Перевал

Стальной язык саперной лопатки с хрустом врезался в наст, проламывая белоснежную корку. Рудаков надавил на короткую рукоять, поддел, поднял небольшой снежный куб и аккуратно переложил в сторону. Тяжело выпрямился, попытался размять ноющую поясницу. Замерзшие пальцы, укрытые тяжелыми меховыми варежками, тщетно силились промять толстый слой одежды — ватник, душегрейку и вязанный водолазный свитер. Но все равно стало легче, натруженная за день спина отозвалась волной приятного тепла.

Разлепил заиндевевшие ресницы, сощурившись, осмотрелся. Выдохнул сквозь натянутый по самые глаза махровый шарф, закрывавший почти все лицо. Сквозь торчащий острыми сосульками ворс вылетел клуб белого пара, поплыл в морозном воздухе.

Вокруг была белая пустыня, застывшая ослепительно бесцветными волнами. Хотя нет, не волнами — штормовыми валами, покатыми спинами цунами, над которыми выгнулось серое, низкое небо. И как рыбацкий баркас, застигнутый врасплох бурей посреди океана, так маленькая брезентовая палатка казалась ничтожной на фоне бескрайней снежной простыни.

Борис Рудаков, студент выпускного курса Института Геологии, прогрессивный молодой человек, комсомолец, обладатель настоящих чехословацких лыж и нескольких разрядов ГТО по туристическим дисциплинам, всегда слыл неисправимым романтиком. За мечтательный образ его любили сокурсницы, за дисциплинированность и целеустремленность уважали сокурсники и товарищи по турклубу.

И даже сейчас, после всего произошедшего, ничто не могло помешать поэтической натуре Бориса. Рифмы и строки сами лезли в голову, просились на бумагу. Но тетрадка с привязанным к обложке химическим карандашом осталась глубоко в недрах рюкзака, до встречи с ней еще предстояло подготовить лагерь к ночлегу. Стоило поспешить — небо над головой явно начинало темнеть.

Рудаков тяжело вздохнул, поправил шарф на лице и вновь взялся за лопату — из снежных кубов предстояло построить стенку-ветрорез со стороны склона. Именно оттуда ночью придет метель, если смотреть по мелким змейкам поземки, струящимся от пробитых лопатой трещин в насте. Хорошо бы время позволило закрыть еще и тыльную стенку.

Работа вновь закипела. Чтобы отвлечься от ноющей спины и усталости в членах, Борис принялся про себя декламировать Маяковского, стараясь попадать движениями в такт слогу. Вошел в ритм, пошло легче.

Он так увлекся, что не заметил, как покрытый ледовой коркой полог палатки чуть разошелся, сквозь узкую щель выглянула голова в теплом вязаном платке. Ветер тут же заиграл длинной выбившейся прядью темно-русых волос. Девушка сморщила прихваченное морозом раскрасневшееся лицо, нашла взглядом сгорбленную фигуру Рудакова.

— Борис! — звонкий голос разнесся над белой пустыней. — Эй, Борис!

Рудаков оглянулся, поднимая с глаз съехавшую шапку-ушанку. Вопросительно посмотрел на сокурсницу.

— Как у тебя дела? — спросила девушка.

Хоть лица юноши не было видно, по глазам можно понять, что он улыбнулся.

— Все хорошо, Нина, основную работу почти закончил.

— Ты ветрорез лыжами подпер?

— Конечно. Крест-накрест, как учили. Вы уже расположились?

— Да, я разложила вещи, поставила примус. Будем пить чай.

— Чай — это хорошо, — Борис обхватил себя руками и похлопал ладонями по плечам. — Я замерз ужасно.

— Да от тебя пар валит! — засмеялась девушка. — Как от паровоза!

— Вот, надо тепло экономить, — весело откликнулся Рудаков. — Как у Кеши дела?

Лицо девушки стало серьезным, совсем другим тоном она ответила:

— Не очень. Температуры нет, но его трясет как от озноба. Думаю, простыл. Я его растерла спиртом, укутала в спальник. Если к утру не станет лучше, то придется сходить с маршрута.

— Да, конечно, — согласился Борис, хотя перспектива отступить от намеченного плана, к которому столь долго готовились, совсем не радовала.

— Ладно, утро вечера мудренее. Все образуется, — попыталась успокоить друга Нина. — Вовка не вернулся?

