О разнице времен на концах крыльев бабочки

О разнице времен на концах крыльев бабочки

Я случайно научился управлять пространствами. Забавлялся с формулами, числовыми и текстовыми, набрасывал их, как Бог на душу положит, и сам был удивлен, когда в хаотичном нагромождении букв и цифр вдруг проступила сеть логических взаимосвязей. Теперь я мог изгибать и скручивать пространства, как мне заблагорассудится. А если я обуздал пространства, значит, мне подвластно и время.

Как только я понял, что создал нематериальную, но полноценную машину времени, намерение поделиться новостью с научным сообществом испарилось. Перемещения во времени — игры опасные, и их, несомненно, запретят. Так что я отправлюсь в путешествие, никому не сказав ни слова.

Хотелось бы стартовать немедленно, но инстинкт самосохранения победил дух авантюризма. Вслепую десантироваться в прошлое нельзя. Есть риск причалить в неизвестной точке и наследить так, что потом не найдешь себя в будущем.

Теорию эффекта бабочки я твердо усвоил еще в школьные годы.

Уже тогда я был честолюбив и амбициозен и грезил будущими подвигами и славой. Случалось, что и наяву. Но, раз за разом сталкиваясь со скептицизмом окружающих, стал оберегать мир своих фантазий и делился ими лишь со старшей сестрой.

Стоило нам остаться дома одним, как я спешил к ней в комнату и часами излагал пространные космогонические гипотезы. Уводил ее в зыбкие миражи иных реальностей и разворачивал картины бушевавших там эпических событий.

Сестра была единственным человеком, не приземлившим меня советом, что лучше заняться чем-нибудь общественно полезным, к примеру, сколотить табурет, вместо того, чтобы витать в облаках. Атаки буйного мальчишеского воображения она воспринимала с неизменной молчаливой улыбкой.

Позже я читал ей труды по физике, математике, философии, и снова находил терпеливого слушателя. Штудирование вслух научных статей не отбило у нее охоту внимать моему голосу. Я был младше нее на 10 лет и любила она меня беззаветно.

Уже в те годы я твердо знал, что только синтез наук может дать новый импульс развитию, и деление на гуманитариев и технарей давно потеряло актуальность. И я не промахнулся — мое открытие состоялось именно на стыке разнородных дисциплин. Оставалось лишь нащупать путеводную нить, которая позволит мне конкретизировать пункт назначения.

Теряя драгоценное время, я копался в муравейнике формул еще два года. Проделал грандиозную работу, почти подобрался к результату, но каждый раз что-то от меня ускользало… Какая-то мелочь, деталь. Я не мог понять, что…

Биться дальше не было никаких сил. Я назначил время для старта и постарался как можно точнее подгадать точку причала. Глубоко в толщу веков ввинчиваться не стану, апробирую свои достижения на начале 20 века. Всегда интересовала Великая Октябрьская и личность Ленина — по одним версиям, великого гуманиста, по другим — великого злодея. Хотелось бы разобраться в этом вопросе на достоверном материале.

Я закольцевал цепь формул на полу лаборатории и встал в середину круга с ноутбуком в руках. На экране появилась картинка — камера отобразила мою клетчатую рубашку. Внезапно клетки стали размываться, и возникло чувство, будто меня вытягивают из кожи…

Преодолевая сопротивление, я с усилием набрал на клавиатуре комбинацию символов. Монитор показал пространство в виде изогнутого листа бумаги. На левой стороне в густой сетке координат возле верхнего края мерцала красная точка. Мое местоположение. Две половины листа неумолимо сближались.

Меня слегка мутило, но сердце колотилось от адреналина. Удачное начало эксперимента вселило безумное ликование. Я, именно я подарю человечеству ключ ко всем загадкам. Меня признают величайшим умом, а может, и возведут в ранг небожителя. Еще ни один ученый не одарил род людской такими возможностями…

Пока что вокруг простиралась лишь серая мгла, но экран показывал, что края пространства почти сомкнулись. Когда по моему лицу хлестнул влажный петроградский ветер и сквозь пелену мелькнул красный бант на черном лацкане, я понял, что нахожусь у цели. Но тут меня резко отбросило назад. Картинка на экране стала резко меняться. Противоположная сторона листа вывернулась вокруг продольной оси и теперь пространство выглядело скрученным посередине фантиком от конфет. Или гигантской бабочкой с крошечным тельцем. Два крыла вновь сблизились почти вплотную.

