Холодный дождь

Словно камнем с моста — там плачет Бог.

Снизу вверх поднимаются капли к прозрачному полу, невероятно пластичному и легко вибрирующему в такт движению капель; так кажется, если смотреть на отражение в воде. Кажется, что смотрит на тебя тот, из отражения, и скоро сорвется тебе навстречу. А бросишь камень — он тоже метнет камень. И они встретятся на границе водной глади, после чего врастут друг в друга, осыпав все вокруг брызгами осколков, стремящихся поскорее достичь поверхности затона.

Вода — зеркало. Мягкое, холодное и влажное зеркало, которого приятно касаться.

— Дождь, — неизвестно зачем говорит Нииша.

— Ага, — отвечаю я.

Рисунок капель на воде беспорядочен и бездарен. Но в нем что-то есть, заставляющее смотреть и смотреть, не отводя взгляд. Это иррационально завораживает, и мне почему-то нравится шелест капель дождя, встречающихся с затоном. Еще мне нравится стук дождя, идущего по крыше, стук дождя по подоконнику; а дождь идет по городу, гуляет по стране, бродит по планете — и так уже почти месяц. Мне нравится мокнуть под дождем и откидывать со лба мокрые волосы. Почему — не знаю.

Наверное, мне нравится дождь.

Нииша вздыхает. Я знаю, что ему скучно. В его возрасте созерцание дождя нужно принимать в малых дозах, поскольку всегда найдется занятие веселее. Я уже не замечаю, как суетятся мимо меня дни, складываясь в годы, для Нииши же каждый день на счету.

Старею. Сам того не замечая.

— Пошли, Марк, — Нииша трогает мой промокший рукав.

Ничего не отвечая, я касаюсь воды мокрыми пальцами.

***

Мы и сами — вода.

***

Дышать все труднее.

Нииша пьет горячий чай с лимоном и огромным количеством сахара. Я пью чай без сахара, но с огромным количеством коньяка. Его теперь можно легко достать, этот коньяк. Хотя это никогда не было для меня проблемой.

— Нииша, — улыбаясь, говорю я. — Ты знаешь, что такое Рождество?

Он держит чашку длинными рукавами свитера, в которых прячет руки, смотрит на меня своими внимательными карими глазами. Он не знает, что такое Рождество, и потому ждет.

А я еще помню, — моя чашка осторожно касается стола. Это когда мы праздновали день рождения Бога. Или нет? Улыбаюсь себе; все-таки, не очень-то я и помню, оказывается. Простительно — мне триста с небольшим. А ему, мальцу, и помнить неоткуда: он никогда не видел ни зимы, ни снега. А память моя твердо говорит — на Рождество было холодно и был снег. Снег — это тоже вода. Как и мы.

— Расскажи, Марк! — Нииша не отпускает от меня взгляд.

Я рассказываю.

То, что помню.

***

Вечно загорелый мальчик. Карие глаза, темные волосы. Мои тоже потемнели, — а когда был его возраста, были почти белые. А потом, после ионизации, и я потемнел. Как все. Конечно, что еще остается, если на всей планете субтропики, влажные листья и липкий здоровый воздух. А я уже тогда подолгу смотрел на мистически сияющее небо. Всю жизнь меня что-то подгладывало изнутри, ворочалось в душе, что-то не нравилось. Теперь я, наверное, понимаю — просто не было дождя. И мне просто было скучно без него.

Как сейчас скучно Ниише смотреть на него.

Даже слово это — «дождь» — немногие помнят…

… помнили.

***

— Марк! Марк! Смотри!

— Боже. Неужели?.. Но…

— Что это, Марк? Вода с неба, как это? А можно?.. А она откуда? — Нииша влип в окно, выпивая глазами холодные капли дождя. — Это как туман?

— Это дождь, малыш, — я почему-то улыбаюсь.

— Д-дождь?

***

Дождь.

Вряд ли кто в то время мог представить, что ионизация выльется в подобное. Выльется — ха, точное слово. Каким образом загнали воду в самые верхние слои атмосферы, мне неведомо. Я не ученый, я не из тех, кто поработил воду. Но и мне, как всем, очень нравилось синее-синее небо, чуть ли не светящееся само по себе, отсутствие ветров и ураганов, буйство зелени и практически полное исчезновение болезней. Казалось, земля наша стала раем. Не было дождя, но он и не был нужен.

По ночам поднимался туман, и в темное время суток, — время, лишенное звезд, но украшенное завораживающими электрическими разрядами, — жизнь снаружи домов почти умирала. Туман был теплым и вязким, обволакивал спящую половину планеты, оседал на наших домах и питал растения. Да и мы сами стали здоровыми и сильными. Водный экран давал нам надежную защиту от коротковолнового солнечного излучения.

Повышенная влажность воздуха не казалась такой уж высокой ценой за все это. Человека очень легко купить тем, что его дети не будут болеть и проживут больше двухсот лет. За такое человек однозначно согласится превратить льды полюсов в защитный экран для планеты.

Вот только хоть убей — не помню, как там сложилось с пингвинами.

***

— Марк, — глаза маленького Нииши слипаются, но ребенок борется со сном. — А что будет дальше?

