Операция успешно провалилась

ЗАЯВКА

на конкурс малой прозы «Триумф короткого сюжета», серии

Международных литературных конкурсов «Большой финал» /2017-2018/.

Высылая настоящую Заявку на участие в конкурсе, автор гарантирует свои авторские права на предоставленные произведения, а так же подтверждает своё согласие с ниже оговоренными в настоящей Заявке условиями размещения произведений на сайте и форуме, их издания или их возможной публикации в Интернет, а именно:

• Подтверждаю своё согласие на публикацию присланных на конкурс произведений без гонорара в течение всего срока действия исключительных прав автора (без ограничения срока их публикации) на сайте www.igri-uma.ru и на форуме www.igri-uma.ru/forum/index.php, на других ресурсах Интернет с целью продвижения авторов и рекламы их произведений — электронных публикаций, изданий или книг:

— в конкурсных темах форума без указания имени автора (инкогнито соискателей);

— на сайте и публикациях для продвижения автора с указанием его имени;

— публикация в сети Интернет конкурсных литературных каталогов с целью продвижения авторов и их произведений, электронных публикаций, изданий, книг.

2… Подтверждаю своё согласие, в случае организации продажи электронных публикаций произведений или книг с получением авторского дохода, быстро обмениваться договорами по электронной почте — в распечатанный с файла в двух экземплярах договор надо вписать или впечатать свои данные и оба экземпляра подписать, потом сканировать и отослать файл электронным письмом, а оригиналы прислать на подпись Заказным письмом Почтой России. Электронный порядок обмена договорами необходим для оперативного взаимодействия сторон, но стороны обязуются заключить соответствующий договор в письменной форме и обменяться его экземплярами с подписями сторон в соответствии с законодательством РФ.

Подробные данные автора, необходимые для учёта авторов и их организации инкогнито на конкурсе, подтверждения их авторских прав на произведения, для связи, организации публикаций в сети Интернет и представления автора на конкурсе:

• О себе (как Вас представить, к примеру, в случае победы на конкурсе, до 10 строк):

Хрипков Николай Иванович. 63 года. Родился в Новосибирске. Закончил филологическое отделение гуманитарного факультета Новосибирского гос. Университета в 1977 году. Работал учителем в сельской школе, плотником на стройке, инженером в совхозе. Сейчас учитель школы. Женат, сын, внуки. Интересы: история, литература, философия. В школе веду кружок «Юный журналист», издаем школьную газету «Большая перемена», журнал «Школьная улица», альманах «Калиновский летописец», а также радио— и телепередачи. Публиковался в районной, областной газете, журнале «Простоквашино» и ряде других. Из любимых писателей: классика, современные отечественные и зарубежные авторы.

2. E-mail для связи (лучше два!): hripkov1@rambler.ru, xripkoff2014@yandex.ru

3. Телефон, можно и мобильный: 58-299, 89059371242

4. Краткий адрес прописки (для заполнения авторского договора): 632832 Новосибирская обл., Карасукский р-н, с. Калиновка, ул. Молодежная, 21/2

5. Полный (с индексом) адрес для пересылки авторских экземпляров: 632832 Новосибирская обл., Карасукский р-н, с. Калиновка, ул. Молодежная, 21/2

6. Данные паспорта для авторского договора:

а). Гражданство: Россия

б). Ф.И.О. по паспорту: Хрипков Николай Иванович

в). Число, месяц и год рождения: 1 октября 1954

7. Авторский псевдоним — это если он есть (НО не интернетовский ник или логин!): …

• Зри в корень

Посрамленный слесарь

Эту историю рассказал Игорь Мельчук. Он тогда еще жил в Ленинграде, каждый год приезжал в Новосибирск, где читал в университете спецкурс по структурной лингвистике. Наверно, филологи старших поколений еще помнят учебники по русскому языку Галкиной-Федорук. В сталинские времена ей привелось посидеть в лагерях, потом была реабилитация. Она вернулась в Москву, где в университете Ломоносова преподавала историю русского языка и одновременно писала докторскую диссертацию. Тема диссертации была весьма любопытной — «Московское просторечие ХУП века». Защита была при закрытых дверях, но несмотря на это, зал был полон, хотя женщин и студентов не пустили. То и дело из зала доносился гомерический хохот. Защита продолжалась несколько часов, видимо, слушателям никак не хотелось расставаться с диссертанткой. Наконец, защита благополучно закончилась. Двери настежь. Выходит Галкина-Федорук. В фойе ее встречают студенты, поздравляют, целуют. Надарили ей цветов полную охапку. А надо сказать, что была она низенького роста, несколько полноватой. И вот эту охапку она обняла обеими руками, идет на выход. И ничего из-за цветов впереди себя не видит. Выходит, неподалеку стоит «Волга», которая должна была отвезти ее на банкет. Галкина-Федорук идет к машине. А на пути между крыльцом и машиной открыт канализационный люк. Она же идет прямо на него. Ей кричат про него, но она ничего не слышит, оглушенная триумфальной защитой. И проходит рядышком-рядышком с этой дырой. Упасть не упала, но когда проходила мимо, наступила на горочку камешков, которые и посыпались вниз. А в это время в люке слесарь что-то ремонтирует. И вот весь этот мусор сыпется ему на голову и зашиворот. Такого нахальства, конечно, он стерпеть не мог. Быстро выбирается наружу, видит удаляющуюся женскую фигуру.

— Ах, ты такая-рассякая!

И обкладывает ее трехэтажным матом. Галкина-Федорук бросает охапку цветов, поворачивается.

— А знаете, молодой человек! Вот это выражение неверно прозвучало в ваших устах!

И выдает ему верные выражения одно за другим в течение минут пяти. Слесарь видит перед собой интеллигентную женщину и слышит такое, что за всю жизнь ему не доводилось слышать в самых грязных пивнушках. Совершенно очумевший, он теряет контроль над собой и летит вниз. В результате несколько переломов. И вот лежит наш слесарь в больничке, залечивает производственные раны и приходит к нему Галкина-Федорук. С фруктами-соками, разумеется. Ругает себя, просит прощения и обещает полностью восстановить нанесенный ему ущерб. На что слесарь с досадой машет рукой и кричит:

— Да не надо мне от вас никаких денег! Ни копейки! Я даже сам вам буду отдавать зарплату, если вы хотя бы раз в неделю будете приходить ко мне в больницу.

— Да зачем же? — удивляется она.

— Ну, чтобы … выражаться! Как тогда, у этого колодца!

2. Полнолуние

Загадочный шестой В

Рассказ

Собственно, я мог бы отдыхать всё лето. Я так бы и поступил. Но даже отдыхающих должен время от времени чем-то кормиться, платить хозяйке за угол и позволять себе элементарные платные радости. Ни на то, ни на другое, ни на третье у меня не имелось ни копейки.

Делать я ничего не умею, а вагоны разгружать не хочу. Поэтому оставался единственный путь, и путь этот привел меня в облоно.

Сказать, что мне там обрадовались, значит, ничего не сказать. Если бы мне предложили коньячку с шоколадными конфетами, я бы ничуть не удивился. Но — увы! — заведение было не настолько богато, чтобы позволить себе вообщем-то чуждую для нашего образа жизни западную роскошь. Так матушка не встречает после многолетней разлуки сына-оболтуса или лидеров большой восьмерки в столице всё менее развивающегося государства, как встречали меня. На меня сбежались посмотреть, как на смотрины. Прекрасные гурии тараторили без умолку и пытались усыпить мою бдительность.

Завоблоно смотрел на меня, как на восьмое чудо света, и предлагал все возможные земные блага, как то: районный коэффициент, коммунальное жилье, подъемные, аванс и даже скидки по оплате ЖКХ.

Я выбрал Чернореченск, потому что это был самый дальний угол области. А чем дальше, тем, известно, заманчивей.

Городок этот замечателен тем, что в нем нет ничего замечательного. И если вам не повезло побывать в Чернореченске, значит, вы избежали массы ненужных впечатлений.

Здесь меня ожидал столь же радушный прием. Но прелестных гурий заменила пожилая инспекторша кадров, правда, улыбающаяся постоянно и не без кокетства.

Мне предложили среднюю школу номер три. При этом и.о. и инспекторша как-то странно переглянулись между собой, что должно было бы насторожить меня, но не насторожило по причине полного безразличия к дальнейшей своей судьбе.

Мне даже предложили подвезти, но я отказался, изъявив страстное желание познакомиться поближе с родным с сегодняшнего утра городком.

В первом же ларьке я купил на последние деньги бутылку со слабоалкогольным, но хорошо снимающим последствия вагонной ночи и при этом оставляющим запах тропического фрукта напитком. Утолив жажду, я бодро направился к месту моей предстоящей педагогической славы.

Разумеется, в школе полным ходом шел ремонт. Детишки городили новый забор и окрашивали его в ядовитый зеленый цвет. Технички носили ведра с краской и известкой с первого этажа на второй и со второго на первый, и все поминали какую-то Катю, которая куда-то ушла и чего-то должна была принести.

Стараясь не замазать помятые брюки, я пробрался на второй этаж в кабинет директора. Это был импозантный мужчина лет этак, с золотыми зубами и намечающейся плешью.

Он долго тряс мою руку, приговаривая:

— Это хорошо! Это хорошо!

Я улыбался, соглашаясь с ним, что тоже в этом не нахожу ничего плохого.

— У нас, понимаете, учительница ушла в декретный отпуск. Женщины…

И тут же неожиданно директор предложил:

— А пойдемте я покажу вам рабочее место!

И как-то посмотрел на меня. Меня бы передернуло, если бы не моя природная деликатность.

— О! конечно! Конечно! — закивал я.

Сдалось мне это рабочее место! Вы что же думаете, что я буду все эти летние благодатные деньки корпеть над реставрацией наглядных пособий времен Очакова и покорения Крыма? Как бы не так! Вы поставьте меня на денежное довольствие, выдайте обещанные подъемные… Надо было как-то деликатно перевести разговор в это русло.

В холле нам повстречались стайки ребятишек, опрятно одетых, с ранцами и портфелями. Я с хозяйской озабоченностью проговорил:

— Что-то много у нас осенников!

— Это не осенники, — сказал директор. — Это шестой «В». У них продолжаются занятия.

— Как так? — удивился я. — Но ведь сейчас каникулы!

— Они провинились. И поэтому будут заниматься всё лето.

Я тут же хотел сказать о нарушении закона, о том, как подобное могут терпеть родители… И как это вообще целый класс может оказаться нарушителем? Они что… всем классом три месяца подряд не посещали учебных занятий? Но взглянув на директора, прикусил язык. В его лице было что-то такое нечеловеческое, бестиальной. Представляю, как его боятся ребятишки. Да и взрослые. Такой рявкнет и, пожалуйста, отправляйтесь стирать штанишки.

У меня отпала всякая охота напоминать о подъемных. Уж перебьюсь как-нибудь с полмесяца. Есть же, в конце концов, в городке помойки? А чем бродячие дворняжки лучше меня?

— Вот ваш кабинет!

Директор распахнул двухстворчатую дверь. Мы вошли в просторный зал с наклонным полом и сценой.

— Извините, — сказал я, — я не артист, не музыкант. Я учитель русского языка и литературы.

— Я знаю.

Директор так взглянул на меня, что сразу же пропала всякая охота возражать ему.

— Вон видите доска перед сценой!

Действительно, перед сценой стояла небольшая зеленая доска.

— Можете вести урок перед доской. Но поверьте мне, лучше это делать со сцены.

— Хорошо! — кивнул я.

— Пройдемте на сцену!

Мы поднялись. Директор указал на дверь.

— Это ваше подсобное помещение.

— Нет! погодите! — рассмеялся я. — Это даже не смешно. Зачем мне всё это?

