Музыка Человека

Так говорил Композитор, и мы внимали:

«И сказал Бог: “Cотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле". Вдумайтесь в эти слова! "По образу Нашему, по подобию Нашему"! О бренном ли человеческом теле речь? Теле неловком, смердящем, сонливом, способном существовать только в привычной среде? Разве с гордостью изрекая: "человек", мы подразумеваем в первую очередь тело? Нет! Подразумевая в первую очередь тело, мы произносим: "труп"! И это справедливо, ибо узаконенный облик человека есть эволюционный кадавр! Жёсткий телесный канон мешает хомо сапиенс стать по-настоящему высшим существом. Загоняет в прокрустово ложе ограниченных физических и умственных способностей, накладывает путы сформировавшегося в эпоху каннибализма обмена веществ. Да-да! Не стоит забывать сей горький факт! На протяжении большей части своей истории наше дражайшее тело питалось сородичами! И стоит ли удивляться, что в итоге получилось нечто, заслуживающее презрения? "Двуногое без перьев, недоброжелательное"? Рождаемые между калом и мочой, мы всерьёз надеемся, что созданы по образу и подобию Господнему? Да, созданы! Но лишь в трансцендентальном смысле! Каноническое тело есть наш балласт, тяжкие оковы! Его необходимо совершенствовать, сделать достойным человека! Модификации запрещены? Мы найдём другой путь! Проторим дорогу в новый мир, наш неозой!»

… Шумной лавиной мы мчались по улице, радостно сметая всё на своём пути. Нас сопровождали изумлённые рожи, визг, заполошная брань. Встречные и поперечные шарахались кто куда. Нас опьяняло чувство поистине безграничной свободы. Я не припомню, чтобы когда-нибудь ощущал себя столь же вольготно.

Очередной полицейский приказал остановиться.

Ха!

Ради прикола я послушался. Дмит побежал было дальше, но остальные в предвкушении потехи сгрудились за мной. Дмиту пришлось тормознуть, однако он демонстративно держался чуть поодаль, и на его свинской морде явственно читалось неудовольствие. Плевать мне на Дмита с его амбициями! Если хочешь быть лидером — будь им!

Мы толпились, довольно похрюкивая и пялясь маленькими глазками на полицейского. Тот пребывал в сильном замешательстве.

Я требовательно ткнулся ему в ляжку.

Полицейский громогласно понёс какую-то ахинею. В его убогой программе мы не были предусмотрены. Неудивительно! Разве можно такое предусмотреть?

Тогда я подскочил и крепко двинул его в живот.

Полицейский устоял, но ненадолго. Остальные, поддержав мой порыв, вмиг опрокинули его и принялись с наслаждением топтать.

Какой-то посторонний тип, будучи явно не в себе, захотел внести свою лепту, бормоча под нос:

— Молодцы, сынки! Пустите и старого поплясать на поганой кукле!

Мы не стали возражать и продолжили триумфальный забег по вечерним улицам родного города.

Дмит опять мчался во главе. Однако вскоре я повторно обломал его. Наш весёлый путь пролегал мимо «Олимпии». И мне вовремя пришло в голову, что как раз там нам сейчас и место.

Ведь «Олимпия» — прибежище снобов. Просто ресторан. То есть заведение, где только жрут. Ничего больше не делают. Не вибрачат, не трахаются затейливо, не карнавалят. Даже шоу примитивное отсутствует. Одна жратва. Это считается изысканным и престижным, в старинном духе, так сказать. А где престиж — там снобы. А где снобы — там и бесы. В общем, нам туда дорога.

Я легонько пихнул Яну. Она сразу поняла. И остальные усекли, даже Дмит.

Не обращая внимания на оторопелые рожи людей-швейцаров, мы всей гурьбой вломились через парадный вход.

— Какого чёрта сюда пустили карнавальщиков? — раздался возмущённый бас.

Но его тут же перекрыл истошный женский вопль:

— Свиньи!

Женщины всегда быстрее постигают суть вещей.

И пошла суматоха.

Мы с Яной малость задержались, высматривая бесов, и смогли оценить общую картину: тарарам, бедлам, хаос. Наши, позабыв про чувство долга, отдались азарту. Признаться, и я поступил бы так же, не будь рядом Яны. Тем паче, что я у них новичок.

Всё и вся летело вверх тормашками: торты, стулья, горячие и холодные закуски, цветочные вазы, занавески, фаршированная дичь, десертные блюдца, абажуры, скатерти, графины, официанты и, конечно, посетители. Каждый орал что-то своё, наши самозабвенно визжали и хрюкали. Звон битого стекла, сочные шлепки салатов об морды и наоборот, неопознанные летающие ножи и вилки как средство массового поражения, томатный соус на вызывающе белом фраке, кто-то с оторванной штаниной уцепился за люстру.

Пятнистые бока Дмита мелькали там и сям. Он, обормот, быстро сориентировался. В "Олимпию" женщин пускали только в платьях. Ну и Дмит, понятно, не мог этого упустить. Задирал подолы, срывал юбки. Дорвался, паразит! Свинья нашла себе свинское занятие!

Но бесов в большом зале что-то не видать. И тогда Яна устремилась к лестнице. Узенькая такая лестница, но мраморная, с золочёными канделябрами. Наверняка там что-нибудь особо престижное, для самых отпетых снобов.

Сквозь эту кутерьму не так-то легко пробраться. Мне досталось аккурат в пятак остреньким каблучком, задницу ошпарили ароматным супешником, один глаз залепило, кажется, майонезом. Яне тоже перепало, хоть я прикрывал её, как мог.

И вот мы наверху. Точно! Здесь их капище!

Посреди помпезного, с высокими сводами зала установлены стеклянные клетки и аквариум, в котором лениво машут хвостами лупоглазые рыбы. А в клетках — куры, утки, жирный гусь, кролики, даже змеи. Все чистенькие, ухоженные: меню, короче. Выбирай, кого сожрать! И главное, в одной из клеток — свинья! Вернее, поросёнок. Розовенький, хвостик колечком.

Тут во мне проклюнулось нечто вроде зова крови, хотя я ни на секунду не переставал ощущать себя человеком. Я вполне сознавал, что поросёнок в клетке — свинья настоящая, урождённая, глупое кулинарное мясо. А я — временная подделка, эрзац-свинья. И, тем не менее, бросился на выручку.

Пока я боролся с прочными клетками, силясь даровать животным бесполезную свободу, Яна пронзительно взвизгнула, призывая на помощь. Я оставил попытки извлечь тупого подсвинка и, путаясь меж взбаламученных кур, поспешил к ней.

Любимая не побоялась в одиночку атаковать бесов.

Их — за столиком под сенью пальмы — оказалось пятеро: трое мужчин и две женщины. Все с голыми, ярко разукрашенными черепами. Так у них в обычае, пока волосы снова не начнут отрастать. Хотя, которые поскромнее, бывает носят парики. Но эти пятеро наглые, демонстрируют всем, подонки, что они — бесы.

