Ладони полные тьмы

Ладони полные тьмы

Они говорили будто тебя не было никогда и ты — лишь плод моего воспалённого воображения. Они утверждали, что я тяжело болен и нуждаюсь в лечении. Они заявляли, дескать не знают никого, даже похожего на тебя. Они заперли меня в маленькой комнате с мягкими стенами и не выпускали наружу. Они пытались сломить меня и заставить отречься от прошлого. Но главное, они повторяли раз за разом: тебя нет, не было и быть не может.

Они лгали.

Я встретил тебя на побережье, у моря, сверкающего под лучами утреннего солнца, успевшего лишь слегка подняться над кромкой воды, бросив свой взгляд на нас с тобой. Ты стояла, слегка опустив голову на грудь и твои светлые волосы трепетали под порывами лёгкого ветерка, который шаловливо играл их золотистыми прядями.

Я стоял, поражённый твоей красотой и не сразу решился подойти и нарушить глубокую задумчивость. Но ты первая подняла голову и посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами, где плескалось восходящее светило. Ты ласково улыбнулась, и я почувствовал, что эта улыбка принадлежит мне и только мне. Тогда я подошёл к тебе совсем близко и увидел, как шевелятся твои губы, повторяя один и тот же вопрос:

— Что ты принёс мне?

Я протянул руки вперёд и тогда ты увидела то, что плескалось в моих ладонях.

Мрак. Только бездонный мрак.

И я сказал:

— Я принёс тебе ладони полные тьмы.

И тотчас темнота пожрала всё.

Они лгали.

НАСТОЯЩЕЕ.

Я медленно выполз из бункера, на ходу отстёгивая лямки генератора. Когда щёлкнул последний фиксатор, машина, стоимостью полтора миллиарда долларов, с грохотом брякнулась на бетонную площадку. Впрочем, она всё равно должна была разбиться. Разбиться, потому что я уронил её на бетонный пол. Это ведь так просто.

Кто-то испуганно охнул. Один из техников, Сергеев, кажется. Ему ещё предстоит в ближайшее время развестись с женой. Или он уже это сделал? Однако, какая разница?

Я последний раз окинул взглядом бункер, точно прощался с ним: больше мне сюда уже не вернуться никогда. Взгляд прошёлся по белой поверхности стартовой площадки, зацепившись за осиротевшие генераторы. Стартовое кольцо ограждали поручни из серебристого металла, на одном из которых хулиганской рукой была оставлена надпись: "Хрен моржовый". Руководитель проекта всё собирался устранить последствия хулиганства, но так и не успел. И теперь уже не устранит. Никогда. Я знал это.

Под куполом бункера располагалась площадка, где среди контрольной аппаратуры, суетились диспетчеры и техники. Один из них, Кольцов, оторвался от монитора и склонившись над оградой, крикнул:

— Смирнов, какого чёрта! Где Тищенко?

Я предвидел этот вопрос и точно знал свой ответ, поэтому просто послал его к дьяволу. На мгновение реальность пошла рябью, и я увидел двух Кольцовых, прорастающих один из другого. Один диспетчер продолжал стоять, уставившись на меня, а второй попятился и рухнул в кресло. Я потряс головой и всё пришло в норму: силуэты соединились и человек сделал пару шагов назад, упав в кресло. Сказывалось переутомление.

— Не выпускайте его!

Это кричал Сергеев и после секундного замешательства, все бросились к пульту, пытаясь заблокировать двери в бункер. Может у них и вышло бы, но я знал, как они поступят и опередил их. Всё очень просто: несколько быстрых шагов, и пластиковая карта скользнула в прорези замка, вызвав басовитое гудение механизмов.

Дверь щёлкнула и распахнулась за секунду до того, как истошно завопили сирены. Я спокойно вышел наружу и лицом к лицу столкнулся со своим личным врачом, который топтался у выхода, нетерпеливо ожидая моего появления. Осталось лишь немного подождать, пока три фигуры Константина Павловича сольются в одну, а та нервно вытрет платком мокрый, от пота, лоб.

Подождём ещё немного, пока доктор перестанет утираться и начнёт свой допрос. На разговор у нас оставалось около полутора минут, после чего Палыч постарается удержать меня, схватив за плечо и получит свой апперкот.

Я хорошо знал, как всё произойдёт.

Константин Павлович поправил очки и поинтересовался деланно безмятежным тоном:

— Ваши ощущения, Смирнов? Всё в порядке?

Он положил платок в карман и принялся нащупывать там инъектор, который упадёт на пол, после того, как я отключу врача. Впрочем, не будем отвлекаться на частности. Совершено спокойно я ответил:

— Всё просто замечательно. Небольшое переутомление, но я держу ситуацию под контролем.

