Холодная кровь

— Гляньте, Джулиус! Вон там, на косогоре, какая-то крупная тварь!

— Где? — Деккер, конечно же, первым заметил развалившегося на песчаном откосе стегозавра, но собирался проехать мимо. Начинать сафари следовало с кого-нибудь попроще.

— Да вон же, справа! Если я не ошибаюсь, это стегозавр. Или частокол костяных щитков по хребтине был ещё у кого-то? А?

— Да, это стегозавр, — нехотя согласился Деккер. — Оставим его лучше в покое. Чересчур непредсказуемая зверюга.

Стегозавры, действительно, были паршивой дичью. Для надёжной охоты на них требовалось оружие посерьёзнее. А Мезозойский устав разрешал только древние стволы, лишь немного модернизированные под крупную дичь: пулевые винтовки и автоматы, на крайний случай, гранатомёты. К тому же, с необстрелянным новичком переть сразу на стегозавра...

— Джулиус! Такую добычу нельзя пропускать! Смотрите, какая фактура! Да ещё с шипастой болванкой на кончике хвоста! Колоритнейший типаж! И обстановка отличная: солнечный день, песчаный косогор, поросший соснами...

— Араукариями. — поправил Деккер. — Это не сосны, это — араукарии. Настоящие сосны появятся позднее. Давайте лучше поедем дальше. Тут полно другой отличной дичи!

— А я вам говорю, что стегозавр меня вполне устраивает. Глушите мотор!

— Стегозавр среди араукарий… — продолжил он мечтательно. — Это звучит!

Деккер остановил вездеход. Его стала разбирать злость.

— Послушайте, Краевский! Совсем недавно при охоте на стегозавра погиб клиент. Приглянувшаяся вам хвостовая булава вмиг сделала из него котлету. Да, да! И сопровождавший егерь ничем не смог помочь. Я вас уверяю, это всё не так легко, как кажется! Сперва надо пристреляться по более простым целям.

Краевский насмешливо посмотрел на него.

— Если боитесь, можете оставаться в машине. Я справлюсь сам!

Худшего оскорбления Деккеру нанести было невозможно. Вполголоса ругаясь, он принялся клацать затворами, проверяя оружие. Краевский, не слушая, зачарованно глядел на лубочно живописный холм, где угораздило примоститься на послеобеденный сон их будущей жертве. Дебют обещал сложиться как надо!

— Только помните, Краевский, вы давали расписку, что несёте ответственность за собственную шкуру. Мой долг потворствовать вашим авантюрам лишь пока риск не станет чрезмерным. А уж тогда я сам буду решать, как мне поступить, хотя бы ящер наматывал ваши кишки вокруг араукарии! И никакая следственная комиссия не поставит мне это в вину!

— Перестаньте, Джулиус. Истерика вам не идёт! — схватив протянутый автомат и от неожиданной тяжести едва не выронив его из рук, что позволило Деккеру саркастически фыркнуть, Краевский в нетерпении выпрыгнул из кабины.

Проводник швырнул ему шлем, после чего, не торопясь, вылез и сам.

— Заходить будем с одной стороны, чтобы не прикончить ненароком друг друга, и соблюдая дистанцию. Слушайте внимательнейшим образом все мои распоряжения, а если перепугаетесь уж слишком сильно… — Деккер издевательски подчеркнул «слишком», однако впустую — Краевский, не обращая внимания на нотации, уже спешил к косогору. Егерь проклял строптивость клиента и побежал следом, от всего сердца надеясь, что душка стегозавр отрезвит напыщенного дурака.

… Ящер лениво приоткрыл один глаз, чтобы осведомиться об источнике непонятного назойливого шума. Звуки исходили из пузатой блестящей штуковины, остановившейся поодаль. Из боков странной толстухи выбрались два маленьких существа, передвигавшихся на задних конечностях. Шум смолк. Стегозавр закрыл глаз: такая мелюзга ему не повредит, пусть резвится, пока цела. В данный момент ему всё на свете было трын-трава, стегозавр блаженствовал. Незадолго перед тем он до отвала нажрался сочных лилий с соседнего заболоченного озерка и теперь умиротворённо переваривал обед, грея на солнце раздувшееся брюхо, словно кастрюлю для тушения овощей. А если бы ещё газы не мучили...