В пыльной с высоким потолком подсобке на витражах лежали стамески, молотки, зубила, дрели, какие-то бакулки, шкатулки, гайки, шайбы и прочий трудовой скарб.

Директор, стоявший ко мне спиной, стал медленно поворачиваться. Я, будучи далеко не смелого десятка, попятился к дверям.

— Сейчас будет звонок! На ваш урок! Вы поняли меня?

— Хорошо! — кивнул я.

Директор, проходя мимо, щелкнул меня по носу. Это было забавно. И я осмелился.

— Знаете, у меня ни копейки. Я кушать хочу. Мне сказали, что подъемные… Авансик хотя бы.

Директор, не поворачиваясь, сказал:

— Готовьтесь к уроку! Готовьтесь, голубчик!

И вышел. Я постоял какое-то время в подсобке и вышел следом за ним. Прошел по коридору к парадному крыльцу. Хорошо, что хоть есть сигареты. Может быть, хоть табак приглушит чувство голода. Я отошел чуть подальше, стал за толстое дерево, надеясь, что здесь меня не заметят. Когда я прикурил сигарету, раздались голоса. Мимо меня проходили девушка с юношей. Судя по всему старшеклассники, и шли они из школы. На девушке всё было салатного цвета: кофточка, узкие брючки, сандалики, носочки, заколка в волосах. Даже глаза у нее, кажется, были салатного цвета. Юношу я не успел разглядеть, потому что в это время они поравнялись со мной. А я, надо вам сказать, имею привычку летом в жару носить меховую шапку. Нет, я не панк, не хиппи, не для понтов. Но это еще меня кочевники научили: в летний жар носить теплый головной убор, тогда тебя не хватит солнечный удар. Шапка — единственная моя ценность в жизни. Больше ничего у меня нет: ни угла, ни семьи, ни родственников, ни друзей. Нет! когда-то это всё у меня было. Но это в той жизни, в которой я уже давно не живу. Поэтому, когда девушка сорвала с моей головы шапку и они бросились бежать, я кинулся вслед за ними, истошно вопя:

— Отдайте! Прошу вас, отдайте!

Я бежал быстрее их, и расстояние между нами неумолимо сокращалось. Они тоже понимали, что рано или поздно я их догоню.

— Бросьте шапку! Негодяи! — закричал я им. — Вы мне совершенно не нужны! Мне нужна только моя шапка!

Девушка бросила шапку. Я поднял ее с земли и стряхнул пыль о свои брюки. И направился на урок. Когда я вошел в зал, дети дружно поднялись из-за парт. Перед каждым на парте учебник, тетрадь и пенал. « А что же всё-таки изучают в шестом классе?» Я постарался вспомнить. Но из этого ничего не получилось.

— Как вы уже догадались, — громко заговорил я, широко улыбаясь и стараясь изо всех сил понравиться им, — я буду вести у вас русский язык и литературу. Нет! не вести, а изучать вместе с вами.

Дети, не сводя глаз, смотрели на меня. У каждого идеальная посадка. Ни звука. Какие дисциплинированные дети! В чем же они могли провиниться, что их так жестоко наказали, лишив летних каникул. Но сейчас я спрашивать об этом не буду.

— Ну, что же, ребята! Давайте откроем тетрадки!

Дети, как по команде, раскрыли тетрадки. И снова застыли. Да! Порядочек армейский!

— А теперь запишем дату и тему сегодняшнего урока!

Дети достали авторучки. Я повернулся к доске и стал разыскивать мел. Обычно кусочки мела лежат на специальной подставочке, которая крепится к нижней кромке доски. Но подставка была идеально чистой. Я наклонился, надеясь увидеть мел на полу. Куда же подевался этот чертов мел? В это время у меня за спиной раздался шум, не громкий, но не услышать его мог только глухой. Как будто какая-то птица била крыльями. Я резко повернулся и забыл о всяком меле, уроке, Чернореченске и даже о шапке, которая в это время на несколько сантиметров приподнялась на моей голове.

Один из мальчиков, широко размахивая руками и вытянув шею, летал по залу от стенки к стенке. Чушь! Галиматья какая-то! Наверно, у меня начались глюки от голода. Я потряс головой. Когда я поднял взгляд, то увидел уже две летающих фигуры. Вскоре над партой воспарила девочка. На ней была короткая черная юбочка. Она одной рукой придерживала юбочку, а другой разводила перед собой, как это делают при плавании брассом. Через пять минут добрая дюжина парила в зале. А что же другие? Они тоже не сидели без дела. Кто-то, как муха ползал по стенам, кто-то змеей скользил между партами и стульями. Один мальчик быстро крутился на голове. А вон прыгает кузнечик! Прыг-скок! Прыг-скок! Жаль, что у меня нет сачка! Я рассмеялся. Наверно, ободренные моим смехом, подопечные стали двигаться еще быстрее. Надо мной раздавался свист стремительно пролетающих летунов. Шипенье, стрекотанье, щелканье, жужжанье… Всё пространство было наполнено всевозможными звуками. И только я стоял неподвижно и молчал. Что вообщем-то и неудивительно! Я не умею летать, как птица, ползать по стенам, как муха, и ползать, изгибаясь всем телом, как змея. Я вообще ничего не умею, поэтому и пошел в пед. Мне ничего не оставалось, как опуститься на стул, положить ногу на ногу, скрестить руки на груди и молча наблюдать за происходящим.

В такой позе я просидел молча до самого звонка. Понимаю, что это непедагогично. Учитель не должен идти на поводу. Я должен был выдать тему, чему-то научить этих маленьких оболтусов. Но для этого сперва я должен был навести дисциплину. Как же я мог навести ее? Вы можете заставить порхающую бабочку опуститься и сидеть на одном месте неподвижно сорок минут, слушая придурка в шапке и отвечая на его дурацкие вопросы? Или, может быть, вас послушаются ползующие по стенам мухи и дружно усядутся стройными рядами, чтобы изучать притяжательные и относительные местоимения?

Когда они порхали возле моего лица или проползали возле моих ног, я явственно видел птичьи и змеиные головки. Вначале они все для меня были на одно лицо, но к концу урока я уже начал различать: вот это воробей, а это синица, а это, безо всякого сомнения, уж… Но я не знаю ни птичьего, ни змеиного языка, поэтому не мог понять, о чем они ведут речь. Несомненно, обсуждают нового учителя, болтают о мобильниках, компьютерах, играх, мотоциклах. Что еще может быть интересно шестиклассникам? Когда я изучу их птичий, змеиный, мушиный языки, мне с ними будет легче, потому что я буду говорить с ними о том, что их интересует. А о чем я сейчас могу с ними вести речь, когда я вот здесь сижу на стуле у доски, на которой никто, наверно, никогда не писал, а они…

Теперь мне было понятно, почему шестой «В» лишили каникул и почему мой кабинет величиной с добрый театральный зал.

После урока я зашел к директору. Он разговаривал по телефону. Положил трубку и сухо сказал:

— Я вас слушаю.

— Это я вас слушаю.

Он хмыкнул.

— И что бы вы, мой юный друг, желаете услышать от меня.

— Я уже вам говорил об этом. Мне нужен аванс. Или вы хотите, чтобы учитель вашей школы, молодой специалист, рыскал по помойкам в компании бродячих дворняжек? Или стоял на паперти с протянутой рукой?

Директор встал и подошел к сейфу. Отодвинул бутылку в сторону и достал заветную пачку. Я бы не отказался, если б он отслюнявил побольше этих проклятых бумажек, без которых у молодого подающего надежды учителя прямо на уроке начинаются глюки от голода. Я свернул деньги и сунул их в задний карман своих далеко не первой свежести брюк. Кстати, единственных. Я уже представлял себя сидящим в небольшой уютной забегаловке. Всё-таки жизнь иногда может быть приятной.

Директор закрыл сейф и отошел к окну.

— Что-то жарко сегодня, душноватенько. А они парятся каждый день на уроках.

Директор расстегнул верхнюю пуговицу рубахи, потом следующую.

— Разве вам их не жалко, коллега?

— Очень жалко, — ответил я вполне искренне.

— А мне-то как жалко! Но дисциплина есть дисциплина! Тут послабление, там пожалеешь, они и сядут на голову. Тогда это будет не школа, а фирменный бардак. Бардачище! Вы согласны со мной, коллега?

Он шумно, с каким-то скрежетом расчесывал грудь. Я посмотрел на этот черный шерстистый треугольник, темневший из-под треугольника расстегнутой рубахи, на пальцы, на конце которых вместо ногтей были желтоватые когти, и согласно кивнул. Даже шаркнул ножкой. А что бы вы мне посоветовали делать, если я уже получил аванс и мысленно находился в маленькой уютной забегаловке?

3. Рояль в кустах

Целина

РАССКАЗ

Вздохнул Иван Васильевич, поскреб узловатой пятерней с треском щетинистый подбородок и отвечает:

— А что целина? Ну, целина! Шуму было до потолка и выше. Радио день и ночь одно и то же трандычит. Газету было противно в руки брать, всё постановления партии да правительства. Тьфу ты! Если кино привозили, я всегда для верности через час приходил, потому что сначала лектор про эту самую целину врать будет, а потом целинную хронику одну и ту же будут крутить… И вот привозят к нам хлопцев с девчатами. Как сейчас помню: тринадцать человек. «Целину, — кричат, — поднимать будем!» Посмотрел я на них, худюсенькие, у девчат ножки, как спички, еще и титек-то настоящих нету. «Валяйте, — говорю, — поднимайте! И вам тут целину поднимут!» «Вы что это имеете в виду?» — закудахтали девчата. «Да ничего! — отмахиваюсь я. — Язык-то без костей». Правда, веселые были. Всё у них ха-ха, да хи-хи. Палец им покажи, смехом заливаются. Песни горланят, да друг над другом подшучивают. Ну, чисто дети. Им бы еще в куколки играть да с горки кататься. А они туда же — целину поднимать!

А кругом ширь неоглядная. Как в песне поется: степь да степь кругом. Ни кола ни двора. Пустыня, одним словом. Надо было бы хоть какой саманный домишко поставить. Да не до этого! Весна же уже! Пахать уже надо и сеять. Почитай, сутками в поле пропадали. А жили первоначально в армейских палатках. Может, видел? Здоровенные такие палатки! Нам-то, деревенским, это ничего. И на земле переночуем. Не велики баре! А им, городским, с асфальту, всё это в новинку, в диковинку. Из деревни-то на целину молодежь не ехала. В каждой деревне была своя целина. А этим городским задурили головы наши правители. Первое время такие герои были! Хлопчики по утрам из палатки в одних трусах выскочат и давай друг друга холодной водой поливать. Визжат, хохочут. Детский сад! И всё горланят: «Закаляйся, как сталь!»

Возвращались всегда поздно, уже по-темному. Так упластаешься, что пожрешь, не видя даже, что жрешь, и сразу засыпаешь, как убитый. А молодые еще костер разведут, на гитаре бренчат и песенки, как оглашенные, орут. Да всё не наши песни, а свои городские, те, что по радио передают, про комсомольцев-добровольцев да романтиков. Листочки там какие-то рисовали со стишками и на доске показателей вывешивали. То бригадира продернут, что вот самогонку пьет, то районное начальство, что вовремя горючку и запчасти не подвезло, то какого-нибудь бракодела изобразят. Ну, а через недельки две ребятки уже перестали по утрам в трусах выскакивать и обливаться. Бригадир стал меня посылать, чтобы я их будил. Так порой приходилось даже за ноги из палатки вытаскивать. На ноги его поставишь, а он спит, ажно посапывает. И ночные костры с гитарой прекратились. Бригадир порой начнет порой спрашивать их: «Что ж вы, ребята, стишки свои больше не вывешиваете? Посмеялись бы хоть!» А они: «Да вот… да потом… да обязательно!» Но больше уже не было никаких стенгазет. На сеялках засыпали. Мне-то страшно за них. А если упадет да под колеса? А как-то одна девчушка подходит ко мне. Владиленой ее звали. «А почему, — спрашивает она меня, — у нас нет выходной? Ведь это же нарушение трудового законодательства!» Мне смешно стало. «Э-э-э! девонька! В деревне испокон веков не были ни воскресений, ни выходных, ни отпусков, ни больничных. У нас, пока сам в эту землю ни ляжешь, всё должен ее ковырять». Смеюсь, а самому горько. Где уж им, городским, осилить такое! Только пуп надорвут и навсегда возненавидят эту деревню.