Сейчас он должен был сорваться. Точно: медик сжал кулаки и завопил, брызгая слюной:

— Вы не здоровы, Смирнов! Никто не может перенести одиночный прыжок без последствий, понимаете?!

Осталось двадцать секунд. Продолжая сохранять спокойствие, я возразил:

— Но я же выдержал.

— Вас необходимо срочно изолировать, — пропыхтел врач, нащупав, наконец шприц и пытаясь вытащить его из кармана. — Я абсолютно уверен в нарушении ваших мыслительных процессов, аномальном...

Он схватил меня за плечо, и я мгновенно отправил его в нокаут. Когда он очнётся оставалось загадкой: через минуту я покину эту часть экспериментального блока. Прежде чем я вернусь домой, к Вере, мне предстояло одно непростое дело. К сожалению, выполнить его мог один я. Врач рухнул на пол и ампула, выскользнув из разжатых пальцев, покатилась по полу.

Больше здесь меня ничего не держало, поэтому быстрым шагом я добрался до лифта, который мог доставить на верхний уровень. Если бы диспетчер заблокировал шахту, пришлось бы долго подниматься по аварийной лестнице, но, к счастью, никто ничего подобного не сделал, здорово облегчив мой путь.

Всё казалось невероятно доступным и простым, как никогда и лишь небольшой звон в голове отвлекал от происходящего. Постукивая каблуком в такт музыке, доносящейся из динамика, я начал подпевать исполнителю, но тут же прекратил: музыка дробилась, и я всё время сбивался с ритма, начиная фразу раньше певца.

Лифт остановился, и я неторопливо вышел наружу, привалившись спиной к стене. Сейчас предстояло некоторое время ждать, пока не подойдёт нужный мне охранник. Несколько лаборантов, проходящих мимо, устало глянули в мою сторону и пошли дальше. Кажется, они всё время выпадали из фокуса во время движения. Возможно, потому что я не обращал на них внимание. Эти люди меня не интересовали.

Из-за поворота выбежал молодой парень в форме охраны и помчался к двери лифта, нервно нащупывая кобуру, висящую на поясе. Сейчас он нажмёт на кнопку вызова, но когда дверь распахнётся, изумлённо уставится на меня и скажет:

— Постойте, но это же вы...

Когда голоса слились в один, я шагнул вперёд и ударил парня в солнечное сплетение. Всхлипнув от боли, охранник влетел в открытые двери лифта и скрючился на полу. Оставалось лишь подойти и спокойно извлечь оружие из кобуры. Молодой человек глухо застонал и попытался схватить меня за руку.

— Извини, приятель, знаю, как это больно, но у меня нет другого выхода, — я вышел и двери съехались за моей спиной. — Тем более, это всё равно должно было случиться.

Стоило дверям закрыться и глухой щелчок возвестил о том, что диспетчер всё же блокировал шахту. Позже, чем требовалось, как я и предвидел. Теперь пострадавший охранник не сможет выбраться наружу.

Я спрятал оружие под комбинезон и отошёл в сторону, уступая место массивному здоровяку с проседью в коротко стриженных волосах. Вроде бы — один из коллег, но я не уверен. Крепыш прислушался к звуку сирены и пробормотал:

— Что-то случилось. Опять, видимо, какая-то хрень.

Он повернулся и внимательно посмотрел на меня, точно ожидал ответа, но я лишь пожал плечами и неторопливо пошёл прочь. Здоровяк не станет меня догонять, а пожмёт плечами, в ответ, и направится к аварийной лестнице. Пока всё шло, как и должно было. На стенах подмигивали красные огоньки, глухо взрёвывали далёкие сирены и нервно метались лаборанты, не в силах понять, какого чёрта происходит. Я широко улыбался каждому и повторял одну и ту же мантру:

— Всё под контролем. Вернитесь на рабочие места. Не стоит создавать панику.

Когда я достиг нужного места, у меня ещё оставалось в запасе около пяти минут свободного времени. Лучше бы их не было. События будущего непрерывно прокручивались в голове, и я уже начинал путаться в их очерёдности. К чёрту всё это! Нужно быстрее покончить с делами и возвращаться домой. Вера, должно быть, уже заждалась. Вот только… Какая-то мелочь вылетела из головы, и я никак не мог её вспомнить.

Я вошёл в приёмную, и секретарша испуганно вскинулась мне навстречу, демонстрируя невероятную длину своих стройных ног. Она хотела было что-то сказать, но я прижал палец к губам и вполголоса, точно заговорщик, пробормотал:

— Вызовите охрану, немедленно.

— Что-то случилось? — она округлила огромные коровьи глаза. — Была тревога...

— Ещё не случилось, — я подошёл к двери и взялся за ручку, — но обязательно случится через четыре минуты. Поторопитесь.

