Огония

Пологие холмы плавно перекатывались до самого горизонта, где однообразная рябь их тонула в золотистой дымке раннего утра. Зеленовато-серая пластиковая поверхность мягко пружинила под ногами двух путников, юноши и его проводницы.

Шедший позади своей спутницы молодой человек имел внешность ничем не примечательную. Лет около шестнадцати, он был строен и худощав. Чистое и правильное лицо его с высоким лбом, обрамленным редеющими светлыми кудрями, вполне можно было назвать красивым. Впечатление немного портила презрительная усмешка, временами кривившая тонкие подвижные губы его, да какой-то слишком уж надменный взгляд, бросающий вызов то ли воображаемому собеседнику, то ли просто всему миру. Одет молодой человек был скромно, по-дорожному: легкий свободный костюм и тонкие сандалии. Небольшой узелок составлял все его пожитки. Звали молодого человека Михаилом.

Проводницей Михаила была обыкновенная фламма, из дешевых. Ее маленькое тельце в ярко-красном балахончике бойко вышагивало на тонких шестифутовых ножках. Из ткани наружу торчали только длинный пластиковый клюв и четыре усика, да вылупливались пластиковые же белесые глаза. Иногда фламма замирала на месте, забавно подбирая к животу суставчатую ножку, и крутила клювом по сторонам как флюгером, ловя ветер. Направление ветра сейчас было особенно важно для путников.

Небо все больше наливалось равномерным золотистым сиянием. Подходил к концу первый месяц их долгого пути. Вскоре на горизонте показались одноэтажные домики небольшого поселения — не иначе, приют торговцев, ничего другого не приходилось ожидать в этой безлюдной местности.

Внезапно фламма развернулась и так же деловито зашагала назад.

— Куда это ты? — удивленно вскинул брови Михаил.

— Домой. Решение не найдено, — сиплый механический голос проводницы не выражал никаких эмоций.

— Это еще почему? А ну стой! — сердито крикнул юноша, подозревая самое худшее. Если фламма сломается, то придется где-то добывать новую, а менять ее не на что — его скудные запасы пластиковой еды вряд ли заинтересуют торговцев. С каннибалами же, которые, наверняка, легко отыскались бы и в этих с виду пустынных местах, Михаил категорически не желал иметь дел — сама мысль о них, подкрепленная яркими воспоминаниями его жизни в родной деревне, вызывала тошноту.

Фламма, послушная команде, замерла на месте.

— Дорога к монастырю полностью отрезана пожарами. Маршрута нет.

— Как это нет маршрута? Так найди другой!

— Маршрута нет. Пожары есть. Маршрута нет.

— Вот дура! — досадливо воскликнул молодой человек. Сухой горьковатый ветер точно в насмешку ударил его в лицо. Ветер, к негодованию Михаила, действительно отдавал горелой пластмассой.

— Поворачивай и веди, я тебе приказываю! — упрямо крикнул он.

— Маршрута нет, — повторила фламма.

Некоторое время Михаил молчал, безуспешно пытаясь унять колотящееся сердце. Раздражение и бессильная ярость душили его, отчего боль в правом боку, мучившая его последние дни, резко усилилась. 'И почему не ушел из дома раньше? Почему дотянул до самого сезона пожаров?'

— Я устал! — зло бросил он. — Мне надо отдохнуть и решить, что делать. Ищи место для отдыха! Хоть это ты можешь!?

— Поиск, — послушно отозвалась фламма и тут же зашагала по спирали, уткнувшись усиками в землю. Михаил смотрел презрительно и нетерпеливо, 'Дура и есть! Ну не видит разве, нужная зона-то прямо под ее дурацким носом! Дура, как есть дура!'

Михаил отважился на это нелегкое путешествие, мечтая получить сан священника. Никем другим юноша себя не мыслил, ведь он научился отыскивать зоны переменного времени, называемые 'темпорами'. Он был самоучкой. Терпеливые наблюдения, тщательная систематизация и редкое для его возраста упорство позволили Михаилу вывести точную формулу распределения темпоров. И теперь юноша легко отыскивал эти зоны даже в незнакомой местности. 'Воистину Божий дар! За отца, невинно сгинувшего, милость такая сыночку послана', любила повторять мать-покойница с пугливым благоговением. Даже она, неграмотная, слышала, что пожары зарождаются и исчезают именно в таких вот зонах, где время забывает свой обыденный равномерный ход. Отца своего Михаил не знал, тот погиб в огне.