Вася там был, белобрысенький такой. Помощником у меня. Из института сам ушел. Ты представь только! Ушел из института, от папы с мамой уехал, чтобы этот целяк поднимать. Вот дурни-то какие были! Ну, вот…Утром поднимаемся, за стол пожрать. Смотрю: моего Васи нет. Я за ним в палатку.

— Ты чего, Василек! Давай быстрей! Каша твоя стынет. И в поле уже скоро ехать.

— Да я не хочу, — говорит, — дядя Ваня. Я лучше пять минуток еще полежу.

«Да ладно, — думаю, — пускай парнишка полежит! У меня с собой туесок, там в поле и перехватим». Ну, туда-сюда. Уже и ехать надо. Машина сигналит. А моего Васи всё нет. Я опять за ним в палатку.

— Васька! Ты что же творишь, паразит? А ну-ка вставай живо, а не то за ноги вытащу!

Он молча поднимается. Гляжу я на него. Э-э-э! парень! Чего-то тут нве того! Под глазами черные круги, а движения такие, как у пьяного. Рукой в рукав попасть не может. Потрогал я ему лоб. Жар, как от печки.

— Ну-ка, парень, ложись живо! Чего же ты не сказал, что болеешь?

А он, вроде и не слышит. Продолжает одеваться.

— Я же тебе сказал: ложись! У тебя температура под сорок градусов.

— Не надо, — говорит, — дядя Ваня! Я не лягу!

— Как так не лягу? Я тебе сейчас так не лягу!

— Да запросто! Про Павку Корчагина знаете?

— Да что-то не слышал про такого.

— Я вам, дядя Ваня, обязательно дам прочитать про него книгу.

Я к бригадиру. Так и так. Нерабочий парнишка.

— Но чем же я тебе помогу, Иван Васильевич? Нет у меня ни одного свободного человечка. Сам же прекрасно знаешь!

— Знаю, — говорю. — Только Васю всё равно надо везти в больницу.

— Да ты чего, Иван Васильевич? Какая больница? Что же я единственную машину в райцентр пошлю, посевную сорву. Ведь нам же завал без машины. А меня за срыв посевной, знаешь, как закатают, на полную катушку! Да чего я тебе говорю!

Оглянулся: а Васенька мой рядом стоит.

— Поехали, Иван Васильевич! Машина ждет.

Вот мы и поехали. А у меня сердце не на месте. За трактором сижу, да всё назад поглядываю: как там мой Васенька. А то остановлюсь, подойду к нему:

— Как дела, Василий?

— Нормалек, дядя Ваня!

— Чайку вот хлебни! На травках он, лекарственных.

— Вы бы из-за меня, дядя Ваня, не останавливались! А то мы с вами никакой нормы не выполним. На ужин себе даже не заработаем.

А к обеду разошелся я. Уже и назад не оглядываюсь. Жму во все железки. Ну, а когда обед привезли, стал кричать его. Не идет. Уснул, думаю. Подхожу к сеялке. А он сидит вот так вот на сеялке, глаза прикрыты. А так как живой.

Приезжал потом следователь. Нас в райцентр вызывали. Ничьей вины не нашли. Видишь, и вины нет, и парнишка умер. А ему еще бы жить да жить. У него, оказывается, с сердечком не лады были. Да кто про это знал?

Ну, а книжку эту потом я про Корчагина прочитал. Хорошая книжка! Жизненная! Говорят, сам писатель про себя писал, только фамилию другую взял.

А как Васю похоронили, завыли мои девки в голос. «Всё! Не можем больше! Домой хотим! В город! К маме! Мы тут все умрем!» Даже из райцентра первый секретарь комсомола приезжал. И упрашивал, и стыдил, и грозил и наобещал им там с три короба. Но две девчонки всё же сразу уехали. И билеты эти комсомольские ему в рожу бросили. «Не желаем из-за этих бумажек жизнь здесь свою гробить!» Сильно я тогда напугался за них. Как бы им за это дело чего не было. При Сталине бы сразу на Колыму упекли.

Вот тебе и вся целина! Через полтора года от комсомольцев-добровольцев у нас никого не осталось. Одна только память. Ну, и пришлось дальше нам, деревенским, поднимать целину. Но нам-то что? Мы к этому делу привычные. Считай, что всю жизнь одну сплошную целину поднимаем. Будь она неладна!

4. Сестра таланта

Власть тьмы

ПРИТЧИ

МУЖИК И ДЬЯВОЛ

Пришел к одному мужику дьявол и говорит:

— Тоскливо ты, мужик, живешь! Всё у тебя работа да работа! Ничего ты, кроме работы, не видишь! Радости-то никакой у тебя не бывает. Что же это за жизнь за такая! Всё недоедаешь да недосыпаешь. А кому это надо? Песен веселых не поешь, вина сладкого не пьешь, плясок не пляшешь, с девицами красными не милуешься, в игры молодецкие не играешь. А смерть-то придет и вспомнить тебе будет нечего. Да разве же это жизнь? Каторга одна. Вроде как сам себя в тюрьму засадил.

Досадно стало от тех слов мужику. Задумался он. И правду ведь черт говорит: встает с рассветом, ложится с закатом, и весь день в труду и поту. Ничего себе не позволит.

— Ну, а не покажешь ли ты мне эту веселую жизнь? — просит мужик у дьявола. — Может, и не понравится она мне.

Ну, а тот и рад стараться. Тотчас же сбегал в лавку, принес бутыль вина и закусок разных. А еще привел к мужику двух собутыльников, чтобы тому одному было нескучно пить. Потому и подобрал веселых и разбитных.

Пьют они вино, орут срамные песни, в пляс пустились, а потом пошли к непотребным девкам, у которых и продолжили гулянку. До той поры, пока мужик был пьян, было ему весело и кричал он то и дело:

— Так вот она какая жизнь! Вот как жить надо! И каким же я дураком был! Сколько жизни потерял для развеселой жизни!

Но вот утром, когда стал хмель выветриваться, почувствовал себя мужик дурно. До того же ему плохо стало. Всё в нем болело, но более всего его совесть мучила. Как только вспомнит про вчерашнее, готов он хоть сквозь землю провалиться. Волком готов завыть. Ох, до чего же ему тошнехонько!

— Ой! Какой же я свинья был! До того напиться! Как мне теперь людям в глаза смотреть? Ведь все же презирают меня. Чтобы я еще в рот хоть каплю этого проклятого зелья взял, пусть тогда меня на месте громом разобьет!

Да только дьявол тут как тут.

— Худо тебе, мужик! Лица на тебе нет! Краше в гроб кладут. Как же ты мучаешься! Ты посмотри, какой ты бледный! Так недолго и душу отдать! Помогать тебе надо. Вот я тебе и лекарства принес. Все как рукой снимет! Выпей, касатик!

И достает дьявол бутылочку. Мужик стал ругаться и гнать дьявола от себя.

— Иди с глаз моих долой!

Парочка же собутыльников тут как тут и давай тоже мужика уговаривать. Выпей да выпей!

— Коли люди так убеждают, наверное, оно так и есть! — сказал мужик и смахнул стаканчик.

И правда, несколько полегчало ему. А за первым стаканчиком и второй, и третий. А потом и со счета сбился. Опять захмелел. И снова они давай песни орать, пляски плясать и прохожих задирать. Непотребные же девки тут как тут, ни в чем от них не отстают.

Вот так и покатилось у мужика. Каждый день пьет горькую беспробудно, не зная просыпу. Тут не то что работать, мыться перестал. Зарос, как обезьяна. Страшно смотреть! Нормальные люди все от него отвернулись и знаться с ним не хотят. Всё, что можно, пропил мужик до нитки. И вот проснулся однажды на голом полу. Ничего не осталось в избе, что можно было бы продать на опохмелку. Даже мыши не бегают. Ждал, что друзья собутыльники придут. Но и они не появились. Встал мужик и пошел в долг просить, но никто ему не дает, потому что знают, что отдавать ему нечем. А внутренности печет нестерпимо. «Если не выпью сейчас, непременно сдохну!» — думает мужик. Но только он так подумал, как дьявол тут как тут перед ним, стоит ухмыляется. А в руке у него бутылка и показывает он ее мужику. Мужик обрадовался и хотел бутылку схватить. Да дьявол тут же спрятал ее за спиной. Хохотнул и говорит ему:

— Нет, дружок! Сначала договорец подпишем, а потом пей, сколь угодно. Добра у тебя этого будет немеренно.

— И что же за договорец? — спрашивает мужик. — Сработать чего-нибудь?

— Не нужна мне твоя работа. Ты мне душу свою продай! — говорит дьявол.

Тогда мужику стало всё понятно. Горько стало ему. Поднялся он и впервые увидал у дьявола рожки и хвост. Схватил мужик дьявола зашиворот и вытолкал его за двери со словами:

— Чтобы больше твоей здесь не было!

И с той поры начал мужик работать, как и прежде. И люди его снова уважать стали. Иной раз пьют мужики вино и зовут его. Протягивают ему стакан:

— Пей! Чего ты нас сторонишься?

Возьмет мужик стакан. «Да чего мне будет с одного стакана?» — подумает он. И поднесет его к губам. Но только глянет, а на дне стакана дьявольская рожа кривится, всякие ему гримасы устраивает. И всё нашептывает: «Пей! Пей, мужик!» Поставит мужик стакан и поднимется. Посмотрит кругом: небо над ним синее, леса и луга зеленые, речка шумит под берегом, девушки хоровод водят. Ему и без водки хорошо. Разве пьяными глазами мир Божий увидишь?

ПАХАРЬ И ФИЛОСОФ

Пахал мужик поле. Дошел он до края. Видит под кустиком в траве лежит какой-то человек. Вначале мужик напугался. Подумал, что мертвый. Приблизился осторожно, смотрит: живой, глаза открыты, руки под голову положил.

— Ты кто такой? — спрашивает мужик.

Незнакомец отвечает:

— Человек.

— Вижу, что не медведь. А чем ты, человек, занимаешься?

— Я философ.

Удивился мужик:

— Это что еще за фрукт такой? Что же ты делаешь?

— Я думаю.

— Вот это! — еще больше удивляется мужик. — О чем же ты думаешь?

— О том, как устроена Вселенная, в чем смысл жизни, что есть человек, Бог, истина, добро, красота. А потом свои мысли записываю, издаю книги, и люди читают мои книги.

Рассмеялся мужик:

— Ну, и работка! Да разве же это работа? Работаешь — это когда пашешь, сеешь, убираешь хлеб, пасешь скот, строишь, ловишь рыбу, охотишься. Лежать же под кустиком в тенечке и думать о том, о сем — это, братец, чистое тунеядство. Так-то полеживать любой дурак сможет. Тут никакого ума не надо. Тунеядец ты, вот кто! Паразит! Мирской захребетник. Только даром чужой хлеб ешь.

Стыдно стало философу. Поднялся он и сказал:

— Ты, наверное, прав! Давай я тоже буду пахать, как и ты?

— Вот-вот! — согласился мужик. — Иди-ка лучше попаши. А я, как ты, лягу под кустик и буду…

— Философствовать, — подсказал мудрец.

— Вот-вот! Этого самого!

И лег мужик под кустик философствовать.

