял проникнуть в мозг другого человека и воздействовать на него, влиять на образ его мыслей и формировать его мышление. Но это была очень долгая и трудоемкая работа. Чаще всего ретранслятор использовали для конкретной ситуации, чтобы предотвратить какую-либо трагедию. Тот, на кого оказывалось воздействие, воспринимал это воздействие как поток собственных мыслей или внутреннее побуждение или желание. В зависимости от того, насколько сильна была воля этого человека, в зависимости от того, насколько он был уперт в своем решении, в зависимости от того, насколько он хорошо контролировал собственный разум – в зависимости от всего этого и складывалась сложность или вероятностная возможность выполнения задания.

Во время работы в сфере на платформе индьюзер испытывал серьезные умственные и психические, волевые перегрузки. Так же его мозг подвергался воздействию сильного магнитного поля, разум – воздействию огромного потока информации, а психика в это время постоянно находилась в экстремальных состояниях.

…Поэтому после каждого восхождения все индьюзеры проходили серьезный курс реабилитации…

Первый этап этой реабилитации заключался в том, что индьюзер должен был просто спать – спать очень долгое время. Специальными препаратами подавлялась определенная активность головного мозга. Сознание успокаивалось. Разум отдыхал. Память должна была систематизировать все впечатления и воспоминания, проидентифицировав их и разделив на те, которые были до восхождения и на те, которые были приобретены во время работы в ретрансляторе. Подобная дифференциация была критически необходима, чтобы мозг не запутался и не столкнулся с неразрешимым противоречием. И если этого не происходило – дифференциация воспоминаний устанавливалась позже искусственно.

Я не знал, какое количество времени я провел в состоянии сна. Но я помнил, что просыпался два раза.

Первый раз: я проснулся от множества каких-то криков. Я очнулся в полубреду, не понимая, где я нахожусь, и что происходит. Голова сильно кружилась и постоянно валилась на бок, казалась невероятно тяжелой. Вокруг меня как будто летали чьи-то голоса – это были стоны, плач, какие-то возгласы, нервные разговоры, истошные доказательства, просьбы, мольбы, угрозы, какие-то вопросы. Они все окружали меня словно огромная стая птиц, и пытались проникнуть в мой разум. Мне казалось, что они не внутри меня, а снаружи – и хотят попасть внутрь.

– Уходите от меня! Убирайтесь!

Не понимая, что происходит, я начал отмахиваться от них, затем пополз в сторону и упал с кровати.

Ноги плохо слушались.

Закричав от неожиданно нахлынувшего на меня безумия, я отполз к стене, забился в угол, и закрылся руками.

Вскоре в палату вбежали какие-то люди, судя по всему, поставили мне укол, и я снова заснул.

Второй раз, я проснулся: в комнате было светло и тихо. Спокойствие… словно натянутая струна, напрягало своим беззвучием. Свет растворял в своей прозрачной материи ожидание чего-то ужасного и не укладывающегося в рамки понимания. Здесь была как будто какая-то другая, искаженная реальность. Тишина выжидала момент, чтобы взорваться бредом и сводящим с ума осознанием собственного безумия.

Страх.

Тишина.

Покой… И…

…СТРАХ.

Я поднялся на кровати и повернулся налево… Там, на кресле сидел… я… В сфере… Она была все еще на мне… Моя голова была наклонена вниз… Я как-то странно улыбнулся и поднял голову… Нет, это был не я…

Нет, это был я. Просто я был другой. Мое лицо было изуродовано. Оно было искажено. Морщины на веках уходили в глазные впадины. Они концентрировали взгляд на глазах. Глаза были преисполнены злобы и лукавства. Потрескавшиеся губы искривлялись в маниакальной ухмылке.

– Хочешь знать, что они со мной сделали? – проговорил я – другой я.

Я – другой я – снял с головы тяжелую сферу. Под сферой открылась часть черепа, обрезанная до макушки. Верхней половины головы не было. Окровавленные обрезанные края черепной коробки окаймлялись рваной кожей, сползающей вниз. В черепе, словно в какой-то чаше плавало и плескалось нечто желеобразное, неоднородное, красно-черного цвета. Я – другой я – опустил руку в свой череп и достал от туда кусок разжиженного мозга. Он протянул мне окровавленную руку с мозгом, который стекал по запястью и капал на пол.

– Ешь! – резко сказал он.

Я закричал и вскочил с кровати. Я хотел выбежать из палаты, но не смог открыть дверь и начал биться в нее руками, в которых не хватало сил, чтобы сжать их в кулаки.

– Выпустите меня!!! – визжал я, – Выпустите!!!

Тут же в палату прибежали санитары, сделали укол, и я снова погрузился в сон.

…– Увеличьте дозу снотворного, – немного раздраженно произнес доктор Клокс, – Он должен спать. Ему нужно отдохнуть. Скоро перейдем ко второму этапу реабилитации.

– В чем он заключается? – спросил молодой ассистент.

– Положительные эмоции, – ответил доктор, – Ему нужны положительные эмоции. Его сознание должно начать работать в другом, более активном, режиме. Но ему необходимы положительные эмоции…

Положительные эмоции – чтобы вывести из депрессии и для восстановления психики.

Когда я проснулся, я оказался в каком-то доме. Я лежал в светлой просторной комнате. В окно дул приятный теплый ветерок.

Через некоторое время ко мне в комнату по очереди зашли девушка и молодой парень. Они были очень приветливыми и сразу же стали со мной общаться. Они произвели на меня приятные впечатления и оба понравились мне как люди. Девушка естественно была для меня привлекательной… По другому просто и не могло быть…

Вскоре, выйдя из своей комнаты, и обойдя свой небольшой дом, я обнаружил, что он находится на берегу моря. Сзади и по сторонам были открытые пространства. Так же выяснилось, что к дому прилегали теннисный корт и поле для гольфа.

В течение нескольких дней мы общались втроем, с девушкой и парнем, играли в теннис и гольф, ходили на пляж, развлекались. Потом приехал доктор Клокс, поинтересовался моим самочувствием, задал несколько вопросов.

Через некоторое время по очереди в доме появились и другие люди. Таким образом, мой круг общения расширился до нескольких человек. Это были как парни, так и девушки. Они всегда сами проявляли инициативу в общении со мной. Они окружили меня какой-то теплотой и заботой, но ненавязчивой. Они общались со мной так, чтобы вызвать к себе доверие. Но они избегали того, чтобы я всегда был в центре внимания – чтобы не поставить меня в неловкое положение. Так же при различных играх они далеко не всегда поддавались мне, а если делали это – то делали в исключительных случаях и очень искусно, чтобы я ничего не заподозрил. Я видел, как они балансировали между заботой и дружбой, чтобы создать иллюзию того, что мы все тут равны и у нас глубокие приятельские отношения.

Все это было частью системы курса по реабилитации.