Двое, навалились на Яну, машут кулаками.

Я налетаю, словно ураган. С разгона наподдаю одному под зад. Бес буквально впечатывается в волосатый ствол пальмы. Меня в ответ наотмашь лупят стулом. Больно! Изворачиваюсь, копытца скользят в луже пролитого вина, кубарем качусь под ноги худощавой бесе в ядовито-жёлтом блестящем платье. Она тоже падает и сейчас же вонзает мне в загривок свои вострые ноготки. И верещит почти ультразвуком.

Бесы сопротивляются отчаянно. Будто чувствуют, что это по их душу набег. Наконец, привлечённые кукареканьем выпущенного мной на волю дурака-петуха, на подмогу приходят остальные. Все вместе мы — страшная сила! Попробуй выстоять против трёх десятков боевых свиней!

Потом ещё были полицейские. Они ворвались в разгромленный ресторан и открыли беспорядочную стрельбу. Парализовали массу народу, а нам, разумеется, хоть бы хны — как и обещал Композитор!

Финальная сцена вообще достойна кисти великого живописца. Мы неторопливо, гордой трусцой покидаем побоище, посетители и персонал валяются где попало в позах, в которых их застиг выстрел, а полицейские торчат надо всем этим в заляпанных мундирах, с парализующими пистолями наголо и в который раз за этот вечер не знают, что предпринять. Будто сами парализованы.

Мне ещё запомнилась мелькнувшая в дверях щетинистая задница Дмита с двумя торчащими из неё вилками. Рискованное это занятие — юбки задирать!

***

Весь следующий день я, как ни старался, не мог разыскать Яну. Её не было на занятиях, дома, в других обычных местах. Я даже стал беспокоиться, не избегает ли она меня. Но поздно вечером любимая позвонила сама, и мы договорились встретиться завтра в университетском аквапарке. Честно говоря, после наших совместных головокружительных приключений я рассчитывал на большее. Ну да ладно, в аквапарке так в аквапарке.

Яна, как всегда, пришла загадочная и, не дав мне рта раскрыть, потащила кататься на лодке. Вообще-то из аквапарковских развлечений катание на лодке прельщает меня в последнюю очередь. Я люблю, когда поживей, например, подводную охоту или гидроаттракционы. А лодка — это совсем уж ретро. Но если милой хочется...

Она самолично уселась за вёсла, уверенно отгребла от пристани и только тогда, уперевшись локтями в колени и глядя мне прямо в глаза, потребовала:

— Ну, рассказывай!

Я и давай распинаться, как она отлично выглядит, как я соскучился по ней и до чего обожаю кататься на лодке, особенно в компании такой феерической девушки. Так и сказал: феерической.

— Антоша, перестань.

Чепуха застряла у меня в горле.

— Расскажи, что ты обо всём этом думаешь. Здесь нет посторонних ушей и можно серьёзно поговорить.

Я чуть не взвыл. Ненавижу серьёзные разговоры с красивой девушкой, в которую к тому же влюблён. Мне хорошо, мне радостно не душе. У меня праздник чувств. Хочется петь, танцевать, прижав её к себе, хочется целоваться взасос, хочется...

— Как тебе Композитор, ребята?

Я сделал над собой неимоверное усилие, чтобы переключиться на деловой лад.

— Да нормальные все, весёлые. Правда, Дмит этот ваш многовато воображает.

Яна никак не отреагировала на упоминание настырного Дмита. Очень хорошо!

— Композитор? Знаешь, немного удивило, что он с первого раза допустил меня ко всему.

— А я за тебя поручилась, — сказала Яна. — Ещё Лёля, Аким и Денис подтвердили, что ты настоящий кремень. Да и пока далеко не всё тебе известно, если уж начистоту.

Яна, как никто другой, умела сбивать меня с панталыка. И видимо даже не подозревала об этом.

— Я вчера слушала все новости. Похоже, мы переборщили. Никто не понял главного — что акция направлена против бесов. Версий миллион: от эпидемии бешенства среди диких зверей, до хулиганства веган. А свидетели так вообще изоврались. Один якобы воочию наблюдал огромный зелёный коптер, откуда всех выпустили, другой поддакивает, что нас контролировали полицейские, и это была профилактика, нечто вроде гражданской обороны. А какая-то рыжая курносая девица заявила, что в "Олимпии" кабаны насиловали всех подряд, и лично она уже беременна. Опасается, что отпрыск будет в папашу, представь!

Я расхохотался, вспоминая Дмитовы выкрутасы.

— Намекали и на возможность биологических экспериментов, хотя окружной уполномоченный настаивал, что это исключено — все мало-мальски солидные лаборатории под надзором. Ещё он обещал при повторении безобразий вооружить полицию новыми парализаторами, которые усмирят и свиней. Пусть даже это хлопотно и влетит в копеечку. Но никто, абсолютно никто не заикнулся о бесах! А мне казалось, тем пятерым влетело-таки изрядно. Тогда как остальные отделались испугом и ушибами. Хотя, нет, ещё трое госпитализированы — это случайные пострадавшие.

— Случайные, — повторила Яна, и мне почудилось, словно что-то в её голосе переменилось.

— Композитор считает, что в дальнейшем надо действовать более акцентированно. Чтобы вызвать правильный общественный резонанс. Он говорит, мол, мы слишком увлеклись по первости, но это нормально — к свободе не сразу привыкаешь. Ещё он похвалил тебя за идею насчёт ресторана. Иначе бы совсем впустую получилось. А так хоть кого-то из бесов достали. Один из них, кстати, представляешь, Филипп Номоконов!

— Тот самый? — удивился я.

— Именно. С разукрашенной лысиной его никто не узнал.

Уж не Номоконов ли меня стулом огрел?

— Аким и Лера вчера весь день крутились около того ресторана. Композитор их отругал, сказал, что про "Олимпию" нужно забыть. Это только начало, впереди нас ждут великие дела!

Она замолкла. Внимание её рассеялось. Теперь Яна смотрела не в мои глаза, а куда-то мимо левого уха.

— Знаешь, Антон, — сказала она, наконец, — мне немножко не по себе. Даже не знаю, от чего.

Тут бы девушку обнять да приголубить, но я вместо этого сам сел за вёсла и стал рассказывать про поросёнка, которого хотел освободить, в то время как должно было бок о бок с ней в два пятака сражаться с бесами.

Махал я вёслами не скажу, чтоб умело, и очень скоро мы врезались в ограждающий невидимый барьер, который создавал перспективу обширной глади лесного озера. Вокруг не обреталось ни души и, если б не этот барьер, можно было подумать, что тебя и впрямь занесло в дикие места.