— Нет, — Рудаков бросил взгляд вниз по склону. В той стороне, невидимый отсюда, находился куцый пятачок ельника. Вовка Сомин, четвертый участник перехода, ушел туда более двух часов назад за дровами для костра. С учетом глубины снега и скорости передвижения, он уже должен вернуться. Единственное, быть может Сомин соорудил волокушу и старается доставить к лагерю как можно больше древесины. За Вовкой водилась тяга к преувеличению собственных сил и возможностей, но он никогда не доводил ситуацию до абсурда.

— Он, наверное, решил весь ельник сюда перетащить, — улыбнулась девушка. Должно быть, Нине пришла та же мысль, что и Борису. — Я сейчас вылезу и помогу тебе. А потом пойдем навстречу нашему Илье Муромцу.

— Не надо, не вылезай, — запротестовал Рудаков, чувствуя себя неловко принимая помощь от девушки. — Я сам…

Но Нина, упрямая как всегда, уже скрылась в глубине палатки, и через несколько секунд наружу появились ее ноги в валенках, штанины стеганных шаровар, длинный, подпоясанный солдатским ремнем ватник и, наконец, показалась голова в ушанке из-под которой торчали кончики платка.

Девушка на коленях выбралась на улицу. Варежки с меховыми оборками, удерживаемые продетыми сквозь рукава резинкой, болтались из стороны в сторону, пока Нина застегивала полог на короткие палочки-пуговицы.

— Ах, Нина, вы чудесны! — постарался унять неловкость восхищением Борис, когда девушка оказалась рядом и принялась активно помогать, утрамбовывая снег вокруг палатки.

Работа пошла веселее.

* * *

Идея покорить безымянную высоту 904 пришла в голову Вовке Фомину после посещения лекции об экспедиции группы Путилова. Лектор со сцены Дома Культуры увлекательно рассказывал про путешествие известного академика и его верных товарищей на Пик Коммунизма, про покорение этими смелыми людьми Тянь-Шанского хребта, про героическую гибель Путилова во льдах Северного Полюса.

Они впятером — Вовка Фомин, Нина Орлова, Кеша Оболенский, Семен Лобачев и Борис Рудаков, молодые туристы из клуба «Буревестник», раскрыв рты, слушали историю о настоящих первооткрывателях.

Будучи самыми старшими в клубе, они заслуженно пользовались уважением у более молодых туристов. Еще бы — инструктор Махлюков, руководитель «Буревестника», знал каждого из этой пятерки по имени, ставил их начинающим в пример, назначал судьями на соревнованиях. Их портреты висели на доске почета во Дворце Пионеров, достижениями и результатами гордился весь курс Института.

Но сами товарищи, как и подобает настоящим комсомольцам, со здоровым скептицизмом относились к собственному успеху. Да, конечно, на фоне любительского туризма они, участники всевозможных слетов, сплавов и походов, выглядели значимо. Но вот по сравнению с настоящими профессионалами своего дела, с геологами-разведчиками, с полярниками, с известными исследователями неведомых земель, питомцы туристического клуба «Буревестник» были как подмастерье против мастера. Поэтому хотелось новых свершений. Хотелось новых высот, новых горизонтов.

И после лекции про академика Путилова Вовка предложил то, о чем остальные только подумали. Он предложил покорить какую-нибудь безымянную высоту с квалификацией «пятерочка» или «шестерочка», и назвать ее в честь погибшего путешественника Путилова. Так сказать, посвятить комсомольский привет и отдать дань памяти. А заодно и свои силы проверить, узнать в деле чего стоит их группа.

Никого долго уговаривать не пришлось, все ребята на подъем легкие. Решили идти зимой, оставить полгода на подготовку. Вовку отправили в институтскую библиотеку в поисках подходящей безымянной высоты.

Таковой оказалась высота 904, входящая в систему Уральских гор. Высота серенькая, неинтересная, без описаний в справочнике, но отвечающая всем требованиям группы — в стороне от проторенных туристических маршрутов, максимально удаленная от крупных населенных пунктов. С одной стороны горы находился геологический лагерь, по другую сторону — небольшой поселок местных жителей — ханси. Сам путь укладывался в два дня с ночевкой на перевале, у самой вершины. Таким образом, не нужно было тащить с собой большой запас продуктов, а то и дров, коли на вершине не будет деревьев.