Внимательно оглядевшись по сторонам и проделав в уме несложные вычисления, Михаил уверенно шагнул на едва заметное желтоватое пятно, точно заплатку на поверхности. И ветер тут же утих; остановилась и фламма, нелепо и неустойчиво застыв с поднятой в шаге ножкой. Темпор, что попался Михаилу, был вполне хорош — в нем юноша сможет отдохнуть несколько долгих спокойных часов, а снаружи промелькнет лишь краткое мгновение.

Михаил достал из своего узелка несколько сероватых брусков, раскусил, жадно выпил воду из сердцевины и нехотя поел жесткой волокнистой массы. Потом лег, вытянувшись, на теплую чуть пористую поверхность. Сон не шел. Еще сильнее, до тошноты, заболел живот. Ни о каком отдыхе не могло быть и речи! Он вскочил на ноги.

Время снова приняло Михаила в свой равномерный поток.

— Маршрута нет, — поводя усиками, встретила юношу длинноносая проводница.

— Да понял я, дура бездарная! Ну вот что… Сюда огонь дойдет?

— Нет.

— Так вот сиди и жди меня здесь. Поняла!?

Фламма послушно уселась на землю, поджав ножки.

Превозмогая боль и ощущая нарастающий жар во всем теле, юноша пошел вперед. В приюте непременно должно найтись хоть какое-то лекарство, а то даже и попутный торговый караван. Быть может, сделав порядочный крюк, удастся миновать подступающие пожары, фламма-то обходные пути не высчитывает, дешева уж слишком, а торговцы — люди бывалые, в таких делах опытные. Но, что греха таить, юноше сейчас годны были любые доводы, лишь бы не возвращаться в опостылевшую родную деревню.

Чтобы хоть как-то отвлечься от боли и привести мысли в порядок, Михаил тихонечко бормотал под нос заученное — самое, по его мнению, важное, о чем могли спросить в монастыре.

—… наместник Господа в Огонии руководит Церковью, а посредством нее и всем человеческим сообществом. Иерархия Церкви суть иерархия божественного времени Рая, а именно. Глава Церкви, наместник Господа в Огонии, зовется господин Год. Его четыре главнейших помощника — господин Зима, господин Весна, господин Лето...

Возле приюта — серого одноэтажного строения с облупившимися стенами, снабженного, однако, высокой парадною лестницей с фигурными перилами, — собирался в дорогу торговый караван. С десяток крепких широкоплечих мужчин споро увязывали друг другу на спины объемистые сундуки, обернутые толстой термическою пленкой. Распоряжалась ими молодая женщина, лет не более двадцати. Громким звонким голосом она отдавала приказы, не чинясь, шутила с караванщиками, деловито сновала туда-сюда среди разложенной на земле клади. Время от времени раздавался ее заливистый озорной смех, которому с готовностью вторили и мужчины. Вообще вся компания являла собою довольно жизнерадостное зрелище.

—… младшие же чины, — с усилием извлекал из отяжелевшей головы Михаил, глядя себе под ноги, — числом семь, есть Понедельник, Вторник...

Услышав женский голос, юноша удивленно поднял голову и изумился вдвойне. И без того редкое явление в этих местах, распорядительница каравана была полной противоположностью тем немногим особам женского полу, что жили в родной деревне Михаила. Изможденные и исхудавшие крестьянки, чуть ли не круглосуточно занятые сбором и тяжелою обработкой пластиковых деревьев, терзаемые заботами о полуголодных детях, добровольно продававшие части своих тел каннибалам, особенно носы и уши… И эта неприличная в своей избыточности ухоженная плоть — полные белые руки, высокая округлая фигура, роскошные густые волосы. Женщина приветливо улыбнулась юноше, обнажив ряд превосходных крепких белых зубов.

— Добрый день, — невольно улыбнулся и Михаил. — Хорошей спокойной дороги вам.

— Спасибо. И тебе.

— Не найдется ли у вас, госпожа...

— Мария.

— Мария, чего-нибудь от болей в животе? — Михаил вдруг мучительно покраснел, запоздало сожалея, что начал разговор, указав на свою слабость.

— А, — деловито отозвалась хозяйка каравана, — это ты спроси у нашего проводника. Сейчас позову тебе его… Эй! Эгей! Святой отец! Твое преподобие! Тут к тебе страждущий путник! Может, хотя бы ему будет от тебя что-то полезное.

