Мертвая

На мертвой планете делать нечего.

Ха.

Панин покопался в рыхлой почве и пересыпал комья земли сквозь пальцы. Рыжеватые хлопья слоились и запросто растирались в пыль — больше ржавчину похоже, чем на приличную землю. Ну, она и не приличная.

Полковник долго, не по-командирски ему втолковывал, что делать ему здесь нечего. Пропащая планетенка, шарик из космического мусора. Ни атмосферы подходящей, ни воды, ни почвы толком. И огурец не вырастишь, что уж тут. Разве что медитировать — силы гравитации удержат, и на том спасибо. Не улетишь, пока мыслям о великом предаешься.

— Пробы снимали, результаты вывесили, все согласны — ну что ты еще хочешь, — вздыхал старик.

От таких его вздохов иногда становилось пострашнее, чем от щенячьих повизгиваний лейтенанта Татаркина. Тот все метил не так много лет спустя заменить полковника, и потому уже сейчас усиленно имитировал командный голос. Имитация выходила так себе, и вызывала смешки за спинами. К счастью или к горю лейтенанта, хихиканья он не слышал.

— Мешает она, понимаешь, — продолжал старик. — Магнитное поле сбивает. Соседи жалуются. Все рассчитали — ликвидируем, станет лучше. У них там вон — реки остановились. Дело? И так — каждый месяц. Мельницы без дела плющ ихний ядовитый оплетает. Потом и не содрать, спецоперации заказывают. Знаешь, сколько звонких за такое отвалить нужно?

Панин не отвечал. С их станции планету ТМК-3 видно было как на ладони. Кругленькая, как девичьи щечки, почти без язвин-кратеров, гладенькая. Красавица, да и только. И крошечная, дальше некуда. Вот уж вздумалось ей кому-то помешать…

— Мертвая она, — снова брался за свое полковник. — Брось ты ее. Мусор это. А ты как ребенок — все к себе тащишь, без разбору.

Панин не отвечал. Брал свою «Летучую мышь», и — вон со станции. На ТМК-3. Хватало и получаса лета, а с родной Галеи-459 было бы все четыре. Не расчет, конечно, по сравнению с громадинами на окраине, к которым всегда чуть ли не пробками выстраивались цепочки звездолетов, и полет мог занять полдня. А здесь всегда было пусто. Этакая блаженная свобода. Дышится легко, и пусть воздух в скафандре везде одинаковый. Пригодной для человека атмосферы у ТМК-3 и правда не было, полковник прав, и отчеты его чертовы тоже. Непригодна. Не годится. В утиль. Как сухая ветка на дереве. Выдрать, да и дело с концом. На воду тоже намеков нет. Следов бежавших цивилизаций — и их нет. Ни развалин, ни ошметков, ни кусков металла, ни окаменевших болтов. Хотя, быть может, те, кто здесь когда-то жили, обходились и без стремления сооружать, сопутствующего беспокойному разуму человека. Может, и жили они в лиственных шалашах, а питались солнечным светом. Уж чего-чего, а солнечного света было предостаточно. Настоящего, родного света с голубого неба. Голубого! Но дышать нечем. Все тот же вакуумный мешок. Ни азота, ни кислорода, как на Галее-459. Вообще ничего подобного. Однако же… небо голубое. Вот хоть об стенку расшибись, но небо — голубое. И делай с этим, что хочешь.

Панин просиживал здесь по нескольку часов. И ждал. Ждал, когда ТМК-3 заговорит. Это была еще одна странность, которую подобные планеты себе не позволяли. Нет, чтобы молчать себе в тряпочку, да изображать добропорядочную мертвую громадинку, ан нет. ТМК-3 скрипела. И скрип это разносился в предположительно разреженной атмосфере так гулко, словно в пещере. Иногда он напоминал тоскливые песни морских китов, иногда — крики чаек. И хотя на Галее-459 ни тех, ни других не было — не прижились, бедняги, — по записям Панин эти звуки помнил прекрасно. Его ТМК-3 задумчиво бормотала, вскрикивала, затихала. Потом снова начинала бормотать. Переливы, рулады, вздох. Тишина, а потом снова. Планета будто жаловалась благодарному слушателю, не заботясь особо о том, что он не понимает ни слова.

И не пробирали его мурашки от страха неизведанного. Панин сидел, устроившись прямо в ржавой пыли, и заворожено слушал. «Летучая мышь», кажется, тоже замирала в восхищении. Железка стояла в благостной неподвижности и тоже внимала.