— А ещё, — говорю, — в этих композиторских штучках мне понравилось, что все синяки исчезают при обратном превращении. Иначе б мы с тобой сейчас валялись по домам и стонали от унаследованных свинских травм. А Дмит ох как долго сидеть бы не смог!

— А он и не может. Дурной ты, Антон! Гляди!

Яна повернулась спиной и задрала майку.

Ужас! Там буквально не было живого места! Да, постарались бесы, гады! Бедняжка!

Внезапно засаднило и у меня.

Что за чёрт! Почему раньше ничего не болело? А теперь вдруг сразу вспомнились и горячий суп, и тяжёлый стул, и вострые ноготки...

Пощупал шею. Исцарапана!

— Яночка, а почему я только сейчас почувствовал?

Она усмехнулась.

— Композитор называет это соматической инерцией. Полная перестройка организма заканчивается лишь спустя некоторое время. У меня вот стало болеть сегодня ночью. А у тебя ещё позже. Наверное, потому что в первый раз.

— Ты хочешь сказать...

— Конечно, Антон. Я уже была, обезьяной, вместе с Дмитом. Ты знаешь, обезьяной

чувствовать себя гораздо ловчее, чем свиньёй. Но оказалось, что на шимпанзе парализаторы действуют так же, как на людей: вырубают напрочь. Нас схватили и запихнули в зоопарк, к настоящим обезьянам. Помнишь, я пропадала несколько суток? Примерно месяц назад?

Я в нокдауне. Поделом тебе, дурак. Не выпендривайся!

— И как оно? — Это всё, что могу промямлить.

— Шимпанзюки нас невзлюбили. Дмит, молодец, защищал меня изо всех сил. А потом мы нашли способ удрать.

— А Композитор что ж не помог?

— Не так-то просто. Наши только-только выяснили, куда нас угораздило, и планировали освободить ближайшей ночью. Мы их опередили.

Я смотрю на неё, как… В общем, я ещё никогда ни на кого так не смотрел. А Яна, кажется, даже не замечает. Грустная она.

— Антоша, поплыли назад.

Тут в моей несчастной голове возникает Вопрос, который требует немедленного ответа:

— Слушай, значит, можно в кого угодно?

Яна пожимает плечами.

— А наоборот? Вон у композитора собака здоровенная, чёрная. Можно её человеком сделать?

— Её — да. А вообще — нельзя. Композитор говорит: скользить по древу эволюции получается исключительно вниз. Ну и обратно, разумеется, до исходного состояния. Ведь Сара ньюфом не родилась, она им стала. Это, Антон, композиторова жена.

Полный нокаут.

— Композитор в своё время модифицировал её до такой степени, что назад дороги уже не было. А когда начались репрессии против изменённых, долго прятал, спасая от резервации. Потом сконструировал свой инструмент и создал Музыку. С тех пор она ньюфаундленд, всегда при нём. Он на ней первые опыты ставил. И, думаю, ради жены всю кашу заварил.

Яна привстала со скамейки и положила ладони мне на плечи.

— Обещай, что никому этого не расскажешь!

Я был в состоянии лишь кивать.

***

Так говорил Композитор, и мы внимали:

«… опьянённые своим мнимым всемогуществом, уверены, что цивилизация — благо, которое существует благодаря тому, что мы именно такие. А значит, необходимо узаконить телесный облик нашего вида. Никаких новаций! Две ноги, два уха, один нос и задница — вот залог будущих человеческих успехов! Это ли не абсурд? Обратившись к истории нашей планеты, мы увидим, что хозяева жизни, закосневшие вне конкуренции, неоднократно сметались новой, свежей волной. Биологическая революция неизбежна, если мы добровольно откажемся от эволюции. Только изменения, только совершенствование нашего слабого тела, пока нет возможности от него отказаться! Человек должен телесно улучшаться, если хочет процветать!..

… да, верно, до запрета изменения были хаотичны. Их осуществляли в эстетических, сексуальных, профессиональных целях. Это было неправильно, но необходимо! Запрет на модификации прервал естественный ход вещей, поставил шлагбаум! Однако с помощью моей Музыки мы сумеем обойти искусственную преграду, не дожидаясь, пока власти образумятся! Мы займёмся исследованием натуральной истории человеческого тела, определим его перспективы! И для начала разберёмся с арсеналом, которым располагаем. Арсеналом, накопленным нашими предтечами на эволюционной стезе! Мы должны изнутри постигнуть леопарда и муравьеда, северного оленя и морского котика! Побывать в их шкурах, вжиться и выяснить, что принесёт пользу при грядущем строительстве нового тела. Раз Всевышний даёт нам возможность принимать облик иных видов, сохраняя свою душу — значит так надо! Мы обязаны использовать этот шанс! Секреты всего животного мира раскроются перед нами! Даёшь биологическую свободу! Вперёд к эре новой жизни!»

***

Если я правильно понял, планировался слон. Но слона почему-то не получилось. Зато вышел носорог. И это было хорошо, поскольку для сегодняшней акции носорог годился на все сто.

Сразу после сотворения носорог вёл себя странно. Он судорожно пытался удержаться на разъезжающихся ногах, хотя пол был нескользкий, бетонный, дрожал, словно осенний лист, прямо-таки трясся, а глаза бегали каждый сам по себе.

Композитор тоже пришёл к выводу, что с животиной не всё в порядке. И, чтобы подбодрить, отвесил пару панибратских затрещин. Благо шкура — как дублёная.

Чуткая Сара, его длинношёрстая чёрная собака-жена, по обычаю отсутствовавшая в момент перевоплощения, вдруг выметнулась откуда-то извне пределов нашего зрения, налетела на Композитора и вместе с ним укатилась кубарем снова в невидимую область.

Чрезвычайно кстати. Ибо секундой спустя мы неуклюже завалился на тот самый бок, по которому ободряюще лупил шеф.

Вот так трудно всё начиналось. Главная проблема заключалась в том, что нас было много, а носорог — один. Поэтому требовалось время, чтобы утрястись, привыкнуть, почувствовать себя единым организмом.

Композитор теперь благоразумно не приближался, предпочитая со стороны наблюдать почти цирковой номер с «пьяным» носорогом. Только вместо манежа — громадный сумрачный цех заброшенного завода на бывшей индустриальной окраине.

Сложнее всего оказалось урегулировать долевое участие каждого в процессе принятия решений. Между нами разгорелась нешуточная борьба, где любые сантименты и чепуха вроде стажа участника ничего не значили. Боюсь, я даже Яне не дал спуску, а что уж говорить об остальных!

Как ни удивительно, мы пришли-таки к компромиссу, и довольно скоро. Сильные личности взяли ответственность за волю, прочие довольствовались совещательным правом. Самоустранившихся не было, так как им оставалось в буквальном смысле слова отправляться в задницу. А кому ж это по нраву? Так что, каждый худо-бедно, но урвал свой кусок. Именно тут, в носороге, до нас дошло, что свобода и впрямь есть осознанная необходимость.