Я вошёл внутрь и закрыв дверь, прижался спиной к гладкой полированной поверхности. Перед глазами были две картинки, которые в этот раз никак не желали соединиться в одну: один Сергей поднимался из-за стола, а другой неподвижно застыл на полу в луже крови. Первый Сергей устало посмотрел на меня и проворчал:

— Мне уже сообщили о тебе. Чёрт, дружище, вот этого я больше всего и боялся. Мысль об одиночном прыжке буквально сводит с ума, всякий раз, когда я ожидаю финального отчёта. Как ты себя чувствуешь?

Я только усмехнулся, оценив иронию ситуации: мёртвый человек интересуется моим здоровьем!

— Отлично, лучше себя никогда не чувствовал. Не верь своим костоправам: не так страшен чёрт, как его малюют. Я — абсолютно здоров и полностью себя контролирую.

Сейчас он медленно потянется к ящику стола, попытавшись скрыть это нервным взглядом на часы. Однако, оставшихся двух минут окажется недостаточно и взять оружие мой товарищ так и не успеет.

— Тогда на кой чёрт ты сюда заявился? Чего хочешь?

Я нашарил рукоять пистолета и сделал шаг вперёд. Сейчас тот Сергей, который лежал на полу, выглядел гораздо реальнее. Дыра во лбу просто ужасала.

— Это, вообще то, два совершенно разных вопроса, — уточнил я, — больше всего я хочу вернуться домой, к жене, а здесь для того, чтобы помочь тебе.

— Помочь? — Серёга нервно дёрнул рукой с часами и потянул ящик стола на себя.

Осталась минута.

— Конечно, помочь, — я уже достал оружие и направил ствол в высокий, покрытый испариной, лоб. — Видишь ли, в чём проблема: ты — уже мёртв, но до сих пор не знаешь об этом. Я просто должен сообщить эту неприятную новость.

— Да ты свихнулся! — Сергей остервенело рвал перекосившийся ящик к себе.

Последние секунды истекли. Я нажал на спуск и прищурил глаза, ожидая пока оба Сергея не сольются в одного. В тот момент, когда реальность застыла, влившись в единое русло, дверь за моей спиной распахнулось и внутри стало очень тесно. Вооружённые люди направляли на меня оружие и громко кричали:

— Бросай оружие! Ствол на пол, сука!

Я разжал пальцы и бесполезный, уже, пистолет с глухим стуком упокоился на полу. После этого я повернулся и попросил:

— Отведите меня домой. Я хочу видеть Веру.

Они говорят, будто тебя не было никогда и ты — лишь плод моего воспалённого воображения. Они утверждают, что я тяжело болен и нуждаюсь в лечении. Они заявляют, дескать не знают никого, даже похожего на тебя. Они держат меня запертым в маленькой комнате с мягкими стенами и не выпускают наружу. Они пытаются сломить меня и заставить отречься от прошлого. Но главное, они повторяют раз за разом: тебя нет, не было и быть не может.

Они лгут.

Я встречаю тебя на побережье, у моря, сверкающего под лучами полуденного солнца, замершего в зените над поверхностью воды и бросающего свой взгляд на нас с тобой. Ты стоишь, слегка опустив голову на грудь и твои чёрные волосы трепещут под резкими порывами ветра, который играет их тёмными прядями.

Я стою, поражённый твоей красотой и не сразу решаюсь подойти и нарушить твою задумчивость. Но ты первая поднимаешь голову и смотришь на меня своими бездонными карими глазами, в которых тонет полуденное солнце. Ты ласково улыбаешься, и я почувствую, что эта улыбка принадлежит мне и только мне. Тогда я подхожу совсем близко и вижу, как шевелятся твои губы, повторяя один и тот же вопрос:

— Что ты принёс мне?

Я протягиваю руки вперёд и тогда ты видишь то, что плещется в моих ладонях.

Мрак. Только бездонный мрак.

И я говорю:

— Я принёс тебе ладони полные тьмы.

И тотчас темнота пожирает всё.

Они лгут.

Настоящее

Наконец, после длинного мрачного коридора, уходящего в вечность, загорается ослепительный свет, и я ощущаю неприятное покалывание во всём теле, точно меня нашпиговали тысячью крошечных иголок. Всё это — в порядке вещей. По крайней мере, меня предупредили, что так и должно быть. И наконец, когда я пролетаю через само ослепительное кольцо, тело словно окатывает из огненного душа.

Зрение мгновенно проясняется, и я вижу покатые холмы, залитые светом заходящего (или восходящего?) солнца. Но всё это можно наблюдать через своего рода радужную плёнку, напоминающую мыльный пузырь. Завеса колышется, изгибается, не желая выпускать меня наружу, но в конце концов пелена лопается, и я падаю на колени, не в силах удержать равновесие.