Как бы там не было, но я расслаблялся, отдыхал и даже потихоньку начинал вступать в отношения конкуренции между людьми – в данном случае в форме различных игр и общения. Это действовало, и я постепенно забывал о том, где я нахожусь и почему я здесь нахожусь.

Но у меня по-прежнему постоянно кружилась голова. Мучили мигрени. Я часто просыпался от кошмаров по ночам, кричал и потом долго не мог понять, где я нахожусь. Иногда не мог сконцентрироваться на происходящей реальности. Иногда путал собственные фантазии с действительностью. Я принимал огромное количество медицинских препаратов. Меня периодически трясло и повышалось давление. Иногда я испытывал сильное напряжение и неоправданное чувство беспокойства и страха. Иногда мне начинало казаться, что возвращаются галлюцинации.

– Я видел человека, – рассказывал я доктору Клоксу, – Без головы, у него была обрублена шея и этот обрубок кровоточил. И еще у него были руки за место ног, и ноги за место рук – они сгибались в противоположные стороны. Он как-то странно танцевал, а потом начал меня обнимать. Это было очень страшно и мерзко. Как-то неприятно. Меня передернуло. Я закричал… Только потом я понял, что это был сон.

– Да, но ты ведь все-таки понял, что это был сон, – ответил мне доктор Клокс.

– Да, – согласился я, после небольшой заминки, – Но поначалу это было… как реальность. Я чувствовал на себе прикосновение его обрубленной кровоточащей шеи.

– Главное, что ты смог распознать это как сон, – улыбнулся доктор Клокс, – И перестань на свои сны обращать так много внимания. Пойми – в них нет никакого смысла.

Я не знаю точно, как долго я пробыл в доме на берегу моря в компании людей, которые всегда готовы были уделять мне свое внимание – но судя по всему, это был не маленький промежуток времени. Может год, может два. И, видимо, доктор Клокс решил, что курс реабилитации нужно было потихоньку заканчивать.

Я должен был вернуться к нормальной жизни. По условиям соглашения – я должен был вернуться к нормальной жизни в город. Я мог остаться индьюзером и продолжать работать на лабораторию. Но почему-то я испугался и решил, что с меня этого хватит. Я решил, что больше не хочу быть индьюзером. К сожалению, как оказалось впоследствии, это зависело не только от моего решения…

Большой, но почему-то очень забавный парень по имени Скел сидел напротив меня в длинной машине и приветливо улыбался. Мы ехали по одной из центральных улиц огромного мегаполиса. Это была не самая широкая улица в этом городе, но достаточно оживленная. Как всегда – оптимальное соотношение – не закоулок какой-нибудь, но и не площадь.

– Столько людей, – произнес я как-то задумчиво.

– Да, – пожал плечами Скел, – Всегда столько.

Мы припарковались, втиснувшись в небольшую дыру между двумя автомобилями, найдя единственное свободное место на обочине. Скел посмотрел на меня и улыбнулся еще сильнее и еще приветливее.

Я немного помедлил, но все же открыл дверь и осторожно вылез на улицу.

Невероятное количество разнообразных громких звуков ударило в сознание, введя его на мгновение в стопор.

Но ветер, пронесшийся с боку, быстро охватил своей воздушной волной, и, растрепав мою прическу, привел разум в состояние анализа окружающего пространства.

Я стоял на тротуаре рядом с машиной и смотрел по сторонам, обращая больше внимания на здания перед собой.

– Дир, – услышал я в наушнике, это был доктор Клокс, – Давай, иди. Не стой на краю обочины.

– Кажется, это называлось тротуаром, – тихо произнес я.

– Что?

– Ничего.

Я сошел с широкого бордюра и встал посередине тротуара. Мне сразу же стало как-то неудобно и некомфортно. Люди как-то с недовольством обходили меня. Кто-то толкался. Один чуть не врезался в меня, заговорившись по телефону.

– Простите… – растерянно произнес я, – Извините… – я заметался по сторонам, не зная, как лучше встать, и в результате отошел ко входу в какое-то здание со стеклянными дверями.

Я постоял так некоторое время и услышал в наушнике:

– Дир. Это твой город. Ты ведь уже был здесь, на этой улице – так? Ты знаешь это место. Это твоя привычная среда обитания. Ты здесь, как рыба в воде. Так, Дир? Это ведь твоя среда обитания, Дир. Не бойся. Ты свободен здесь.

Я кивнул головой, но ничего не ответил, а продолжал стоять в тени у входа в здание.

Через некоторое время я снова услышал:

– Давай, Дир. Не бойся этих людей. Они ведь ничего тебе не сделают.

– Я их не знаю.

– Они тоже тебя не знают. И что с того?

Доктор Клокс выдержал паузу и продолжил:

– Давай, Дир, подойди поближе к дороге. Рассмотри людей. Не стой там в углу здания.

– Я буду мешаться, – робко ответил я.

– Ничего страшного. Они будут тебя обходить.

Я немного продвинулся вперед, стараясь все же не выходить на середину тротуара.

– Отлично, Дир, – услышал я в наушнике.

Через некоторое время, выждав, пока я осмотрюсь по сторонам, доктор Клокс продолжил:

– А теперь, Дир, попроси у кого-нибудь мелочи на проезд в метро… Слышишь?

– Да, – ответил я, помедлив.

Через несколько секунд я все же решился подойти к одному, как мне показалось, представительному господину, который проходил мимо, но он почему-то так и прошел дальше, даже не обратив на меня внимания.

Я немного растерялся.

Затем я попытался обратиться к пожилой женщине со словами “Извините”, но она так же прошла мимо меня.

– Давай, Дир, не бойся. Попроси у кого-нибудь другого.

Я сделал еще несколько попыток. Но все люди проходили мимо, лишь только оглядываясь назад, успевая вопросительно смерить меня своим взглядом. Женщина с сумками. Какой-то парень, разговаривающий по сотовому. Огромный мужчина с дипломатом в руке – мне показалось, что он меня даже не заметил. Я обратился к двум девушкам, которые шли под ручку и смеялись, о чем-то разговаривая, но они тоже прошли дальше, не остановившись, а только как-то странно улыбнулись. Наконец, один человек встал рядом со мной и достал из кармана сотовый телефон.

– И-извините, у вас не будет м-мелочи, – произнес я, запинаясь.

– Нет, у меня нету, – ответил он и отошел в сторону.

Я почувствовал себя глупо.

– Давай, Дир, попроси у кого-нибудь еще. Он ведь не единственный человек на этой улице, – послышался в наушнике голос доктора Клокса.

– Я не знаю, у кого еще попросить, – ответил я.

– Дир. Здесь столько людей. Попроси у любого из них.