Феликс Краевский и не думал следовать инструкциям проводника. Иначе вся непредсказуемая прелесть грядущего действа обратилась бы в обычный спорт, притом многократно отрепетированный. А Краевский желал совсем другого! Он оглянулся на Деккера. Фигура в оранжевом комбинезоне спешно догоняла, следуя параллельным курсом. Усмехнувшись, Краевский выудил из кармана заранее припасённую ручную гранату, выдернул чеку, рявкнул в шлемофон: «Ложись!» и в падении метнул снаряд в стегозавра.

… Идиллию разорвал грохот и внезапная мучительная боль в подбрюшье. Стегозавр заполошно вскочил и заметался на месте, насколько позволяла грузная комплекция, в безнадёжной попытке стряхнуть вцепившуюся заразу. В поле зрения опять попала загадочная блестящая штуковина, и, почуяв ней врага, ящер храбро ринулся навстречу.

Едва раненная, но ещё вполне боеспособная туша резво потрюхала мимо, Краевский приподнялся на колено и, не целясь, пустил ей вдогонку автоматную очередь, восторженно заорав при этом от наплыва чувств.

Пули вонзились стегозавру в уже раскуроченный бок. Взвыв дурным рёвом от новой порции боли, ящер затормозил и, ослеплённый яростью, бросился назад, заметно припадая на правую сторону. Краевский мгновенно сообразил, что открытое пространство не в его пользу и, не дожидаясь противника, кинулся под защиту толстых древесных стволов.

Всё это время Деккер, для которого поступки подопечного оказались полным сюрпризом, оставался сторонним наблюдателем. Сперва он по команде машинально рухнул вниз, потом чуть не оглох от воплей Краевского в наушниках, а когда наконец разобрался в обстановке, то понял, что вмешаться не может: стегозавр очутился как раз между ним и клиентом, и стрелять стало опасно. Деккер просто стоял и глазел на поединок. Обезумевший ящер неуклюже ворочался в тесных зазорах между араукариями, пытаясь либо затоптать красного человечка, либо достать его ударом своей оперённой костяными шипами хвостовой дубины. Только щепки летели, да шишки сыпались сверху. Стегозавр ревел и кряхтел; его движения теряли координацию. Краевский довольно ловко укрывался за деревьями и наверняка палил короткими очередями.

С усилием Деккер стряхнул с себя оцепенение. Надо было срочно действовать. Он побежал обратно к вездеходу, стараясь не думать о том, чем вся затея может в итоге обернуться.

Помощь подоспела в миг, когда у Краевского иссякли патроны. От таранного толчка бампером ящер завалился набок. Деккер тут же вывернул руль резко вправо и переехал лысую кожистую башку на недлинной шее. Любой другой твари этого хватило бы за глаза и за уши, однако стегозавр оказался крепким орешком. Он нашёл в себе силы подняться и, пьяно пошатываясь, уковылять прочь, приволакивая по земле расплющенную голову; из брюха у него частично повывалилось и болталось на ходу.

Деккер, решив добить жертву, пальнул ей в зад из гранатомёта, но неудачно: снаряд скользнул по костяной пластине на спине чудовища и разорвался вдалеке. Впрочем, стегозавру и без того досталось с лихвой.

— Издохнет вскоре где-нибудь, — резюмировал Деккер, глядя вслед спасающейся рептилии.

Краевский снял шлем и тыльной стороной запястья вытер пот со лба. С непривычки его колотила дрожь, которую начинающий мезозойский охотник старался унять, чтобы не выказать перед егерем мимолётной слабости. Ведь в остальном всё сложилось как он и мечтал!

Наконец, усилием воли справившись с собой, Краевский панибратски хлопнул егеря по плечу:

— Отлично, Джулиус! Вы вписались в самый раз! Ни капельки не испортили эпизод!

Деккер надменно обернулся, собираясь язвительным замечанием окоротить наглого клиента, но что-то остановило его. Феликс Краевский не был ни напуган, ни растерян, как будто не выпутался только что из смертельной переделки. Он вполне искренне торжествовал. Может быть, наврал, что впервые на Мезозойской Охоте?

— Вы в порядке? — осведомился Деккер, предположив, что у клиента нервный шок.