Сила инерции продолжает толкать тело вперёд, поэтому приходится упираться ладонью в почву, чтобы не распластаться на ней. Тут же, из-за спины, слышится громкое чертыханье Тищенко, генератор которого соединён с моим. Эту часть дороги он выполнял функцию локомотива, увлекая наш тандем вперёд (ну, или назад, если быть совсем точным), а вот на обратном пути придётся поработать и мне, пусть слово: "поработать" и не имеет здесь прямого значения.

— Да ты никак уснул! — вопит Тищенко, и я слышу, как он стучит каблуками о камень. — Отцепляйся, в конце концов, от меня! Дай хоть на ноги подняться.

— Прости, — я щёлкаю фиксатором. — Не забывай, это — мой первый прыжок. Всё, теперь ты свободен.

— Вот уж спасибо, — саркастически ворчит мой напарник.

Почему-то никто не горит желанием уходить в прыжок с Тищенко, да и вообще, никто не стремится заводить с ним дружеских отношений. А вот женский персонал от него без ума: молодые девушки то и дело бросают в его сторону многообещающие взгляды. Трудно им, наверное, не влюбиться в такого красавчика: подтянутый, с густыми чёрными волосами и раскосыми тёмными глазами. Впрочем, Вера говорит, будто такие мужики не в её вкусе, так что чёрт их поймёт, этих женщин.

Я наконец привожу свои мысли в порядок и озираюсь вокруг, поражаясь: надо же, мы находимся на миллиард лет от родных времён, а в голову лезет всякая ерунда. Типичная человеческая натура, повсюду таскать за собой багаж личных воспоминаний и предпочтений. Впрочем, как выясняется, миллиард лет назад и посмотреть было не на что: базальтовые холмы, напоминающие уснувших черепах и плоская равнина, изрезанная трещинами. Лишь кое где, взгляд натыкается на растения, непривычного красно-зелёного цвета. Вот, пожалуй, и всё. Да и ещё непригодный для дыхания воздух, о чём дружески предупреждает надпись на дисплее моего лицевого фильтра.

Ощущая себя немного аквалангистом, я поворачиваюсь и смотрю на Тищенко, сидящего на земле и слабо покачивающего головой. Ни лица, скрытого под пластиковым забралом, ни даже глаз, я не вижу, но точно знаю: мой напарник устал.

— Всё в порядке? — спрашиваю я, на всякий случай и делаю пару шагов вперёд. — Помощь не нужна?

— Нет, — он отрицательно качает головой и проводит рукой по бликующей поверхности, — это скоро пройдёт. Я всегда ощущаю слабость после прыжка. Займись, лучше, приборами.

— Как скажешь, — я усмехаюсь. — Ты у нас главный.

Почему же его, всё-таки, не любят? Парень, как парень, я знал десятки таких, когда служил в десанте. Да и особых разногласий у нас ещё не было. Может я чего-то пока не знаю? Вера всегда говорила, будто я никудышный психолог и совершенно не разбираюсь в людях. Вполне может быть: сколько раз меня подставляли те, кому я доверял, как самому себе. Не буду ничего загадывать, время само расставит всё по местам.

Я осторожно отстёгиваю лямки генератора и бережно устанавливаю его на землю, выбрав плоский, точно оплавленный, участок базальта. Главное: не повредить начинку, иначе мы останемся здесь (точнее — сейчас) навсегда и это "навсегда" не продлится слишком долго. Уж больно негостеприимно нынешнее время. И даже огромный шар солнца не в состоянии развеять некую тьму, подступающую со всех сторон. Возможно в этом повинен однотонный окрас ландшафта, с полным отсутствием зелени и чересчур контрастные тени.

Я запускаю специальную программу и из крошечных боксов на корпусе генератора выдвигаются разнообразные сенсоры, спешащие получить данные об окружающем мире. Честно говоря, я и сам не знаю, какого рода информацию они записывают; моё дело — доставить её обратно.

Убедившись в том, что здесь всё в порядке, я возвращаюсь к Тищенко. Парень сумел подняться на ноги и теперь вяло отстёгивает фиксаторы, причём, если мне не кажется, его слегка покачивает. Ещё не хватало, чтобы он из-за недомогания грохнул наш билет обратно! Я пытаюсь помочь, но напарник раздражённо отталкивает меня.

— Не лезь! Я и сам справлюсь, без...

Он действительно берёт себя в руки и поставив серебристую коробку, активирует программу анализа. Закрыв сенсорный блок, парень издаёт звук, напоминающий глухой смешок. Впрочем, фильтры сильно искажают звуки, и я могу ошибаться. Однако короткий хохот повторяется и теперь его уже ни с чем невозможно спутать. Тищенко начинает громко смеяться, причём иногда его смех переходит в истерическое подвывание. Твою же мать! Даже и не думал, как это будет выглядеть на самом деле. Нет, я конечно смотрел записи, но там это выглядело несколько по-иному, не так зловеще.