Наконец, внутренние страсти улеглись, и мы кивнул Композитору, давая понять, что всё о’кей.

— В путь! — благословил начальник.

И мы отправился навстречу великим подвигам. Сара некоторое время бежала рядом, потявкивая глухим басом, но у первых же населённых кварталов повернула обратно.

… у носорогов никудышное зрение. Если неочеловек и позаимствует у них что-нибудь телесное, то уж никак не глаза. Добрый час мы заходил на цель, подслеповато шатаясь по улицам и производя фурор не меньший, чем давешнее свинское стадо. Только на сей раз мы не разменивался на мелочи и даже полицейских шугал лишь когда они откровенно подставлялись.

Не удержался мы единственно перед "Олимпией”: заколдованное место какое-то, ноги сами туда принесли. Очутившись у знакомого фасада, мы остановился и, повинуясь общему порыву, навалил здоровенную кучу прямо у парадного входа.

Один из людей-швейцаров застыл столбом, а другой, более смелый или глупый, грязно ругаясь, принялся дубасить нас своей тростью.

Всем внезапно стало чертовски стыдно. Среди нас ведь не было срулей. Это только бесшабашные срули способны во имя своих туманных идеалов устраивать коллективные публичные испражнения. Любой же из нас, как всякий нормальный человек, занимался этим наедине с собой. А тут получается, что мы облегчались друг перед другом. Точнее, в тесном присутствии.

Так, нравственно угрызаемый, мы отыскал, наконец, первый холодильник.

Холодильниками их окрестили потому, что бесов в ходе процедур подвергали анабиозу, вроде как замораживали. Собственно, здесь аналогия и заканчивалась, так что прозвище для этих учреждений можно было подобрать и поконкретней. Скажем, «бесовня». Типичный холодильник представлял собой правильный куб. Одна его половина была светопроницаемой — там располагалась оранжерея, в которой бесы восстанавливались после процедур. Сами же процедуры осуществлялись на другой половине, в аппаратной.

Проникнуть в куб, разумеется, было нелегко. Однако Композитор утверждал, что стены на оранжерейной половине не столь уж прочны. Микропористый стеклопластик, пропускающий не только свет, но и воздух, и отнюдь не рассчитанный на лобовую атаку тараном. Последнее сейчас и надлежало проверить.

Мы разбежался и всей своей внушительной массой врезал с правильной стороны. Стена разорвалась фейерверком искрящихся осколков. Виктория! Сосредоточенной и сопящей рогатой бомбой мы пронёсся по инерции сквозь всю оранжерею и уткнулся в противоположную стену.

Пальмы, опять пальмы! И беломраморный фонтан! Что за убогая фантазия!

Но недосуг нам было любоваться бесовской усладой. Предстояло ещё вскрыть аппаратную.

…Жаль, внутри темно, ни зги не видать. Ворочаешься наобум, а что крушишь — и сам не знаешь. Носорог в бесовской лаборатории — это как слон в посудной лавке. А ещё нас дважды неслабо шарахнуло током. Но лишь прибавило этим бодрости. Так и не удовлетворив любопытства, но радостно возбуждённые от качественно проделанной работы, мы покинул раскуроченный холодильник.

Полицейских, которых собралось уже что грязи, наш торжественный выход почти не заинтересовал. Они, похоже, больше пеклись о том, чтобы не допустить в секретные руины пронырливых зевак-полуночников.

Всё же, пару служивых мы поддел на рог, ещё пару растоптал и, успокоившись, с ощущением выполненного долга, направился дальше. Внутри носорога царило безмятежное счастливое единение, каковое бывает после триумфальной победы над общим врагом.

К потрошению второго, большого и фешенебельного, холодильника мы приступил уже словно специалист. Ни одного лишнего движения, только эффективный погром! Однако нас поджидал сюрприз: свет в аппаратной. Там кто-то был.

… Четверорукий модифицированный наверняка понял, что попался, ещё когда услышал грохот снаружи. Теперь он стоял, внешне безучастный, обмотавшись своими четырьмя руками, и напряжённо ждал.

Какое-то время мы молча таращились друг на друга.

Интересно, что можно прочитать в маленьких носорожьих глазках?

Тем не менее, он прочитал и, заметно расслабившись, попросил:

— Выпусти меня отсюда, пожалуйста.

Мы послушно посторонился. Им, гонимым бедолагам, и так тяжко приходится, а на дурацкие вопросы: "Почему он не в резервации?”, "Как очутился и что делал ночью в закрытом холодильнике?" пусть отвечают те, кому положено.

Благодаря включённому освещению мы получил возможность нормально осмотреться. Хитроумные агрегаты, странные двустворчатые панели на высоких штативах, полусферические колпаки с зеркальным покрытием, откидные кресла. В целом, больше походит на парикмахерский салон, нежели на профилакторий для бесов. А если вспомнить, что лысая башка — один из побочных продуктов бессмертия на первых порах, то становится даже смешно.

Увы, носороги смеяться не умеют. Да и вообще звуки издают с трудом. Ущербная какая-то скотина, хотя и сильная. Уж чего не отнимешь!

Короче, разгромил мы и этот холодильник.

А на выходе нас накрыли. Силы правопорядка, очевидно, уже караулили. Набросили сверху широкую сетку. Обычный носорог запутался бы в ней в два счёта. Но мы-то был умнющим носорогом! Играючи выбрался из-под сетки и продолжил озоровать, пока нас не отрезвил неожиданный укол в брюхо.

Потом в ляжку. И снова в брюхо.

Все как-то разом вспомнили про снотворное. От этой леденящей мысли боевой задор стих даже у самых оголтелых. Драпать!

И мы-носорог опрометью ринулся в просторные тоннели крытых улиц. Всем коллективным существом питая надежду добраться до спасительного завода прежде, чем зелье сделает своё чёрное дело. Мы мчался неистовым галопом, почти наугад, и только общее упование пульсировало по кругу: "Успеть! Успеть!" Даже когда Морфей явственно принялся лапать нас, наводя ленивую поволоку растущего безразличия, а ноги предательски обмякли, мы упорно не желал сдаваться.

"Успеть! Успеть! Непременно успеть!"

Хвала всему святому, мы успе…

***

Так говорил Композитор, и мы внимали:

«… декларировали телесный канон, запретили любые новации под предлогом, что это путь к анархии. И в то же время пропагандируют бессмертие, утверждая, будто оно и есть лучшее усовершенствование, основа грядущего неозоя! Но что полезного несёт в себе бессмертие? Почему мы против него? Потому что бессмертие подрывает саму основу жизни! Биологически бессмертный больше не стремится к развитию: оно ему не нужно, у него всегда всё впереди. Жизнь подменяется бессмысленным существованием, отпадает необходимость в потомстве, становится лишним даже разум, мешающий блаженствовать в самодовольном спокойствии! Остаётся только страх внезапной физической смерти — их дамоклов меч! Что за жалкий жребий: столетиями напролёт дрожать от страха! Бессмертие — вот кратчайший путь к деградации!