— Ну и занятие! — похохатывает мужик. — Лежи себе под кустиком и подумы…

И в тот же момент заснул. Спал он долго и сладко. А когда проснулся, то решил, что теперь будет размышлять. Только ни одна мысль не приходит ему в голову.

— Ну, мир! И что мир? Что же интересно о нем наразмышлять можно? Мир — он и есть мир. А Бог? А что Бог? Бог — он и есть Бог. А человек? Две руки, две ноги, голова. Ест, спит, работает. Что тут еще надумать можно? Или вот добро… Дождь посел весной на посевы — это и есть добро. Урожай хороший уродился — тоже добро. Или наработался, а потом в баньке попарился и поел вкусно и сытно. Во! какое это добро! Всему добру добро! О чем тут еще можно думать? Голову сломаешь, ничего больше не надумаешь. А этот… как там его? Еще и книжки пишет. Да где же он набирает столько умных мыслей? Тут и на две строчки не наберешь!

Тужился-тужился мужик. Вертелся с боку на бок. Затылок ажно до крови расчесал. Голова чуть не раскалывается, а ни одной самой маленькой мыслишки как не было, так и нет. Заругался мужик, вскочил на ноги, плюнул в сердцах:

— Да что же это такое? Хоть голову сломай, а ничего из нее не выходит… Пойду-ка я лучше посмотрю, как там философ пашет.

Подошел и видит, что философ еле плетется за плугом, спотыкается, ноги у него заплетаются и падает он то и дело. Пот с него ручьем бежит. Язык на бок свесил. И непонятно, в чем у него еще душа держится. А борозда! Лучше бы ее глаза не видели. Виляет туда-сюда, здесь ковырнул, а там даже царапины не оставил. Придется всё по-новой перепахивать. А тут, кроме сорняка, ничего не вырастет.

— Иди-ка ты, братец, лучше под свой кустик! — говорит он философу. — А я уж лучше сам попашу.

Взялся мужик за плуг. Пашет — любо-дорого! Борозда ровная, как по линейке отведенная. Ни одного огреха. Глубокая! Красота просто! Радуется мужик. Доволен чрезвычайно своей работой. А плуг-то так и играет в его руках. Работается же ему в охотку. Не заметил, как солнышко закатываться стало. А ему кажется, что еще и не начинал работать, как следует. Он бы еще и пахал, и пахал. Да темнеет уже. Наварил мужик каши. Такой запах от нее идет.

Пригласил он философа. Уселись они у костра и едят. Философ рассказывает, как появилась Вселенная, как зародилась жизнь и что есть добро и красота. Мужик порой ложка поднимет и до рта не донесет: такая бездна премудрости открылась перед ним! Как будто заново на свет родился!

Когда с рассветом они поднялись, хотел философ снова взяться за плуг, но мужик отстранил его и говорит:

— Нет уж, братец! Давай делать то, что мы умеем и что нам каждому в радость. Тогда, глядишь, и я буду поумнее, и у тебя на столе достаток будет.

Так они и порешили.

ЛЮДИ И ЗВЕЗДЫ

Спросили у людей: для чего звезды.

— Как для чего? Для того, чтобы нам людям ночью было светлее.

— Для того, чтобы в открытом море капитан корабля ночью мог определить правильный курс.

— Звезды! Они так прекрасны! Они созданы для того, чтобы поэты писали о них стихи.

— Влюбленные под звездным небом признаются в любви.

— Философы, глядя на звезды, размышляют о вечности и мироздании.

— Ученые, изучая звезды, узнают секреты устройства Вселенной.

— Астрологи по звездам определяют судьбу человека, ход событий.

— А я свою любимую называю Звездочкой!

— Посмотрите: на флагах многих государств изображены звезды. Да и не только на флагах. Это, наверно, самый распространенный символ с глубокой древности.

Спросили у звезд: «Для чего люди?» Долго длилось молчание, а потом раздался недоуменный вопрос:

— Люди? А кто это такие?

ДОБРО И ЗЛО

Бал закончился только к утру. Но перед тем, как разойтись по домам, должны были решить: кто на балу стал победителем, кто выглядел привлекательней — Добро или Зло. Все признали победителем бала Зло, и только один человек отдал свой голос за Добро. Уже после голосования подходили к добру разные умные люди и говорили:

— Конечно же, ты очень искреннее, естественное. В тебе только добродетели. Ты источаешь только свет. Но это так пресно! Это никого не интересует. Людям хочется чего-нибудь остренького, этакого, пикантного. Ты же видело, как Зло изменило свою внешность. А какую оно себе сделало прическу! А какие шокирующие на нем были наряды! От лучших стилистов мира. Толпа ревела от восторга при каждом его выходе. А как оно себя держало! Какой артистизм! Зачастую на грани фола, вызывающе. Как это щекотало нервы публики! Да оно многих вводило в краску, неискушенные стыдливо отводили взгляды! Оно вызывало первобытные инстинкты, о существовании которых в себе люди ранее и не подозревали. Зло было непредсказуемо. Каждый раз оно демонстрировало что-то новое, яркое и впечатляющее. Оно ни разу не обмануло ожиданий толпы. Прости, Добро, что так получилось! И позволь тебе дать совет. Ради твоей же пользы! Ну, не будь ты таким простодушным, таким естественным! Учись у Зла! У врага всегда многому можно поучиться, чтобы потом победить его. Учись у него одеваться, его повадкам, манере поведения, его неординарности. И тогда — клянемся! — на следующий год мы выберем тебя победителем бала.

На следующий год перед балом доброхоты принесли Добру экстравагантные наряды. Лучшие модельеры трудились над ними. Глянуло Добро на эти наряды и густо покраснело:

— Как же я в таком могу показаться перед людьми! Это же всем должно быть стыдно. Уберите! Ни за что в жизни я не надену такого!

В салоне красоты над Добром работали самые лучшие специалисты. Никогда еще они не старались, как в этот раз. Поглядело Добро на себя в зеркало и ужаснулось:

— Но это же не я! Что вы сделали со мной? Нет! я хочу быть собой и только собой!

И смыло с себя всю краску, лаки и прочую косметику. И вернуло себе прежнюю прическу.

Приходят другие специалисты и давай учить Добро, как ходить, как говорить, разным жестам, ужимкам, ухмылкам. Добро даже и не стало пытаться учиться и сразу с гневом отказалось:

— Как это противно! Как это невыносимо! Неестественно! Жеманно! Да и глупо, в конце концов!

Когда закончился бал, естественно, все снова проголосовали за Зло. И наградили его короной. И опять один только человек отдал свой голос за Добро.

И на третий год та же самая история. А Зло вовсю злорадничает над своим противником. Добро же совершенно равнодушно отнеслось к этому, ему было лишь очень интересно, что же это за тот единственный человек, который уже третий раз подряд голосует за него, за Добро. Захотело оно взглянуть на этого человека. Отыскало его и увидело перед собой пожилого человека с грубоватыми чертами лица, далеко не красавца. К тому же держался он ото всех в стороне. И когда все веселились, он только один был грустен.

— Скажи-ка мне, человек, — спросило его Добро, — почему ты третий год подряд голосуешь за меня? Единственный из всех. Может быть, ты это делаешь на зло другим? Или ты очень хороший, очень добрый, нравственный и порядочный человек?

Улыбнулся мужчина. Но и улыбка не сделала его лицо более красивым и приятным.

— Нет, Добро! Ты ошибаешься! — ответил он. — Может быть, я даже самый плохой человек из этой публики. По крайней мере, так думают многие. За свою жизнь мне довелось увидеть много зла. И другие люди сделали мне немало зла. И много злых людей попадалось на моем пути. Да и я столько раз доставлял людям зло. Поэтому я, наверно, лучше всех могу распознать Зло в самых разных его обличьях, какие бы наряды оно ни надевало, как бы ни перекрашивалось и ни старалось произвести приятное впечатление. Я лучше всех знаю, что за его привлекательностью и шармом столько несчастий и бед, что лучшего обманщика нет.

Сказав так, мужчина хотел идти прочь, но Добро схватило его за руки и притянуло их к себе.

— Спасибо! Вот сейчас после твоих слов, я себя почувствовало настоящим победителем. Ты дал мне надежду.

И Добро, наклонившись, поцеловало у мужчины руку, с темной морщинистой кожей и старой грязно-синего цвета татуировкой.

СПОР

Заговорили как-то в одной компании, что такое любовь. Много разных красивых слов наговорили. А один мужчина сказал:

— Никакой любви не существует. Это просто выдумка писателей и режиссеров, которым иначе не было бы о чем писать и снимать фильмы. И они еще на этом хорошо зарабатывают. Миллионы же дураков верят в это. Есть лишь инстинкт продолжения рода и удовольствие. И всё! Остальное выдумки! Как говорится, от лукавого.

Хоть мужчина говорил азартно и темпераментно жестикулировал, глаза у него оставались грустными, как будто он о чем-то жалел.

— Его недавно бросила жена. Она ушла к другому, — кто-то шепнул своему соседу.

И сосед понимающе кивнул.

— А я вот не соглашусь с вами, — проговорил второй. Это был молодой человек. — Любовь, знаете ли, есть. И я нисколько не сомневаюсь в этом. И никто меня не сможет переубедить. Однако она совсем не такая, как это представляется многим. Она такая, что лучше было бы, если бы ее не было.

На молодого человека посмотрели с нескрываемым интересом.

— Очень интересно! — раздались голоса. — Какая же она? Разъясните нам!

— Я лучше расскажу вам свою историю, — сказал юноша. — Еще месяц назад я был, наверно, самым влюбленным человеком в мире. По крайней мере, мне тогда это так казалось. Я носил свою невесту на руках. За несколько минут мог донести ее до самого верхнего этажа. А какие я ей слова говорил! Это Петрарка и Шекспир вместе взятые. Я не мог расстаться с ней ни на минуту. Я чувствовал себя глубоко несчастным человеком, если на самое короткое время мне приходилось расставаться с ней. В моих глазах она была воплощением всех достоинств, ангелом во плоти, идеалом, божеством, на которое я молился и с которого не сводил восхищенных глаз. Если бы она мне тогда сказала, даже бы намекнула: «Бросься под поезд!», я ни минуты бы не раздумывал, и последние мгновения перед смертью чувствовал себя самым счастливым человеком, потому что я исполняю ее желание. Я мечтал о подвиге ради нее!

— Вот это любовь! — вздохнули женщины.

Мужчина улыбнулся, но улыбка его была некрасивой.

— Ну да! Конечно! Прошел всего лишь месяц после нашей свадьбы, и на всем белом свете вы бы не отыскали людей, так люто ненавидевших друг друга, как мы. Это была какая-то звериная ненависть! Хорошо, что мы успели во время развестись и разъехаться, иначе бы убили друг друга. До сих пор я не могу вспомнить об этом без содрогания. Менее месяца понадобилось для того, чтобы на месте достоинств своей бывшей возлюбленной я увидел недостатки, вместо прежнего идеала я видел глубоко порочную натуру, я не находил в ней ни одного привлекательного качества. Уже через три недели совместного проживания всё в ней вызывало во мне раздражение, неприязнь, а затем и открытую ненависть. Если она прикасалась ко мне, то меня всего передергивало, как от прикосновения ядовитой змеи или тарантула. Для меня не существовало во всем мире человека, которого бы я так ненавидел и так презирал всеми фибрами своей души. Так вот о том, была ли любовь? И нисколько не сомневаюсь, что была. Да была эта безумная, болезненная, патологическая страсть, когда человек теряет голову, когда он не отдает отчета в своих поступках и чувствах. Это своего рода сумасшествие. Но стоит человеку выздороветь (а время — самый лучший лекарь), и он видит всё таким, каким оно есть в действительности. Темная повязка упала с его глаз.

