Мало бога

Голосов стало больше.

Голоса стали громче.

Голоса окружали меня.

Мне было холодно. Рассказав все то, что мне предстояло, они даже не удосужились дать теплую одежду.

Здесь, на большой открытой поляне холодный осенний ветер наслаждался свободой, бросая на лицо пряди волос, швыряя пола одежд, уродуя мягкость песцовых мехов на воротах и рукавах Верховных. И лишь меня он пронимал насквозь. Льняная рубаха до колен, опоясанная черными и красными лентами, обувь из загрубевшей коровьей шкуры и шерстяной обод на голове не спасали от его прикосновений.

— Арк, доброго дня. — Крикнул рослый мужчина, несущий на плече три сосновые жердины.

— Над нами солнце, Мин. — Ответил голос за моей спиной. — Я смотрю Перекрест почти готов?

Из-за моей спины, на встречу Арку вышел невысокий старик с длинной бородой, перевязанной на уровни грудины.

Здоровяк бросил жерди на землю и вытер руковицей пот со лба.

— Даже не верится, что к закату мы снова обретем надежду. — Продолжил Мин.

— Да, — кивнул Арк. — Дионт Гримп сказал, в нем больше Бога, чем в предыдущих.

Оба повернулись и посмотрели на меня. На сухом сморщенном лице старика проступила улыбка. Он закивал головой, соглашаясь со словами Арка.

Вокруг меня кипела работа. Возводились огромные площадки, разбивались кострища, рубились столы и скамьи для большого празднования. Дети бегали кругами, пытаясь коснуться друг друга импровизированными Посохами Бога, и выкрикивая: «Будешь верен!». Женщины небольшими группами занимались обработкой снеди. Одна группа потрошила птицу и полутуши кабанов, напевая приятную мелодию на непонятном мне языке. Другая группа измельчала тяпками овощи. Третья натирала котлы для варки.

Куда не смотри — все были заняты делом.

Только я стоял не шевелясь.

Мои руки были связаны выбеленной лыковой веревкой. В кулаке левой руки я держал несколько колосьев ржи урожая прошедшего лета, в правой — символ Веры. Маленький бронзовый кружок с перекрещенными тремя линиями — символ Веры — здесь был по всюду — вытатуирован на висках старых Дионтов (служителей Верховных), на груди играющих детей, болтаясь на льняных ниточках, вплетен узором в ленты на головах всех девушек и женщин. Самый большой символ находился над моей головой — он венчал толстое древко, символизируя место моего расположения.

Занял я этот пост после долгого процесса омывания. Всю предыдущую ночь меня, как сочный кусок лосятины, вымачивали в бочке с соленой водой Северного моря. С течением времени в нее подливали отвары семи разных трав с семи холмов нашей Тверди. К рассвету меня натерли маслом Белых Слов — мирру с икон Белых храмов и одели в ритуальные одежды. До сего момента я стаю лицом к солнцу, перебирая в голове имена святых и пытаясь силой своей мысли вплести в их имена свое имя.

Я посмотрел в глаза здоровяку. Он смотрел на меня с затаенной надеждой. Как и сотни других, подобных ему, пришедших сегодня помочь Дионтам организовать праздник Нового Бога.

Новый Бог.

До середины прошлого месяца я не знал, кто это или что это.

Объяснение пришло от странного человека, подсевшего ко мне в поезде.

Я ехал в Столицу решить пару вопросов с моим учителем по поводу новой теории знания, о которой шумели последние полгода. Человек признал во мне ученика и засыпал вопросами на тему той самой теории. А я — польщенный таким вниманием, рассказывал ему свои идеи, свои взгляды.

Он представился Айхтом, служителем старой Веры Белых Храмов.

Он так же жарко отвечал на мои вопросы, касающиеся его веры.

Дальше, как в самой глупой истории с нерадивыми путешественниками. Айхт позвал меня на перекур, предложив попробовать его табака.

Это потом, будучи уже в трезвом уме и трясясь в скрипучей арбе, везущей меня в Апостольскую пустынь, я вспомнил про темную сторону Белого храма — его псевдохимию. Именно дурманы трав и сок ветвей старой бузины помогает общению Дионтов с Богом и его помощниками.

Именно это и заставило меня принять решение, которое сейчас горчило у меня во рту.