Мужчины громко расхохотались непонятной Михаилу шутке, а по лестнице уже быстро сбегал высокий человек в темно-коричневой рясе без рукавов, облачении священнослужителя низших чинов. Его руки были затянуты темно-зелеными перчатками выше локтей, ноги же выше колен скрывали облегающие сапоги, затейливо сплетенные из тонких ремешков, зеленых, вишневых, коричневых. По легкой скользящей походке Михаил принял было его за совсем молодого человека, но тут же понял свою ошибку. Священнику на вид было не менее пятидесяти лет. Короткая темная щетина волос на голове была сильно, но как-то неравномерно тронута сединой. Большие, почти хрустально прозрачные, с легким зеленоватым отливом глаза цепко оглядели юношу. Не говоря ни слова, священник подошел к одному из сундуков торговцев, невозмутимо открыл его под негодующее ворчание хозяев и вынул большой кусок льда.

— Обмотай тряпкой и приложи к низу живота, — сказал он Михаилу. Голос его оказался неожиданно низок и никак не вязался с утонченно-легкой внешностью. Впрочем, Михаилу было недосуг об этом размышлять.

— И это все? — не без недовольства пробормотал он, тут же примостив к животу холодный кусок.

— Будем надеяться, все, — отозвался священник. — Куда ты идешь, один?

— В Горный Монастырь. Если вы идете в ту же сторону, могу я присоединиться к вам? Правда, мне нечем заплатить за любезность.

— Зачем тебе монастырь?

— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос, святой отец? — вскинулся Михаил.

— Да, ты можешь к нам присоединиться, часть пути мы проделаем вместе. Зачем тебе монастырь? — терпеливо, как ребенку, сказал священник.

— Учиться математике, чтобы управлять временем, — проворчал юноша, немного стыдясь за глупую вспышку. — У меня к этому есть способности.

— Способности — это хорошо, — уголками губ улыбнулся священник. — Идти-то ты способен?

— Почему нет?

Караван вскоре тронулся.

Вопреки ожиданиям Михаила, о математике священник с ним не заговаривал. Несколько как бы случайно оброненных юношей сложных терминов святой отец оставил без ответа. 'Ясное дело, — снисходительно решил Михаил, — в проводники по доброй воле из монастыря не уйдут. Видимо, не сильно-то блистал этот господин на интеллектуальном поприще'.

Из всех разговоров были одни лишь скупые расспросы о семье, о детстве Михаила. Юноша отвечал вежливо, но с неохотою — ну какое это имело отношение к математике! Вообще же священник был постоянно занят огромным количеством дел. Подробно говорил с Марией о дороге, спорил, хоть и мягко, но, похоже, всегда настаивал на своем — она смеялась, кивала, снова спорила. Мария не упускала случая как-то поддеть священника, на что он неизменно отвечал стоически невозмутимо. Как успел узнать Михаил из обрывков разговоров, Мария была из бедной семьи, но сумела к двадцати годам стать хозяйкой торгового каравана.

Священник постоянно отходил от неспешно идущих людей то вправо, то влево, разыскивая в холмах что-то одному ему ведомое. Несколько раз возвращался с частями фламм, пыльные тельца которых со скрюченными ножками часто попадались на пути. 'Наверное, тоже оставались ждать хозяев да не дождались', — невесело думал Михаил. Усиливающийся ветер все отчетливее доносил вонь горящей пластмассы, и даже золотистое сияние дня становилось каким-то серым.

— Что знаешь об устройстве мира? Это положено знать будущему математику, собирающемуся держать вступительный экзамен, — возникнув откуда-то сбоку, неожиданно огорошил вопросом священник.

О, топологией мира Михаил интересовался чуть ли не с детства, а потому начал бойкою скороговоркой.

— Наш мир зовется Огония и есть полый бублик, иначе тор. Люди живут внутри этого бублика, на его внутренней поверхности. Пространство внутри бублика заполнено божественным светом. Таким создал мир Господь.

— Это все? — спросил священник.

— Ну да.

— А что знаешь о главной задаче Церкви?

— Так управление временем, конечно.

— Зачем?

— Церковь учит, как вычислять параметры темпоров, чтобы управлять временем. Правая рука господина Года, господин Зима, написал собрание трудов об однородности и изотропии божественного света, а также о математических аспектах...

— Я понял. Но зачем же, по-твоему, нужно управлять временем?

— Знания — основа благополучия общества!

— Знания — всего лишь инструмент, — поморщившись, сказал священник.

— Инструмент борьбы с мракобесием!

— Извините, что отвлекаю серьезных мужей от ученых споров, — поравнялась с ними Мария, — но не пора бы уж и начать?