Масс-медиа лепят из бессмертных героев, страдальцев за наше светлое будущее! Эдакие мужественные подопытные кролики, которым пока даже не гарантирована вечность, а всего лишь пара веков прозябания в надежде на дальнейший успех! Почему мы против бессмертных? Потому что, во-первых, это очередная вшивая элита! Осчастливливают только «заслуженных»! Во-вторых, за счёт привязанности к процедурам, они с потрохами подпадают под контроль. Кто поручится, что организм подвергают единственно настройке на бессмертие? Пока они в анабиозе, в подкорку можно вдалбливать любые матрицы! Ведь это уникальная возможность манипулирования обществом! Бессмертием будут соблазнять каждую неординарную личность. Возникнет тотальная деспотия, какая и не снилась древним! Поэтому уже сейчас бессмертных следует рассматривать как винтики грядущего монстра. Винтики, потерявшие свободу волеизъявления, продавшие дьяволу душу за сулимое биологическое бессмертие! Мы не можем воспринимать их как людей и будем бороться с ними до последнего вздоха во имя спасения человечества от грозящей пучины безвременья!»

***

На сей раз мы собрались в другом месте. Композитор справедливо опасался, что территория завода "засвечена" в ночь носорожьего рейда. Добирались порознь, кто как мог; через пустырь, раскинувшийся за городской окраиной, и вовсе пришлось идти пешком.

Меня привела Яна, уже бывавшая здесь прежде. Признаться, я ожидал по дороге чего-нибудь необычного: про этот пустырь ходили разные слухи. Но мы лишь то и дело спотыкались в вечерних сумерках, да в лицо постоянно дул непривычно свежий ветер.

Так я впервые в жизни очутился в лесу — естественном, нерегулярном, где людей днём с огнём не сыщешь. Тут и запахи совсем другие, не как в городских садах, и ощущение настоящей глубины пространства, от которой почему-то слегка тревожно. Увы, мы давно не высовываем носа из своих уютных городов, и успели позабыть вкус природы.

Потихоньку подгребли опоздавшие. Здесь, у самого края леса, отличным ориентиром служили две сосны, одна из которых была перебита молнией — так что крона касалась земли.

Наконец, в небе возникло яркое пятно, быстро увеличившееся в размерах, и мини-коптер Композитора плавно опустился возле нас.

Наш вождь тотчас же потушил огни и выбрался из машины со своей неразлучной Сарой. Ему, конечно, без коптера нельзя: одновременно генератор и музон — так мы называли его хитрую штуковину — не утащишь даже с помощью собаки-ньюфаундленда.

Композитор не стал тянуть резину. Проведя перекличку, он счёл нужным ещё раз напомнить, что сегодня предстоит экстраординарное задание, и тем, кто не уверен в своих силах, лучше добровольно отказаться и вернуться домой.

Разумеется, таких не нашлось.

«Великолепно», — сказал Композитор. — «Тогда мы им покажем! Масс-медиа до сих пор делали вид, что не замечают очевидной связи между внезапными набегами невесть откуда взявшихся диких зверей и кампанией обессмерчивания. Посмотрим, удастся ли им сохранить невинность и завтра утром!»

Он попросил нас разбиться на пары и принялся объяснять задание каждой двойке по отдельности. Дмит было дёрнулся к Яне, но мы с ней крепко держались за руки, и лопоухий отвял.

Мне подумалось, что нагрянь сейчас кто-нибудь нежелательный — мы отделаемся лёгким испугом. Ведь если разобраться, всё шито-крыто, не подкопаешься. Наплетём любую ерунду! Например, что мы — сентименталы, собрались записать ночные шорохи леса, потом составим из них концептуальный звукоряд. Для чего? А для виброперцепции! И вообще, оставьте нас в покое! Мы пока никого не трогаем!

Наверняка у Композитора таких басен заготовлено впрок с лихвой. Он растяпой выглядит только со стороны.

Кстати, комары достали. Нас-то, нежных, городских. И прохладно что-то, когда торчишь на месте. Без заботливого климат-контроля. У Яны пальцы уже, что твои ледышки.

Когда Композитор закончил инструктаж, уже совсем стемнело. Сара в несколько размашистых прыжков скрылась среди ветвей искалеченной сосны. Оттуда её присутствие выдавали лишь немигающие жёлтые глаза.

Мы подтянулись к генератору, и вскоре оказались накрытыми невидимым шатром, пропускавшим свет и звуки только внутрь. Работавший генератор ритмично попискивал, словно гигантский комар.

Пока Композитор возился с музоном, мы разделись и теперь зябко поёживались. Две дюжины бледных голых тел, мечтающих побыстрее превратиться в кого-нибудь более приспособленного к неожиданной навязчивой прохладе летней ночи.

Яна прильнула ко мне спиной, вся дрожа. Я обхватил её за мягкий, тёплый живот и зарылся лицом в душистых волосах. Мигом согрелся! Даже жарко сделалось!

— Мне страшно, — вдруг шепнула она.

Одновременно кто-то спросил:

— Кем мы станем сегодня?

Вопрос повис в воздухе. Зазвучала Музыка Зверя.

Когда играет Музыка Зверя, я обычно наблюдаю за Композитором. С пышной «бетховенской» шевелюрой, во всегдашних зеркальных очках, скрывающих пол-лица, с круглыми помпонами герметичных наушников он сам напоминает мне диковинное животное. Особенно во время манипуляций с музоном, звуков которого он слышать не вправе. Чтобы самому не обратиться.

Музыка Зверя начинается, как моросящий дождик. Аккорды рассыпаются, едва касаясь тебя. Однако дождь постепенно усиливается, превращается в ливень, который яростно хлещет, проникает струйками трелей куда-то под кожу. Мелодия прессингует, но ты ещё держишься. Затем ливень сменяется фоническим водопадом, мощным и оглушающим, завораживающим и жутким. Сопротивляться ему уже нет ни желания, ни сил. Впадаешь в состояние размягчения, податливой покорности.

Заключительная стадия подобна морю. Оказываешься словно на дне, под толщей плотной, густой, всеобъятной звукомассы, которая подхватывает тебя и несёт, будто щепку. Осознание своей идентичности предельно размывается. Где Музыка, где ты — не разобрать. Так наступает промежуточная фаза. Она длится и длится, и длится...

А потом — хоп! Музыки больше нет, а есть новая реальность.

Я в другом теле!

Сразу стало хорошо видно. Правда, в чёрно-белой гамме.

И местность вдруг резко изменилась. Невесть куда подевались лес, пустырь, всё остальное.

Ничего не понимаю! Кругом холмы странных очертаний и...