Что мне ему сказать? Что разверзлись хляби небесные? Нельзя врать ребенку и говорить, что все будет в порядке. Мы остались в этом городе вдвоем. Одни.

Одни вдвоем.

— Спи, — глухо говорю я. — Слушай дождь.

***

И я слушаю дождь. Донесется ли еще до меня сквозь дождь глухой звук разрывов метеоритов, падающих на планету. В последние дни их все меньше, словно кем-то там было решено: хватит. И этим кем-то двигала не жалость. Просто то, что «хватит», стало очевидно.

Я тихо, стараясь не разбудить мальчика, встаю, надеваю куртку и выхожу на улицу, подставив лицо и ладони под холодные струи дождя. Уровень воды опасно поднялся, и затон скоро выйдет из берегов. Связи ни с кем давным-давно нет, узнать, что творится в других частях планеты, нельзя и помощи ждать неоткуда.

И мне плевать.

Я снова стою на мосту. Затон уже лижет его основание, собирается поглотить без остатка, — и я верю, что он так и поступит, потому что вода никуда не спешит. Ей всегда хватит времени, и она отомстит за то, что ее решили заточить в самом верхнем слое. Вода — добровольный защитник, а не цепной пес и не земной щит.

Дождь ласково гладит мои волосы, слезами стекает по моим щекам.

Интересно, почему я ни капли не боюсь? Я ведь знаю, что будет дальше.

Растений и деревьев вокруг почти не осталось. Дождь не был таким уж сильным, но чтоб вымыть их слабые корни, хватило и его. Растения оказались не готовыми к такой подлости — они ведь отвыкли от ветров и сухого воздуха. И конечно же — от дождя.

Крикнуть бы, заорать — но не кричу.

Под дождем не хочется кричать, не хочется чувствовать страх. Он настраивает на пассивную меланхолию, забытую людьми этого нового мира, просуществовавшего так недолго. А я, как оказалось, помню, как это — грустить под дождем, промокнув до нитки.

А все-таки жаль, что нет связи. Было бы интересно пообщаться с такими вот оставшимися, не погибшими от метеоритов или землетрясений. У нас тут тоже иногда трясет, но не сильно. Так, отголоски. Может быть, просто нам повезло с местом жительства — а может быть, мы обречены видеть все. До конца.

Что стало причиной? Почему вдруг это все случилось? Движение небесных тел повлияло на стабильность планеты? Или что пошло не так? Что-то с источниками ионизации?

Я не знаю.

Страшно, наверное. Трескается земная кора, в море все живое погибает от раскаленной лавы, а где-то там, где нет ни меня, ни Нииши, тысячеметровые волны перемалывают и живое и мертвое, погребая получившуюся массу на дне. Эвакуации, спасатели — куда там. Планета захлебнулась, потемнела, задыхается в огромном количестве углекислого газа, и скоро задохнется совсем. А может, волн и нет. Кто знает.

Я не знаю. И мне плевать.

Нииша по ночам кашляет. Я и сбежал к дождю из дому именно из-за этого кашля. Я не хочу видеть, как мой Нииша умирает. Наверное, не будь его, я бы воспринял гибель планеты как должное. Но он есть, значит, он обречен погибнуть вместе со всем остальным. В этом я с Богом не согласен.

Тут Он погорячился.

С каждым днем гул нарастает. Скоро волна разрушений дойдет и до нас. Метеориты сверху, извержения снизу, а между ними — вода.

Вода затона, который через несколько дней превратится в бушующее море.

Я хочу в воду затона, который — самое позднее — через несколько дней превратится в бушующее море. Станет его частью.

Камень есть.

Камни всегда есть.

***

Хочу, чтобы он умер быстро. Пусть его накроет своей многотонной разрушительной массой вода. Или пусть прямо в дом влетит небесное тело, и он не успеет ничего почувствовать. Пусть вода подмоет фундамент, и дом попросту завалится, а его убьет потолочная балка. Но пусть не так, как я.

Как долго мы, оказывается, можем не дышать. Но голову уже распирает от нарастающего давления, а я должен молиться. Только мысли о Ниише должны распирать мою голову.

Не дай ему задохнуться. Не делай так, чтобы он ударился, и ему было больно, он медленно умирал под завалами. И не вздумай утопить его. Я не ради этого прыгнул в воду к Тебе навстречу.

Еще секунда — и я глотну воды, потому что захочу вдохнуть и в панике буду разгонять красные пятна перед глазами, стараясь не замечать шума крови и бешеного стука сердца в ушах. Потому я требую — дай ему быструю смерть.

Или нет, стой, подожди! У меня еще есть секунда. Я вспомнил!

Ведь не может же быть, чтобы никто не построил ковчег, — я вспомнил! Пусть тот, кто его построил, каким-то чудом найдет моего Ниишку. Приплывет сюда, найдет. И спасет его. Пусть спасет.

Спасет.

Я успеваю лишь подумать, что вода очень горькая.

Нииша.

Спасет.

Ведь кто-то же должен был построить…

***

Словно камнем с моста — идет дождь.

Так плачет Бог.