Уловив странную песню по всем документам задохнувшейся планеты, Панин сперва сделал запись. Вернее, попытался. На ТМК-3 приборы грозились вот-вот выйти из строя, но все же работали. Кое-как. Все же генераторы компенсирующего поля на «Летучей мыши» были установлены мощные. Запись получилась, но полковник только развел руками. А я-то, мол, тут причем. Ну, поет и поет. Пусть и дальше поет, раз настроение такое. Уж лучше пусть радуется перед тем, как ее спишут с орбиты.

Панин на шуточки полковника не реагировал. Возвращался обратно на ТМК-3 и часами изучал ее поверхность. Сантиметр за сантиметром. Ходил, щупал, перебирал землю. Источник звука установить он не смог: стон будто бы шел из самого сердца планеты, или скрипела сама кора… В общем, Панин ни за что поручиться не мог.

Зато мог биться об заклад, что на ТМК-3 что-то нечисто. Знакомых веществ в атмосфере не обнаружено, но почему атмосфера выглядит, как на всех добропорядочных планетах, пригодных для жизни настырного завоевателя-человека? И температура не зашкаливает. Порода твердая. Никаких бешеных бурь или всплесков плазмы. Тишь да гладь. Если не считать «пения».

За эти несколько месяцев после открытия ТМК-3 Панин успел привязаться к ней не шутку. Да оно и ясно: только кончится дежурство, сразу сюда. Как будто личный загородный участок, только без дома и сада. И ни души… Еще бы, планета же мертвая. Копать тут нечего, планировать постройки тоже никому не захотелось…

— Да брось ты свою принцессу, — укоризненно качал головой долговязый Васька.

На базе его прозвали Смычком — за рост и ужасающую худобу, а еще за то, что когда-то он играл на скрипке. И было это так давно, что никто не верил. Этот? Да ему до музыки дальше, чем до старушки-Земли. Так кличка превратилась в почти обидную.

— Ты на рожу свою полюбуйся, — пинал он товарища в бок. — Осунулся весь, как будто три недели не просыхаешь. Синяки под глазами больше звонких. А это?

Панин смотрелся в кусочек зеркала. Виски посеребрило сединой.

— Ты совсем уже со своей планеткой ума решился. Маленький Принц.

— У Маленького Принца была роза, на планету ему было плевать, — отзывался Панин угрюмо.

— Романтичная эпоха, — гоготал Смычок. — Сейчас-то не до цветуечков. Мыслим глобально.

Панин отворачивался.

Как-то он прихватил из экспериментального отделения семена. Что под руку попалось — он не особо разбирался в сортах. Петрушка какая-то, морковь, кедр. Что под руку попалось — то и попалось. Не хватало еще, чтобы полковник прознал. Хотя Барашников все равно в конце месяца ревизию проведет… А, ну его. Семена съели крысы. Ведь на кораблях должны быть крысы…

Из очередного путешествия на ТМК-3 Панин вернулся взбудораженный. Семена взошли. Это казалось совершеннейшим бредом: условий не было ни-ка-ких. А они взошли. И так быстро, что Панин только диву дался. Но времени на восхищения не было: вызвали на базу, а тут уж попробуй прикинуться, что передатчик барахлит. Мигом на пенсию отправят раньше срока.

Полковник ходил по комнатке с видом по-настоящему решительным.

— Все, Панин, закатывай банки, спускай паруса. Аннигилируем твою принцессу через неделю.

Тот опешил.

— Как через неделю? Ведь на конец мая планировали?..

— Финансирование выделяют только сейчас. Утекут денежки.

— Лучше бы утекли, — сквозь зубы пробормотал Панин.

— Кончай трагедию, — взвился полковник. — Что ты как дитя малое ноешь? Без разговоров! Ликвидируем — и точка. Это не обсуждается.

— Дед, — Панин устало глянул на полковника. — Она не мертвая.

— А какая? — продолжал неистовствовать полковник. — Может, она в коме? В летаргическом сне? Вот бедняжка!

— Я семена посеял.

— Каким чертом ты занимаешься? — вскричал было полковник.

— Они взошли.

Полковника осадило. Он замолчал и долго буравил Панина взглядом маленьких, поросячьих глазок.

— Она живая, дед, — повторил он. — Живая. Просто… другая.

— Чушь собачья, кисель забродивший. Что ты мелешь?

— Полчаса лету, — тихо ответил Панин.

— Бред сумасшедшего!

— Полчаса лету.

— Нет у меня получаса! Ты хоть понимаешь, что у меня все расписано по минутам?

— Не обедай. Поешь в дороге.

— Вот еще…

— Пожалуйста.

Панин не умолял. Он говорил почти равнодушно, тихо и спокойно. Но уж кто-кто, а полковник знал, что когда Панин впадает в такое оцепенение, произошло и вправду что-то достойное внимания.

— Прямо так взошли? — сощурился полковник.

Панин кивнул.

— Ну идем, черт с тобой.