– Я не знаю… – немного раздраженно повторил я, – Я теряюсь…

– Дир. Дир. Это же просто люди. Чего ты боишься? Подойди к любому из них. Просто наугад, на выбор – к любому подойди и попроси. Ты же ведь, практически, у себя дома, Дир. Чего тут теряться? Это твоя привычная среда обитания. Это город, который ты любишь. Широкие улицы. Высокие дома. Много людей. Ты ведь любишь высокие дома. Ты ведь любишь широкие улицы, Дир. Тебе нравится, когда вокруг тебя много людей. Так?

– Да. Да, – ответил я, кивнув головой, – Хорошо… Да, я сделаю. Я сделаю это, док. Я выполню это задание.

– Дир. Дииир! – послышался в наушнике снова настойчивый, но мягкий голос доктора Клокса, – Это не задание, Дир. Дир, успокойся. Ты не выполняешь задание. Это не задание. Не относись к этому, как к заданию. Это просто прогулка, Дир. Это не задание.

Я кивнул головой и поправил воротник куртки, потому что снова подул ветер. Я немного вжал голову в плечи и мне показалось, что так – закрывшись одеждой и с поднятым воротником – так мне будет комфортнее, я буду чувствовать себя увереннее и мне будет легче обратиться к незнакомому человеку.

Но я продолжал стоять, не решаясь сдвинуться с места.

– Я боюсь, – тихо произнес я.

– Дир, – снова заговорил в наушнике доктор Клокс, – Послушай. Эти люди живы только благодаря тебе. Ты помнишь одно из своих заданий? Эти люди живы только благодаря тебе, Дир. Так объясни мне, почему ты сейчас не можешь подойти к кому-нибудь из них и попросить мелочи? Ты имеешь на это полное право. Почему ты не можешь сделать это?

– Да, – робко ответил я, согласившись.

Выждав пару секунд, я все же решился подойти к одному человеку и заговорить с ним:

– Извините, – обратился я, – Мне очень н-нужна мелочь… на метро. Мне не хватает… Вы не могли бы… добавить мне немного.

Человек достал из кармана несколько монет и, добродушно улыбнувшись, высыпал мне их в ладонь.

– Спасибо, – ответил я, – Спасибо.

Он хлопнул меня по плечу и пошел дальше.

– Вот видишь, Дир, – послышался в наушнике голос доктора Клокса, – Все очень просто. Это было очень просто. Так ведь? Это ведь просто люди. – так? Все очень просто, Дир.

– Да, – ответил я, немного помедлив, – Действительно.

…Доктор Клокс снял наушники и откинулся на своем кресле.

– Фууух, – устало прозвучал в полутемном компьютерном кабинете раздосадованный голос, – Надо будет, конечно, еще пару недель поездить с ним в этот город… А потом немного усложним задание…

Доктор Клокс говорил мне, что действия, которые мне приходилось выполнять в городе, не являлись заданием. Однако я почему-то воспринимал все это именно как очередной экзамен, который мне необходимо было сдать. Я понимал, что социальная адаптация в городе со всеми вытекающими из этого моментами – всего лишь продолжение курса реабилитации. И почему-то воспринимал это не как какие-то отдельные моменты в своей жизни – а именно как часть своей работы. Собственно говоря, психоневрологическая нестабильность, неврозы крайней степени и исковерканное сознание – все это как раз таки вытекало из моей работы, как следствие, являясь ее продолжением.

Постепенно я начал привыкать к городу. Однако мне понадобилось еще очень много времени, прежде чем я смог хоть на долю процента почувствовать себя частью нормального здорового общества. До этого момента было еще далеко, но я помню, когда официально закончилась моя реабилитация. Дальше – смешно, как мне казалось, звучало – начинался постреабилитационный период. Со мной уже никто не возился, как раньше, но я обязательно посещал психолога и проходил постоянные осмотры.

Как и обещал, доктор Клокс усложнил задание.

– Волнуешься? – спросил он меня, сидя со мной в машине, – Не волнуйся. Это же не страшно. Все волнуются. Это нормально.

– Да ладно, док. Все в порядке. Это всего лишь формальность, – ответил я.

– Да, – улыбнулся доктор Клокс, радостно качнув головой, – Да, правильно. Это всего лишь формальность. Я же говорю – ты уже вполне готов вернуться к обычной жизни в мегаполисе. Ты уже готов жить в большом обществе. Ты прав – с тобой все в порядке. Ты нормальный человек. И это всего лишь формальность.

Я улыбнулся и тоже кивнул головой.

Мое сегодняшнее… задание… заключалось в том, что я должен был подойти к незнакомой девушке и пригласить ее на свидание. Согласится она или откажет – это было не важно. Суть была в том, что я учился жить в обществе и выполнять самые обычные социальные действия, общаться с людьми, ходить по магазинам, контактировать с продавцами, устраиваться на работу, знакомиться и дружить.

Мы припарковались недалеко от какого-то газетного киоска – в нескольких метрах.

Доктор Клокс ничего не сказал. Только улыбнулся. Даже не кивнул головой в сторону двери. Я молча вышел из машины и встал посреди улицы.

Я постоял немного, наслаждаясь легким ветерком. Потом заметил, что к газетному киоску подошла какая-то девушка. Я медленно направился к ней. Осторожно подошел сбоку, как бы рассматривая журналы, и затем спросил:

– Не знаете, сколько сейчас время?

Девушка посмотрела на свои часы на левом запястье и ответила:

– Половина третьего.

Я помялся рядом еще немного, но, стараясь не напрягать ее взглядом, и потом снова спросил:

– Хочу узнать последние новости за три дня – не подскажете, что мне выбрать? – не навязчиво, но отчетливо проговаривая каждое слово, чтобы меня было понятно, – Какая здесь самая приличная газета? – добавил я, поймав немного удивленный взгляд девушки.

– Вас интересуют деловые новости или политика? – спросила она мягко, но без улыбки.

– Наверное, вообще… всё, – ответил я, – Я совсем не знаю, что сейчас происходит в мире.

Девушка выдержала небольшую паузу. Затем посоветовала мне две-три газеты, дав при этом не слишком развернутый ответ, но и не слишком краткий.

Когда она закончила, я улыбнулся и через пару секунд снова спросил:

– А не согласитесь со мной пообедать?

Не важно, что было дальше. И не важно, что происходило в следующие два года. Но важно то, что я так и не смог приспособиться к жизни в мегаполисе в нормальном здоровом обществе. Не помню, когда именно что-то пошло не так, но помню, что в какой-то момент времени осознание абсолютной невозможности к адаптации, к которой я так стремился, в один миг, окончательно и бесповоротно, вывело меня из состояния надежды, залпом выпив все мои силы, словно проделав во мне огромную дыру. Я оказался вне мира, и, как бы ни стремился туда попасть, но я все равно был где-то за его рамками, за его пределами, и не мог найти в себе сил вернуться к стандартному образу жизни среднестатистического жителя большого города.

По ряду нескольких причин я решил вернуться в лабораторию и снова совершить восхождение. По большому счету, это единственное, что я умел делать в жизни, что у меня действительно хорошо получалось.

