Павел Иванович и зомби

Два русские мужика, не сходившие со своего места у дверей кабака уже десятую неделю, усердно перекрестились, однако ж места не покинули, несмотря на угрожающую тому причину. Причина же неспешно продвигалась вдоль улицы губернского города NN в виде процессии из неважно одетых крестьян в полуистлевших кафтанах. Заставила же мужиков перекреститься, разумеется, не одежонка — они и сами одеты были не наилучшим манером, — а неблагополучные рожи странников: их покрывали где пятна, где струпья, а где и вовсе кожа расползлась, явив желтоватую гниль подкожного человекоустройства или даже мелькающие наружу кости черепа в цвет трактирных щей. Да и передвигались странные крестьяне не слишком бодро — кто приволакивал одну ногу, а кто и полз, цепляясь за выступающие камни мостовой и подтягивая малоаппетитный обрубок туловища в овчинном, не по сезону, тулупе.

На этом-то обрубке и сошёлся интерес двух кабацких мужиков. "Вишь ты, экое тулово! — разиня глаза, сказал один другому. — Как думаешь, дотащится то тулово до Москвы, если б пришлось?" — "Дотащится", — ответил другой, продолжая креститься. "А до Казани, небось, не дотащится?" — "До Казани не дотащится". Поскольку ужасная процессия шла очень медленно, мужики перебрали все знакомые им города и уезды на сто вёрст вокруг, прежде чем предмет их интереса растворился в полуденной дымке и был тут же решительно забыт.

***

Павел Иванович с самого утра сделался совершенно не в духе. Давно уж он, как мечталось, стал состоятельным и уважаемым человеком, и суммы всякий раз откладывал немалые — для полагаемого потомства, и бричку на коляску сменил, и целый гардероб ловко скроенных фраков брусничного цвета с искрой завёл, хотя и вышли они из моды, но ведь Павел Иванович и не покушался никогда; и подругу жизни подобрал белолицую и приятную во всех отношениях — и по хозяйственной части, и по душевной, и по нежной. Единственно не давал ему покоя один незавершённый прожект. Павла Ивановича снедала некая тревога, коей не мог он и причины подобрать. Скандальоз относительно мёртвых душ утих, но отголоски этой истории ещё будоражили умы губернского света. Но что слухи супротив задуманного? Беспокоиться было не о чем, но Чичикова всё же терзали безымянные страхи.

Вот и нынче — покамест Петрушка подавал ему умыться, Чичиков трижды обругал его свиньёй ни за что, а напоследок и вовсе в раздражении опрокинул умывальный таз и, едва не поскользнувшись на обмылке, выбежал на двор.

Поместье у четы Чичиковых было не ахти какое, но умеренные аппетиты Павла Ивановича вполне покрывало, да и супруга Софья Тимофеевна обладала натурой скромной и ни на что не жаловалась. Не сказать, чтоб живописное было именьице, но крепкое и антуражное. На каменном доме в два этажа имелись даже бельведеры, на дворе — коза с коровою, а при доме девка Парашка, ходившая равно прилежно и за скотом, и за барыней.

Чичиков, оказавшись на воздухе, слегка поостыл и, поразмыслив ни о чём, направился было в ажурную беседку, но необыкновенный шум у ворот отвлёк его от цели. Оборотясь на шум, Павел Иванович увидал ту же картину, что развлекла двух давешних мужиков у кабака. Разве что траченные тленом крестьяне успели немного больше припылиться от долгой дороги. Обкромсанное тулово, хоть и не до Москвы, но также дотащилось вместе с остальной удивительной на вид компанией, которая теперь задумчиво остановилась, едва войдя в ворота чичиковской усадьбы.

Крестьян было примерно с дюжину, а вернее сказать — одиннадцать с половиной душ. Выделялись среди них двое высоченных, не менее трёх аршин с вершком, и таких широких поперёк, что могли бы сойти и за пару. Иные были совсем без кожи, дряблые бечёвки сухожилий кое-как поддерживали костяной скелет, позвякивающий от движения. А иные, напротив, отличались от обычного человека только что зеленоватой бледностью и багровыми окружьями у глаз. Всё прочее большинство прибывших изрядно подгнило, но некий покров по-прежнему сохраняло.

Вышедшая между тем на крыльцо Софья Тимофеевна перво-наперво подслеповато прищурилась, а после немедленно лишилась чувств и изящно грохнулась на деревянный пол. Поспешившая на грохот Парашка свалилась вслед за барыней, как и подобает девке — кулём.

Чичиков бестолково заметался поначалу меж крыльцом и воротами, но вскоре организовался, кликнул Селифана с Петрушкой, чтобы они перенесли барыню в дом, а сам с чувством отхлестал по щекам Парашку. После того как вся челядь была отправлена на помощь барыне, суматоха прекратилась, и Павел Иванович обратился вниманием к пришедшим. Те словно ожидали этого, смиренно покачиваясь на ветру и поскрипывая конечностями. Взгляды их были обращены в разные стороны и вряд ли подразумевали в себе какую-то мысль. Один из них, плюгавой и бородатой наружности, решил облокотиться на перекладину ворот, но хрупкая кость не выдержала и переломилась, тогда он оторвал обломок и просто уткнул остриё в брусок, крепко удерживая таким образом вертикальное положение.