Учёная братва называет подобную дрянь релаксацией, а прыгуны — попросту приходом, используя чисто наркоманскую терминологию. Мозг ведущего прыгуна, который тащил обоих путешественников сквозь время, после выхода требует разгрузки. И наступает мощный истерический припадок, когда сметаются все сдерживающие барьеры в голове человека.

Вот почему в прыгуны берут лишь самых психически устойчивых, избегая назначать разнополые пары, ведь даже самый сдержанный мужчина способен в момент "прихода" трахнуть свою партнёршу. И уж точно у всех релаксация сопровождается смехом и безудержной болтовнёй, во время которой можно услышать самые сокровенные секреты. Хорошо хоть продолжается всё это не слишком долго, минут пять-семь.

Тищенко буквально заливается хохотом и внезапно обращает внимание на меня. Тут его сгибает в три погибели и парень почти стонет от смеха. Потом его буквально прорывает:

— Ох, и видел бы ты себя, придурок! Такой, весь из себя. Крутой парень, совсем крутой! На войне побывал и теперь точно думаешь будто все вокруг — сплошное дерьмо, и только ты один — настоящий мужик. Так, точно? А ещё пацаны рассказывали, типа ты свою бабу так любишь, так любишь… Ну, прям с ума, до сих пор, сходишь. Это — правильно, я тоже жён люблю, только вот я чужих жён люблю, понимаешь? Я их всех люблю, поэтому их мужья не любят меня. А мне похрену, лишь бы их бабы ноги раздвигали!

Во мне зарождается и усиливается странное ощущение холода, точно сейчас может произойти нечто страшное и непоправимое. Пытаясь успокоить звенящие словно канаты нервы, я подхожу к Тищенко и наклоняюсь над ним, вслушиваясь в каждое его слово.

— Ну и чего ты уставился, громила? Думаешь с твоей было как-то по-другому? Все они одинаковые и пока ты пропадал на подготовке я её запросто захомутал и затащил в кровать, — он хохочет. — Стыдилась потом, сукой себя последней называла. Говорила, типа любит только тебя. Но знаешь, что? Когда мы вернёмся, я её опять уломаю, и она мне опять даст! А ты...

Во мне не было ничего: только холод, тишина и покой. Как тогда, в развалинах выжженной деревушки, когда на нас пёрли обезумевшие от наркотиков фашисты. И точно, как тогда, я чётко знаю, как мне поступить. Даже не сам я, а моё тело.

Кулак сам по себе улетает вперёд и втыкается в горло Тищенко, туда, где нервно прыгает его кадык. Тихо хрустит и мой напарник, оскалив рот в беззвучном вопле, заваливается на землю. Слетевшая маска катится мне под ноги и подняв её, я некоторое время задумчиво рассматриваю, а затем отбрасываю в сторону: мне она ни к чему. Как, впрочем, и Тищенко. Я слишком хорошо знаю этот удар, ломающий гортань, после которого человек просто захлёбывается в крови, если ему не оказать срочной помощи.

Помощи не будет. Мне совершенно не жаль человека, умирающего передо мной. Одно волнует по-настоящему: правду он говорил или нет? И лишь чуть позже, когда стенки раскалённого черепа немного остывают, в голову возвращается здравая мысль: а как я теперь вернусь назад?

Я сажусь на корпус генератора и смотрю на светило, точнее на его совсем небольшой кусочек, который ещё можно разглядеть между скошенных горбов пологого холма. Тени от раздвоенной верхушки протягиваются ко мне, точно щупальца неведомой твари, вырвавшейся из самой преисподней.

Сенсоры с едва ощутимым писком прячутся обратно и на моём запястье зажигается зелёная точка индикатора, возвещающая о необходимости возвращения. Значит, пора.

Я поднимаюсь на ноги и начинаю неторопливо присоединять свой генератор к аппарату погибшего Тищенко. Вот и ещё одна свинья, которую мне подсунул этот говнюк, уже будучи покойником. Теперь придётся прыгать одному, а я, как и все прыгуны, хорошо знаю, чем грозит путешествие в одиночку.

Однако, несмотря ни на что, я должен вернуться.

Я пообещал Вере вернуться.

Теперь во мне зреет чёткое понимание того, что этот кусок дерьма просто соврал. Даже смешно, как мог ему поверить! Я вынимаю из нагрудного кармана фотографию жены, намереваясь полюбоваться ею, но пальцы в перчатках комбинезона, делают меня неуклюжим, и я роняю тонкую пластинку.