— Сейчас проверим! — Краевский извлёк из ножен охотничий клинок, положил его на ладонь остриём к локтю и швырнул. Сверкнув солнечным бликом, сталь под почти прямым углом вонзилась в дерево. Краевский удовлетворённо выдернул нож:

— В полном порядке!

«Явный идиот!» — пронеслось в голове у Деккера. — «Надо с ним поосторожней. И как таких допускают к хронопутешествиям?»

— Так, может, вы мне всё-таки объясните, почему он удрал даже с раздавленным черепом? У них что, феноменальный ресурс жизнестойкости?

Деккер чуть помедлил, не зная, отвечать ли сумасшедшему, но всё же рассказал:

— Дело в том, что у стегозавров, а также многих завроподов маленький головной мозг отвечает лишь за питание и органы чувств. Для двигательных и прочих рефлексов у них есть второй центральный мозг. Он гораздо больше и располагается в крестцовом отделе позвоночника — там у этих тварей просторнее, чем в голове.

— Вот как? Любопытно! Значит, они в буквальном смысле сильны задним умом? Пятой точкой соображают? Стегозавры и кто ещё?

— Завроподы, или ящеротазовые. Мы их, несомненно, повстречаем.

— Очень надеюсь, Джулиус! Мне кажется, у нас с вами получится великолепная охота!

Деккер промолчал. Он был в корне иного мнения, но впереди предстояла целая неделя сафари, в течении которой придётся как-то ладить с этим неуравновешенным типом.

— --

Деккер гнал вездеход по низменной равнине, разбрызгивая грязь из полупересохших луж и смачно врубаясь в купы бесчисленных хвощей и гигантских папоротников. Время от времени он вспугивал разнообразную живность, мешкавшую убраться с их пути, и тогда приходилось включать сирену, чтобы побыстрее разогнать стаи сравнительно мелких кенгуроподобных ящеров, находивших здесь обильный корм. Однако рёв сирены действовал на них не слишком убедительно — мезозойские барабанные перепонки были привычны к оглушительному ору.

Краевский ни о чём не спрашивал, только курил одну за другой сигареты с дурманным душком. Деккер морщился от вонючего дыма и, чтобы скоротать время, сам рассказывал нелюбопытному клиенту об окружающей природе. Он запросто сыпал замысловатыми названиями, которые будут присвоены редким уцелевшим костям этих ящеров сто двадцать миллионов лет спустя. Попутно проводник касался особенностей возможной охоты на встречное зверьё.

— Нет, Джулиус, — вставлял иногда Краевский, без интереса глядя на дейнонихов, лаозавров, парксозавров, орнитомимов и прочую живность, шустро снующую здесь и там. — Не будем зря тратиться на мелочь. Из неё ничего не выжмешь. Я художник, Джулиус, мне нужны масштаб, сила, напор! А просто так истреблять каких-то кенгурёнышей… зачем? Наша сегодняшняя цель — побережье. Мы ведь успеваем до заката?

— Даже раньше. Я надеялся встретить в этих местах и крупную дичь, кого-нибудь вроде зауролофа или игуанодонов, но они все куда-то подевались. Возможно, это признак скорых проливных дождей, которые превратят низину в труднопреодолимую топь. Или, может быть, нам пока просто не везёт.

Краевский безучастно слушал егеря, размышляя о своём. Не прогадает ли он с этой целенаправленной вылазкой к морю? По словам Деккера, там, на побережье, в изобилии гнездились птеродактили, на которых Краевский и рассчитывал. Плюс обещанный багровый закат, полыхающий якобы не хуже северного сияния. Хищные зубастые стервятники, зорко кружащие над волнами в поисках добычи, и кроваво-красная небесная симфония… Может получиться фантастической красоты эпизод! Главное, как всегда, вступить в единственно свой черёд, уловить, когда структура момента будет настолько гибкой, чтобы гармонично принять вмешательство извне и подчиниться новым правилам игры. Ведь вторая попытка при желаемых исходных бывает крайне редко!

Округлив губы трубочкой, Краевский выпустил серию дымовых колец. Деккер замолк, сосредоточенно обхватив руль. Краевскому подумалось, что проводник, вероятно, привык к бесконечным расспросам словоохотливых клиентов, обалдевших от непрерывной экзотики хроносафари. Надо ради приличия спросить его о чём-нибудь.