Хомяки!

Куда ни глянь — хомяки!

Я что, тоже хомяк?!

Нет!

Мама родная!

Я — это мы! Мы — хомяки! Нас много, но всё это — я!

Какой кошмар!

Что делать?

Надо срочно куда-нибудь спрятаться!

Паника.

Я-мы суетимся, суматошно шныряем туда-сюда.

Все мыслишки коротенькие, хомячковые.

Ага! Холмы — это брошенная одежда!

Скорее туда! Спрятаться!

Я весь бросаюсь прятаться. Возникает давка.

На счастье, раздаются первые аккорды Музыки Человека.

Я-мы замираем, где пришлось. И жадно слушаем.

Музыка Человека иная. Не грохочуще-наступательная, а тоскливо-заунывная. Она сразу же забирается к тебе в кишки и принимается вытаскивать их одну за другой, с сосущим таким подвывом. Ты моментально теряешь связь с окружающим и попадаешь в звуковую кабалу. Которая сладка и тошнотворна одновременно. И щемяща, как чувство ускользающей от тебя удачи.

Промежуточная фаза наступает гораздо быстрее.

Хоп!

Есть! Я снова человек!

Невольно принимаюсь себя ощупывать: всё ли на месте?

— Денис, ты целый? — это, кажется, голос Лёли.

Запоздало замечаю рядом Яну и спрашиваю её о том же.

Некоторые парни тихо ругаются.

Наверное, каждый чувствует себя идиотом. К многократному измельчению своей драгоценной личности явно не был готов никто. Как же хорошо снова быть целым!

Композитор извиняется, ссылаясь на недостаточное количество экспериментов. Из-за чего пока прояснён далеко не весь спектр млекопитающих. Вот сейчас оказалось, что грызуны и хищники — тесные соседи в этом спектре. Кто бы мог подумать? Надо было остановиться чуточку раньше. Но всё равно получен ценный результат, который пригодится в дальнейшем. Он потом расспросит нас в подробностях. А теперь предлагает вспомнить про задание и ещё раз сосредоточиться.

Мы вспоминаем и сосредотачиваемся.

Опять играет Музыка Зверя.

***

Стараясь не привлекать к себе внимания, два волка шарились по улице Великодушия в окрестностях дома номер сто тридцать шесть. Проникнуть туда было сложно: в этом доме и вообще квартале обитала непростая публика.

Оставалось терпеливо караулить.

Из увеселительного заведения наискосок через улицу вывалился помятый субъект и нетвёрдым шагом направился к сто тридцать шестому дому. Тут его и перехватили.

Субъект посмотрел на волков туманным взором, почесался в причинном месте и дружелюбно спросил:

— Чего вам, забавные собачки?

«Собачки» озверели и вцепились ему в лодыжки.

Субъект заорал благим матом и побежал обратно в увеселительное заведение. Жаль, что не домой.

Волки снова затаились.

Наконец, из заветных дверей появилось существо, одетое в широкие модные штаны гармошкой и яркую оранжевую майку с переливающейся похабной надписью на груди. Лишь по косвенным признакам можно было догадаться, что существо принадлежит, скорее, к ужасной половине человечества.

Волки словно выросли из-под земли.

Парнишка опешил. Более крупный зверь неожиданно поднялся на задние лапы, положив передние ему на плечи, и зубами осторожно подёргал за тонкие фиолетовые косички с бантиками.

Ничего не оторвалось. Причёска была из живых волос.

Парнишка что-то заблеял, но волки уже требовательно пихали его к двери, и поблизости не наблюдалось никого, кто мог бы прийти на помощь. Юноша хотел быстро проскользнуть в дом, оставив наглых тварей с носом, но не получилось: те просочились внутрь одновременно с ним. И теперь подталкивали его к лифту.

Парнишка вздумал было закричать, но один из волков мигом разгадал его намерения и, подпрыгнув, так клацнул зубастой пастью прямо перед лицом, что охота орать сразу пропала.

Уже в кабине лифта он, запинаясь, спросил, который этаж требуется. Волки дружно уселись на задние лапы и вскинули вверх передние.

— Четвёртый? — с облегчением переспросил отрок. Это был не его этаж.

Волки кивнули.

На четвёртом этаже располагались единственные апартаменты, принадлежавшие, как гласила голографическая вставка у двери, действительному статскому советнику Фахрутдинову.

Парнишка засомневался, нужны ли его дальнейшие услуги. Однако волки вели себя чрезвычайно настойчиво. Пришлось звонить в дверь.

Приятный женский голос доложил по домофону, что господин Фахрутдинов никого не принимает.

— Не принимает никого господин Фахрутдинов! — радостно повторил отрок волкам. — Понятно?

Но волки отступать не собирались. Клыки у них были острые, а морды не отмечены печатью милосердия. Морды были такие, что...

Вдохновлённый парнишка проявил чудеса изобретательности, обивая чужой порог. Наконец, ему открыли.

Подхватив наводчика, волки буквально вломились вместе с ним в желанную квартиру, невзирая на протесты опрометчиво впустившей их горничной. Это была румяная фигуристая девка в одном кружевном белье. Как и все андроиды, она с некоторым опозданием врубилась в нестандартную ситуацию, а врубившись, принялась вопить и пытаться вышвырнуть незваных гостей вон.

Волки не стали с ней долго церемониться и в два счёта порвали в клочья, забрызгав прихожую псевдокровью.

Останки горничной ещё продолжали вяло и вразнобой рыпаться на полу, а волки уже напряжённо ждали следующего противника. Как ни странно, из глубины квартиры появляться никто не спешил. Только слышалась приглушённая речь на несколько голосов.

Потрясённый парнишка зачарованно глядел, как на фоне развороченных биомеханических внутренностей дорогущей модели шевелится полуоторванная рука, бессмысленно порываясь ухватиться за лямку бюстгальтера. А голова мотается на перекушенной шее и безостановочно бормочет накрашенными губами:

— Убирайтесь прочь! Вы нарушаете частное пространство! Я вызову полицию!

Один из волков сильно треснул лапой по голове, и та заткнулась, вывалив язык изо рта.

Парнишку обильно вытошнило.

— Я не андроид, — запричитал он, утираясь подолом майки. — Не надо со мной так!

Чтобы он не мешался и раньше времени не поднял тревогу, волки затолкали его в стенной шкаф. Меньший из зверей даже намеревался успокоительно лизнуть невольного пособника, но в последний момент побрезговал блевотиной.

Двинувшись на шум голосов, волки очутились в бассейной. Здесь, в просторной гидромассажной ванне в объятиях бурлящих струй и пены нежился человек. Его девственно лысый череп поблёскивал капельками воды. Человек был настолько увлечён событиями, происходящими на висячем плоском экране, что не замечал ничего вокруг. С экрана сыпалась виртуозная гангстерская брань.