Священник снял с перевязи на спине объемистый зачехленный предмет, который Михаил вначале уважительно принял за какое-то оружие против каннибалов. Разочаровавшись в математических способностях святого отца, юноша решил было, что тот охраняет караван. Но и тут его постигло разочарование. Предмет оказался грубым крестьянским топором на длинной рукояти, увенчанный странным крюком, гораздо более массивным, чем те, которыми женщины срезают съедобные пластиковые деревья. Такой топор слишком неуклюж и тяжел для серьезного сражения.

Однако потом священник сделал самую удивительную вещь, которую только приходилось видеть юноше. Он несколько раз с неожиданной силой ударил топором в землю, глубоко вогнал в образовавшийся разрез крюк и дернул, отчего пласт земли аккуратно отвернулся, как краешек одеяла, обнажив глубокий карман со сложным переплетением блестящих нитей всевозможных цветов и размеров.

— Не трогать! — грозно рявкнул священник, когда Михаил нагнулся было поближе. Сам же проворно соскользнул вниз, перебирая странные нити затянутыми в перчатки тонкими длинными пальцами. Довольно скоро он вылез назад, аккуратно вернул пласт поверхности на место.

Поглощенный странною работой священника, Михаил только сейчас увидел, что они находятся в широком коридоре, стенами которого был сплошной огонь, более десяти футов высотой. Становилось все труднее дышать, щипало глаза.

Священник зашагал вперед, и все двинулись за ним. Огонь же словно дошел до некой невидимой черты.

— Что вы сделали? — спросил Михаил.

— Это тебе подробно расскажут в монастыре, — коротко буркнул священник. — Ты ведь к господину Зиме в послушники собираешься?

— К нему или к господину Лету, он топологию Огонии изучает. Господин Осень занят чем-то по хозяйственной части, садами какими-то. Вообще сначала я думал идти к господину Весне, искоренять мерзких каннибалов, но здоровье, увы, не позволило...

Хохот караванщиков прервал слова Михаила.

— Я сказал что-то неверно? — вскинулся юноша. Снова сильно разболелся живот. Лед совсем растаял и больше не помогал.

— И… и много искоренил ваш Весна? — сквозь смех спросила Мария.

— Да! — горячо ответил юноша. — Его отважные соратники и ученики убивают этих тварей сотнями...

— Может, тысячами? — в притворном ужасе округлила глаза женщина.

— Хватит, — тихо сказал священник.

— Нет, нет, ну а все-таки...

— Я сказал, хватит! — в голосе священника появились жесткие нотки. Караванщики, недовольно заворчав, все же притихли. Как ни странно, эти здоровенные мужчины отчего-то побаивались священника. Быть может, ожидали, что он способен причинить им вред, просто ударив в землю топором. Отчасти Михаил разделял их опасения, хоть умом и понимал их нелепость.

— Как ты думаешь, кто они все такие? — повернулся священник к Михаилу.

— В смысле? Ну, торговцы.

— Это и есть каннибалы.

— Что!?

Слова застряли в горле, Михаил застыл на месте.

— А вы… Вы так спокойно об этом говорите!? Вы… Да что там! Вы проводите их через огонь, служите… слу-жи-те у них проводником! Да вы… вы...

Боль скрутила низ живота, Михаил со стоном повалился на землю.

— Лежи спокойно! — священник сильной рукой взял его правую ногу, поднял, не сгибая в колене. — Так больно?

Михаил закричал, нет, просто завыл, не в силах сдержаться. И потерял сознание.

Очнулся юноша в пещерке, покрытой со всех сторон знакомыми уже нитями. Нити пеленали и его тело. Священник своими невообразимо тонкими ловкими пальцами что-то делал с ними. В боку Михаила торчала трубка, по которой текло что-то красное, отчего юношу замутило. Сознание было странно зыбко, нечетко, то ускорялось, то замедлялось.

— Дыши глубже, — сказал священник, поддержал ему голову. — Твое тело в разных временах, для заживления места операции.

— А что...

— Пришлось кое-что вырезать.

— Временем… можно еще и лечить!? — пролепетал Михаил, подавленный совершенно. Не столько близостью каннибалов, но крушением его, Михаила, представлений о собственной значимости. Оказалось, темпоры можно создавать и разрушать, а он, как дикарь, гордился возможностью их находить. Оказалось, время можно настраивать так искусно, что менять токи крови в человеческом теле. Та математическая формула, которою юноша до недавнего времени любовно лелеял в своем сознании, как некоторые лелеют воспоминания о любимой девушке, представлялась ему теперь жалкою, уродливою и, что самое ужасное, совершенно бесполезною.

— Лечит человек! — недовольно сказал священник. — Время всего лишь помогает ранам затянуться. Время — это инструмент, так же как и твоя разлюбезная математика. Ты желаешь служить Господу, а гордишься умением рисовать интегралы! Сохранение жизни людей, которых и так становится все меньше и меньше — вот основная задача, — священник тяжело вздохнул и, помолчав, устало спросил. — Как зовут тебя, юный математик?