Полгода пролетели незаметно. Когда пришло время отправляться, группу Рудакова, как они теперь официально назывались, провожали всем составом турклуба. Инструктор Махлюков искренне сокрушался, что не может лично проводить учеников на подъем — в последнее время сердце пошаливало, высокогорные поездки противопоказаны. Впрочем, Борис уверил, что они на «отлично» усвоили наставления старшего товарища.

Три дня в поезде, в плацкарте. Рядом — хорошие люди, уральцы. Песни под гитару, долгие разговоры обо всем, веселый смех и интересные судьбы. Лишь изредка замечали, как меняется пейзаж за окном, как раздвигается горизонт, не скрываемый высотными домами.

Что еще нужно советскому туристу для счастья, как не зов дальних странствий? Что еще переполняет сердце, как ни жажда покорения неизведанных просторов?

На перроне группу встретил Юра, представитель местной комсомольской ячейки, с которым специально созванивались за месяц до поездки. Крепко пожали друг другу руки. Юра указал на бортовой «Урал», сказал, что шофер довезет ребят до геологической станции. Там им дадут проводника, который выведет туристов на начало маршрута.

Все шло как нельзя хорошо, чему Борис был несказанно рад. Казалось, что ничего уже не сможет помешать задуманному.

Однако трудности начались еще в дороге. Сидящего в кузове Семена начало тошнить, выглядел он неважно. На встревоженные взгляды друзей Лобачев отвечал, что его просто растрясло на ухабах.

Ближе к вечеру добрались до геологической станции «Мирный». Выгрузились, поблагодарили шофера, который тут же развернулся и умчал в сторону далекого поселка. После короткой встречи с геологами — небритыми, суровыми мужчинами, с лицами, словно вытесанными из камня — комсомольцев разместили на ночлег в пустующем бараке. Лобачева, который был бледен и его начало знобить, осмотрел врач. Выводы сделал неутешительные — Семен серьезно простудился, возможно начиналась пневмония. Об участии в восхождении не могло быть и речи.

Семен протестовал. Семен умолял. Семен клялся выздороветь до утра. Врач лишь качал головой и сочувственно похлопывал парня по плечу.

Но утром Лобачеву лучше не стало. Угрюмый и посеревший, он со слезами на глазах наблюдал в окно, как уходят в горы друзья. Но он все понимал — из-за одного человека не должно было пострадать все мероприятие. Только все равно Семену было обидно и горько.

Новая напасть случилась, когда беседовали с проводником. Низкорослый абориген, ханси, в меховой парке, с красным, как у индейца лицом, с черными от табака зубами и маленькими, живыми глазками, наотрез отказывался вести группу к горе. Он не очень хорошо говорил по-русски, но с помощью одного из геологов Борис смог понять, о чем шла речь.

У местных племен безымянная высота 904 носила название «Гора Злых Духов» и пользовалась дурной славой. По легенде, на эту гору уходили души плохих людей, которым не было места в колыбели Матери-Реки. Старейшины племени запрещали приближаться к горе, потому что злые души могли овладеть людьми и таким образом вернуться в мир живых, чтобы вновь совершать плохие поступки.

Рудаков с друзьями как могли уговаривали проводника. В доводы приводили и атеистическую теорию советского общества, и сознательность коммуниста, которому глупо верить в сказки необразованных предков. Даже, в полголоса и украдкой, предлагали деньги. Но проводник лишь ткнул в карту пальцем, что-то сказал геологу, и, не прощаясь, ушел на широких охотничьих лыжах восвояси.

До места их довел геолог, который не очень хорошо знал окрестности. В итоге — потерянное время и выход на маршрут позже установленного времени.

Но ребята не унывали. Оставили геологу листок со своими данными и координатами маршрута. Указали, в какое время выйдут с ними на радиосвязь из поселка, расположенного по ту сторону горы. Распрощались с радушным сотрудником станции, надели лыжи, поправили амуницию и, друг за другом, двинулись в путь.

Вокруг остались только заснеженные горы, высокое небо и чистейший воздух, с непривычки круживший голову. Настроение, омраченное болезнью Семена и суеверным поведением проводника, улучшилось, на лицах появились улыбки. Вовка даже запел своим звонким голосом про то, что кто ищет, тот всегда найдет, что стоит за победу бороться.

Во время привала Кеша провалился в «карман». Лишь мелькнули подошвы валенок, да белая пыль взметнулась. Друзья бросились откапывать — глубина иных «карманов» может достигать нескольких десятков метров, эти заполненные снегом трещины часто становились причинами ранений, а то и смертей неосторожных туристов.