— Вот-вот! Именно так! — согласились многие.

— А вы согласны? — спросила дама у своего соседа, который за все время не проронил ни единого слова. Это был седой и, по всему, много переживший мужчина.

— Согласен, — ответил он.

Дама не ожидала такого ответа.

— Я согласен с тем, что любовь есть. А со всем остальным не согласен, — громко заговорил мужчина. Во всем том, что было сказано о любви, любовь представляется, как удовольствие, как секс. Какое противное слово! Секс — кекс — брекс. А еще у нас прижилось западное выражение «заниматься любовью». Вы только вслушайтесь в эти слова! В большей степени опорочить любовь, чем этими словами, нельзя. Всё сведено к постели. Но любовь — это труд, ежедневный, ежечасный. Труд — потому что трудный, требующий всех наших сил. Нужно постоянно ломать себя, заставлять и зачастую заставлять делать то, что не хочется. Это порой очень трудно. Любовь — это вовсе не отдых, не расслабление, не развлечение, не что-то так между прочим. Было бы проще, если бы это был только труд внешний. Но это в первую очередь труд души.

Все молчали. Слишком необычным показалось им сказанное. Слова мужчины поразили многих и заставили задуматься. Первой не выдержала его соседка и спросила:

— Я уверена, что вы очень счастливы в семейной жизни. И со своей супругой вы прожили лет тридцать, не меньше. Я же не ошиблась?

Мужчина улыбнулся. У него была красивая улыбка.

— Вы ошибаетесь, милая дама! Я холостяк! И никогда не был женат.

ИГРА

Однажды пришел к карточному шулеру важный государственный сановник. Конечно, шулер напугался, он решил, что его пришли арестовать. Мозг его лихорадочно заработал: куда бы и как убежать. Да понял, что бежать уже поздно. Но к его удивлению сановник сказал:

— Мне стало известно, что ты хорошо играешь в карты. И выигрываешь очень много денег.

— Это всё преувеличения! Преувеличения! — забормотал шулер, весь покрывшись потом. — Где уж там хорошо! Так себе!

— Ну, хватит прибедняться! Давай сыграем! — приказал сановник.

«Вон оно даже как! — подумал шулер. — А что же… игру и риск любят многие. И сановникам не чужды человеческие чувства».

— Во что будем играть? — спрашивает шулер и перечислил с десяток игр.

— Будем играть в очко.

— Хорошо! На интерес? — спрашивает шулер.

— Какой еще может быть к чертям собачьим интерес? На деньги играем.

Поставили они вначале небольшие ставочки. Шулер несколько раз поддался и проиграл, чтобы заманить партнера и развеять в нем всякую подозрительность насчет того, что он не сможет выиграть. Когда же увидел, что на кону денег много, решил, что пора срывать банк. Выкладывает шулер свои карты, двадцать одно, очко. «Вот сейчас, — подумал он, — сановник расстроится, побледнеет, вопить начнет. Да ничего! Переживет!» Однако ничего подобного. У того на лице ни единый мускул не вздрогнул. Словно ничего и не произошло.

— У меня же очко! — говорит шулер. — Вот видите, двадцать одно. Значит, банк весь мой.

— Да что же с того? — равнодушно отвечает сановник. — Что с того, что у тебя двадцать одно?

— Да как же, что с того? Я весь банк забираю себе. Таковы правила игры.

— Да с какой же это стати ты решил, что забираешь его себе? — спрашивает сановник. А сам ухмыляется.

— Как с какой это какой? — закричал шулер. — У меня же очко! Вот смотрите карты!

— Да почему же ты решил, что очко это двадцать одно? — спрашивает сановник.

— Но как же почему? Испокон веков так было. Не я же придумал!

— Всё верно! — соглашается сановник. — Так было до сих пор. До сегодняшнего дня. А с сегодняшнего дня всё не так, к твоему сведению.

— Да как же это может быть не так? — удивляется шулер.

— А запросто. Не так — и всё. Или ты мне не веришь? — спокойно спрашивает сановник. — А я только что подписал указ, что очко это не двадцать одно, а двадцать три. Покажите-ка ему мой указ!

Тут же шулеру сунули под нос указ.

— Так ты говоришь, что у тебя двадцать одно, — говорит после этого сановник. — Вижу, что не обманываешь. А давай-ка посмотрим, сколько там у меня! Интересно, чего там мне выпало!

Само собой, у него оказалось ровно двадцать три очка. Заграбастал себе сановник весь банк в широкий-преширокий карман, которые шьются для сановников по спецзаказу. Довольный, потирает он руки и весело спрашивает:

— А что? Еще партийку сгоняем?

«Вот это шулер так шулер! Куда мне до него! Всем шулерам шулер!» — подумал с восхищением рядовой шулер. Нахлобучил он шапку и бегом прочь. И больше с той поры никогда не играет с государством в азартные игры. И другим не советует.

БОГ И САМОЗВАНЕЦ

Собралась огромная толпа. Столько народу, что яблоку упасть негде. Перед толпой на возвышении стояли двое. У одного было спокойное лицо, у другого пугливо бегали глазки. Каждый из них утверждал, что он истинный Бог, а другой самозванец и обманщик. Кому же из них поверить?

— А вот кто из вас сотворит чудо, тот и Бог! — закричала толпа. А как же им еще иначе узнать истину?

Тогда выступил вперед истинный Бог и протянул цветок. Цветок был маленький, но очень красивый.

— Взгляните на этот цветок! Какие у него нежные бархатистые лепесточки. Сквозь них просвечивает солнечный цвет. А вот в середине эти тычинки, как малюсеньки-малюсенькие солдатики. Каждая из них таит в себе новую жизнь. И чем дольше вы смотрите на этот цветок, тем чище и возвышеннее становится ваша душа. Недаром же возлюбленные дарит своим любимым цветы. И ни один в мире самый искусный художник или мастер не создадут простого живого цветка. Они могут сделать только его мертвую примитивную копию. Это чудо создал я.

И Бог замолчал. Лица многих осветились улыбками. Бог тоже кротко улыбался и продолжал держать в протянутой руке цветок. Глаза людей очарованно глядели на это чудо.

Но тут вышел вперед самозванец. Он низко поклонился толпе, затем резко выпрямился, выдернул из кармана штанов позавчерашнюю газету и развернул ее. Потом он визгливо воскликнул:

— Опля!

И свернул из газеты кулек. Сделал он это весьма ловко. И опять:

— Опля!

Он показал толпе, что кулек совершенно пустой. Потом развернул его и снова свернул кулек. Свободной рукой он сделал несколько пасов над кульком.

— Опля!

Он вилял всем своим гибким телом под громкую музыку, которая грохотала из динамиков. Многие в толпе стали приплясывать.

— Опля! — опять громко выкрикнул он и стал вытягивать из кулька ленту.

Метр… три метра… пять метров… десять метров. Толпа ревела, бушевала, восторженно хлопали, смеялись и рыдали. Это было такое неописуемое возбуждение, настоящее буйство.

— Да, конечно же, он бог! Вот он бог!

Толпа показывала пальцами на того, кто продолжал вытягивать ленту из газетного кулька под грохот музыки.

— Веди нас, бог!

Он широко улыбнулся и кивнул. Он уже прекрасно знал, куда поведет их. И знал, что толпа пойдет за ним.

ССОРА

Взялся один мальчик объяснить другому урок по математике.

— Вот смотри сюда! Расстояние от А до Б точно такое же, как и от Б до А. понятно тебе?

— Нет! не очень! — отвечает его товарищ.

— Что же тут непонятного? Вот ты вспомни, мы пешком летом ходили из Калиновки в Нестеровку.

— Да помню я.

— А потом из Нестеровки пошли назад в Калиновку.

— Ну и что?

— Так вот! Расстояние, которое мы прошли из Калиновки в Нестеровку, точно такое же, как из Нестеровки до Калиновки.

— Нет! погоди! Как точно такое же? Из Калиновки до Нестеровки мы махом дошли, даже почти не устали. А до Калиновки сколько топали! И как все вымотались! А ты говоришь, равные расстояния!

— Но мы же назад шли усталые. И уже после обеда, солнце сильно припекало, мы вспотели, хотели пить.

— Ну, и что из того?

— Как это что из того! Мы же шли медленнее, и нам показалось, что мы прошли больше. А на самом деле прошли столько же.

— Ну, это тебе показалось. А я вот точно прошел больше.

— Постой! Ну, причем тут Калиновка, Нестеровка? Это я для примеру. Мы же говорим о математике.

— Вот именно о математике. Зачем же ты тогда говоришь об усталости, о том, что солнце жарко пекло. Причем тут математика?

— Да погоди ты! Ты меня совсем запутал. Давай я тебе лучше нарисую! Вот пункт А, а вот пункт Б, а это расстояние между ними.

— Понятно.

— Видишь, что расстояние от А до Б равно расстоянию от Б до А. Вот возьми линейку и измерь, если не веришь. Измерил? Так одинаковое или нет?

— Одинаковое.

— Ну, вот и хорошо!

— Нет! ты всё-таки вспомни, как мы летом ходили в Нестеровку.

— Так! С меня хватит! Ты в математике вообще ничего не соображаешь! Ни-че-го!

— Да ты послушай! Ведь наука изучает жизнь. Так же? Ты согласен?

— Согласен.

— Но ведь, если в жизни не так, как в науке, значит, эта наука неправильная. Ведь так же?

— Всё! С меня достаточно! Я больше с тобой не буду заниматься. И вообще, ты мне не друг. Я ухожу!

Товарищ сгреб свой учебник и тетрадку и выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

— Какой нервный! — улыбнулся его товарищ.

ДРЕССИРОВЩИК И УЧИТЕЛЬ

Встретились как-то два друга. Они уже давно не виделись. Один из них был дрессировщиком, другой учителем.

— Плохо ты воспитываешь детей, — говорит дрессировщик. — По своим чадам могу сказать.

— Может быть, — пожал учитель плечами. — Я не Макаренко и не Песталлоци, к сожалению.

— Ну, причем тут Макаренко и Песталлоци! — перебил его товарищ. — Хотя и от них я тоже не в восторге. Я вот тебе что скажу: самый плохой дрессировщик лучше самого хорошего педагога. Поверь моему богатому опыту!

— Как же так?

— А очень просто, дружок! Всю премудрость педагогики можно свести к одному принципу, который известен любому дрессировщику испокон веку. Принцип же этот: «кнут и пряник». Сделаешь то, чего я от тебя хочу, получишь пряник, кусочек сахара. А вот если не сделаешь, получай кнута. А всё остальное в вашей педагогике от лукавого.

Стали они спорить. Но как это зачастую бывает, чем больше спорили, тем меньше понимали друг друга.

— Довольно! Хватит спорить! — сказал дрессировщик. — Жизнь докажет, кто из нас прав. Вот тогда и посмотрим! Значит, давай сделаем так! Ты возьмешь моих зверушек и будешь их по-своему воспитывать, как ты воспитываешь детей. Зверушек, конечно, жалко. Но ладно! А я возьму твоих ребятишек. И посмотрим, что у нас получится. Согласен?

На том и порешили. Прошло время, и решили они посмотреть, что у них получилось. Что дрессировщик ни скажет детям, то они беспрекословно и делают, как автоматы. И каждый раз получают что-нибудь сладкое. Потом пошли к учителю. А у него зверушки шалят, играют, жалуются и ластятся к учителю. Шикнул на них дрессировщик, а они на него ноль внимания, как на пустое место.

— Говорил же, что испортишь зверей. Ну, да ладно! Будем исправлять! — сказал дрессировщик и забрал зверушек с собой, а детей оставил у учителя.