— Михаил… А вас?

— А я господин Осень, — священник усмехнулся, снова одними лишь уголками губ. — Который по хозяйственной части.

Сверху в их убежище заглянула Мария, хитро и озорно улыбнулась.

— Не только сохранение жизни, но и ее неустанное преумножение, да? — спросила она.

Священник ничего не ответил.

— Говорят, ты ему что-то там важное отрезал внизу живота, отец? — не унималась проказница.

— Не отрезал, а вырезал. Аппендицит. Если ты знаешь, что это такое.

— И правда, не знаю. А мясо там есть? И оно же вам больше не нужно, да?

Михаила мучительно вырвало.

— Сегодняшней ночью караван будет отдыхать, безо всяких темпоров, в обычном времени. Мальчик должен снова привыкнуть к его нормальному ходу, а вставать ему пока нельзя.

— С большим даже удовольствием, — сверкнула зубами Мария.

Господин Осень вырезал кольцо в земле и зажег в нем уютный огонь, рядом с которым тут же расселись караванщики. Так редко огонь бывает безопасным. Сам священник устроился около лежащего на земле Михаила. Достал из сумки усики и другие детали фламм и принялся собирать из них маленькие желто-красные фигурки — с длинными шеями, маленькими зубастыми головами, длинными хвостами и перепончатыми крыльями. Головы выпучивали глазенки и оглядывались по сторонам вполне осмысленно. Впрочем, Михаил уже устал удивляться.

— Фламмы когда-то были людьми, — разъяснил господин Осень, — но давно уже выродились в пластиковые пустышки. Души же их остались, и, будучи заключенными в более мелкие тела, способны наполнять эти тела жизнью.

Собрав несколько десятков существ, Осень подкинул их на ладони, и они закружились над ним, поднимаясь все выше и выше.

Михаилу вдруг захотелось представить, что увидел бы он там, в вышине, летящий с этой хрупкой стайкой. Бесконечную рябь серых холмов, невысокие горные хребты и снова холмы, с маленькими одинаково серыми поселениями. Быть может, он увидит и столицу — обширное рыжеватое пятно низких строений. А потом все потонет в золотистом дневном сиянии взвеси мельчащих фосфоресцирующих частиц, дающих свет Огонии. Михаил поднимется еще выше, и перестанет ощущать свое тело, не сможет различить, где небо и где земля. Потом, наверное, наступит ночь, свет станет серебристым. А потом Михаил окажется вниз головою, а под ним будет снова рябь серых холмов. И более ничего.

Существа тем временем плавно спланировали к ногам священника и расползлись по теплой шершавой поверхности, цепляясь крохотными коготками. Он бережно собрал их и сунул за пазуху.

К ним подошла Мария. Михаил закрыл глаза и отвернулся, снова к горлу подкатывала тошнота. 'Людоедка!'

— Не посидишь ли с нами, господин Осень, огня отважный укротитель и искуснейший целитель?

— Спасибо, Мария. Но я очень устал.

— Пойдем, ну пойдем же! — Мария игриво прикоснулась к его затянутой в неизменную зеленую перчатку руке и тихо запела. — 'Он говорил мне: 'Будь ты моею, и стану жить я, страстью сгорая; прелесть улыбки, нега во взоре, мне обещают радости Рая'. Бедному сердцу так говорил он, бедному сердцу так говорил он...'

— '… но не любил он, нет, не любил он, — вдруг продолжил Осень вместе с нею низким красивым голосом, — нет, не любил он, нет, не любил он меня!'

Мария неловко оборвала песню, закусила губу, пристально глядя на священника. Тот же невозмутимо занялся повязками Михаила. Мария отвернулась и молча пошла к огню, гордо подняв свою красивую голову. Был еще один свидетель этой сцены. Один из караванщиков, самый угрюмый из всех, стискивая кулаки, не отрывал от господина Осени горящий взгляд. Михаил вспомнил его имя, Петр, жесткое как камень.

Утром они пошли дальше.

Проходя мимо рощицы коротких пластиковых столбиков, священник остановился.

— Мария, сделайте одолжение, задержитесь ненадолго.

Та хмуро и грубовато спросила:

— Что еще пришло в голову твоему преподобию? Никак ты снова намерен пичкать меня и моих мужчин райскими яблочками? Ну-ну. Я-то, может, и съем парочку, но только диеты ради. Эй, слышали? Привал! Этак мы, право, никогда не дойдем до столицы, а там очень ждут наши товары, — она некрасиво ухмыльнулась, глядя прямо в глаза священнику, — очень ждут, пока все не испортилось, пока все свеженькое!