По сей час отрава сидела во мне, заставляя принять все происходящее как должное.

В моменты просветления моего рассудка и частичного понимания всего происходящего вокруг я пытался выбраться из этого места. Я кричал ночами, я выл как старый пес, у которого отняли свободу. Иногда утешить меня приходил Айхт. Он терпел мои побои (если мне тогда хватало сил его ударить), он был моим плечом для слез и отдушиной для моих паник и истерик.

Последние месяцы превратились в нечто неописуемое.

Череда красок, веселья и похоти не отпускали меня, не позволяли стоять в стороне.

— Новый Бог должен быть чистым на небесах. А как быть чистым, не испачкав себя? — Айхт смотрел мне в глаза, рассказывая все это. — Плоть дана для горя, дух дан для счастья. Каждый из нас терзает себя грехами, мажет сажей лжи и копотью зависти свое тело, чтобы в миг Восхождения сбросить все это, как промокший грязный плащ.

Опиаты проникали в мое тело, заставляя растекаться словам Айхта по венам и смиренно заполнять пустоты сердца и мозга. Я терял счет дням. Все вокруг кружилось дикой каруселью, путая реальность с грезами, день с ночью. Красивые женщины поили меня сладким вином, позволяли делать с собой все, что я только захочу. Иногда мне казалось, что я манипулирую ими одной лишь силой мысли. Вот они моют меня в большой бронзовой ванне, вот мое тело расслаблено от прикосновений их тонких пальцев, вот я связан, и боль льется по спине теплой кровью от каждого удара плети по ней.

Одним утром все прекратилось.

Мне дали время прийти в себя.

Уже не в бреду, а в полной трезвости простые женщины, без лишних слов и ядовитой похоти в глазах, напарили меня в невыносимо жаркой бане, натерли меня репейным маслом и обернули в льняную ткань, приложив листья папоротника и еловые иглицы для скорого заживления моих ран.

Через пару дней за мной пришли Верховные, чтобы проводить меня на церемонию омывания. А сегодня на рассвете меня привели к этому столбу и привязали, дав мне в руки колосья и символ Веры.

— Лучше молчать, — сказал привязывающий мои руки Гримп. — Для слов будет время. Молись про себя. Думай о Святых. Будь с ними сейчас, вопреки тому, что земля еще держит тебя за стопы.

Он положил мне два пальца на глаза и зашептал что-то на непонятном мне языке. Затем он поцеловал запястье, на котором был вытатуирован символ Веры и приложил его к моему лбу.

— Будь ближе к Богу. — сказал он мне на прощание и ушел.

А потом стали приходить люди.

Они смотрели на меня. Улыбались мне. Что-то шептали мне. О чем-то просили меня.

У меня начала кружиться голова от всего происходящего.

Лишь спустя несколько часов я свыкся с происходящим. Со всем, кроме холода.

Мне периодически приносили воды, но не предлагали пищу. Хотя от запахов готовящегося мяса у меня сводило живот, и рот наполнялся вязкой слюной.

С наступлением сумерек ко мне подошел один из Дионтов.

Он отвязал мне руки. Кровь пульсирующее рванула к затекшим ладоням, расправляя каждую складку моих вен, слипшихся внутри, как казалось мне.

Наконец-то мне предложили одежду. Догоняющий нас парнишка лет пятнадцати набросил мне на плечи утепленную кожаную куртку. Думать о том, простыл я уже к этому времени или нет, было без толку. Тепло окружило меня — этого сейчас мне было достаточно.

Мы шли около получаса. Мои ноги промокли от влажной травы. Я чувствовал, как болезнь заполняет меня, забирает мое тепло, ломает мои суставы и мышцы. Трудно было это скрывать. Дионт, идущий впереди меня за все время пути не повернулся ко мне ни разу. Наверно, мой лязгающий шаг и шмыгание носом говорили о том, что я не отставал.

С каждым шагом сильнее становился звук барабанов, музыки и толпы.

Мы шли через чащу, по которой и днем было тяжело пройти, не говоря уже о кромешной тьме осенней ночи.

Исцарапав себе лицо и ноги, несколько раз повалившись на сырую лиственную подстилку, борясь с болезнью внутри меня, мы выбрались на широкую поляну, освященную десятками костров.