— Джулиус, судя по всему, вы настоящий знаток местности. Сколько раз уже бывали здесь?

— О, ни разу! — Деккер и правда обрадовался вопросу. — Я всего лишь специалист по аптскому веку раннего мела. Это целых двенадцать миллионов лет, и угодить повторно даже в одно тысячелетие практически невозможно. Выручает то, что характерные черты ландшафта за такие сроки, как правило, не сильно меняются. Да и я научился разбираться в здешних приметах.

— А так называемый барьер Клейна — это теория или всё-таки реальность? Можно ли, хотя бы гипотетически, попасть точно в то время, где уже бывал?

— Барьер Клейна? Хитрая штука, знаете ли. Похоже, он существует на самом деле. Во всяком случае, преодолеть этот барьер до сих пор никому не удалось. Если бы было можно, спасли бы и Эрреру.

— Кого?

— Ну, я рассказывал. Того неудачника, из которого вышиб мозги стегозавр.

— А-а-а...

— Да и вообще, Комитет давно грозится ввести ограничения в Мезозойской Охоте. Говорят, что при безудержном отстреле, пусть и в различных местах, и в разные отрезки времени, накопительный эффект способен-таки привести к темпоральным нарушениям в нашей с вами реальности. Поэтому власти подстраховались и наложили лимиты на Палеогеновую Охоту, а Неогеновую вроде бы окончательно прикрывают. Я не специалист в этих вопросах, но допускаю, что они правы.

— Так вы рискуете остаться без работы?

— Ну уж нет! — рассмеялся Деккер. — До меня ещё не скоро дойдёт. Расходный потенциал аптского века очень велик!

… Они выехали к берегу. С обрыва открывалась величественная свинцово-тяжёлая гладь океанского простора, испещрённая белыми барашками волн, перешёптывающихся на одним им понятном языке уснувшей к вечеру неутомимой нахрапистости. Солнце ещё не село, но уже пахло грядущими сумерками, наполненными солёной свежестью моря. Краевский, раскинув руки, вдохнул во всю глубину лёгких. Жаль, что сюда не долетают брызги прибоя.

Если бы не кишение птеродактилей, фундаментальную универсальность пейзажа можно было смело отнести к любой эпохе. Однако крылатые ящеры настойчиво напоминали о своём присутствии. Изъеденный прибоем многометровый известняковый уступ создавал им комфортабельные условия для обитания. Птеродактили оккупировали все не заливаемые водой трещины, ниши и гроты, облепили орущим ковром обточенные морем одинокие скалы, суетились, дрались, шумели, едва не заглушая рокот набегавших волн. Другие, распростав перепончатые крылья с рудиментарными пальчиками, парили над акваторией, то и дело складываясь и молниеносно падая вниз, чтобы ухватить зубастым клювом зазевавшуюся рыбину.

— Послушайте, Джулиус, — сказал Краевский после того, как они простояли в молчании над обрывом несколько долгих минут. — Мне почему-то казалось, что птеродактили должны быть гораздо крупнее, а эти все какие-то куцые, словно вороны.

— Популярное заблуждение, — согласился проводник, отойдя немного назад, чтобы не напрягать голосовых связок. — На самом деле, длина туловища у этих протопташек не превышает трети метра. А вон те здоровые особи, видите? Это уже не птеродактили, а птеранодоны. Они без зубов, и летуны получше: упархивают подальше в море, куда птеродактилям не добраться, и кормятся там. Желаете подстрелить парочку? — он протянул Краевскому винтовку.

— Обождите, — Краевский присел на бурую ноздреватую глыбу у самого обрыва. — Потерпим до заката.

Деккер, пожав плечами, уселся рядом.

— Джулиус, вам пора уже привыкнуть, что я не обычный охотник. Мне даром не нужны трофеи: все эти зубы, когти, шкуры, рога и прочее барахло. Я плачу бешеные деньги не ради собственно Мезозойской Охоты, а для своего искусства в её декорациях.

— Не замечал, что бы вы делали зарисовки.

— А кто сказал, что художники только малюют? Моё искусство — перформанс и, как высшее его проявление, индивидуальный перформанс, «индипер» для краткости. Который есть воплощение концепции чистого искусства. Слышали что-нибудь об этом?