– Одевайте меня, – произнес я, растопырив руки и подняв подбородок.

На меня надели специальный прорезиненный костюм. Вставили и подсоединили катетеры для систем жизнеобеспечения. Проверили входы-выходы для систем коммутации. И я медленно направился к вертикальной лестнице, ведущей на ретранслятор.

Уже никто толком не мог объяснить, почему лестница была сделана именно такой – вертикальной, состоящей из металлических прутьев, по которой нужно было карабкаться вверх. Кто-то говорил, что просто, если индьюзер не в состоянии забраться на эту лестницу, значит, он не готов к входу в информационное поле и не может приступить к выполнению работы. Но разовый акт по совершению работы – как раз и стали называть восхождением – потому что нужно было взбираться по этой долбанной лестнице.

Я схватился руками за прутья и закинул одну ногу. И воспоминания, словно мощной волной, моментально захлестнули мой разум, ворвавшись в сознание и заявив вновь о своем безоговорочном существовании. В один миг я заново пережил все то, что происходило здесь со мной несколько лет назад. Я вспомнил головокружение, боль, невыносимую слабость, помутнение в глазах, дезориентацию в пространстве, тошноту и… запах… этот противный мерзкий сладковатый запах, источник которого я так до сих пор и не смог определить.

– Мистер Дириус, – услышал я позади себя словно в каком-то бреду. Я медленно повернулся, полагая, что мне просто показалось. Но среди кучи научных сотрудников и лаборантов я разглядел женщину – она была одной из ассистенток доктора Клокса. Я только сейчас осознал, что это был нежный женский голос.

– Мистер Дириус, мы с вами, – произнесла она ободряюще, хотя это и запрещалось.

Я ухмыльнулся и начал взбираться на платформу.

Поднявшись наверх, я встал перед красной линией. Там за красной линией начиналось сильное концентрированное магнитное поле, или, как его еще называли, информационное поле. Вся металлическая конструкция платформы являлась своего рода огромной антенной, принимающей сигналы в виде электромагнитных импульсов. Среди них были и чьи-то мысли, чьи-то переживания, волнения, страхи, крики о помощи. Естественно, что эти сигналы были закодированы в спектре электромагнитных волн. Но когда на платформе включались микрофоны, колонки, мониторы, дисплеи – системы ввода-вывода информации – тогда начиналась какофония из множества, множества сигналов со всей вселенной. Информация, информация, информация – огромное количество информации, в том числе и мысли людей.

Неподготовленный человек, заступив за красную линию и войдя в это информационное поле, мог через пятнадцать минут сойти с ума.

Поэтому существовали специальные люди, такие, как я – которые выполняли эту работу. Нас называли индьюзерами.

Я вошел в поле и тут же сотни голосов ударили по ушам и ворвались в мой разум.

Я спокойно прошел к креслу, сел в него и начал цеплять себя к системам коммутации. Нужно было подсоединить все провода, все штекеры, воткнуть иглы в катетеры – для жизнеобеспечения организма, подсоединиться к системам очищения – обычно индьюзер проводил в кресле по несколько недель, месяцев, а в некоторых случаях и несколько лет.

Индьюзер все это делал сам. Кроме него никто не должен был забираться на платформу и, тем более, входить в поле. В исключительных случаях, если после выполнения задания индьюзер не мог спуститься вниз – за ним высылали команду техников. Если ретранслятор ломался – его выключали и после того, как рассеивалось магнитное поле – поднимались чинить. Но это случалось крайне редко.

– Я готов, – произнес я, закончив коммутирование.

– Хорошо, Дир, – послышался в колонке голос доктора Клокса, – Есть один генерал. Он хочет начать войну, чтобы оправдать свою политику военного наращивания в промышленности. Если ему это удастся – погибнет много людей. Погибнет просто за деньги и за его стремление к самореализации. Останови его.

– Я понял, – ответил я и взял в руки сферу, из которой торчало множество проводов, джеков и различных входов. Именно сфера обеспечивала выход сознания в информационное поле вселенной и возможность влиять на разум других людей.

Я надел на голову сферу, кнопкой запуска привел в рабочее состояние и с ухмылкой на лице произнес:

– Поехали.

…Иногда, когда индьюзер при выполнении задания проводил в сфере долгое время, ему начинало казаться, что его тело охватывают своими холодными прикосновениями некие склизкие червеобразные щупальца – множество таких щупальцев. Они медленно заходили сзади со стороны шеи и плеч, затем шли дальше на руки, на локти, и потом постепенно расползались по всему телу, обволакивая его своими толстыми серыми отростками, покрывая его с ног до головы, и словно проникали под кожу. Их прикосновение воспринималось, как нечто крайне омерзительное и неприятное, вызывая дрожь и рефлекторное сокращение мышц во всем теле. Они щекотали кожу, от чего возникало желание сорвать ее с себя. Провоцируя в организме рвотные рефлексы и вызывая судороги, они доводили индьюзера до истерики, заставляя непроизвольно размахивать руками в стороны, биться в кресле и кричать, сводя, таким образом, с ума и доводя до психического истощения.

Естественно, это были галлюцинации.

Я вжимал голову в плечи и чувствовал, как меня начинает тошнить. Я не мог понять, от чего у меня кружится голова – то ли от прикосновения этих червей, то ли от их запаха. Я с трудом идентифицировал свои ощущения, разделяя их на мнимые и реальные… понимая, что реальное здесь и сейчас – только лишь мое сознание в контакте с сознанием другого человека…

Я не знаю, сколько времени я провел в сфере, выполняя задание, но когда я услышал знакомый, хоть и искаженный, голос доктора Клокса – это было одно из самых счастливых мгновений в моей жизни.

– Ди… Диуур… Диукрррд… Кх-дииуурд… Дир… Задание око… Сл… мм… Задан… Задан… оконччччшшш….

Никогда не думал, что эти звуки будут для меня настолько приятны.

– Медленно отцц… сфер… ремешкааа… на подборррдд… Ты помнишшшь… Дир…

Я понял, что возвращаюсь к привычной реальности, когда почувствовал, что мне стало тяжело дышать. Конечно, я помнил, как нужно снимать сферу. Но сильное головокружение и плохая координация собственных движений значительно усложняли мне выполнение этого действия. Я начал задыхаться и в панике просто шлепал себя руками по шлему, вместо того, чтобы одним четким движением отцепить ремешок.

– Дир… не тороп… не торопп… ссс-с-с-ссс…

Я пытался взять себя в руки и спокойно нащупать этот долбанный ремешок, но пока я только лишь импульсивно махал руками вокруг головы и бился ими о сферу, напичканную проводами.

Наконец я расстегнул шлем резким ударом пальцев, зацепив бляшку ногтями, и стащил с себя тяжелую сферу, кинув ее куда-то в сторону.

Краски цветов отраженного света словно резанули мне по глазам, как будто попытались проникнуть в мой мозг.