Музыка рвала воздух вместе с всполохами костров. Люди танцевали, прыгая и выкрикивая слова непонятной мне песни.

Дионт вел меня вперед к большой конструкции, напоминающей колесо. Огромная звезда или снежинка из трех перекрещенных в центре жердей, напоминающих большую букву «Ж», была воткнута в землю центральной осью. Вокруг этого знака огромное количество цветов (откуда они здесь в середине осени?). Краснеющие гроздья рябины и калины отражали свет от костров.

Увидев меня, все громко закричали. Толпа танцующих приблизилась ко мне. Все тянули ко мне руки, в которых были зажаты символы Веры.

За несколько метров до странного символа ко мне подошел Верховный Ксип. В руках у него была чаша полная какого-то напитка. Все десять Дионтов стояли по обе руки от него, последним встал тот, что привел меня сюда.

Ксимп медленно протянул мне чашу:

— Прими… — сказал он, а точнее прорычал.

Я взял чашу из его рук и начал пить.

По вкусу напиток напоминал медовуху, но вкус опьяняющих добавок загорчил на языке сразу. Растительный яд потянулся по венам густой каплей расслабления. Я перестал чувствовать озноб раньше, чем допил содержимое. Голова закружилась. Мне захотелось броситься в пляс вместе ликующей толпой. Я перестал видеть ночь. Свет от пламени костров слился в солнечный полдень у меня в голове.

Неожиданно все замолчали. Тишину нарушило горловое пение Верховного. В унисон ему стали подпевать все Дионты. Монотонность сливалась для меня в череду картин. Ноги становились ватными. Я почувствовал, что меня поддерживают под руки. Те, кто поддерживал мое тело, поволокли меня к огромному символу. Я чувствовал как мои руки привязывают к боковым жердям, а ноги и грудь к центральной.

Я пытался что-то крикнуть, попросить их объяснить, что происходит, но язык не слушался меня. Все звуки превращались в тихое блеяние.

— Время жертв. — Крикнул Верховный, повернувшись к толпе. — Напоим землю кровью, насытим Бога в нем плотью.

У меня из-за спины вышла девушка в белом одеянии.

Прямо передо мной поставили большой грубо вырубленный из цельного ствола стол. Подойдя к нему, девушка сняла легкую накидку и обнаженной легла на его шершавую поверхность.

Бой барабанов начал усиливаться.

Девушку окружили пятеро Дионтов, в руках которых в свете огня блеснули тонкие стилеты. В один голос повторяя непонятную мне фразу каждый Дионт медленно провел лезвием стилета по телу девушки. Чернеющие струи крови потянулись по плавным линиям тела. Далее стилеты рассекли запястья и пятки девушки. И последним движением Дионт, стоявший у головы рассек ей горло.

Бьющееся в агонии тело несчастной жертвы вскрыли. Вырезав еще бьющееся сердце Дионт поднял его:

— Плоть! — Крикнул он. Повернувшись, он посмотрел на меня. — Огонь!

С обоих сторон от меня выбежали люди, несущие хворост и бросающие его у моих ног. Последним подбежал юноша с кувшином, облив хворост маслом.

— Прими! — Крикнул Дионт, взяв в руку факел и подойдя ко мне.

Сердце девушки он поднес к моим губам. Еще теплое оно еле дергалось в его ладони.

— Ешь. — Прошептал он. — Прими!

Я впился зубами в скользкое от крови сердце. Все чувства притупились — я не знал вкуса человеческой плоти, меня не тошнило. Чертов яд тешился мной, разъедая меня изнутри.

Тело девушки убрали. На стол, на котором она лежала поднялся Верховный. Его босые ноги ходили по крови, края одежды впитывали ее. Он повернулся к толпе.

— Теряй плоть! — Крикнул он толпе. — Теряй плоть!

Он медленно повернулся ко мне.

— Теряй плоть! — Вторила ему толпа.

Дионты подошли ко мне.

С меня сорвали рубаху. Холодные руки прикасались к моему телу. Я чувствовал это. Я не боялся этого.

Лезвие стилета по кругу разрезало кожу на плечах обоих рук. Мягко и плавно рассекли кожу вдоль локтей до самых ладоней. Лезвия чертили линии на моем теле и ногах, вырисовывая витиеватый узор.

— Теряй плоть! — Не умолка толпа передо мной.