Молчаливый, угрюмый Панин не привязывался. Не умел. Грубые шутки, гомерический хохот, кривые усмешки — все на базе внушало ему отвращение. Галерея отражений в кривых зеркалах. Гной, который хлещет наружу и который никак не унять. Лица, похожие одно на другое. Храбрость и глупость, все в одном котле, размешаны ложкой и посыпаны острым самомнением.

База носила название «Кассиопея», и в этом была горькая насмешка. Слово, которое бередит воспоминания о чем-то давно сгинувшем из замусоренной Вселенной. И база, полная головорезов, которым будущее и задаром не нужно, и отдать его они готовы не ради великой цели, а просто потому, что для них оно давно обесценилось. Поэзия и проза, в одном загоне. Как еще не передрались? Панину было мерзко.

Таких, как он, на планетах называли мусорщиками, и такие, как он, старательно выдумывали красивые названия для своих баз, только бы не выглядеть водителями проржавевшего грузовика с провонявшим кузовом. Панин к наименованию базы отношения не имел, и от людей предпочел бы быть подальше — даже от собственного деда. Но не мог. Семейная традиция. А взялся служить — не в кино пошел, с середины сеанса просто так не улизнешь.

Хотя на ТМК-3 Панин именно сбегал. Здесь было голубое небо. И еще она пела.

В этом было что-то чудовищно завораживающее. Застыть и не двигаться, пока по ржавой почве под ногами прокатывается гулко волна стона, будто это великан грузно переворачивался с бока на бок, а сердце планеты под его тушей жалобно скрипит. И лучше не думать, что это и вправду может оказаться великан. Не такой, как в сказках — глуповатый, с бородой и сапогами-скороходами, — а бесноватый монстр из неведомого вещества. Лучше не думать. Это неважно. Панин предпочитал верить, что ТМК-3 именно поет. Это слово его устраивало куда больше, потому что, просиживая часы у покорно оцепеневшей на рыжеватом песке «Летучей мыши» и прислушиваясь к бормотанию планеты, он ощущал благоговение. Нечто подобное вызывала в нем и настоящая музыка — только вот на «Кассиопее» о таком и мечтать нечего.

Да уж, ТМК-3 его к себе привязала. Никому из живых не удалось, а у мертвой планеты получилось.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Панин, сажая «Летучую мышь» в отмеченном секторе. — Это было здесь.

Он выпрыгнул из машины, стал лихорадочно бродить взад-вперед.

— Совершенно точно здесь, — пожимал он плечами.

Он своими глазами видел зеленые ростки. Не прошло и суток, как он вернулся, и растения не могли пропасть бесследно. Они же проклюнулись, вытянулись наружу светленькие стебельки, робко развернули скомканные листочки. Совсем как на Галее-459, точь-в-точь… Только почва ржавая.

— Ясно, — буркнул полковник. — Залезай обратно.

— Я не там высадился, этого быть не может! — гнул свое Панин. — Сейчас сделаем круг, вот увидите.

Глаза у него нехорошо блестели. Щеки запали совсем как у старика, серебристая проседь была рассыпана по волосам, будто снежная пыль.

— На базу, — глухо приказал полковник.

— Один круг!

— Это был приказ, — внезапно ледяным тоном отрезал полковник. — Поворачивай.

— Один…

— Отстранен до следующего месяца! На базу. Приказы не обсуждать! — рыкнул полковник, и Панину захотелось съежиться. — Ликвидация — через неделю, — добавил он почти угрожающе.

«Летучая мышь» оторвалась от поверхности, и в предположительно разреженную атмосферу взвилось облачко красноватой пыли. ТМК-3 пошевелилась, постанывая, начала было жаловаться, — но было некому. Грустно замолчала. В голубом небе играли лучики яркого солнца. Зеленые ростки любопытно выпростали уже потемневшие и разросшиеся листья из-под ржавых комьев то ли земли, то ли песка. Потянулись с наслаждением вверх, будто сидеть взаперти было невмоготу. За ними стали подниматься другие: незнакомые, причудливые завитушки мясистых, сочных стеблей совсем без листьев; обросшие бугристой корой растения, похожие на деревья; желтоватые побеги с цветами причудливой формы. Едва скрылся из вида звездолет, как мертвая ТМК-3 из красновато-оранжевой стала превращаться в зеленовато-желтую, и побеги оплели ее поверхность, как тот самый ядовитый плющ на мельницах планет-соседок.

Когда движение, наконец, закончилось, и воцарилась тишина, планета удовлетворенно вздохнула.

Конечно, не вздохнула. Скрипнула. Буркнула себе под нос.

Ведь слушать ее все равно было некому.

С «Кассиопеи» ТМК-3 так и выглядела рыжеватым пятном.

Бесполезной мертвой планеткой, на которой делать все равно нечего.