Когда я наклоняюсь, намереваясь подобрать утрату, густая тень от холма играет со мной скверную шутку. Рука, поднимающая фото, погружается в непрозрачное марево и вместо лица Веры я вижу только мрак.

Моя ладонь полна тьмой.

Они будут говорить мне, будто тебя никогда не было и ты — лишь плод моего воспалённого воображения. Они станут утверждать, что я тяжело болен и нуждаюсь в лечении. Они заявят, дескать не знают никого, даже похожего на тебя. Они запрут меня в маленькой комнате с мягкими стенами и не будут выпускать наружу. Они попытаются сломить и меня и заставить отречься от прошлого. Но главное, они будут повторять раз за разом: тебя нет, не было и быть не может.

Они будут лгать.

Я встречу тебя около моря, которое будет сверкать под лучами вечернего солнца, медленно опускающегося к самой кромке воды и бросающего взгляды на нас с тобой. Ты будешь стоять, слегка опустив голову на грудь и твои рыжие волосы станут трепетать под резкими порывами ураганного ветра, бешено развевающего их блестящие пряди.

Я буду стоять, поражённый твоей красотой и не сразу решусь подойти и нарушить глубокую задумчивость. Но ты первая поднимешь голову и посмотришь на меня своими колдовскими зелёными глазами, в которых отразится заходящее солнце. Ты ласково улыбнёшься, и я почувствую, что эта улыбка принадлежит мне и только мне. Тогда я подойду к тебе близко-близко и увижу, как шевелятся твои губы, повторяя один и тот же вопрос:

— Что ты принёс мне?

Я протяну руки вперёд и тогда ты увидишь то, что будет плескаться в моих ладонях.

Мрак. Только бездонный мрак.

И я скажу:

— Я принёс тебе ладони полные тьмы.

И всё погрузится во мрак.

Они будут лгать.

Настоящее.

Я буду медленно идти по коридорам, а Сергей примется открывать все встречные двери, попадающиеся по пути, точно хвастаясь изобилием аппаратуры, заполняющей комнаты и огромным количеством людей, озабоченно поворачивающих головы к нам.

Мне внезапно придёт в голову, что всё это может продолжаться до бесконечности, и я насмешливо скажу Сергею, похоже впавшему в раж коллекционера, хвастающего своими накоплениями:

— Ладно, все твои рабы и стада просто великолепны, о властитель! Но твой ничтожный гость пресыщен увиденным.

Он удивлённо и несколько обиженно посмотрит на меня, а потом медленно и чётко ответит, чеканя каждое слово:

— Я просто хотел показать тебе место, где ты очень скоро будешь работать.

Я подниму вверх указательный палец и поправлю его:

— Место, где я возможно буду работать. Я же ещё не прошёл эту вашу медкомиссию, а ведь мои рефлексы уже не те, что прежде. Бароны стареют — бароны жиреют. Могут и забраковать.

Тогда Сергей пренебрежительно махнёт рукой и похлопает по плечу. Я удивлённо покошусь на старого товарища: этот жест появится у него за те два года, пока мы не виделись. Должно быть занимаемая должность наложит на приятеля некий, неприятный мне отпечаток.

— Честно говоря, дружище, для тебя эта комиссия — чистая формальность, — пояснит Сергей. — Вообще то, нас вовсе не интересуют твои рефлексы. Здесь тебе не придётся прыгать под пулями и жать на гашетку.

Тут я поморщусь, потому как затронутая тема останется неприятной для меня и Сергей, заметив недовольство, мгновенно извинится, улыбнувшись своей, чуть усталой, улыбкой. И я сразу узнаю своего друга, таким, каким он был два года назад.

— Извини, — Сергей виновато разведёт руками, — проклятая привычка покровительственно шутить. Так вот, как я уже сказал: твоя реакция нам совсем не нужна, а вот устойчивость очень даже интересует.

— Моральная? — спрошу я, чуть улыбнувшись, — да вы тут никак кандидатов в ангелы набираете?

Сергей погрозит мне пальцем, мимолётно поприветствовав лысоватого мужчину, прошмыгнувшего мимо нас с огромным кейсом в руке.

— Психическая, мон шер, исключительно психическая, — пояснит Товарищ, — а она у тебя, насколько мне известно, в полном порядке. Я ещё помню, как нас заперли в том долбаном тупичке, и ты совершенно спокойно заявил, дескать, кто первым туда сунется, там и останется. А морда у тебя была такая спокойная, что эти уроды поверили, и никто не захотел стать первым. Да сколько ещё таких историй!

— Ну прям таки всегда спокоен? — ухмыльнусь я.

— Нет, нет, видел я тебя взволнованным, — он засмеётся, — на свадьбе: улыбка до ушей и всё такое. Как там у вас, с Верой, всё в порядке?