На скулах Осени заходили желваки.

— Я не задержу надолго, — сказал он.

Потом последовала обычная быстрая процедура по вскрытию поверхности. 'Снова замедлять время? Зачем?' — устало и безучастно подумал Михаил. Он был слаб и апатичен. Только старался держать поближе к Осени.

Сначала не происходило ничего. Столбики словно бы подернулись рябью. Казалось, воздух вокруг них сгустился и вибрировал от напряжения. Потом столбики стали меняться. Они росли, давали отростки, которые в свою очередь ветвились и множились, их покрывали какие-то плоские зеленые пластиночки, нежные, тонкие, колышущиеся на ветру. Потом стали появляться желтые шары. Осень сорвал несколько, протянул один Михаилу.

— Попробуй.

Рот юноши наполнился слюной, тело бросило в жар от невозможной, нереальной свежести и аромата.

— Вот, и мальчика теперь соблазнил яблочками-то, — Мария все же взяла плод, что протягивал ей священник. — Зря ты, отец, думаешь, что можно питаться только этим!

Караванщики тоже не отказались от предложенной еды. Вскоре все отправились дальше, оставив удивительный сад позади. Михаил, несколько пришедший в чувство, решил поговорить.

— Господин Осень… как же вы, священник… и с каннибалами.

— Что я? — неожиданно резко воскликнул тот. — Караван идет в столицу, а ты знаешь, сколько там таких, как они? А знаешь, сколько вообще их в Огонии? Да их, по меньшей мере, вдвое больше, чем таких холециститных заморышей вроде тебя, питающихся всякой пластиковой дрянью! Люди вырождаются, становятся сами синтетическими уродцами, в которых, тем не менее, продолжает жить частица Бога… Такие, как ты, продают за гроши свои уши и пальцы этим вот 'цивилизованным' людоедам. О, они редко нападают в открытую, они просто договариваются со стариками, с родителями неизлечимо больных детей, с калеками, желающими обеспечить свои семьи… Но я намерен положить этому конец! — глаза Осени яростно полыхнули. — Сады позволят людям больше не знать нужды!

— Но как… как вы делаете их? — Михаил давно был не в том состоянии духа, чтобы оскорбленно вскидываться на эпитеты вроде 'заморыша', тем более что это было правдой. — Или этому тоже научат в монастыре?

— Научил бы я, да только я больше не там… а для тебя, для таких как Зима и Лето, время — это предмет игрищ ума! Они, первые слуги Года, забыли, а ты, самоуверенный юноша, и не знал, что главная задача Церкви — жизнь, жизнь человечества. Обеспечение этой жизни, забота об этой жизни. Ты спрашиваешь, как я сделал тот сад? Я скажу тебе! Я не делал ничего такого, что не было бы дозволено Господом — этот сад был там, несколько веков назад, был там живой цветущий яблоневый сад, а не поганые пластиковые столбы! Можно обращать время вспять, возвращаться туда, когда наша Земля кормила людей, была богата и плодородна. В прошлом — потерянный Рай нашего мира, а мы, священники, должны это прошлое вернуть. Но сады нужно поддерживать, понимаешь? Следить за ними. Без этого время снова вернется в настоящее. Нужны те, кто будет за ними ухаживать. Год слишком стар, а его помощники слишком заняты математическими вывертами, не видя, что Огония умирает… Я иду в столицу, чтобы убедить людей принять дар Господа, отказаться от людоедства, уничтожающего человечество, извращающего его душу, его суть!

Осень замолчал, тяжело дыша. Вытер со лба капли пота.

— К вечеру мы доберемся до предгорья, где наши дороги разойдутся. Нам в столицу, а тебе к монастырю.

— Почему вы не пойдете со мной? Разве не там ваше место?

— Нет, не в монастыре. Мне больше нечего там делать. Господин Год запретил мне брать учеников.

— Как?

— Стараниями господина Весны, который считает своим долгом истреблять каннибалов. Его неприязнь ко мне можно понять, людоеды убили его жену и дочь. Но он, прежде всего, священник, он должен помнить, что даже фламмы когда-то были людьми, что любая искра души человеческой дана Богом и должна быть свято хранима.

… Местность постепенно менялась. Холмов становилось все меньше, и они становились все выше — приближались горы.

— Надо идти в обход, — хмуро сказал Осень. Последний час он напряженно оглядывался по сторонам, и несколько раз отворачивал небольшие пласты поверхности.