Вокруг меня все плыло.

Какие-то приглушенные звуки и шумы.

Я чувствовал головокружение, которое никак не мог преодолеть. Я пытался поставить свою голову прямо, но она постоянно заваливалась назад или падала на плечо.

Я с трудом ориентировался в пространстве. Я вроде не ощущал сильной боли, но меня мутило и тошнота подступала к горлу.

Я почувствовал, что меня сейчас вырвет, и рефлекторно наклонился вперед.

Получилось так, что я просто резко упал телом на колени и рвотные массы, изрыгнувшись, выплеснулись у меня между ногами.

Я начал задыхаться, жадно глотая воздух и пытаясь хоть немного выпрямить спину, чтобы расправить грудь.

Наконец, я медленно поднял голову и с трудом смог разглядеть свое рабочее место с панелью управления, расплывающуюся и переливающуюся разными цветами.

– Дир, – услышал я, – Ты в порядке? Ты сможешь сам выбраться оттуда?

Я посидел немного в согнутом положении и начал потихоньку вылезать из кресла, передвигая ноги на правую сторону.

– Дир. Ты меня слышишь?

Но я уже начинал подниматься на ноги.

– …Он встает… – послышалось где-то отдаленно в колонках.

Мой слух тоже понемногу прояснялся. Выравнивался спектр восприятия частот. Уходил шум. Отходили на задний план басы, а высокие частоты вылезали на первый план – и мне почему-то такое восприятие нравилось больше.

Преодолевая невероятную слабость, с трудом переставляя непослушные ноги, кое-как держа равновесие, цепляясь руками, словно граблями, за металлические перила, я медленно, но продвигался к выходу.

Вокруг меня носились голоса и множество непонятных звуков, но ко всему этому я уже привык.

Наконец, я вышел из информационного поля, переступив красную линию, и упал возле стены.

Я задыхался и мне сложно было бороться с пожирающей меня слабостью.

Через некоторое время, в ответ на вопрос о том, смогу ли я сам спуститься, я подполз на корячках к лестнице и начал осторожно слезать вниз по ней, словно растекаясь по прутьям густой аморфной массой.

– Держите его…

Но я уже стоял ногами на матрасе, продолжая руками цепляться за лестницу.

– Садись, Дир, – беспокойным голосом сказал мне доктор Клокс, указав на коляску, которую подкатили к матрасу.

– Нет! – крикнул я, – Нет, я не сяду!

Я отмахнулся руками от назойливых врачей и попытался отойти в сторону.

– Нет!

– Дир…

– Нет!..

– Дир, успокойся…

– Я не буду сидеть!..

– Дир…

– Я не буду сидеть! Я пойду ногами!

– Хорошо, хорошо, Дир. Успокойся.

Я поволок свое тело неровными шагами, коряво переставляя ноги, держась за санитаров.

Мне уже начали мерещиться странные картины. Головокружение и помутнение сознания притупляло способность здраво мыслить. Мне стало казаться, что мои ноги действительно, словно размякшая резина, растекаются подо мной. Где-то в стороне от меня пролетело нечто пугающее. А на стене сидел огромный, диаметром в несколько метров, мохнатый паук, со склизкими длинными и такими же мохнатыми, но почему-то человеческими ножками, и из его огромных челюстей, капая на пол, лилась едкая ядовитая слюна. Он сидел на паутине и словно смотрел на меня, выжидая момент, чтобы наброситься.

Я понимал, что все это не реально. Я понимал, что все это просто галлюцинации и мне нельзя сейчас доверять своему разуму. Мое восприятие было искажено.

И я уже не паниковал, как в прошлый раз. И, хотя мне и тяжело было контролировать свои эмоции, но я старался относиться ко всему, что видел, слышал и ощущал, как к некому забавному сновидению, которое, правда, больше было похоже на какой-то кошмар.

Не знаю, сколько времени я провел в состоянии сна в госпитале, поглощая через катетеры снотворное. Несколько раз я просыпался в бреду от кошмаров и не мог отличить реальность от сновидений. Мне виделись яркие, но поражающие своей неестественностью и безумностью вещи, но у меня не было сил даже на то, чтобы кричать. Я просто бездейственно наблюдал за тем, какие ощущения вызывает у меня окружающая действительность, ужасаясь тому, насколько сильно она может искажаться. Сквозь помутнение сознания и головокружение я пытался прочувствовать свое тело, но после того, как мои ноги показались мне сросшимися, руки – двумя корневыми отростками, а голова – медным чаном, наполненным водой, я решил отказаться от какого-либо анализа. Я просто погружался в бездну своих бессознательных страхов и иллюзий, стараясь полностью блокировать эмоции. К счастью я быстро засыпал….

…Я снова очнулся в просторной прохладной комнате, светлой и приятно заставленной различными предметами интерьера. За окном пели птицы.

Я повернулся на кровати и попытался подняться, но тут же ощутил невероятную тяжесть и сильную головную боль. Я повернулся на бок, опустил ноги с кровати, и медленно, сначала согнувшись и положив грудь на колени, потом, начиная выпрямляться, принял все-таки сидячее положение тела.

Такой слабости я не испытывал еще никогда в жизни. Я не мог удержать голову на плечах и расправить руки. Я качался из стороны в сторону и был не в состоянии четко определить положение своего тела в пространстве.

Я посидел так немного и в бессилии рухнул обратно на подушку.

Через некоторое время в комнату, улыбаясь и, как будто испуская какой-то лучезарный поток положительной энергии, зашла девушка. Она принесла этот поток с собой и озарила им мою спальню. Мне даже показалось, что я тоже стал улыбаться.

– Привет. Как себя чувствуешь?

Она почему-то показалась мне какой-то странной. Ее лицо было немного необычное, хотя и довольно привлекательное. Подобная противоречивость впечатлений давила на мозги и вызывала какое-то напряжение. Мне стало неприятно, несмотря на то, что девушка мне в чем-то понравилась. Но я понимал, что просто никогда еще не встречал подобное лицо в своей жизни, а мое искаженное восприятие может вызвать у меня сейчас какие угодно ощущения, даже самые идиотские.

Я попытался что-то ответить на тот ее стандартный вопрос, но потом решил не напрягаться.

– Давно проснулся? – весело спросила она.

– У меня кружится голова, – ответил я хрипло, немного помедлив.

– Ничего. Это пройдет. Тебе нужно окрепнуть. Ты еще слаб, – она села ко мне на кровать.

Я долго смотрел ей в глаза. Потом без эмоций, не отрывая взгляда, промычал:

– Угу.

– Меня зовут Кларисса. Я буду за тобой ухаживать, – улыбаясь и испуская все тот же лучезарный поток какой-то положительной энергии, ласково произнесла она.

Я продолжал без эмоций смотреть ей в глаза. Через несколько секунд, все так же, не отрывая взгляда, я снова промычал:

– Угу.