Кеша отделался легким испугом — яма оказалась неглубокой. Наружу парня вытащили быстро. Вместе с ним, изнутри «кармана», на снег высыпалась черная пыль, похожая на угольную. Рудаков капнул несколько раз лопатой, озадаченно рассматривая неожиданную находку. Но, после сдавленного вскрика Нины, прекратил это занятие — на свет появились почерневшие зубы, обгоревшие элементы ткани.

Списали увиденное на дикие обычаи ханси. Возможно, тут они когда-то сжигали мертвых.

На вопрос Вовки почему пепел и останки не оказались вмерзшими в землю никто ответить не смог.

Продолжили восхождение. Но час спустя, поняли, что до ночи не успевают преодолеть запланированное расстояние. До вершины оставалось метров триста, но погода портилась, грозила метелью. Борис решил остановить группу на ночевку.

К тому же Кеша неожиданно почувствовал себя плохо. Возможно, заразился от Семена.

* * *

Метель началась неожиданно. Еще минуту назад мимо лица пролетали отдельные снежинки, а теперь белесая пелена размывала контуры палатки, стоящей в десяти шагах.

Рудаков нашел глазами фигуру Нины — девушка крепила на торчащую лыжную палку одну из провисших веревок от тента. Почувствовав взгляд товарища, она обернулась. Завязанная под подбородком шапка-ушанка, завязанное платком лицо. Виднелась лишь узкая полоска кожи с белыми росчерками заиндевелых ресниц.

Нина махнула рукой, подзывая Бориса. Говорить на таком расстоянии было невозможно — в ушах шумел и шуршал летящий снег, подвывал ветер.

Когда Рудаков подошел, девушка приблизила лицо к его лицо, они соприкоснулись лбами.

— Надо идти за Володей. Еще чуть-чуть и ничего не будет видно.

— Я согласен, — голос Бориса из-под шарфа звучал глухо, — Достань фонарик и минут через пятнадцать моргай им в нашу сторону. Эх, не рассчитал я время…

По глазам было видно, что Нина ободряюще улыбнулась, хлопнула сокрушающегося друга по плечу:

— Необходимо было укрепить ночлег, это первоочередная задача. Кто ж знал, что Володя так задержится? Ты все верно сделал. Сама я не смогла бы расчистить место, поставить палатку и соорудить ветрорез.

Борис согласился, кивнул.

— Хорошо. Я достану ледоруб и веревку. На всякий случай, — уточнил он, — А ты на улице не стой, минут через пятнадцать вылези и проверь. Примус погасила?

— Да, — Нина указала на палатку, — Идем, я помогу.

Они отошли от невысокой стенки, за которой ветер почти не ощущался. Прикрывая лицо от колючих снежинок, со скоростью почтового поезда проносящихся мимо, направились к брезентовому жилищу. Уже возле полога входа, пока Рудаков замершими пальцами размыкал палочки-пуговицы, Нина встревожено оглянулась.

Из-за плохо различимой гряды поднималась фигура человека, темным пятном проступая сквозь рукава метели. Поднималась медленно, как будто тяжелый корабль появляется из-за линии горизонта. Фигура была скособоченной, нагруженной, усталой.

— Вовка, — прокомментировала Нина, — Что-то я дров не вижу…

— Пойду, помогу, — успел сказать Борис.

Из палатки донесся крик ужаса.

Друзья, не сговариваясь, нырнули внутрь.

Оболенский, словно попавший в кислоту червяк, извивался в спальном мешке, силясь выбраться. Он хрипел, пыхтел, в сумраке белели вытаращенные глаза.

— Все хорошо, Кеша, — Нина прижала товарища к земле, вжикнула «молнией» спальника, — Ну ты чего?

Высвобожденный Кеша уперся руками, сел, ошалело вращая взъерошенной, взмокшей головой. На лице застыло выражение испуга, опущенные вниз уголки губ мелко тряслись.

— Приснилось что? — Борис запахнул за собой полы входа, сохраняя тепло, на коленях подползая к другу. Потрогал лоб, липкий и холодный.

Лицо Кеши наконец разгладилось, глаза приобрели осмысленное выражение.

— Кошмар, — еле слышно сказал он, — Просто кошмар…

Он вновь лег, натянул на себя край спального мешка.

— Мне бы поспать, ребята, — прошептал, закрывая глаза, — Голова болит и сил нет, совсем…

Нина оглянулась на Рудакова, в ее взгляде читалось сопереживание. Она покачала головой, наклонилась к Кеше.