— Почему? — спросила Мария.

— Мы находимся в огромном темпоре и движемся прямо к его середине. Граница была так плавна, что я не заметил, когда мы в него вошли.

— Так и что?

— Возможны резкие непредсказуемые перепады времени. И вспышки огня. Мне будет трудно их контролировать.

Мария хотела снова что-то возразить, но тут из-за холма выскочили несколько маленьких низкорослых существ и замерли невдалеке. Михаил внимательно приглядывался к ним, было в них что-то смутное знакомое, хоть он и был уверен, что видит их впервые. Короткие клювики, усики, выпуклые белесы глазенки...

— Господь всемогущий! — вдруг потрясенно ахнул Осень. — Да это же фламмы, только маленькие, это… это их детеныши! Они снова становятся теми, кем были раньше...

Он сорвался с места и легко побежал вперед.

— Они не станут снова людьми только потому, что научились рожать! — зло закричала ему вслед Мария. — Да и детеныши ли это? Растеряли детальки, вышли куцыми, вот и все!

— Я скоро! Я должен понять! — бросил через плечо священник.

— Ты любишь куски пластика больше, чем живых людей! — в голосе Марии зазвенели слезы. Она обернулась, выбрала взглядом Петра. — Иди с ним, и помоги, в случае необходимости.

— Каждый сам выбирает, куда ему идти, — впервые посмел возразить угрюмый гигант, отводя глаза.

— Молчи! — почти взвизгнула Мария, ее красивое лицо перекосилось от бешенства. — Ты… мы все не достойны чистить ему сапоги! Иди и умри, если он потребует!

— Хорошо, — коротко сказал Петр и молча пошел вслед за священником. Он один знал, какой ценой дался ему этот ответ.

— А ты что уставился!? — прикрикнула Мария на молчаливого, напряженно о чем-то размышляющего Михаила. — Помалкивай, а то нос тебе откушу!

Юноша вздрогнул и тоже поспешил за священником, уже успевшим, как и фламмы, скрыться где-то за холмами.

Осень, преследуя проворных малюток, взбежал на очередной холм. Задыхаясь от бега, глянул вперед и его дыхание пресеклось. Небольшую долину занимала высокая коническая башня, состоящая из переплетенных тел, усиков и ножек фламм и их остовов. Все это неустанно копошилось, напоминая большой муравейник. Но не это заставило содрогнуться священника. Вся поверхность около башни была разодрана, наружу торчали целые пучки нитей, основание же башни вплеталось куда-то глубоко под землю. Всем телом Осень ощутил мощную короткую вибрацию, на миг потемнело в глазах и заложило уши. И в тот же момент невдалеке лопнул холм, из его вершины с ревом взметнулся ввысь столб огня; бурый едкий дым пополз по склонам. Разрастающуюся стену огня ветер повлек куда-то прочь.

— Проклятье, — пробормотал Осень. — Да они ведь управляют временем!

Священника заметили. Несколько длинноногих существ неспешно направились в его сторону. Они напоминали обычных фламм, но и отличались от них. Мощные широкие клювы дополняли роговые гребни на головах, на ногах были длинные шпоры, на хвостах — массивные шипастые клубки.

Кто-то стоял за спиной священника. Он обернулся. Петр не спеша вытаскивал свой боевой двуручный топор. И улыбался. Осень непроизвольно попятился.

— Могу дать вам пятнадцать минут, отец, — прогудел гигант. — Дольше я их не удержу. Наладите эти ваши штучки со временем? А то ведь пожгут тут все к чертям, сволочи длинноногие.

Осень коротко кивнул. Деловито огляделся, ища подходящую зону для разреза. Все здесь было иначе. Башня — не живая, но уже и не мертвая, — меняла время для своих непонятных целей.

— Михаил? Ты здесь зачем!? Марш назад! — Осень только сейчас заметил юношу, бледного, запыхавшегося, но решительного.

— Говорите, что нужно делать, учитель.

— Что ты сказал!? — Осень вздрогнул, впился взглядом в юношу.

— Я сделаю все, что вы скажете.

Сглотнув ком в горле, Осень торопливо стянул с рук перчатки и протянул их Михаилу.

— Надевай! Не забудь, будешь делать только то, что скажу.

— Они близко. Давайте, вы будете миловаться позже, — проворчал Петр, поудобнее перехватывая широкую рукоять топора.

Вспоров поверхность, Осень отогнул ее край, обнажив глубокую нишу; торопливо и просто стал объяснять. Михаил внимательно слушал, взгляд же его поминутно натыкался на покрытые глубокими застарелыми ожогами руки священника.