И продолжил без эмоций тупо смотреть ей в глаза.

Через несколько дней я все-таки встал с кровати и начал периодически прогуливаться по дому, медленно обходя этаж и иногда выходя на улицу.

Кларисса действительно ухаживала за мной, одаривая своей лаской и заботой.

Постепенно в дом начали съезжаться и другие люди. Их было немного, всего несколько человек и они приезжали по очереди. Но их было достаточно, чтобы обеспечить мне небольшой социальный круг и общение, без которого человек начинает деградировать.

Существовало одно важное правило – индьюзеры никогда не общались между собой. И в лаборатории делали все возможное, чтобы исключить их возможные контакты друг с другом. При прохождении реабилитации индьюзер должен был общаться с обычными людьми – чтобы при желании вернуться в обычный мир и не остаться социально отчужденным.

Я действительно чувствовал, как реабилитация расслабляет меня, приводит в порядок нервы и успокаивает. Я замечал, что мое сознание постепенно начинало проясняться, и я больше стал доверять восприятию окружающей меня действительности, возвращаясь в реальность.

Однако я не видел того полного восстановления, которое мне было необходимо. Я по-прежнему ходил, словно в каком-то тумане. У меня сильно кружилась голова. Я страдал от постоянных мигреней. Частые приступы страха и сильного беспокойства загоняли меня в угол и заставляли трястись всем телом, вжавшись в стены. Меня все время тошнило. И еще меня повсюду сопровождал этот навязчивый тошнотворный сладковатый запах. Мое тело так же было ослабшим и я не мог в полной мере двигаться так, как хотел. Физическое здоровье, как впрочем, и психическое оставляло желать лучшего. Я словно разваливался на части, осыпаясь и оставляя после себя песчаную дорожку. Я уже забыл, когда в последний раз чувствовал себя так, как в моем понимании было хотя бы приемлемо. Я оставался в каком-то помутнении и мир казался каким-то затуманенным и неясным. Его очертания были нечеткими. Все было как в каком-то бреду. Я как будто сидел в какой-то невидимой клетке – клетке даже не из прутьев, а из некой тяжелой, зыбучей, давящей своей огромной массой, материи. Я никак не мог прорваться сквозь эту толщу страха, дезориентации и непонимания, невозможности осознания своего собственного бытия. Я не мог осознать, что реально происходит с моим телом, моим разумом, моей душой. Казалось, я уже ничего не мог контролировать. Я как будто утопал в пучине отчаяния, погружаясь на дно, не имея сил сопротивляться огромному весу этой тяжелой беззвучной неощутимой, но невероятно плотной и не проглядываемой пустоте, под давлением которой начинал задыхаться и исчезать.

Я плохо спал. Мне постоянно снились кошмары. Я просыпался по ночам от собственных криков, и потом подолгу не мог отличить реальность от сновидений. Иногда в комнату вбегала Кларисса или кто-нибудь другой и ему приходилось приводить меня в чувства, тряся за плечи и шлепая по щекам. От того, что я не высыпался ночью, мне приходилось спать днем – из-за этого я часто терялся во времени и путал вечер с утром, не в состоянии проанализировать в какой части суток я нахожусь.

Однажды мне приснился маленький человек, точнее даже не человек, а его обрубок. У него не было головы, руки были только по локти, а ноги – до колен. Все его конечности, включая шею, постоянно кровоточили и были видны свежие следы рассеченной, но уже немного ссохшейся плоти. Он не был похож на человека – скорее он ассоциировался с какой-то тушей, как с тушей животного, например. Это был обрубок, который не мог в принципе существовать. Именно это и приводило в ужас. Я не знаю, как он держал равновесие и стоял на кровоточащих коленях. Он не мог говорить, так как у него не было головы, но он все понимал, все слышал и видел. Он хотел обнять меня, но мне стало мерзко и противно. Я проснулся в холодном поту и с криком, и потом меня пришлось приводить в нормальное состояние сразу нескольким людям, с включенным светом в моей спальне.

Иногда у меня случались резкие приступы невыносимой головной боли. В одном из таких случаев я помню, как шел по дому, приближаясь к входной двери. Меня неожиданно охватила сильная слабость, и череп словно сжали тисками. Я расплылся по стене и, тяжело повалившись на пол, начал кричать от боли. Меня заметила Кларисса и побежала звать врачей. Они всегда присутствовали в доме, но оставались незамеченными мной, существуя в каком-то своем мире, и появляясь только в крайнем случае.

Я понимал, что второе восхождение окончательно сорвало мне нервную систему и надломило психику. Оно словно высосало из меня последние остатки сил, какие только были. Оно истощило меня, оставив лишь пустоту и озадачив осознанием этой пустоты.

Я уже проходил курс реабилитации, и тогда мне показалось, что я восстановился и у меня появилось достаточно энергии, чтобы жить и работать дальше. Но сейчас я не видел конца и края своей реабилитации. Я не мог вернуться в нормальное состояние. Я уже не мог стать прежним – тем, кем когда-то являлся. Я уже не мог снова стать тем индьюзером, который способен был повлиять на человеческое сознание и изменить жизни многих людей. Я превратился в какого-то калеку, инвалида, который не мог вести даже самый простой образ жизни, и был обречен остатки своих дней доживать в постоянных головокружениях, мигренях, слабости и нервных срывах.

Доктор Клокс не жил в доме. Я это знал точно. Он лишь приезжал периодически, чтобы проведать меня и зафиксировать мое состояние, пронаблюдав за ходом лечения. Он пытался мне помочь. Он давал установки врачам. Прописывал новые лекарства. Применял новые методы.

Но мне почему-то казалось, что все это было уже бесполезно. У меня не было сил бороться за свое выздоровление. Тем более, что я все равно не видел в этом особого смысла. У меня не было уже никаких перспектив. Я не мог ни остаться индьюзером, ни вернуться к нормальной жизни в социуме. Меня тошнило и от того, и от другого. И – и то, и другое было для меня слишком сложно и непреодолимо.

– Ты поправишься, Дир. Не паникуй. Реабилитация проходит не быстро, она бывает долгой, – убеждал меня доктор Клокс, – Но ты все равно восстановишься. Нужно только время.

– Док. Док, – улыбался я, – Прошел уже почти год. И я до сих пор не могу придти в себя. У меня по-прежнему кружится голова. У меня по-прежнему слабость. Меня постоянно трясет. Меня постоянно тошнит. Я хожу как в тумане. Как в каком-то аду. И постоянно этот ужасный сладкий невыносимый запах.

– Дир, тебе просто нужно время. Это все постепенно пройдет. Восстановление иногда проходит годами…

– Я не могу по нормальному общаться с людьми, – продолжал я.

– Ты же общаешься со своими друзьями – с теми, кто живет с тобой здесь, в доме.

Я усмехнулся.