На той стороне из тумана вышла женщина. Сердце отозвалось упрятанной в дальний угол тянущей болью. Я долго и тщательно забывал это место и время. И эту женщину со странной улыбкой.

Через мгновение шквал эмоций вырвался из-под контроля.

— Эмма! — подавшись вперед, крикнул я, — Эмма, уезжай оттуда! Ты слышишь меня?

Эмма с той же улыбкой легкомысленно кивнула. Через минуту крылья бабочки сомкнулись и теперь я стоял рядом с ней. С моей старшей сестрой, страдавшей задержкой умственного развития и трагически погибшей 30 лет назад.

В нашем городе ничего не могло остаться тайным. Все были в курсе, что при первых родах мать чуть не отдала Богу душу. Ее спасли, но младенцу нанесли серьезную травму. Что-то навсегда повредилось в мозгу малышки, отличавшейся от большинства смуглых новорожденных очень светлой кожей.

Эмма не была немой, но почти не разговаривала, предпочитая объясняться жестами. Мы очень редко слышали ее низкий, рокочущий голос. В дополнение к другим проблемам она еще и страдала водобоязнью, и каждое ее купание было мукой для мамы.

Она посещала спецшколу, но ни разу не ответила ни по одному предмету. Внимательно, молча слушала с отрешенной, совершенно ни к месту улыбкой, страшно раздражавшей преподавательский состав. Учителя жаловались, что вид у нее такой, будто она не снисходит до общения с ними.

В 15-летнем возрасте родители сочли за благо забрать ее из школы и попытались пристроить на фабрику, где требовалось выполнение нескольких примитивных операций. Эмма отнеслась к работе так же индифферентно, как к учебе. Просто ничего не делала. И опять у всех осталось чувство, будто она сочла это занятие себя недостойным. Кончилось тем, что ее перестали дергать и она проводила дни дома, иногда выбираясь на прогулки.

Я, поздний ребенок, уже в детском возрасте проявлявший недюжинные способности, появился на свет, начихав на планы родителей больше не иметь детей. Я был их радостью, подарком судьбы, но это не мешало им в полной мере заботиться об Эмме. Обязанность демонстрировать братские чувства возлагалась и на меня. Едва я достиг сознательного возраста, как родители настояли, чтобы я всюду сопровождал сестру. Они боялись, что без присмотра она может пойти вслед за любым негодяем.

Несмотря на мою искреннюю, теплую привязанность к сестре, меня тяготила необходимость выходить в ее обществе. Не в силах отказать родителям, я вынужден был таскаться с ней по улицам под обстрелом пристальных взглядов, порой сочувственных, а чаще — злорадных.

Как это ни больно признавать, но я стыдился ее. Знал, что это низко, но, все равно, стыдился… Меня грызло чувство вины за предательство, пусть и неявное. Я честно искал в себе силы, чтобы вытравить гнусное желание бросить ее и улизнуть, но они не находились.

А Эмма, радуясь моему обществу, охотно держала меня за руку и наслаждалась прогулкой.

Опустив голову, я шел рядом, делая вид, что не замечаю насмешливых взглядов женщин. Еще отвратительнее выглядели плотоядные поползновения мужчин. На физическом развитии сестры ее отклонения никак не сказались. Она была хорошо сложена, с ослепительно белой, не загоравшей на солнце кожей. Довершало ангельский облик выражение абсолютной наивности на лице. Беспокойство родителей было понятно — они боялись, что она станет легкой добычей для подонков всех мастей.

Так и случилось. В первый раз она убежала из дома в 16 лет, с мужчиной на 15 лет старше. Родители с большим трудом разыскали ее и вернули домой, но мать после стресса перенесла сердечный приступ.

Через год побег повторился. На этот раз с ровесником, и даже изъявившим желание на ней жениться. Снова вмешались родители. Они отшили босяка и заперли Эмму дома.

Бесполезно. После малолетки пошла нескончаемая череда любовников разных возрастов и уровней материального благосостояния. Попадались среди них и мужчины с серьезными намерениями — их бросала сама Эмма, чтобы упорхнуть на поиск новых приключений. Ни увещевания отца, ни слезы матери на нее не действовали.

Общественность, само собой, в стороне не оставалась — поведение Эммы стало любимой темой кумушек, перемалывавших подробности личной жизни всех, кто напоролся на их жала. Красота сестры провоцировала у теток непрерывное выделение токсинов, и они славили ее на всех углах без скидок на недееспособность.