… Фламмы нападали глупо, одна за другой. При этом они оживленно бормотали что-то друг другу.

— Людей нет. Мы?..

— Мы есть. Людей нет!

— Людей нет! Мы есть! Людей нет!

Петр встречал их в узкой лощинке, круша топором длинные ноги и разбивая хрупкие головы. Одна фламма догадалась взобраться чуть выше по склону и внезапно обрушилась сверху, вогнав клюв в затылок человека. Выдернула клюв, бросив к своим ножкам мертвое тело. Заспешила к оставшимся людям. В плечевых шарнирах что-то заело от падения, и клюв фламмы широко и стремительно ходил вверх и вниз, как безостановочный молоток. Снова пробив плоть, он не остановился, беззлобно и методично нанося удары еще и еще.

… Большая часть времени ушла на расчет структуры поля, замкнуть же вокруг долины временное кольцо было делом одной минуты. Башня снова извергла мощный импульс времени, который смогло погасить кольцо. И тогда огромная башня, это скопище фламм, точно единый слаженный организм принялись наносить тупые удары, терзая внутренности земли, перекручивая и обрывая сотни пучков разноцветных нитей. Кольцо держало. Чтобы погасить мощность ударов, оно начало работать в прошлое, все глубже и глубже назад во времени. И вовлекая в процесс все более глубокие слои под поверхностью.

И вдруг земля вздыбилась, время потекло хаотично. Сознание Михаила плыло, гасло и возникало снова. Он видел огромные пространства, заполненные райскими садами, видел воду — столько, что не выпить и за всю жизнь, видел прозрачное голубое небо, видел лик Бога — ослепительно яркий золотой круг на небе.

Потом неумолимый маятник-время снова понес его вперед, в день сегодняшний. Вырвав из такого близкого и реального, но такого недостижимого Рая.

Та ниша, где работали они с Осенью, разверзлась бездонным колодцем, пронизывая толщу Огонии, и Михаил вдруг увидел себя на краю мира. Под ногами перекатывалась прозрачная жидкость, истончающаяся слоями. Он дернулся, отступил, боясь коснуться этих гадко маслянистых, бесчисленно слоистых трясущихся пленок. Под ними он явственно видел маленький тусклый темно-красный шар и окружающий его непроницаемый мрак. И еще он видел изъеденный временем, словно бы изъязвленный болезнью, внешний бок гигантского тора Огонии. И ощутил тяжелое его вращение в бесконечной мертвой пустоте.

Михаила вдруг посетило безумное желание разодрать руками тонкий слой, отделяющий его замкнутый мирок от безграничного пространства, и устремиться вперед, все быстрее и быстрее… Словно услышав его мысли, лежащие у ног юноши маленькие существа, которые, видимо, обронил Осень, приникли к полу, и стали медленно просачиваться сквозь поверхность, слой за слоем, которые расходились и затягивались снова. И вот фигурки вырвались, полетели, нелепо кувыркаясь, выпучивая глазки, щеря пасти, махая маленькими крылышками. Они летели, и чернота поглощала их одну за другой. Михаил содрогнулся.

Прозрачное 'окошко' тускнело, покрываясь все новыми пленками, Огония прилежно латала саму себя; ей не было дела до того, что мир вокруг был мертв. Не было ей дела и до того, что мир внутри нее неумолимо умирал. Она решала техническую задачу, жизнь не волновала ее.

Михаил со стоном стиснул голову ладонями. Одною только идеей была переполнена его истерзанная душа: вернуть, любой ценой вернуть людям потерянный Рай. Ведь это можно, ведь Рай достижим, один и для всех… Теперь надо всего лишь научиться удерживать время… надо учиться, надо еще много учиться...

— Господин Осень! — исступленно закричал Михаил. Никто не ответил ему.

… Осень, шатаясь, медленно брел по колено в восхитительно прохладной воде. Над головой шумели пестрые листья: зеленые, желтые, красные. Сияло солнце в пронзительно голубом небе. Вода позади священника тянулась алым шлейфом, Осень судорожно прижимал руку к разорванной шее...

Отмель. Нежный мелкий песок под ногами. Трава, душистая как сама жизнь. Какая-то мысль вертелась в сознании, какое-то горькое недоумение. 'Один, почему я один, почему не для всех, не для всех?' Он опустился на колени, потом тяжело упал на бок.

— Благодарю тебя, Господи, что дал мне увидеть Рай, — шевельнулись его бескровные губы.

В неподвижных хрустально прозрачных глазах его отразилось холодное осеннее солнце.