Волки зарычали. К ним повернулось удивлённое лицо. На мгновение зависнув в прыжке, волки с оскаленными пастями обрушились прямо в ванну.

На экране визжала насилуемая красотка.

Казалось, бесу Фахрутдинову пришёл конец. Но не тут-то было!

Мокрые до последней шерстинки, все в пене, волки ошарашенно глядели на растерзанную жертву. Они даже вытащили её из воды, не веря своим глазам. Ибо это опять был андроид. Не человек, не бес Фахрутдинов. Всего лишь подделка под него. Зачем?!

Целую минуту волки беспомощно топтались. Потом отправились изучать всю квартиру. В одной из комнат увидели парадный портрет хозяина. Голографический, разумеется. Ну, прямо точь-в-точь!

Неужели верно болтают, что уже созданы модели андроидов, способные полностью имитировать людей? И никакого настоящего Фахрутдинова-беса, попросту нет?

Волки услышали треньканье открываемой входной двери и насторожились.

— Спасите! — заголосил оболтус в шкафу.

… Бес Фахрутдинов в недоумении остановился, озирая разгром в родной прихожей. Они что, совсем сдурели, его механические любовники? Чем они тут занимались в его отсутствие?! Краем глаза вошедший успел заметить двух серых тварей, стремительно несущихся по его душу. Один из волков тотчас прыгнул, целясь ощеренными клыками в шею, другой бешеной мохнатой торпедой метнулся в ноги.

Бесу Фахрутдинову пришёл-таки конец.

***

— Нет! — Яна вдруг заколотила ладонями по подушке. — Я так не могу! Я так не хочу! Я не думала, что это будет так!

Я отпрянул.

— Как, Яночка?

— Страшно! Отвратительно! Грязно! Жестоко!

— Да ты что, с ума сошла? Я ведь ещё даже...

— Антон, неужели ты не понимаешь?! — Она зарыдала.

Нет, это уже слишком! Я тоже так больше не могу! В кои-то веки удалось затащить любимую девушку в постель! Холишь её и лелеешь, нежную белиберду шепчешь на ушко, буквально из кожи вон лезешь, чтобы милой было хорошо! И на тебе, истерика! Да что она, в самом деле?!

— Яна, солнышко, ты о чём?

Плачет, уткнувшись в подушку. Худенькие плечи вздрагивают.

Да за что же мне такое наказание? Почему влюбился в дуру, которая постоянно размышляет о чём-то постороннем? Которой добиваешься-добиваешься — и на, получай! В ответ на ласки — беспочвенная истерика!

Резко переворачиваю её на спину и отвешиваю пару несильных, но звонких пощёчин по заплаканному. Вроде притихла.

— Ты опять из-за бесов?!

Смотрит на меня. Слёзы блестят в глазах.

— Антон, не сердись, пожалуйста, — просит, — я правда так больше не могу.

Встаю с постели и принимаюсь ходить туда-сюда. Я тоже, чёрт побери, нервный!

— Вчера ночью… Всё было, как в угаре! Я только потом поняла, что мы натворили!

— И что же мы, по-твоему, натворили?

— Антон, мы убили человека!

— Беса, а не человека! Беса, Яночка!

— Мне тоже хочется так думать. Я всё стараюсь убедить себя, что ошибаюсь, но не получается. Не получается, Антон!

— А ты вспомни, что говорит твой обожаемый шеф: бесы — не люди! Поддавшись соблазну, они отказались от человеческой доли. Каждый уничтоженный бес — насмешка над кампанией обессмерчивания, удар ей в спину!

— Да, да, я помню, я тоже так думала. Но когда мы перешли от слов к делу… Я старалась не обращать внимания на побочные эффекты. На ужас, разрушения, боль, которые сопровождали нас. На стоны людей, которых мы топтали в "Олимпии", на гримасу ужаса на лице того мальчишки, когда прямо перед его носом клацнула волчья пасть… Но кровь, настоящая кровь умирающего, не андроида… Его предсмертный хрип…

— Яночка, Фахрутдинов был большим поганцем! Ты же помнишь, за какие сомнительные заслуги он получил бессмертие?

— А Филипп Номоконов? Наши вчера добили его!

— Номоконов тоже был поганцем! Каждый, кто достигает высокого общественного статуса — по определению поганец!

Конечно, Филипп был не самым паршивым поганцем. Я в своё время фанател от многих его песен. И мне бы лично не хотелось.

— Что ты замолчала?! Помнится, в “Олимпии” ...

— Антоша, не надо! Я знаю. И оттого мне жутко!

Я разозлился взаправду. Кто втянул меня во всю эту заваруху? Кто вместе с патлатым Композитором регулярно вешал на уши лапшу? Ради чьей любви я принял на веру этот идеологический винегрет и пустился во все тяжкие? А теперь вдруг командуют: спустить паруса! Ах, мы не ожидали! Ах, мы огорчены! Ах, нам тоскливо и плохо!

Я забыл, что ещё пару минут назад пылал к ней нежной страстью.

— Послушай, зачем же ты тогда влезла в это и вдобавок втащила меня? В азартные игры захотелось поиграть? Амуры на фоне якобы борьбы за прогресс?

Я был несправедлив к ней, однако уже не мог остановиться. Яна закрыла лицо руками.

— А-а-а! Я догадался: просто требовалось больше храброго мяса! Слоны, носороги — как же! Вот и понадобились неофиты! Да? Или, может, настырный Дмит слишком докучал, и ты решила его изолировать? Мной?

Яна пронзительно закричала.

Мой запал сразу потух. Я бухнулся перед кроватью на колени и стал утешать её, одновременно вымаливая прощение.

Ведь я любил её.

Всхлипывая, Яна шептала про всеобщую жестокость, про то, что Композитор неправ, и бесы тоже люди, про моё нежелание и неумение понять, и что в ней угасла способность верить.

Я поддакивал, твердил ласковые слова, бережно обнимал её, словно хотел укрыть от враждебных посягательств окружающего мира.

Так, в конце концов, мы и уснули.

***

Случайный бродяга мог бы увидеть этой ночью на пустыре любопытную картину: верхом на косо торчавшей из земли ржавой стальной трубе, обхватив передними лапами башку, сидел некрупный бурый медведь.

Он так долго пребывал в неподвижности, что со стороны ничего не стоило принять его за чучело. Но медведь был тёплый, живой. И буквально кипел напряжённой внутренней жизнью.

Мы с Яной вдвоём составляли этого медведя. Никого лишнего. Только мы двое.