И как только дрессировщик ушел, все дети бросились к учителю и облепили его со всех сторон. Обнимают они его, целуют, плачут: «Не отдавай нас больше этому дяде! Мы не хотим к нему!» А один мальчик отошел в это время к окну и кричит, зовет к себе остальных:

— Смотрите! Смотрите! Да идите же сюда! Видите, все зверушки к нам бегут! А дрессировщик гонится за ними, ругается, а догнать не может. И бичом от злости щелкает.

Да где уж тут человеку, даже если он и дрессировщик, догнать зверей?

ДУША

Гражданин Н пришел к дьяволу продать душу. Очередища. Конца краю не видно. Спрашивает:

— Почем берут?

— По-разному. Один мужик, говорят, за сто долларов продал.

— Ничего себе! Это на сто долларов сколько хороших вещей можно напокупать!

Выстоял весь день до вечера. И полный облом!

— Вашу, — говорят, — душу не берем!

— Как не берем?

— А так… Ваша душа и гроша ломанного не стоит!

— Да как же так, — горячится гражданин Н. — Ну, хоть за два доллара купите!

— Нет и все!

А сзади:

— Отходи! Не задерживай очереди! Ишь какой!

— Ну, хоть даром, — умоляет мужчина, — возьмите!

— Нет! Ваша душа нам и даром не нужна!

Стоит гражданин Н в сторонке, почесывает затылок и ругается.

— Ну, что же мне с тобой делать? Бесценная ты моя!

КОНЕЦ СВЕТА

Внезапно потух свет.

— Что это такое? — спросил кто-то.

— Конец света, — ответили ему.

— Как же так! А телевизор? Компьютер? Холодильник, в конце концов?

— Все! Теперь ничего этого не будет!

— А я, как дурак, за свет за неделю вперед заплатил. Теперь тю-тю денежки!

— Мужчина! Не распускайте, пожалуйста, руки!

— А чо? Теперь все можно! Теперь конец света!

— Так вот он какой конец света!

— А ты думал какой?

— Да я ничо не думал! А он вот какой!

— Граждане! У меня кошелек свистнули!

— Господи! Ну, кому сейчас мог понадобиться кошелек?

— А это, знаете, привычка… Если всю жизнь воровал, то и на том свете… Хотя на каком свете, если света совсем нет.

— Интересно, а кормить нас будут?

— Да кому мы нужны! Если нет света, то и нас вроде нету.

— Погоди! Погоди! Как это нету? Если вот я стою, говорю сейчас…

Но тут отключили и звук. И наступил не только полный мрак, но и полная тишина. Вот и договорились! Это был уже самый настоящий конец света!

СВОБОДА

— Я очень богат, — сказал один человек. — Но зачем мне все эти деньги, эти вещи, если я скоро умру?

— Как зачем? — возразили ему. — Эти деньги и эти вещи достанутся вашим детям.

— Хорошо! — согласился он. — Но ведь и дети мои когда-то умрут.

— Тогда эти деньги и эти вещи перейдут к вашим внукам.

— А когда внуки умрут?

— К правнукам.

— Так что же это такое! — удивился богач. — Я смертен. Мои дети и внуки, и не родившиеся еще правнуки когда-то умрут, и только вещи и деньги будут жить вечно.

— А что тут такого? — ответили ему.

— Как что такого? Разве вы не понимаете? Это же выходит, что я и мои дети, и внуки, и не родившиеся еще правнуки, и вы все, и все мы — всего лишь навсего рабы денег и вещей. Они наши господа, вечные и бессмертные!

И богач расхохотался.

— Надо же! Как я этого раньше не мог понять? Я всю жизнь копил деньги. Считал себя господином. И все меня называли господином. А оказывается, я всего-навсего лишь жалкий раб.

И он выбросил все свои вещи и все свои деньги в морскую пучину. Теперь над ним не было господина, не было повелителя. И знаете, он был свободным человеком. Ну, и что из того, что в сумасшедшем доме!

СИЛА И УМ

Силен был Кузьма невероятно: подковы разгибал, кочергу в узел завязывал, на себе носил по пять человек сразу.

Когда Кузьма приезжал в какой-нибудь город, то везде развешивали афиши. И на представлении было народу — ни пробиться! Девушки, глядя на красивое мускулистое тело Кузьмы, визжали от восторга и бегали за ним толпой. Юноши завидовали ему и хотели иметь такое же сильное тело. И только один человек не завидовал и не хотел быть таким же, как Кузьма. Более того, он презирал Кузьму и считал его никчемным человеком, потому что слишком хорошо знал его, знал, что он не читает книг, слушает пошлую музыку, смотрит глупые телесериалы, и вообще очень-очень глуп.

Это был хозяин Кузьмы Фома. Это он организовывал выступления Кузьмы, делал ему рекламу. Это он создал славу Кузьме. И почти все деньги от выступления Кузьмы шли ему в карман. Мало кто знал про Фому, он не был красив и умен, и слава его почти не интесовала. Он даже смеялся над ней. Вот так Кузьма утешался славой и известностью, а его хозяин богатством и властью. Стали завистники наговаривать Кузьме на хозяина. И однажды пришел Кузьма к хозяину и сказал, что он грабит его и он хочет выступать один.

— Конечно, — сказал Фома, — ты свободный человек. Но только запомни мои слова: можно быть очень сильным и слабым одновременно.

— А как же это так? — удивился Кузьма.

— А так, что сила не всегда означает ум.

— Ну, уж! — фыркнул Кузьма и ушел, громко хлопнув дверью.

Но не прошло и полгода, как Кузьма снова вернулся к хозяину.

Это был уже другой Кузьма. Он был худ, бледен, на нем была изорванная одежда.

— Что с тобой приключилось? — спросил его хозяин.

И Кузьма рассказал о своей вольной жизни. Как только он ушел от хозяина, у него появилось множество друзей и подруг. День и ночь они пировали и веселились. И вскоре уже от денег не осталось и копейки. Кузьме пришлось выступать еще чаще, чем прежде. Но чаще он выступал, тем всё меньше зарабатывал. Он совершенно не умел договариваться, и каждый норовил его обмануть. И популярность Кузьмы стала падать катастрофически. Старые его номера всем присытились, а новые он придумать просто не мог. Потому что всегда это за него делал хозяин. Чем меньше у Кузьмы становилось денег, тем меньше окружало его поклонников. И когда он отдал трактирщику последний рубль, от него ушел последний собутыльник. И вот теперь он нищий, бездомный и безработный.

— Единственное твое достоинство, — сказал хозяин, выслушав его рассказ, — это сила и красота. А теперь у тебя нет ни того, ни другого. Теперь ты ничто!

— Так что же мне делать? Подыхать под забором с голоду? — спросил Кузьма.

— Ладно! Ладно! — успокоил его хозяин. — Живи со мной! Я подыщу тебе какую-нибудь работу.

И стал Кузьма жить у хозяина. Подметать двор, убирать в доме, носить тяжелые вещи, ремонтировать, если что сломается. И хотя у него теперь не было поклонников и поклонниц, он вполне был доволен своей жизнью.

ЗАБЛУДШИЕ

Заблудились два человека в лесу.

— Нужно искать дорогу! — говорит один другому.

— Да как же ты её найдешь в таких дебрях? — спрашивает его товарищ. — Тут уж как повезет!

И разбрелись они в разные стороны. Один бредет, как слепой, куда ноги несут. Порой в такой бурелом забредет, что пока выберется, весь до крови обдерется. А то в болото оступится. И пропитания себе никакого найти не может. В конец обессилел.

Товарищ же его вспомнил всё, что он знал о лесе, как находить правильное направление. Идет неспеша, всё замешает и наблюдает. Смотрит, с какой стороны мох на деревьях растет, как муравейники поставлены, где какая трава или кустарник. Всё запоминает, остановится, подумает, прежде чем дальше идти. И для себя всё больше и больше делает разных открытий. И пищу для себя без особого труда добывает. Так и вышел он на верную дорогу. Лес поредел, и вскоре показалось селение.

Не так ли и люди подобны этим путникам? Одни живут, как с завязанными глазами, бредут, сами не зная куда, спотыкаются, падают, набивают синяки и шишки, ноги — руки ломают. И даже не подумают о том, чтобы сорвать с глаз повязку и увидеть истинное положение вещей. И разве смогут они найти дорогу и выйти к спасительному крову?

Так и неверующий человек подобен этому безумцу, добровольно наложившему себе на глаза повязку. Дорогу же находит лишь тот, кто видит свет, а не бредет, не знамо куда в полной тьме.

ИСТОЧНИК ЗЛА

Доблестный рыцарь Иван Петрович Сидоров решил раз и навсегда покончить с мировым злом. Навести на земле добро и справедливость, и чтобы не было больше униженных и оскорбленных. Рассуждал он по-рыцарски прямолинейно: раз есть зло, значит, и есть его носитель. Дьявол, черт или сатана… Кто бы он ни был, Иван Петрович непременно отыщет его и отрубит ему мечом-кланецом голову. Решено — сделано! Перепоясался Иван Петрович мечом, в одну руку взял копьё, в другую — щит и во всем рыцарском снаряжении вскарабкался на сивку-бурку. Отправился он поражать зло. Долго странствовал наш славный идальго. Многих злодеев мечом — кладенцом в капусту покрошил, всякого криминалу покарал видимо-невидимо. А скольким хулиганам задал трепку и не сосчитать! Трудится он год за годом, не покладая меча и копья, а мирового зла никак меньше не становится.

Но годы своё брали, силушка богатырская уменьшалась. И вот наступил день, когда Иван Петрович понял, что главной задачи своей жизни ему не решить. Остановился он как-то на краю деревни на ночлег у одного старичка, выпил с ним жбанчик огуречного рассолу, от чего прослезился и беду свою рассказал.

— О-хо-хо-хонюшки! — затряс седой головой старичок. — Не там ты, Ванька, зло-то искал! Нет его в норе глубокой, и в пещере сырой оно не живет, и в дупле ты его найдешь, и в берлоге не отыщешь.

— Так где же оно тогда? — удивился Иван Петрович.

— А вот оно где! — ответствовал старичок и постучал себя ссохшимся кулачком по седенькой головушке.

— Как так? — спрашивает Иван Петрович.

— А вот так-то, — говорит старичок. — И Кащей Бессмертный, и Змей Горыныч, и сатана, и дьявол, и черт, не к ночи будь они помянуты! — все они вот тут в голове нашей гнездятся.

— Ну, ты, дед, не брехай невесть что! — усмехнулся Иван Петрович. — Я хоть и выпил с тобой жбанчик огуречного рассолу, но окончательно разума не потерял. Что ж ты такое несешь? Как же в такой маленькой голове огромадный сатана может разместиться?

— Охо-хо-хонюшки! — вздохнул дедушка. — Эх, ты, Ванюшка! Ванюшка! Почитай, полвека уже прожил, а ума-разума так и не нажил. Рассуждаешь, как дитё несмышленое. Честное слово!

Вспылил Иван Петрович:

— Ежели бы ты стариком старым не был, я бы тебе за такие обидчивые слова махом секир башка сделал!

— А ты бы, Ванюшка, не ерепенился! Не шибко-то тебя кто тут и напугался. Уж лучше послушай, что я тебе скажу. Зло живет в наших мыслях. Там оно зарождается, входит в силу и оттуда выбирается на волю вольную. То бишь на стратегический простор, как у вас, у рыцарей, говорится. И тогда-то начинаются войны. Совершаются преступления, сеется зло и несправедливость.

— Вот как! — почесал Иван Петрович головушку. — Эвон куда завернул! Это что же получается? Всем бошки надобно поотрубливать, чтобы мысли худые не заводились?

— Ни-ни, Ванюшка! Гнать надо худые мысли куда подальше, чтобы не смели они в голове заводиться. И надо стараться думать о людях только хорошее и доброе.

— Дак вон оно как! — в задумчивости проговорил Иван Петрович. Потом поскидал доспехи и отправился почивать на топчан.