— Спи, дорогой, конечно спи. Набирайся сил. Завтра будет легче, — ласково заговорила она будто с ребенком, гладя растрепанные волосы Оболенского.

— Пойду, Вовке помогу, — тихо произнес Борис, пятясь к выходу, — Постараемся недолго.

Он вылез спиной вперед, опустил сверху плотную брезентовую шторку, захлопнул края входа, застегнул на пуговицы. Холодный ветер тут же забрался сквозь оттопыренные рукава, за ворот, залез под подол ватника, стремительно забирая тепло. В ушах засвистело, острые снежинки больно стегали по лицу. Рудаков поспешно натянул на рот и нос шарф, поднялся на ноги, накидывая варежки. Повернулся в сторону приближающегося Вовки.

Возле палатки никого не было.

Борис прошел несколько шагов вперед, по направлению виденной ранее фигуры, всмотрелся.

Никого. Снег, склон, метель и стремительно темнеющий свет угасающего дня.

Парень обогнул невысокий ветрорез, обошел вокруг палатки. Быть может, Вовка затащил дрова туда?

Вновь вернувшись ко входу, Борис понял, что Фомин к палатке не приходил. Не было его лыж, не было дров, не было следов.

«Неужели промахнулся и прошел мимо?», — мелькнула испуганная мысль.

Рудаков, утопая в снегу, сделал еще одну петлю вокруг лагеря, более широкую, чем в прошлый раз. И вновь ничего, лишь практически засыпанная лыжня, оставленная ими же несколько часов назад. Но и на ней свежих следов не обнаружилось.

«Но ведь не мог он нас не увидеть! Мы же видели его!».

Борис волевым усилием подавил приступ паники. Скинул варежки, вытер слезящиеся от порыва ветра глаза. Пальцы вмиг замерзли, словно он окунул их в колодезную воду. Дыхнул в ладони, сильно растер, вновь надел варежки.

Вокруг почти стемнело, палатка еле различалась на белом фоне. Еще и эта метель!

Времени оставалось все меньше, Борис решился на отчаянный шаг — до границы видимости удалился от стоянки и вновь пошел в обход, расширив круг поиска до максимума. Один раз сердце все же екнуло — пусть плохо, но он видел силуэт палатки, а через шаг она вдруг пропала. Не сразу сообразил, что это ветрорез закрыл собой обзор. Ускорил шаг. Облегченно выдохнул, когда вновь увидел темное на сером.

Вновь тщетно. Если Фомин и был, то он к стоянке не приближался.

Рудаков редко позволял себе крепкое словцо, но сейчас был готов крыть как сапожник. Прямо злой рок преследовал группу, путал все планы.

Замерзший, с промокшими ногами, с онемевшим лицом и руками, он попробовал забраться в палатку. Пальцы не слушались, словно чужие тыкались в палочки-пуговицы, не могли вытащить их из петелек. Борис скрипел зубами от бессильной злобы, движения стали нервными, что лишь усугубило ситуацию. Не выдержав, он хрипло позвал:

— Нина!

По ту сторону брезентовой стенки откликнулись, тонкие девичьи пальцы быстро пробежали по всей длине входа. Через несколько секунд Рудаков уже вваливался в спасительное тепло палатки, с ожесточением принялся массировать лицо и руки.

— Где Володя? — спросила Нина и осторожно добавила, — Что-то случилось?

— Вовка не приходил к лагерю, — не стал врать Борис, — Я пойду его искать.

— Как не приходил? — удивилась девушка, вскидывая брови, — Мы же его видели, он поднимался сюда.

— Не знаю, — покачал головой Рудаков, — Наверное, он вернулся в рощицу.

Руки, наконец, приобрели чувствительность, в пальцах пульсировал жар.

— Как Кеша? — голос Бориса сделался деловым, сосредоточенным, — Спит?

— Спит.

— Я пойду в сторону деревьев, направление помню. Обвяжусь веревкой, свободный конец закреплю у палатки, так что назад вернусь без проблем.

— В бухте всего пятьдесят метров, — с сомнением произнесла девушка. — Это только на половину пути.

— Знаю, — хмуро ответил Рудаков, вытаскивая из-под рюкзака ледоруб, — Хоть столько пройду. Наверное, он как-то подвернул ногу и лежит там, где мы его увидели. Это не дальше двадцати метров.

— Может, мне с тобой? — робко предложила Орлова, — Вдруг придется тащить?