Яна вела монолог, высказывая всё, что надумала за последнее время. Сначала она склонялась к добровольному уходу из группы. Но потом чувство ответственности за содеянное возобладало, и она решила, что нужно бороться за изменение тактики. Доказать Композитору и остальным, меж которых под влиянием последних событий появились и другие колеблющиеся, пагубность террора против бесов. Террора, который в ближайшем будущем неизбежно приведёт к жертвам и среди наших. Яна считала, что надо оставить бесов в покое и вернуться к стержневой идее проекта — поиску заложенных в эволюционном древе возможностей совершенствования человеческого организма. Этот путь, по её мнению, сулил гораздо больше, а главное, был бескровным. И первым делом предстояло раскрыть Композитору глаза на ошибочность нынешних действий. Он ведь как бы в стороне, не знает всего того, что испытываем мы. Ему нужно помочь, объяснить. Яна была твёрдо уверена, что это непростое дело ей по силам. И, конечно же, надеялась на мою поддержку.

Янин монолог был, разумеется, бессловесным. Поэтому я всё прекрасно понимал. Ведь слова, их никчёмное нагромождение либо, наоборот, отсутствие в нужный момент как ничто другое искажает подлинный смысл того, что ты на самом деле хочешь донести до других.

Я, наконец-то, понимал Яну полностью — так, как одна часть единого целого понимает другую. Мне раскрылись глубины её мятущейся души, стала очевидной мотивация ещё недавно, казалось бы, странных поступков. Я словно губка впитывал удивительные открытия и наслаждался запредельной интимностью, дарившей мне долгожданное постижение любимой.

Я был готов расцеловать Композитора, его собаку и музон в придачу за то, что сегодня ночью не удалось поймать фазу волка, и наш вождь удовлетворился получившимися с первого раза медведями. И даже ни капельки не взревновал, узнав, что Яна, возможно и не осознавая этого, испытывает к Композитору нечто большее, нежели просто уважение. Я простил ему этот маленький грех.

Ибо мне открылось главное: Яна искренне питает тёплые чувства и ко мне, ещё не страсть, но всё же, всё же. И я ощутил, что сумею укрепить и взрастить в ней этот трепетный подснежник, чтобы дать Композитору достойный бой на полигоне Яниного сердца. Ведь мне доступно небывалое! Мы с любимой спаяны вместе в чудесное существо, пусть и с обликом неуклюжего медведя, взаимно растворены друг в друге!

Я упивался свалившимся счастьем и не мешал Яне строить замки из песка. Ей ещё предстоит изведать радость слияния в любви, и тогда она поймёт, какая это малозначащая чепуха — бесы и всё прочее.

…Стало светать. Летом ночи короткие.

Яна сказала, что пора идти. Наши, наверное, уже все вернулись. Только мы с ней закосили очередное задание, не стали мочить приговорённых бесов.

И тут до меня внезапно дошло, что так же легко, как и получил, очень скоро могу её потерять. Эта страшная мысль ударила, будто громовой раскат.

Яна, кажется, тоже что-то почувствовала. Как ни была углублена в свои переживания.

— Что с тобой, Антон? — забеспокоилась она. — Ты не похож на себя! Я говорю, говорю, а ты...

Я заверил её, что всё в порядке, и нам, в самом деле, пора топать. Шеф и ребята наверняка заждались. Я с ней целиком и полностью согласен. И другие, несомненно, поддержат.

В нормальном состоянии она как пить дать раскусила бы мою неловкую фальшь. Но сейчас Яна была взвинчена до предела. Ни на что не обращала внимания и с готовностью ухватилась бы за любую протянутую соломинку.

Я поставил самые глухие внутренние барьеры, чтобы она не тревожилась раньше времени. Навык, обретённый в носорожье бытие. Иначе я бы там точно свихнулся. Притирка разных сознаний с бухты-барахты, без моральной подготовки, способна высекать ого какие искры!

Медведь, наконец, сверзился с трубы и закосолапил к лесу.

Нужно срочно что-нибудь придумать! Я не мог позволить счастью вот так просто взять и уплыть! Я уже вполне осознал, что ничего лучшего на свете быть не может. Чем не только чувствовать, но и участвовать в каждом вздохе любимой! Делить с ней каждую клеточку общего тела! Отражать в себе любой порыв её индивидуальности! Быть ею и знать, что точно так же, как ты — это она, так и она — это ты!

… Композитор занимался гимнастикой, бухал наклоны. Очевидно, вконец замёрз, дожидаясь нас. Комичное зрелище.

Преданная Сара подала голос. Композитор выпрямился.

— Ну, слава богу! Что произошло?

Медведь развёл лапами. Мол, с кем не случается?

Больше никого поблизости не было. Наверное, всех ребят уже возвратили, и они отправились по домам.

Вдруг меня осенило!

Пришлось приложить титанические усилия, чтобы до Яны не долетел даже отзвук моего замысла. Авантюра безумная! Но обладание любимой стоит того!

Попискивая, заработал генератор, и над нами вырос шатёр. Композитор подошёл к музону.

Сейчас или никогда! Нахрапом подавив волю Яны, я попёр ва-банк.

Пухлые помпоны наушников помешали Композитору уловить подозрительный шум. Медведь напал внезапно. Всё-таки, в последний момент, Яна встрепенулась и помешала мне одержать мгновенную победу. Сцепившись с патлатым, мы грохнулись оземь.

В этой короткой отчаянной схватке мне пришлось бороться сразу на два фронта: внутри медведя с Яной и снаружи — с осатаневшим от дыхания близкой смерти соперником. И кто знает, чем бы всё закончилось, не вмешайся случай. Композитор не нашёл ничего лучшего, как сорвать с себя парик и ткнуть им медведю в пасть.

Да, оказывается, наш неистовый вождь носил парик! А под париком у него скрывалась лысина! Гладкая и розовая, словно попка младенца! Бесовская лысина!

Так вот зачем мы охотились на бесов! Наш хитрый гений сводил какие-то свои старые счёты!

Яну будто парализовало. И тогда я без помех влепил Композитору затрещину, от которой тот сразу затих.

Всё!

Короткая передышка.

Потом я-медведь поднялся, облапил музон, воровато прижав его к себе.

Последние сомнения.

Наконец, решился и с размаху хряснул инструмент об корпус генератора. Музон развалился, из него брызнули детальки.

Обождёт Музыка Человека!

От удара в генераторе тоже что-то сломалось, и укрывательский шатёр исчез. Сара выскочила из-под кроны переломленной сосны и кинулась сперва к распростёртому Композитору. Затем, заскулив, на медведя. На нас.

Я-медведь легко отшвырнул её.

… Насыщаясь новыми непривычными впечатлениями, в изобилии поставляемыми дикой природой, андрогинный медведь неторопливо трюхал сквозь росистую свежесть утренней лесной чащи.

Прочь из постылого города! Прочь от всех гадящих в наши мозги и души! Даёшь биологическую свободу!

— И что теперь? — отрешённо спросила Яна.

— Теперь, солнышко, мы вместе! — ответил я. — У нас будет свой неозой, только для нас двоих!

И отринув, наконец, все внутренние барьеры, в полной мере продемонстрировал, как я её люблю.