— Всё просто замечательно. Собираемся в ближайшее время завести младшего. Крёстным будешь?

Сергей тут же прищёлкнет пальцами.

— Обязательно, — смеясь, скажет он, — вот же счастливый человек: столько времени с одной женщиной, и она ему до сих пор не надоела.

Он притворно вздохнёт и добавит:

— Это я, несчастный, третий раз развожусь: всё никак не найду ту, единственную, которая мне нужна. А может отдашь мне свою Верку?

Я улыбнусь и строго погрожу ему пальцем.

— Эй, эй! Знаешь, сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил? Да у нас под дверью, что ни день, то новый труп — все за ней пытались ухаживать. Так что сам смотри.

Сергей начнёт махать руками, в притворном ужасе отступая назад.

— Всё, всё, не нужна мне твоя жена, оставь себе. А я найду себе другую, ещё лучше, — внезапно он посерьёзнеет, — ладно, закончим с лирикой и пойдём посмотрим отправную точку прыжков.

— Прыжки? — удивлюсь я, — ты это с каких пор по лёгкой атлетике?

Товарищ посмеиваясь схватит меня за рукав и потащит по коридору, объясняя на ходу:

— Никакого спорта, просто местный жаргон. В момент старта людей слегка подбрасывает в воздух, вот кто-то и пустил в обиход — прыжок. А потом прижилось, никто по-другому и не думает называть.

Мы сядем в лифт и довольно долго будем опускаться вниз. Потом пройдём по узкому коридорчику мимо вооружённых автоматами парней, которые внимательно изучат экран пропускной вертушки, где отобразятся наши физиономии. Когда мы минуем пост охраны, Сергей ткнёт назад большим пальцем и саркастически ухмыляясь, пояснит:

— Чёртовы перестраховщики. Одному умнику придумалось, будто у нас могут выкрасть технологию прыжка и теперь в экспериментальном блоке охраны больше, чем лаборантов. Такое ощущение, что без пропуска тебя и посрать не отпустят. Сюда...

Мы пройдём в просторное помещение и остановимся, разглядывая крепких парней, полулежащих в удобных мягких креслах. Всё в тёмных комбинезонах, чем-то напоминающих армейскую форму. На нас бросят несколько ленивых взглядов и отвернутся. Никто даже не попытается встать, чтобы поприветствовать начальство.

Сергей пояснит, обведя комнату рукой:

— Это — прыгуны, которые здесь отдыхают после прыжков. Со всеми ты познакомишься. Только… потом. Половина сейчас несколько утомлена, а с другой половиной после прыжка лучше вообще не общаться.

Я недоуменно взгляну на него, но вместо объяснений, товарищ покинет помещение и мне придётся, пожав плечами, следовать за ним. Миновав пару массивных дверей, мы угодим в огромное округлое помещение, потолок которого растворится в сияющем мареве, а в центре обнаружится бетонная площадка, огороженная перилами из серебристого металла. На одном поручне я рассмотрю хулиганскую надпись: "Хрен моржовый".

Увидев, куда направлен мой взгляд, Сергей поморщится и пробормочет:

— Давно собирался сменить, да вот руки всё никак не дойдут, — он поднимет голову и крикнет кому-то вверх, — Кольцов, как дела?

Я увижу среди нагромождения непонятной аппаратуры небольшую площадку и людей в серебристых костюмах за мобильными пультами. Один из них помашет, в ответ и крикнет:

— Всё в норме. Ждём возвращения Ветрова и Емельянова. У них прыжок вниз на сто единиц. Скоро будут.

— Ладно, не будем мешать, — проворчит Сергей и решительно зашагает к выходу.

У меня появится сильное подозрение, что мой друг из многообещающего молодого учёного превратился в средней руки чиновника от науки, от присутствия которого стараются избавиться, как можно быстрее. Видимо я не ошибусь. Может такое положение вещей и будет устраивать товарища, но я-то всегда предпочитал действие просиживанию штанов.

Когда мы выйдем из зала прыжков, Сергей остановится, потрёт щёку и как-то нерешительно посмотрит на меня, точно не решаясь что-то сказать.

— Вообще то я далеко не всем это показываю, — скажет он, — однако тебе просто обязан, потому как ты — мой старый друг и должен знать всё. Пойдём.

Он пойдёт чуть впереди и непрерывно оборачиваясь, примется рассказывать:

— Если ты прочитал тот пакет документов, который я скинул тебе, то должен знать: для прыжка необходимы два человека и если один из них погибнет в нижней точке прыжка, то второй не сможет вернуться обратно. Так записано в инструкциях и это знает каждый прыгун, — он помолчит и искоса взглянет на меня, добавив с лёгким вздохом, — это — неправда. Человек вполне может совершить прыжок в одиночку и благополучно вернуться обратно. Физически.