— Если что, я за тобой вернусь, — успокоил девушку Борис, — Ты пока лучше тут побудь, за Кешкой присмотри. Что-то он совсем плох.

И не дожидаясь ответа, вылез в метель.

Борис лежал и смотрел в темноту палатки, слушая дыхание друзей, шорох метели за тонкой брезентовой стенкой, подвывания ветра, дергающего за натянутые веревки креплений.

Поиски Фомина ни к чему не привели — в пределах длинны веревки Борис ничего не обнаружил. Даже в том месте, где, как им с Ниной показалось, они видели фигуру Володи, не нашлось даже намека на примятый снег. Борис кричал, звал друга, но тщетно. Тогда он вновь обошел лагерь по периметру, но кроме своих следов иных не увидел.

Вернувшись к товарищам, он был настроен решительно для похода в рощу. Нине стоило большого труда уговорить Рудакова не совершать глупость, не уходит в ночь, в метель, оставляя ее одну с больным. Борис и сам понимал, что без ориентиров может легко заблудиться. Стоит сделать полшага в сторону, чтобы запросто промахнуться и мимо рощи, и мимо палатки. А ориентиры сделать не из чего — отмечать свой путь предметами обихода из-за метели не имело смысла, фонарик тоже не поможет, его луч упирается в постоянно движущуюся снежную стену.

Орлова, чуть дрогнувшим голосом, но все же довольно твердо, предложила дождаться рассвета. Фомин, сказала она, опытный турист, несколько раз бывал в горных походах. Для него ничего не стоит соорудить в роще шалаш и переждать непогоду в нем. Согреться он сможет костром и постоянным движением. Трудно, сложно, но вполне реально. Скорее всего, он так и поступил, увидев, что не успевает вернуться и есть большой риск заплутать.

Как Борис не сопротивлялся, вынужден был признать правоту девушки. Тем более, он напрочь выбился из сил, тело требовало отдыха.

Разделись до легкой одежды, расположились на ночлег — Нина и Борис по краям, Кешу положили в центр. Накрылись шерстяным одеялом, погасили болтающийся на веревочке фонарь.

И вот теперь Рудаков лежал, гнал прочь тяжелые мысли, ощущал плечом мелко подрагивающее тело Оболенского. Дышал Кеша с хрипами, часто всхлипывал, ворочался.

Борис закрыл глаза, постарался погрузиться в звуки на улице. Нужно поспасть, завтра сложный день, понадобятся все силы…

И тут же вздрогнул, вновь открыл глаза.

За стенкой палатки скрипнул снег, будто кто-то прошел. Рудаков превратился в слух, но звуки не повторились.

Показалось.

Борис вздохнул, повернулся на бок, натянул одеяло на голову. Мысли сами собой превратились в тягучий сироп, который смешался с монотонным шелестом метели. Незаметно для себя, Рудаков уснул.

Внутреннее ощущение чего-то происходящего сработало словно будильник. Борис с трудом разомкнул веки.

Вокруг было по-прежнему темно, по-прежнему гуляла метель. Хотя, судя по порывам, сила ее немного ослабла.

Ему дышали прямо в лицо, влажно и жарко. Наверное, Кеша повернулся на бок и вплотную придвинулся к товарищу. Надо посмотреть как он.

Рудаков поднял руку, в холодном воздухе нащупал корпус фонарика, сдвинул переключатель.

Оболенский лежал с открытыми глазами и тяжело дышал разинутым ртом. Словно пытался проглотить большое яблоко разом, да так и заснул. Но вот почему глаза открыты? В них была пустота, как в глазах куклы.

Борису стало не по себе. Он выгнулся, отстраняясь от лица товарища, но к своему удивлению понял, что тот крепко держит его за свитер. Побелевшие пальцы вцепились в толстые нити, не отпускали.

Рудаков резко дернул, высвободился. Не церемонясь, толкнул Кешу:

— Эй! Ты чего!

Запоздало понял, что может разбудить Нину, но девушка даже не подняла голову, свернувшись калачиком под одеялом по ту сторону палатки.

Глаза и рот Оболенского медленно, будто створки стальных ворот закрылись. Скрюченные пальцы расслабились, обмякли. Он так и не проснулся, но задышал спокойнее, без хрипа.

В свете покачивающегося фонаря Борис внимательно присмотрелся к другу. Что за болезнь имеет такие странные симптомы? Или Оболенский глупо шутит?