– Док! – воскликнул я, – Причем тут это! Это другое! Вы прекрасно понимаете, что я не могу сейчас, например, выйти в город и начать жить там среди незнакомых мне людей. Снимать квартиру, устраиваться на работу, ходить по магазинам…

– Дир, – перебил меня доктор Клокс, – Но ведь это уже было раньше с тобой. Ты ведь уже однажды прошел через это. Все было то же самое. Ты помнишь? Мы проходили реабилитацию в городе. Ты прошел тогда – пройдешь это и сейчас. Ты ведь тогда смог адаптироваться.

Я посмотрел в глаза доктору Клоксу, улыбнулся и, выдержав паузу, медленно покачал головой.

– Если бы это действительно было так – я бы не вернулся в лабораторию.

Казалось, доктор Клокс ничего не мог возразить на это. Он устало откинулся на спинку стула и продолжал смотреть мне в глаза.

– Тебе просто нужно время – пойми, – спокойно произнес он.

Все же он не мог позволить мне переспорить его. Он обязан был меня убедить.

– Я не смогу вернуться к нормальной жизни, – ответил я, – Я не смогу жить среди обычных людей в обычных условиях. У меня не получилось этого тогда – не получится и сейчас… тем более, сейчас.

Доктор Клокс вздохнул.

– Тогда оставайся у нас. Мы тебя вылечим. Будешь продолжать работать на лабораторию.

– Но я не могу больше быть индьюзером! – закричал я и остановился, сделав паузу, – Я не могу больше! Я не перенесу третьего восхождения! Третьего я не перенесу! – я нервно впился пальцами в висок, словно втирая в него какую-то мазь, и закачал головой, едва не срываясь на плачь, – Я не могу быть индьюзером больше, док! И я не могу адаптироваться к обычной нормальной жизни! Я не могу ни того, ни другого! Я не могу принадлежать ни тому миру, ни этому, – я снова сделал паузу и закончил: – …Я не перенесу третьего восхождения…

Доктор Клокс тоже выдержал паузу, выслушав меня. Затем он наклонился ко мне и произнес:

– Дир. Но ты хотя бы осознаешь это все. Значит, ты способен анализировать – а это значит, что ты остался нормальным человеком. Значит, ты не безнадежен. Значит, ты не настолько болен, как тебе кажется. Тебе просто нужно время, чтобы восстановиться. Просто время, Дир, и все. Безусловно, последнее восхождение тебя сильно потрепало. Ты истощен, измотан, ты болен. Но ты не сломался, Дир. Восхождение не сломало тебя. Ты остался самим собой – у тебя нет необратимых изменений личности. Ты остался тем же Дириусом, которого я знал раньше. А, значит, тебе просто нужно время. Это обратимые процессы, Дир. Рано или поздно ты придешь в норму.

С доктором Клоксом бесполезно было спорить. Я, видимо, забыл: это же была его работа, он был профессионал.

Но меня почему-то все это не убеждало.

Я сидел в мягком удобном шезлонге на берегу моря и наблюдал за тем, как мои… друзья по своей должности… играют в волейбол. Рядом со мной в таком же шезлонге сидела Кларисса в открытом купальнике. С моря дул приятный ветерок. Ярко светило Солнце. И мои глаза развлекались тем, что фиксировали бесчисленное разнообразие различных движений – людей, предметов и перемещений масс песка, разбрызгиваемого ногами игроков по всему пляжу.

Видимо у меня был совсем уж жалкий вид, раз Кларисса решила обратиться ко мне с таким заботливым и участливым выражением лица.

– Как твое самочувствие? Ты что-то грустишь сегодня весь день.

Я посмотрел на нее и, отвернувшись, слегка ухмыльнулся.

– Привыкаю к новой жизни, – ответил я.

– К новой жизни? – переспросила она после долгой паузы.

Я снова посмотрел на нее.

– Да, к новому состоянию, – спокойно произнес я, отвернувшись, – Видимо теперь это навсегда.

Кларисса снова выдержала паузу и, продолжая смотреть на меня, сказала:

– Врачи говорят, что тебе лучше. Тебе просто нужно время, чтобы восстановиться. Со временем и все системы организма придут в норму.

Я спокойно рассмеялся.

– Да ладно, успокойся, – без злости произнес я, – Все равно это не твои проблемы, – хотя в самой моей фразе уже был вызов.

– Дир… Это мои проблемы. Я ведь твой друг, – слегка удивленно ответила Кларисса.

Я пристально посмотрел на нее.

– Это не твои проблемы. Это просто твоя работа, – сказал я и отвернулся.

Кларисса немного нахмурилась и наклонила голову.

– Что ты такое говоришь, Дир?

– Да ладно, – спокойно ответил я, потирая пальцами ладонь, – Я – индьюзер. Ты занимаешься моей реабилитацией. Это твоя работа.

Наступила пауза.

– Ты не прав, Дир. Дело не в работе, – растерянно произнесла Кларисса.

Я покачал головой, слегка скривившись в циничной улыбке.

– Я индьюзер, проходящий реабилитацию после выполнения задания. Ты работаешь на лабораторию. Это просто отлаженная система. Ты – часть этой системы. Вот и все.

Кларисса слегка сжала губы трубочкой и как-то странно посмотрела на меня.

– Я не просто часть системы. Ты, видимо, перегрелся на солнце, Дир. Я принесу тебе коктейль.

Она встала и, перед тем как отойти, серьезно, но в тоже время очень легко, произнесла:

– Никуда не уходи, Дир.

Через минуту она вернулась с коктейлем и поставила его на столик.

Затем она наклонилась ко мне, упершись руками в подлокотники моего шезлонга, и, пристально посмотрев мне в глаза, размеренно произнесла убедительным тоном:

– Ты только что обидел меня, Дир. То, что ты говоришь – это не справедливо. Ты не имеешь права так говорить. Я делаю это не из-за работы, и, тем более, не из-за денег. Да, ты индьюзер. И я помогаю тебе проходить реабилитацию. И я делаю это, потому что уважаю тебя, потому что уважаю твой труд и твою работу. Я уважаю то, на какие жертвы тебе пришлось пойти. И то, в каком состоянии ты сейчас находишься – это последствия твоей работы. Именно поэтому я считаю, что ты достоин особого внимания и уважения. Именно поэтому я здесь, и я помогу тебе пройти весь этот путь до конца. Потому что я твой друг, Дир, и я люблю тебя, люблю, как друга, и мне не безразлично, что с тобой будет дальше. И даже не пытайся – ты не сможешь от меня избавиться.

Она нежно коснулась своей ладонью моей левой щеки и затем поцеловала в правую щеку.

Потом она резко выдернула меня из кресла и потащила к волейбольной площадке.

…Надо было отдать должное этой девушке. Она действительно профессионально выполняла свою работу. И в лаборатории по-настоящему качественно подбирали кадры.