— Давай ка подробнее, — я начну путаться в его недомолвках. — Хорош уже вилять хвостом.

— Видишь ли, на самом деле основным инструментом прыжка является человеческий мозг, а генераторы, это так, — он несколько презрительно махнёт рукой, — усилители, не больше. Во время парного прыжка, один мозг работает в полную силу, а второй служит стабилизатором и компенсатором, ослабляя напряжение и поглощая чрезмерную нагрузку. Если человек прыгает сам, то его мозг замыкается сам на себя. Мы пришли.

Мы войдём в крошечное помещение, где перед пультом обнаружится подрёмывающий молодой человек в форме охранника, с планшетом на коленях. Услыхав шаги, парень вскочит, обронив на пол несчастный девайс и вопросительно уставится на нас. Сергей попросит его выйти на несколько минут, а сам подойдёт к пульту и приблизит изображение на одном из экранов.

Я увижу маленькую комнатку, напоминающую палату в психиатрической клиники, на мягком полу которой будет сидеть рослый мужчина с закрытыми глазами. Сергей пояснит:

— Это — прыгун, который потерял напарника в прошлом. О причинах он не рассказывает, точнее несёт всякую непонятную чушь.

— Он выглядит нормально, — замечу я, вглядываясь в спокойное лицо здоровяка. — На первый взгляд.

Сергей станет рядом, так же внимательно, как и я рассматривая человека на экране.

— Парень страдает сложной формой умственного расстройства, — скажет товарищ, — которое наши костоправы прозвали шизохронией, по аналогии с шизофренией.

— И в чём же выражается эта ваша хрония?

— Ему кажется, будто он может предсказывать то будущее, которое его ожидает. Причём, надо заметить, временами псих попадет прямиком в точку. Однако так было лишь в самом начале, а потом он начал путать времена, а теперь и прошлое, и будущее для него являются настоящим, причём одновременно.

Я буду внимательно смотреть на человека в маленькой комнате, поражаясь его спокойствию и ощущая некий внутренний холодок. Пытаясь заглушить непонятное беспокойство, я спрошу:

— Неужели этот тип настолько опасен, что появилась необходимость в таких жёстких ограничениях? Прямо-таки тюрьма строгого режима!

Сергей невесело усмехнётся:

— После прыжка он застрелил двух техников, утверждая, будто они уже были мертвы. С его точки зрения — никаких противоречий: если он уже видит человека застреленным, то просто обязан застрелить его, чтобы привести события в соответствие со своей собственной реальностью, — Сергей помолчит и добавит. — С этим то мы более или менее разобрались, но была одна странность, которую так и не смогли растолковать: этому прыгуну всё время хочется вернуться обратно, к его любимой жене

— Тоже мне странность, — я пожму плечами. — Мне этого тоже хочется.

— Но у него нет и никогда не было жены, — скажет Сергей, покачивая головой. — И это — ещё полбеды. Когда он пытается описать её внешность, то всегда описывает разных женщин.

Товарищ потянет меня за рукав и в этот момент человек, заключённый в комнатушке, откроет глаза и посмотрит прямо на меня.

То, что он скажет потом, я запомню навсегда.

Он скажет:

— Они говорили мне, будто тебя никогда не было и ты — лишь плод моего воспалённого воображения. Они будут утверждать, что я тяжело болен и нуждаюсь в лечении. Они заявляют, дескать не знают никого, даже похожего на тебя. Они заперли меня в маленькой комнате с мягкими стенами и не выпускали наружу. Они будут пытаться сломить меня и заставить отречься от прошлого. Но главное, они повторяют раз за разом: тебя нет, не было и быть не может.

Они лгали.

Я встречаю тебя около моря, темнеющего посреди ночи, раскинувшей свои крылья над поверхностью воды и окутавшей нас с с тобой. Ты стояла, слегка опустив голову на грудь и твои светлые волосы будут трепетать под порывами лёгкого ветра, перебирающего их тёмные пряди.

Я замер, поражённый твоей красотой и не сразу решаюсь подойти и нарушить твою задумчивость. Но ты первая поднимешь голову и посмотрела на меня своими бездонными чёрными глазами, в которых отражается яркое солнце. Ты ласково улыбнулась, и я почувствую, что эта улыбка принадлежит мне и только мне. Тогда я подойду к тебе близко-близко и вижу, как шевелились твои губы, повторяя один и то же вопрос:

— Что ты принёс мне?

— Я протягиваю свои руки вперёд, так что ты увидела плещущее в моих ладонях.

Мрак. Только бездонный мрак.

И я скажу:

— Я принёс тебе ладони полные тьмы.

И вспыхивает ослепительный мрак.

Они лгали.

Они лгут.

Они будут лгать.