Чичиков осторожно подошёл ближе. Крестьяне оживились, если, конечно, уместно употребить такую вокабулу по отношению к подобным существам. Они утробно загудели и повернули головы в направлении Чичикова, но взглядом многие так и не смогли сосредоточиться. Чичиков обошёл их кругом, стараясь не приближаться — не столько из-за боязни, сколько из-за невозможной вони, исходившей от каждого из них, вони, несравнимой даже с петрушкиной.

— Кто из вас Пробка Степан? — обратился Павел Иванович, в основном, к мужичищу богатырского сложения в невредимом почти синем кафтане. Тот дёрнулся к нему, да отшатнулся и встал снова, как вкопанный, будто наткнулся на невидимую стену, от резкого движения одно из его глазных яблок выскочило и на коротком волоконце повисло на щеке.

— Ты, стало быть, будешь за главного, Степан.

Чичиков, глядя Пробке прямо в оставшийся глаз, так и не разобрал — понял тот его слова или нет.

"Хорошо, что нет среди них плюшкина душ. Если уж эти пришли в такой декаданс, те несчастные и худые пошли бы давно прахом," — внутренно радовался Чичиков. Оглядев дом и не увидев в окнах любопытных и лишних глаз, Павел Иванович поманил пальцем мужиков и направился к дальнему амбару.

"Разберусь, пожалуй, прежде с Софьюшкой, а потом и этими займусь," — решил он про себя. Мужики послушно потянулись за барином, только бородач застрял костью в воротах и никак не мог самостоятельно освободиться. Чичиков запер всех в амбаре и вернулся к бородачу. Тот продолжал потешно корчиться, и Чичиков, развлечённый видом мужика, не отказал себе в удовольствии усмехнуться над его потугами.

— Барин, помочь? — коротконогий Селифан, громко топоча сапогами, спустился с крыльца.

— Что там барыня? Хороша?

— Ништо. Оклемалась. Парашка с Петрухой при ней сидят. К тебе, барин, послала спросить, что за что приключилось.

— Ступай-ка, схвати вон того за косточку и тяни.

Не успел Селифан приблизиться к полуистлевшему мужику, как тот изо всех сил рванул застрявший локоть, высвободил его и, цельной рукой схватив Селифана за плечо, с животным рыком набросился на остолбеневшего кучера, впился ему в ухо и вырвал его вместе с клоком кожи и волосьев, словно заплату отодрал. Селифан только тогда опомнился и стал вырываться из хватки однорукого.

— Прекратить! — взвизгнул Чичиков, и хватка заметно ослабла. Живой труп почему-то покорялся воле Павла Ивановича, и Чичиков, смекнув это, без страха приблизился к нему и с лёгкостью оторвал от него Селифана и толкнул прочь: "Пошёл!", а сам отвёл мертвеца в амбар к прочим.

***

Чичиков взошёл в дом и поднялся в покой супруги. Там суетилась Парашка, а Петрушка расположившись на полу, читал "Графиню Лавальер". Эти двое уставились на барина.

— Пошли вон, — сказал Чичиков.

Софья Тимофеевна полулежала на горе кружевных подушек и вопросительно смотрела на мужа.

— Помнишь ли ты, душенька, ту историю с мёртвыми душами, ходившую про меня по всей губернии?

— Так то ж, Павлуша, были скверные слухи.

— Душенька Софья Тимофеевна, — Чичиков, всё беспокоясь о состоянии супруги, ходил вокруг неё, точно павлин, важно и осторожно переставляя стопы, — покорнейше прошу тебя не волноваться. Видишь ли, сударыня, когда я покупал те души… да-да, покупал, всё правда… лелеял я один прожект, состряпанный по бедности моей тогдашней и от полного отчаяния. Были там помещика Собакевича плотник да каретник, крупноватые такие, затем помещика Манилова несколько душ да и прочих немало.

Софья Тимофеевна побледнела и принялась слабо обмахиваться веером. Чичиков приостановил свой рассказ, а затем с новым энтузиазмом продолжил:

— Да что ты, право, душенька, так переживаешь? Пустое. Ну, жил-жил, да и помер мужик! Этакая оказия, ну и почему не воспользоваться? Коротко говоря, завтра я ожидаю Андрея Ивановича, господина Тентетникова, помнишь, я тебе рассказывал о нём? Вот он приедет и со всем разберется, ибо кашу эту мертвецкую заварил не кто иной, как он самый. Изучал он науку жизни, а как наставник его обожаемый почил, так перемкнуло его на науку смерти, и изобрел он устройство, воскрешающее мертвецов, и устройство сие он сначала испробовал на своём наставнике — трагически безуспешно, а после, отчаявшись, передал мне все формулы и чертежи, и я то устройство использовал, чтобы заиметь себе побольше крепостных душ. Ходил я по погостам, где они погребены, заводил то устройство, и уж не чаял, что сработает, а оно — вишь — с запозданием и возымело.

Внизу что-то загрохотало и завизжало. Послышался топот сапог по лестнице в верхние покои, и на пороге появился Селифан. Белое лицо его было залито красным, руки прямо вытянуты вперёд, глаза выпучены, рот исторгал нечленораздельные звуки. Чичиков схватил стул и бросился ему навстречу, но Селифаном, по всему, владела сила, куда больше человеческой, и он без труда одолел сопротивление барина и вцепился зубами ему в подбородок, пытаясь отодрать челюсть. Софья же Тимофеевна благополучно лишилась чувств.