Утром же молвил деду:

— Всюшную-то ночку обмозговывал твои слова. Даааа! Труднейшее это дело — со злыми мыслями сражаться. С ворогом-то оно попроще! Маханул мечом-кладенцом и голова с плеч долой! А с мыслями-то как? Они же ползут и ползут навроде тараканов… Эх! Загадал ты мне, дед, загадку!

Поцеловал Иван Петрович троекратно дедушку. Взгромоздился на сивку-бурку и погнал в свою однокомнатную хатенку, что в хрущобе размещалась. И стал с того дня заниматься духовным самосовершенствованием.

СУДЬЯ С УБЕЖДЕНИЯМИ

Спросили обвиняемого в преступлении:

— Какого судью вы себе выберете, с убеждениями или без убеждений?

— Разумеется, с убеждениями! — воскликнул он. — Тут и выбирать нечего!

— Хорошо! — согласились с ним.

И назначили судить его судью с убеждениями. Тот пришел, взглянул на обвиняемого, выслушал обвинителя и заявил:

— Я твердо уверен, на все сто процентов, даже на сто пятьдесят, что этот человек лишен всяких нравственных устоев, что он подонок и подлец. И несомненно, что это он совершил преступление. И скорее всего, даже не одно.

КАЖДОМУ СВОЕ

Жили два человека рядом. И однажды один говорит другому:

— Как ты живешь? Я не пойму! Так нельзя жить, друг ситцевый!

— А что такое? — удивился другой.

— Ты всегда ходишь, задрав голову вверх. Вот так! Что можно увидеть на этом небе? Одно и то же. А то, что у тебя под ногами, ты не видишь. Ведь ты никогда не опустишь взгляд вниз. Поэтому ты постоянно запинаешься, падаешь. Уже сколько раз ты ломал себе руки и ноги. Так и шею недолго сломать. А я хожу, опустив голову и глаза к земле. Я вижу каждую ямку, каждый бугорок, каждый плевок, каждую соринку. Я знаю, какие экскременты у какого животного, лучше всякого зоолога. Я никогда не падал. А сколько раз я находил деньги, ценные вещи! Уму непостижимо!

Его собеседник улыбнулся.

— Ты не прав. Небо очень разное. Оно никогда не бывает одним и тем же. А какое оно бездонное! Облака же — это что-то живое и фантастическое. Они постоянно куда-то движутся. Они живые, они фантастические. Когда я гляжу на них, у меня разыгрывается фантазия и рождаются различные чудесные истории. А гроза! Буйство, стихия, грохот, молнии! Небо разгневалось на нас! Черные исполины навалились на нашу землю и кажется, что вот-вот и они все раздавят! А ночное небо! На него можно смотреть всю жизнь, не отрываясь. И когда глядишь вверх, не перестаешь восхищаться тому, как изумительно наше мироздании и какое счастье, что ты часть его, такая же необходимая, как звезды, солнце и луна. Сколько мыслей рождает бездонное небо! Какой экстаз! Какое наслаждение высокой мысли! Это невозможно передать словами!

— Тьфу ты! — плюнул его собеседник. — Ему про Фому, а он про Ерему. Какой же ты бестолковый! Какой смысл в твоем небе? Оно же пустое, и человек там жить не может. Это всего лишь пустой воздух. И человек там жить не может, а могут жить лишь химеры и всякие эфемерные нелепости. Облака твои — это лишь охлажденный пар, а звезды — горящий газ. И всего-то лишь! Человеку это совершенно не нужно, ему так не за что уцепиться, и он упадет вниз и разобьется в лепешку. Человеку нужна твердь, опора, реализм. Мы — дети земли. Земля рождает всё, а небо рождает только пустоту. Небо — это ничто, это фантасмогория, дымка.

— Нет! Нет! Мой друг! Ты не прав. Небо — это всё. А земля — это малюсенький камушек, и мы на ней всего лишь песчинки. Небо же необъятно. Только устремившись туда, в высь, мы можем стать великанами, небожителями. Небо возвышает нас. Ты говоришь, что небо пустота. Но как же там живут птицы, цвет звезд, солнечные лучи и солнечно тепло?

— Какой же ты глупый человек! — рассердился его собеседник. — Я только порадуюсь тому, если ты завтра угодишь в яму и переломаешь себе кости. Так тебе и надо! По земле надо ходить! По земле! А не витать в эмпириях! Романтик! А, впрочем, что тебе говорить!

Он в сердцах плюнул и пошел к себе домой, низко опустив голову и ругаясь. А тот, кого он ругал, поднял к небу взгляд и улыбнулся. Он снова чувствовал себя счастливым и не мог понять, как этого не может понять его сосед. Но вскоре он забыл об этом разговоре, как он обычно забывал всё плохое.

5. Стрела Амура

Любовь с первого слова

РАССКАЗ

Через три года супружеской жизни Макс откровенно заскучал. Где ж ты, та Оленька, с волнующим взглядом, звонким смехом, сладкими губками, от которых «ах, как кружится голова»? Сейчас это было существо, которое расхаживало по квартире в затертом халате, дурацких тапочках с огромными тампонами, нечесаное и неухоженное. Неужели про эти маленькие полусонные глазки он когда-то нашептывал ей на ушко «твои глаза, как два тумана»? Всё чаще Макс засыпал в зале перед телевизором на диване, а, проснувшись среди ночи, даже и не помышлял перебраться в спальню под теплый бок посапывающий супружницы. Неужели еще три года назад он клялся ей в вечной любви и на свадьбе на полном серьезе клялся ей, что будут они жить долго и счастливо и умрут в один день?

Но хватит о грустном! Не для этого же он пришел сюда. Какие девчонки? Где же раньше были его глаза? Конфетки! Как они возбуждающе двигаются! И он по глупости и дурацкой супружеской верности лишал себя всего этого! Какой же он был дурак! Так и дожил бы до старости, не познав настоящей радости жизни!

Надо было три года прожить в браке, чтобы открыть для себя прелести жизни.

Макс еще опрокинул стопочку. Надо останавливаться! Совсем не для этого он пришел сюда. Напиться он может и дома, чтобы потом храпеть перед телевизором.

Среди танцующих красоток его сразу привлекла одна в коротком, плотно облегающем тело красном платье. Была она среднего роста, не толстая и не худая, самая та золотая серединка. Каждое ее движение, вот это заманивание бедрами, грудью бросало его в дрожь. Пора действовать! Но для верности он сначала проследил за ней. Разве такая девушка могла быть одна? Но она была одна, даже без подруги. Удивительно, как такую красотку еще никто не снял! Что за народ пошел! Когда после очередного танца, она вернулась за свой столик, Макс подошел к ней. Все слова тут же вылетели из головы.

— Разрешите? — наконец пробормотал он.

— А разве здесь нет свободных мест?

Она подняла на него свои глаза. Что это были за глаза! Два тумана, два океана, в которых он начал безвозвратно тонуть. SOS!

Он спрятал руку за спину, поскольку она невольно потянулась к ее цвета золота высшей пробы роскошным волосам. Но что-то в ее взгляде и, главное, в голосе, когда она спросила про свободные места, показалось ему пугающе знакомым. Какое-то наваждение. Он даже потряс головой.

— Нет! Свободные места есть. Несомненно, есть. Но…

Он мучительно подыскивал слова. Да что же с ним? Эх, надо всегда иметь для таких случаев заготовки. Это ему советовал по юности один его друг-ловелас.

— Я вам приглянулась?

— В общем и целом, да. Определенно, да.

— Присаживайтесь!

— А я могу что-нибудь заказать для вас, для себя, для нас?

Растерялся, как мальчишка. Оказывается, бывает любовь с первого взгляда. Или с первого слова? Когда он услышал ее голос, он показался ему таким родным и знакомым, он, несомненно, слышал его уже много лет.

«Есть, есть она, любовь с первого взгляда, с первого слова!» — радостно подумал он. Он был счастлив. Весь мир для него с этого момента не существовал, кроме нее. Он видел только ее, ее красное платье, этот разрез в глубоком декольте. И всё было настолько своим, родным, как будто она всегда была рядом с ним, как будто они не расставались.

— Так вы будете что-нибудь заказывать?

Он вернулся в реальность. Повернул голову.

— Конечно, будем! Непременно! Вот дама, она сейчас закажет. Закажите что-нибудь, пожалуйста!

— Всё, что я только пожелаю?

— Непременно, всё, что пожелаете. Заказывайте, пожалуйста! Прошу вас!

— Но я не знаю ваши финансовые возможности.

— Это… деньги? Вы имеете в виду деньги? Нет! Нормально! Заказывайте, что пожелаете. Непременно заказывайте!

— У вас цветы есть? — неожиданно спросил он у официанта, когда тот уже дописывал заказ. — Цветы, понимаете?

— Какие желает?

— Какие вам угодно? — спросил он ее. — Ваши любимые?

Она рассмеялась.

— Давайте пока без цветов? Хорошо? Я не хочу вас сделать банкротом. Не думайте обо мне так плохо. Цветы вы лучше подарите жене.

Черт! Черт! Дурак! Как он не догадался снять это чертово кольцо? Вот дурак! Он взглянул на ее руку. Только перстенек. Недорогой! Ну, и нужен ей какой-то женатик? Сразу понятно, зачем он всё это…

— Видите ли… да это так… я женат… но…

— Но жена вам надоела. Вы ее терпеть не можете. С ней скучно, разгуливает по дому в каком-нибудь затрапезном халате. Не расчёсанная. Позабывшая, что на свете есть косметика.

Тут, как говорится, челюсть отвисла. Как говорится, не в бровь, а в глаз. Как будто незнакомка подглядывала через замочную скважину за их семейную жизнью и знает все их секреты

— Меня зовут Оля.

— Как?

— Оля. Ольга.

— Оля?

— Оля.

Вот только еще одной Оли ему не хватало. Какое неприятное имя! Или приятное? Ему не повезло?

— Куда же вы? Куда?

— Я, пожалуй, пойду.

— Да вон уже несут. А вас как зовут? Это не тайна?

Он присел. Безвольный, ничтожный человечишко! Невезучий!

— Не говорите! Я сама догадаюсь! Зовут вас Ростислав.

Он хихикнул.

— Ростислав? Но почему?

— Не знаю. Просто так. Это первое, что мне пришло в голову.

— Не надо ломать голову! Меня зовут Макс. Ну, то есть Максим. Макс или Максим. Как угодно.

— Не плохо. Хотя Ростислав лучше.

— Почему?

— Не знаю. Но мне кажется, что Ростислав лучше. И не спорьте! Если я говорю, что лучше, значит, лучше.

— Как угодно вам. Как вам угодно. Вот! Знаете, что, Оля, давайте выпьем за знакомство! Давайте!

— Давайте!

Они чокнулись.

«А я, кажется, чокнулся и в переносном смысле!» — подумал он. Ему стало весело. Будь что будет! Ему так хорошо!

— Знаете, что, Оля, давайте на ты! Вы на ты непротив? Скажите!

— Как-то… Максим, как вас по батюшке?

— Не надо по батюшке! Зачем по батюшке? Не надо! Это уже совсем будет, если по-батюшке. Зачем по-побатюшке? Это уж совсем будет, если еще и по-батюшке! Уже совсем будет, если по-батюшке! Не надо по-батюшке!

— На ты! Какие звонкие бокалы!

Так хорошо ему давно уже не было. Года три это точно. Они выпили и еще, и еще, и еще. А потом танцевали. Она была так рядом. Зазвучал медленный танец. Он робко взял ее за талию.

— Мне кажется, Оля, мы всю жизнь с тобой знакомы и никогда не расставались.

— Интересно! Это признание?

— Нет! Да! Непременно признание!

Он быстро по-воровски чмокнул ее в щечку. Обнаглел совсем, распоясался.

— Э-хе-хе-хе-хе! — вздохнула она.