Исполосовав мое тело уже осклизлое от крови каждый Дионт начал тянуть ленты моей кожи. Я чувствовал как бешено забилось сердце у меня в груди. Мягко, безболезненно, лента за лентой от меня отделяли мой покров. Перепачкав всю свою одежду, Дионты сняли с меня все до последнего лоскутка, оставив нетронутым лишь мое лицо, кисти рук и стопы.

Я чувствовал холод ветра своей обнаженной плотью. Я видел игру мышц на моих руках. Мне захотелось закричать, но… но какой был смысл. Дрянь, отравившая меня, начисто лишила меня чувства боль. Сделала меня немым ритуальным бараном, которому вот-вот отрежут голову и насадят ее на деревянный кол. Не было ни страха, ни отчаяния. Одно единственное чувство приближающегося конца — умру я, или со мной все будет в порядке. Может это всего лишь видения, вызванные отравой? Может это просто глупый сон?

Снова все стихло.

Верховный что-то шептал с закрытыми глазами, сложив ладони домиком на головой. Треск костра был громче его шепота.

Через мгновение замолчал и он.

— Ломай плоть, — сказал он повернувшись ко мне. — Ломай плоть!

— Ломай плоть! — подхватила толпа.

Крик становился громче. Из-за спин Дионтов вышел мужчина с факелом в руке.

— Ломай плоть! — Кричали все передо мной и вокруг меня.

Мужчина подошел ко мне. Оголенными мышцами тела я почувствовал тепло, исходившее от факела.

— Будь Богом, — прошептал он мне глядя прямо в глаза. — Мы верим в тебя. Мы отпускаем тебя.

Факел упал на хворост у меня под ногами. Пропитанные маслом ветки вспыхнули. Огонь обнял меня.

Голос. Ко мне вернулся голос. Я закричал во все горло.

Потеряв столько, крови я обессилил. С кровью вышел и яд, делающий меня безболезненной куклой.

Жар огня усиливался. Кровь кипела на мне, мышцы сморщивались обугливаясь. Резким порогом ко мне вернулась чувствительность. Боль прошила меня ломаной стрелой. Огонь лизал мое оголенное тело. Мой крик перешел в вой. Пламя пережгло держащие меня веревки, и я упал на горящий хворост.

— Опусти себя, — раздался голос в моей голове. — Дай боли победить тебя.

Сильный пульсирующий удар в моей голове вырубил меня.

Свет огня исчез.

Боль ушла.

Шум толпы затих.

Поток воздуха бил мне в лицо.

Я летел в темноту.

Вдалеке передо мной зажглась маленькая искра звезды.

Я приближался к ней.

Она становилась больше. Она становилась ярче.

Через мгновения я понял, что это не звезда. Это граница тьмы и света.

Там, дальше был свет.

Меня вынесло в белую светящуюся пустоту.

Я ощутил небывалую легкость. Я словно сам стал этим светом.

— Ты с нами, — раздался голос у меня в голове. — Теперь мы одна мысль. Теперь мы одно целое.

Я чувствовал в этой белой пелене присутствие кого-то еще. Их было много. И они, также как и я были этим светом. Частью этого пространства.

— Прими покой. — Вернулся голос. — Ты там, где тебе его так не хватало.

Пламя костра медленно угасало.

Останки человеческой плоти дотлевали вместе с углями. Черные глазницы обгорелого черепа смотрели на подошедших к кострищу Верховному Ксипу и Дионту Гримпу.

— Воскрешения не произойдет, — сказал Верховный глядя на вспышки искр.

Гримп молча кивал головой. На глазах его застыли слезы.

— Скажи людям, что праздника не будет. — Продолжал Ксип. — Пусть скормят мясо псам, а вино и брагу выльют в овраг. Ни к чему тешить себя пищей покойного.

Гримп молча развернулся и ушел.

Через мгновение воздух сотряс протяжный вой сотен человек опечаленных новостью Дионта. Приготовленные блюда и выпивку выбросили в Темный овраг.

Бог не явился к ним. По правилам вся пища после этого становиться жертвой в помин не взошедшему до Бога мученику.

Ксип залил оставшиеся тлеющие угли вином и наполненной, но так и не выпитой чаши.

— В нем было так много надежды, — сказал он. — И так мало Бога.