— Так, немного… — Деккер рассеянно поглаживал приклад винтовки.

— Суть в том, что искусство отнюдь не призвано удовлетворять чьи-либо потребности, потакать вкусам, формировать идеалы и заниматься другой подобной чепухой. Оно существует само для себя и развивается по своим внутренним законам, предполагая в итоге полное устранение зрителя из художественного акта. Индипер — это когда художник творит исключительно в расчёте на собственное восприятие ну и, может быть, восприятие Бога, если таковой существует, и ему есть дело до нас. Ведь, в сущности, сотворение Богом мира и есть самый грандиозный индивидуальный перформанс, который только можно представить! Улавливаете? — Краевский оглянулся, чтобы убедиться, что говорит не впустую.

— С Богом более или менее понятно, — ответил Деккер. — А вы-то что творите?

Небосвод над океаном стал алеть. Скоро вспыхнет яркий, поражающий вакханалией красок в этих местах, закат.

Краевский на мгновение задумался, стоит ли и дальше посвящать егеря в почти интимные подробности, но почувствовал острое желание выговориться.

— Мой перформанс посвящен эстетике первобытной страсти. Да, Джулиус, не удивляйтесь! Это, надо признать, очень скользкая тема; кроме как в индипере её толком не выразишь, я пытался.

— Но результат-то всё равно должен быть?

— Разумеется! При индипере это катарсис, внутренние переживания создателя от своего творения.

— А неужели нельзя достичь вашего катарсиса подешевле и без опасной Мезозойской Охоты?

Краевский презрительно сплюнул. Опять метать бисер перед свиньями!

— Дружище, вам, верно, не дано этого понять. Я устроил индипер исключительно для себя, Феликса Краевского. Мне требуются не эрзац-чувства, а подлинный накал страстей! И получить необходимое можно только здесь, в краю непуганых монстров, в царстве холодной крови, где все непрестанно жрут друг друга, не рефлексируя и не заботясь ни о каких условностях. Я хочу включиться в это жизнеутверждающее буйство и снять сливки красоты яростной борьбы за существование!

— Да какая ж в этом красота? — Деккер встал и, томясь бездельем, расхаживал взад-вперёд. Лимб солнца совсем исчез за горизонтом, и небо на западе расцвело роскошной багрово-алой палитрой. Насыщенное зарево отбрасывало жутковатый инфернальный отсвет на изощрённый хаос ставших вдруг предельно чёткими, словно окаймлёнными чёрным рантом, прибрежных скал. Даже птеродактили разом утихли, будто подавленные угрожающей торжественностью минуты. Их тёмные тени-силуэты бесшумно скользили в вышине.

— Эстетика первобытной страсти раскрывается в свирепом противоборстве, при отчаянном напряжении сил. Вам ли об этом рассказывать, егерь? Когда плотоядный, пышущий отвагой гигант гибнет в бешеной схватке за право жить! Когда энергетика его существования пресекается в момент наивысшего взлёта! Когда мощная агрессивная хищность повергается безжалостным контрвыпадом! Именно поэтому я пренебрегаю мерами безопасности. Вас предупреждали, что я могу показаться эксцентричным. Поэтому пеняйте на себя, если что не так!

— Ваш драгоценный закат скоро потускнеет. Мы будем охотиться на птеродактилей или нет?

— Нет! — отрезал Краевский. — Мизансцена полностью исчерпывает себя! Её красота совершенна, добавить нечего! Я полагал, что закат создаст подходящий фон для охоты на птеродактилей, а он попросту заменил её. Смотрите и наслаждайтесь!

— Но где же тут свирепое противоборство и отчаянное напряжение сил, эстетики которых вы домогаетесь? — разочарованный Деккер не мог скрыть издёвки.

— А вы разве не ощущаете? Разиньте чувства, егерь! Это же как «Стая ворон над хлебным полем» — последнее полотно Винсента ван Гога! Слышали про такого? Апофеоз неизбежной летальности, квинтэссенция предчувствия смерти, только разлитая в пламени кровавого заката, а не в жаркий полдень над золотой пшеницей! И в качестве вестников трагической развязки не вороны, а птеродактили, хотя разница между ними, как выяснилось, не так уж велика! Кстати, ваше мнение, что они сулят нам?