Рудаков вновь лег, предусмотрительно отодвинулся от товарища, практически вдавил себя в разложенные вдоль стенки рюкзаки. Погасил фонарь. Вновь попробовал уснуть.

Вместо сна получалось лишь проваливаться в холодную яму забытья, погружаясь и выныривая словно утопающий. Холод, непогода, дыхание друзей, вернувшиеся мысли, обрывки снов и неудобное ложе — все смешалось в один тугой канат, удерживающий Бориса в темноте палатки.

Борис в очередной раз повернулся с боку на бок, зло взбил служащий подушкой запасной свитер. Попытался отрешиться от всего.

Палатка дернулась, будто задели за веревку, и вдоль стенки кто-то прошелся тяжелым шагом. Рудаков насторожился. Опять показалось?

Шаги повторились, на сей раз в изголовье. Юноша буквально ощутил, как этот неизвестный остановился в полуметре от него, по ту сторону брезентовой стенки.

— Вовка? — в полголоса позвал Борис, приподнимаясь на локтях, — Вовка, это ты?

Кто бы там ни был, но он внезапно сорвался с места и побежал прочь. Снег хрустел, шаги быстро удалялись, пока их звук вовсе не слился с шумом ветра.

— Что за чертовщина, — выругался Борис, садясь. Протянул руку, на ощупь извлек из клапана рюкзака складной нож. Зажал в кулаке холодный пластик.

В мистику Рудаков не верил, но был наслышан о нехороших людях, способных напасть на спящих туристов. Хулиганы, беглые преступники, просто сумасшедшие — лично сталкиваться не приходилось, но пару историй он слышал из уст очевидцев.

Но здесь, в метель? Кого могло занести?

Вслушиваясь, турист размышлял, как поступить дальше. Разбудить друзей? Но опасность миновала. Дежурить дальше, все одно сон не идет? Да, пожалуй.

Борис подоткнул под спину один из рюкзаков, сел повыше, практически упираясь в провисший от снега потолок. Положил возле себя ледоруб и снятый с крюка фонарик. Приготовился ждать.

Минуты текли удручающе медленно. Ночь казалась бесконечной.

Через час дежурства Рудакова начало клонить в сон. Он клевал носом, упираясь подбородком в согнутые колени. Почти уснул.

В ткань входа кто-то поскребся. Не постучал, как принято, по колышку, а поскребся.

Бориса подкинуло. Холодный озноб пробежал по спине до затылка, сон как рукой сняло.

— Кто там? — он схватил фонарик, нашарил под собой выпавший нож.

До слуха донеслось неразборчивое бормотание, еле различимое.

Но этого хватило для того, чтобы Рудаков бросился к входу, не заботясь тем, что может кого-то разбудить. Ухом практически прильнул к обледеневшему брезенту, дрогнувшим голосом повторил:

— Вовка, ты?

В ответ, кажется, ответили «да». Или еще что-то, но ответили!

Юноша врубил фонарь, поднял штору. Сквозь образовавшуюся щель тут же влетел острый, как бритва, сквозняк. Борис спешил, почти рвал пуговицы. Откинул полог.

Свет фонаря выхватил из темноты стоящую на карачках фигуру человека. Полностью покрытую снегом, как снеговик, с опущенной вниз головой, с которой свисали распущенные клапаны шапки-ушанки, скособоченную. Рудакову пришло на ум сходство с полярным медведем.

— Залазь, быстрее внутрь! — крикнул он, — Давай!

Протянул руку, но человек вдруг поднялся на конечности и, словно паук, попятился, быстро, резво. Миг — и он скрылся в стене метели.

Борис отшатнулся. Он широко раскрытыми глазами смотрел вслед исчезнувшему существу, не веря сам себе.

Люди не могут так двигаться!

Ему впервые стало страшно.

Он бросил фонарик, дрожащими руками запахнул полог, застегнул, путаясь в петлях, пуговицах. Рывком бросил ко входу ближайший рюкзак. Осознал глупость такой защиты в доме из ткани, но это вышло инстинктивно.

— Нина! Кеша! Вставайте!

Повернулся, чтобы разбудить друзей. И закричал, вжимаясь спиной в угол.

В кругу света от фонаря, в противоположном углу, прямо над лежащей Ниной, по-собачьи стоял Оболенский, далеко вперед вытянув шею. Раскрытый до предела рот походил на бездонную яму, образовавшуюся на белом как полотно лице. Глаза выкатились из орбит, зрачки следили за каждым движением Рудакова.