Я все свое время отдавал учебе и был далек от обывательских проблем. Единственное, что раздражало — отсутствие Эммы в моменты, когда мне хотелось бы блеснуть очередной гениальной идеей. Зато, когда она бывала дома, то, как и прежде, часами благожелательно меня выслушивала. Но время шло, и я, волей-неволей, стал понимать, какой груз приходится выносить родителям, вынужденным терпеть хор обсуждений и порицаний. Сердечные приступы у мамы угрожающе участились.

Когда стало ясно, что очередной загул Эммы мать не переживет, пришлось вмешаться. Я подождал, когда сестра придет домой, втащил в комнату и, испытывая к себе отвращение, прошипел:

— Еще раз узнаю, что ты с кем-то шлялась, прибью, как собаку!

Это были первые грубые слова, сказанные мной в ее адрес.

На упреки от остальных Эмма отвечала своей фирменной безмятежной улыбкой. Но на мою угрозу отреагировала иначе — отшатнулась и закрыла лицо руками.

На следующий день она осталась дома. Сидела в своей комнате, глядя в окно. Я хотел зайти к ней и попросить прощения, но не смог перешагнуть порог, увидев неподдельную боль на всегда улыбающемся лице.

Беспорядочные связи прекратились, и очень скоро Эмму выдали замуж. Ей собрали приданое и переселили к мужу. Она не хотела уезжать в чужой дом, но родители настояли — им не терпелось покончить с пересудами, спрятав ее от придирчивых глаз сплетниц за широкоплечим супругом.

Мать с отцом искренне верили, что в лице горячо влюбленного мужа она найдет защиту и опору.

К несчастью, тот оказался слабаком, и недолго терпел красивую, но проблемную женщину. За ней требовался тщательный уход, вплоть до собственноручного купания, ведь она могла мыться, только держа кого-то за руку. Очень скоро он сообразил, что на подвиги во имя любви не способен, и его женитьба — шаг благородный, но опрометчивый. Не сказав ни слова родственникам жены, он оставил ее одну и уехал в другой город.

Первые волнения случились там, где жила Эмма. Озверелые толпы врывались в квартиры и расправлялись с хозяевами, не щадя ни больных, ни здоровых. Бросив скарб, люди, сломя голову, спасались бегством. Лавина беженцев растекалась по аэропортам и вокзалам, стремясь выбраться из города, ставшего для них смертельной ловушкой. Зараза беспредела охватила окраины и подползала к центру.

Я без конца звонил к Эмме, но на звонки никто не отвечал. Оставив маму у соседей, мы с отцом отправились к ее дому. Транспорт не работал, нам пришлось добираться туда несколько часов. Наконец, мы вступили в самую опасную зону. При встрече с погромщиками нам грозила верная смерть, но мы с ними разминулись. Высшие силы сохранили жизнь нам, но не уберегли Эмму.

Мы нашли ее под домом. На этот раз она не проявила свою обычную доверчивость — когда в ее квартиру ворвалась свора ублюдков, вооруженных обрезками труб и арматуры, она шагнула вниз с перил балкона.

Я гладил нежные руки сестры и уговаривал:

— Беги, Эмма, умоляю, беги отсюда! Здесь будет опасность, смертельная опасность! Спасайся!

Эмма ласково перебирала мои волосы. Потом я услышал ее рокочущий, неуверенный голос:

— …я — странная женщина… ты — гений… это не главное… я люблю тебя больше жизни… кто знает, что будет с тобой, если я изменю ход событий?...

Я изумленно посмотрел на нее, а она, как в детстве, схватила меня за вихры, наклонила мою голову и поцеловала в макушку. А потом сделала то, чего я меньше всего ожидал — из-за всех сил толкнула. Я упал навзничь, но удара не почувствовал — потревоженное пространство мягко приняло меня в свои объятия. Земля под ногами заколебалась и крылья бабочки разомкнулись.

— Эмма, беги! — я кричал до хрипоты, а женщина на отдалявшейся половине смотрела мне вслед и размахивала руками, как крыльями. До меня едва донесся ее голос.

— …бабочки… эффект бабочки…

Я сидел в своей лаборатории и тупо буравил взглядом формулы. В них требовалось внести поправку на такую простую вещь, как человеческие чувства.

Со дня открытия я задавался вопросом, почему именно мне выпала такая удача. Придумывал множество версий. В качестве стимула рассматривал и свою страсть к познанию, и нестандартность мышления, и зашкаливающее честолюбие, и упорство в достижении целей.

А оказалось, что двигало мной застарелое чувство вины.