Но, не смотря на все это, я не видел для себя дальнейшего смысла в прохождении реабилитации. Я знал, что я точно не вынесу еще одного восхождения. Я не хотел заново проходить весь этот ад. И возвращаться к нормальной жизни я, тем более, уже не мог. Я не мог заново проходить адаптацию в городе, в социуме. Это было бесполезно. Тем более, что я и вернулся к своей работе, потому что однажды уже понял, что не в силах этого сделать. Меня бросало в дрожь от одной только мысли – что будет потом, когда реабилитация закончится? Что? Что? Что? Я зашел в тупик, из которого не было выхода. Я гнил в этом тупике. И мне это уже до смерти надоело…

Дом и земля, на которой я находился, были огорожены забором. Естественно, это была не тюрьма. Просто я не хотел лишний раз тратить свои, и так на ладан дышащие, нервы на объяснения с врачами, доктором Клоксом или даже Клариссой. Тем более, что я понимал – доктор Клокс не позволит мне так просто уйти. Он не имел права держать меня. Но и позволить уйти – он мне тоже не мог. Так что в этом плане, возможно, это была и тюрьма, просто в другом, менее привычном виде – состоящая не из камеры, надзирателя и колючей проволоки на заборе, а из обстоятельств и определенных связей между людьми.

Выждав момент, когда мне удалось остаться наедине с этим забором и вырваться из-под ненужного контроля и надсмотра, я, набравшись смелости и собрав все остатки физических сил и концентрации, совершил свой побег, не без труда перебравшись через заграждения.

Пусть и со слезами на глазах и с невыносимой горечью в сердце, покидая то единственное место, к которому я сейчас был привязан и где меня хоть кто-то и хоть по каким-то причинам ждал, но я все же выбрался на путь, который должен был привести меня к свободе.

Я уходил, оставляя после себя некий след – некий шлейф, определенный набор – изменений в этом мире… изменений, которые мне удалось произвести, когда у меня еще были на это силы. Я уходил, оставляя после себя воспоминания в сознаниях некоторых людей, которые не слишком были ко мне привязаны. Я уходил… уходил красиво, но беззвучно… и почти незаметно, не претендуя больше ни на что в этой жизни. В том числе – не претендуя и на то, чтобы меня провожали.

Преодолевая головокружение и невыносимую слабость, задыхаясь и пытаясь успокоить свое разбушевавшееся сердце, и будучи не в силах этого сделать, терпя его – сердца – разрывающие грудь, частые удары, но я все же добрался до дороги.

Каким-то чудом я поймал машину. Несмотря на мой, мягко говоря, странный и жалкий вид, меня подбросили до города. Всю дорогу меня укачивало и мутило. Видимо, мой вестибулярный аппарат окончательно “разболтался”. Один раз я попросил остановиться, потому что меня начало тошнить. Но зато когда меня вырвало, я почувствовал облегчение, подумав, что уж теперь-то не будет никаких преград, чтобы мне попасть в мегаполис. Мегаполис – то место, где я точно знал, что никому не буду нужен, никто не обратит на меня своего внимания, никто не попытается мне помочь, и больше не будет никаких связей, которые могут мне помешать и не позволить вырваться из этой клетки, которую называли жизнью.

Попав в большой город, я стал без причины слоняться по улицам, шатаясь и пытаясь израсходовать остатки своих сил на поддержание более-менее здорового и непринужденного вида. Когда невозможно стало ходить по центральным улицам из-за внутреннего чувства смущения от того, как на меня, еле живого и жадно глотающего воздух, смотрят люди – я стал бродить по окраинам, держась за стены домов и подолгу просто сидя на земле в пыли.

Мой расчет оказался вполне верным. Спустя сутки без еды, утомленный не привычной физической активностью и истощенный чрезмерной эмоциональной и психической перегрузкой, и, что самое главное, без лекарств и стимулирующих деятельность организма препаратов – я был полностью обессилен и даже с трудом мог передвигаться. Я только ползал, задыхаясь в пыли, в грязи, и у всех, проходящих мимо, вызывал лишь отвращение.

Мои головокружения и головные боли приняли такие формы, что я уже с трудом мог различать силуэты людей, окружающих меня на улице.

Но мой мозг разрывала только одна мысль, продолжая долбить сознание своей настойчивой, но очевидной неоспоримостью: “Я не вынесу третьего восхождения. Я не вынесу третьего восхождения. Не вынесу. Не вынесу. Не смогу. Просто не смогу. Не смогу снести груза и нестерпимого ада третьего восхождения!”

Я чувствовал себя словно выжатым, истощенным, израсходованным и бесполезным… Безнадежным… Конченным…

У меня больше не было сил продолжать свой жизненный путь, и я не видел источников, из которых я бы мог их – эти силы – восполнить.

Я должен был закончить все именно так. Другого выхода не было.

Я уже не помню, как я оказался в грязи, насквозь промокшим, утопающим в какой-то луже то ли дождевой воды, то ли собственной мочи, я умирал, отпуская на волю из своих легких свои последние дыхания…

…Но вдруг – словно нечто неожиданно появившееся совершенно не к месту и не в то время – вдалеке показалась женщина, выезжающая с какой-то коляской из-за угла серого дома…

…Это было словно какая-то иллюзия. Словно какой-то мираж…

…Женщина и кресло-коляска. Инвалидное кресло-коляска…

…Я напряг свое зрение, преодолевая головные боли…

…Я увидел, что женщина была очень печальна… А в коляске сидела ее дочь… Она была инвалидом…

…Я моментально прочел ее мысли и всю нужную мне информацию… Я ведь все-таки был индьюзером…

…Неизлечимая болезнь… Пожизненная инвалидность… Боль… Отчаяние… Желание бороться… И снова отчаяние… Желание жить… И снова… отчаяние…

…”Ну, – подумал я, – кое-какой фокус я все-таки еще помню”…

…Я протянул ладонь и убедил женщину подойти ко мне… Без слов… Только мыслями… Просто потоком информации…

…Женщина, безоговорочно повинуясь, подкатила коляску со своей дочерью…

…Она стояла передо мной, молча, сжимая ручки коляски, как будто все понимая и совершенно не удивляясь ни чему происходящему… а просто ожидая…

…”Хочешь видеть ее здоровой?” – подумал я…

…”Умоляю” – только лишь донеслось до меня из глубин сознания… донеслось тихо и спокойно, словно стоя на коленях и робко поднимая прижатые друг к другу ладони… но устало и чуть ли не срываясь на крик…

…Мне всегда казалось, что в этом мире, наполненном болью и отчаяньем, постоянными трагедиями и страданиями, мы можем остаться в его памяти, только лишь изменив его…

…Я знал, на что потратить ничтожные остатки своих последних сил… Кое-что я все-таки умел… Я ведь был индьюзер…

…И мне действительно нравилось такое завершение моего жизненного пути…

…Я протянул руки и прикоснулся к мертвым ногам девочки… Теперь и отныне – мертвым только лишь до этого момента…