— Нина! Нина! — заорал Рудаков, толкая ногой девушку.

Покрывало съехало, открывая лицо Орловой.

С распахнутым ртом и стеклянными глазами. В глубине рта двигалось что-то черное, блестящее.

Палатка затряслась, словно кто-то стучал по брезенту ладонями. Свет фонаря замигал, дрогнула земля. Вокруг словно сотня голосов запричитала, зашипела вразнобой, завыла в унисон ветру.

Оболенский издал нечеловеческий клекот, стремительно бросился на Бориса.

Рудаков заорал от ужаса, лягнул в лицо прыгнувшего Кешу. Одним движением раскрыл нож и полоснул по стенке. Еще и еще раз. Его хватали, тащили. Он брыкался, кричал в голос. И полосовал, полосовал стенку.

Ударить ножом друга ему даже в голову не пришло.

Тонко завизжала на одной ноте Нина, словно сирена. Ее тело плясало на полу, как капля воды в раскаленном масле.

Борис рванулся, оттолкнулся от разъезжающейся в стороны одеял, буквально выбросил себя сквозь прорехи в ткани.

Его будто окунули в прорубь. Лицо и руки обожгло, содрало кожу с ладоней. Но Рудаков этого даже не заметил. Он вскочил, поскользнулся — тонкие носки моментально задубели, превратились в ледяные калоши.

Палатка тряслась, из прорези выпросталась худая женская рука со скрюченными пальцами. А в темноте, вокруг лагеря, словно множество людей бегало кругами, крича и причитая.

Рудаков побежал. Побежал, не разбирая дороги, вниз, прочь от стоянки. Ноги увязали в глубоком снегу, пронзительный ветер продувал вязаный свитер и сковывал тело. Но Борис бежал. Падал, поднимался, толкаясь одеревеневшими руками, и вновь бежал. Дикий, животный ужас гнал его вперед.

В какой-то момент он оглянулся и побежал еще быстрее, подвывая от страха.

С вершины горы, длинными прыжками, неслось вниз огромное светящееся существо, похожее на человека. Лишь два глаза, две черные дыры, все остальное скрыто сиянием.

Нога предательски подвернулась, Борис кубарем полетел вперед. Сильно ударился плечом обо что-то твердое, закричал теперь уже от боли. Поднял лицо.

Он оказался в небольшой рощице, в которую ушел Фомин.

Сдирая ногти о твердую, словно камень, кору дерева, юноша попытался подняться. Не вышло — силы покинули его, как и угасающее с каждым мгновением тепло.

Что-то налетело, сбило, перевернуло. В лицо пахнуло гнилью и землей. Рудаков почувствовал, что его вдавливают в снег. Он в отчаянной попытке высвободиться из страшного плена замахал руками, но те уже потеряли чувствительность, лишь несколько раз несильно ударили кого-то в темноте.

На лицо посыпался снег, перехватило дыхание от холода. Сознание помутилось. Перед гаснущим взором юноши промелькнуло что-то светящееся, злое, исходящее нестерпимым холодом.

Свет померк. Сердце остановилось.

* * *

Поисковая экспедиция, инициированная геологами со станции «Мирная», лишь на пятые сутки отыскала тела погибших студентов. Чуть позже прибыли представители следствия.

Однако загадочная гибель группы Рудакова никак не укладывалась в протоколы.

Тела погибших оказались разбросаны на большом удалении от лагеря. Двое, Нина Орлова и Иннокентий Оболенский, были обнаружены на вершине горы. Их тела представляли ужасающее зрелище из-за открытых ран, торчащих сквозь одежду ребер, вдавленных в череп лицевых костей.

Обезглавленное тело Владимира Фомина обнаружили в небольшой роще. Здесь же, неподалеку, был найден и последний участник восхождения, лидер группы Борис Рудаков. У него отсутствовали язык и глаза.

Само место ночлега также ставило много вопросов перед следователями, начиная от изрезанной палатки и кончая множественными следами вокруг лагеря.

Расследование длилось несколько лет. Были отвергнуты все разумные объяснения. Итогом стала официальная версия смерти от переохлаждения под влиянием непреодолимых сил. С такой нелепой формулировкой дело ушло в архив.

Среди альпинистов высота 904 носит название «перевал Рудакова» и пользуется нехорошей славой.

До сих пор события, случившиеся той ночью с группой студентов, остаются тайной.