Наклонила его голову и впилась в губы. Он замер, остолбенел и была только одна мысль, один страх — не упасть. Да-да! Три года назад с ним было точно такое же! И та первая Оленька точно так же нагибала его голову и целовала. И он столбенел и боялся только одного, чтобы не упасть. «Неужели все женщины одинаковы?» — подумал он. И стоит ли одну Оленьку менять на другую, чтобы потом через три года… Но сердце стучало, сердце требовало: да-да, нужно, непременно!

Когда она отлучилась, он позвонил другу. У того как раз была ночная смена. Он сказал, где будет ключ.

— Я не хочу с тобой расставаться!

— Мы поедем к тебе? — спросила Оленька. — А жена нас не выгонит?

— Нет! Мы поедем в другое место!

Кажется он покраснел. Он еще не мог поверить в свое счастье. Как всё удачно. И даже с квартирой. Нет! Нет! Он не похотливый ловелас. У него это впервые. И это настоящая любовь. А с той Оленькой, с первой, с женой своей, он завтра поговорит и они подадут на развод. Сейчас он ей это скажет, своей новой Оленьке.

— Можно я в душ?

— Да=да! Непременно!

— А ты, Максим, раздевайся и в постельку. Я сейчас.

Он разделся и лег. В ванной шуршала вода, смывая густую косметику, грим. Роскошный парик — не отправляться же с ним в постель? — лежал в сторонке. Тонкие разноцветные ручейки нырнули в слив.

Вот и всё! Ну, готовься, Макс! Твоя Оля идет к тебе. Она засмеялась, представив его большие удивленные глаза.

6. Триумф короткого сюжета

Тётя Лиза и дядя Толик

РАССКАЗ

— 1 —

Она приезжала несколько раз в году. Маленькая, сухонькая, востроносая, она уже тогда мне казалась старушкой, хотя ей не было и сорока. Ночевала у нас. Стелили ей на полу. Впечатление было такое, что под одеялом лежит собачонка. Ранним утром на первом автобусе она уезжала. Через несколько месяцев, когда разрешали очередную свиданку (а тетя Лиза ни одну не пропускала), он снова появлялась у нас. Она явно смущалась и стыдилась того, что стесняет нас своим присутствием. Хотя чем она могла стеснить. Тем, что вечером за общим столом поклюет, как птичка, жареной картошки и выпьет стакан слабо закрашенного и слабо подслащенного кипятка? Но в этот раз она тяжело вздыхала.

С ней были две тяжелые сумки. А ехать с несколькими пересадками. Как она все это будет таскать? И мать предложила взять меня в помощники, поскольку я был на каникулах. Темным противным ноябрьским утром я мерз с тетей Лизой с полчаса на остановке. Потом еще одна остановка, еще одна и долгая езда до тюрьмы. Автобус был переполнен, всю дорогу пришлось стоять на ногах, то и дело передвигая туда-сюда сумки от входящих и выходящих пассажиров.

Когда мы подошли к тюрьме, первое, что поразило меня, были три зэка, которые какими-то скребками отскребывали грязь с тротуара. Делали они это молча, а в сторонке на бетонной тумбе сидели двое охранников. Курили и о чем-то мирно беседовали. При них не было никакого оружия, даже дубинок. И на зэков, которых им было поручено охранять, они не обращали совершенно никакого внимания. Даже не смотрели в их сторону. Те, не то, что убежать, могли уйти неторопливым шагом куда хотят. Но почему-то они не делали этого. До этого, начитавшись книг, был я уверен, что зэки только что и делают роют подкопы и при любой возможности бегут из неволи.

Мы с тетей Лизой зашли в большое холодное помещение с высоким потолком. Вдоль стены стояло несколько женщин. У всех были одинаковые большие черные сумки. По очереди они подходили к стеклу с окошком, за которым сидела женщина в форме, а сбоку от нее стоял обогреватель, который в народе именуют «козликом».

Очередная стояльщица принялась ее о чем-то слезно молить. Но служительница Фемиды была непреклонна и то и дело сухо и коротко произносила: «Нет! Не положено!» Наконец женщина со слезами отошла от окошка. «Ох, Господи!» — выдохнула она. Ухватилась за сумку и поволокла ее к выходу.

Подошла очередь тети Лизы. Она отошла довольной. Открылась боковая дверь, и другая женщина в форме попросила ее пройти за ней.

— Ну, вот, Коленька, спасибо! — улыбнулась мне тетя Лиза. — Поезжай домой! Ой! Беспокою я вас!

Она с сумками пошла в боковую комнату. Я вышел из этого мрачного помещения. Оглянулся. Высокое темное кирпичное здание с маленькими зарешеченными оконцами, за которыми проходят годы жизни многих людей. Если это можно назвать жизнью. Почему районо не догадается привозить сюда на экскурсию время от времени оболтусов из школы, которые, захлебываясь от восторга, под пивко и сигаретный дым треплются про тюремную романтику? Из чувства гуманности щадит их легко ранимые души?

Все в той же позе сидели охранники, и зэки на том же самом месте скребли тротуар. За то время, как я их увидел в первый раз, они должны были проскрести в нем немалую дыру.

У дяди Толика тогда это была первая ходка. Дали ему три года по году за каждый мешок зерна, который он украл с совхозного тока, чтобы обменять на водку.

Меня всегда, хотя тогда я был еще мальчишкой, поражал этот странный союз двух совершенно непохожих друг на друга людей. Что из себя представляла тетя Лиза, я уже рассказал. А дядя Толик (его все почему-то называли Толиком, не Анатолием, не Толей, а именно Толиком) был высокий, плотный и видный мужчина. Хохотун, весельчак, из породы тех людей, которым все по барабану. Единственный ребенок у них скончался еще в младенчестве и больше детей уже у них не было. Тетя Лиза, как девчонкой пошла в совхоз, так и работала то дояркой, то пояркой. А дядя Толик на разных работах, которых в совхозе полным-полно круглый год.

Жили они довольно бедно, как, впрочем, и большинство совхозников тех лет. Маленький бревенчатый домишко с кухней и спаленкой, в которою влезла только кровать и шифоньер. И, разумеется, корова, теленок, свинья, птица.

Теперь, судя по объемистым сумкам тети Лизы, все ее совхозные и домашние доходы уходили на тюремное содержание Толика. Все три года подряд…вру! Толику за какую-то провинность продлили срок на год или два… так вот все эти годы тетя Лиза приезжала к нам в потертом шушуне, который шубой не поворачивался язык назвать. И в одном и том же платье, латанном-перелатанном, тех же чулках и ботинках «прощай, молодость» с коротенькими застежками-молниями. Мать ей однажды стала отдавать свое старое платье. Тетя Лиза долго отказывалась.

— Лиза! Возьми! — уговаривала мать. — Ты же уже все ему перевозила. Скоро надеть будет нечего.

Действительно, как оказалось, всю домашнюю скотину тетя Лиза продала или перевозила дяде Толику в виде сала и мясных продуктов. Было бы у нее стадо, она бы и стадо перевезла дяде Толику с его сокамерниками. Покушать, как и выпить и крутить романы с деревенскими афродитами, он был большой любитель.

Родни у тети Лизы не было. Она была детдомовской. А родственники дяди Толика не очень-то стремились помочь, как они называли его, «тюремщику». Слово это было в деревне ругательное, и родственников тех, кто оказался за решеткой, не очень-то жаловали. Что греха таить, и мои родители были такие же.

— 2 —

Я уже учился в университете. Домой приезжал не так часто. И как-то во время очередного приезда услышал от матери после тяжелого вздоха:

— Опять была Лиза.

Я уже и забыл и не спрашивал про нее. Но прикинул…

— А разве дядя Толик не освободился?

— Освободился. Да ненадолго. Немного поработал. Загулял. Водки не хватило. Помнишь, у них магазинчик в конце улицы?

— Ну!

— Вот ночью и залез. Набрал водки, еще там чего-то. И опять посадили.

— Что же она ему возит? Уже давно все вывезло.

— Что-то собирает. Да здесь в городе на последние деньги прикупит. И зачем он ей сдался, тюремщик?

Прошло еще несколько лет. Я уже не жил в родном городе. Мать присылала письма. Я ей отвечал. В очередном письме она написала про тетю Лизу.

«Толик умер в тюрьме. От туберкулеза. А через месяц и Лиза умерла. Отмучилась, бедняга».

Перед глазами возникла маленькая, худенькая, востроносенькая тетка в своей ношенной-переношенной одежонке. «Отмучилась бедняга». Почему-то представились похороны. Похоронили, конечно. Родственники в деревне были. Пусть и не очень они привечали тетю Лизу с дядей Толиком. Но похоронить-то были должны. По-бедному, с поминками. За столом, а на поминки в деревне ходит немало народу, не было свободного места. Помянули. И конечно, потом, это уж непременно, прошлись насчет умерших.

— Ох, и дура ж, эта Лизка! Ведь все вывезло ему, черту проклятому, тюремщику. Сама куска не доедала. Все ему!

— И для чего спрашивается жила? Ни ребенка ни котенка. Нас не станет и помянуть будет некому. И могилку никто не уберет.

— Он-то как сдох, Толик, и она сразу… До этого вон какая шебутная была! За любую работу хваталась. Все у нее горела. А тут сразу и болеть начала, и вся высохла, и умерла.

— Ох, грехи наши тяжкие!

— Жила дурнинушкой и умерла по-дурацкому!

Но неужели никто не нашелся? Должен быть найтись!

— А вы бабы не дуры?

Все вздрогнули. И с тревогой посмотрели на говорящего мужика.

— Вот это-то и есть настоящая любовь! Все для него! Всю жизнь для него! Для себя-то ничего ей не надо. А не стало его, и смысла у нее в жизни не стало. Вот и умерла сразу, голубушка. Да если бы все так, как она, ради другого, ради любви, хоть на крест! Жили бы не так! А вы как волки! Все для себя! На других-то зырк-зырк, родственника своего щадить не будите, не то, что чужого человека. Словно кто-то вам змеиного яда налил на языки и на души!

Все притихли. И в полной тишине выпили стопки.

А, может, никто и ничего такого не говорил. И скорей всего не говорил. Но обязательно должен был подумать, почувствовать подобное. Ведь это словно ангел улетел от них. И жизнь их без нее стала серее. Ее безотказность, безропотность, умение не отвечать на обидные слова, принимать все, как должное, готовность помочь всем и всегда — это сейчас такое редкое, а порой для окружающих странное явление. Но там, где она была, как-то сразу мягчали души и не хотелось уже по-прежнему лаяться и упрекать и хаять свою тяжелую долю. И, может быть, почувствовали люди, сидевшие за столом на поминках, что словно какое-то дуновение прошло по жалкой комнатушке, наполненной тяжелыми запахами закусок и водки, дуновение крыла ангела, навсегда улетавшего от них в те дали, о которых никому из живущих не суждено знать.

«Отдать душу за други своя». То есть за другого, кто рядом с тобою. И какая разница, кчемный или никчемный он человек. Не стало дяди Толика, и жизнь для тети Лизы потеряла всякий смысл, больше ей было жить не для чего.

Еще прошло сколько-то много лет. Совершенно случайно, а может, и неслучайно, написал небольшое стихотворение, которым мне и хочется закончить этот рассказ о тете Лизе и дяде Толике.

Милосердие линейкой

Не пытайтесь измерять.

Может и под телогрейкой

Сердце ангела пылать.

Ева послана Адаму.

Он — ее, она — его.

Ни по капли, ни по грамму

Отдавать себя всего.

Не услышит херувима

Кто по людям с воплем, в пляс.

Но бесплотно и незримо

Он повсюду возле нас.

Златом душу не спасете.

Кто его оценит ТАМ?

Чем вы больше отдаете,

Тем воздастся больше вам.