— Дождь, — коротко ответил Деккер. — Самое позднее послезавтра с утра хлынет затяжной дождь.

Краевский будто не услышал. Всё его внимание поглотила развернувшаяся небесная феерия.

— --

— Вон там, слева, тарбозавр. Один из крупнейших сухопутных хищников этого времени, — Деккер протянул клиенту бинокль. — Из того же отряда, что и более поздние тираннозавры.

Краевский приник к окулярам. Чудовище было как по заказу: мускулистые ляжки огромных задних ног, по сравнению с которыми редуцированные передние казались кукольными ручками, продолговатая исполинская голова, вооружённая сокрушительными челюстями с рядами кинжаловидных зубов, маленькие мутные глазки, мощный хвост. Тарбозавр жадно рвал и терзал какую-то мелкую жертву и не подозревал, что сам попал на мушку.

— К нему! — скомандовал Краевский. — Такого красавца пропускать нельзя!

— Какие будут планы? — Деккер давно убедился, что этому клиенту навязывать свою волю бесполезно.

— Вы остаётесь в кабине и рулите по обстоятельствам. А я буду стрелять из кузова. И наденьте шлем, чтобы координировать наши действия. — Краевский напялил свой шлем и, схватив в охапку подвернувшиеся под руку стволы, полез через соединительный люк в кузов.

— Осторожней, Краевский! — крикнул ему вслед проводник. — Держитесь крепче при резких поворотах и рывках!

— Сумасшедшим обычно везёт, — пробормотал он чуть спустя. — То же мне, новый ван Гог выискался!

Краевский едва дождался, пока Деккер подъедет поближе и развернёт машину боком к предполагаемой арене побоища. Увлечённый трапезой тарбозавр не замечал их в упор. В принципе, с ним можно было покончить одним выстрелом из гранатомёта в брюхо, однако так вышло бы слишком просто. От тарбозавра требовалось пасть в бою! Поэтому Краевский выбрал автомат, уже привычным движением передёрнул затвор и пустил очередь в основание мясистого хвоста.

До ящера не сразу дошло, что он атакован — настолько этот факт был ему в диковинку. И только когда вторая очередь вспорола ляжку, рассвирепевший тарбозавр оставил недоеденное и кинулся на наглого незнакомца.

«Отлично, крошка, ты делаешь успехи», — прошептал Краевский, прицелившись прямо в ощеренную пасть, перепачканную кровью. Но тут вездеход рванул с места, и стрелок, позабыв предупреждение Деккера, чуть было не вывалился через борт; при этом он сильно ушиб плечо. Тарбозавр, разогнавшись, пронёсся совсем рядом, едва не зацепив кузов. Буквально в паре метров перед Краевским мелькнул мускулистый бок. В лицо пахнуло мокро-потным смрадом.

Беззвучно ругаясь, Краевский снова взял наизготовку. «Вы целы? Отвечайте, вы целы?» — бубнил в наушниках голос проводника. На разговоры не было времени. Тарбозавр подскакивал к машине короткими прыжками, очевидно намереваясь вскочить на неё и разорвать когтями задних ног. Инстинкт самосохранения твердил Краевскому, что не худо бы поберечься, однако ощущение потрясающей целостности художественного акта не велело идти на уступки. Морщась от боли в плече, он дал новую очередь из автомата, целя хищнику промеж передних конечностей. Вездеход опять дёрнулся, разворачиваясь для более удобного отражения натиска, и Краевский повторно покатился по кузову, рискуя свернуть себе шею.

Тарбозавр совершенно осатанел. Неведомая погань крайне болезненно язвила его на расстоянии, а ухватить её и порвать на куски никак не удавалось. В какую-то секунду его острозубые челюсти оказались вплотную к стрелку, так что Краевский отчётливо увидел застрявшие у дёсен ошмётки мяса и, задыхаясь от вони, нажал на спусковой крючок. Пули разворотили тарбозавру глотку. Ящер взревел так, что у стрелка заложило уши, и неуклюже отскочил назад. Любое другое животное, повстречав столь опасного противника, предпочло бы убраться подобру-поздорову, но тарбозавр был абсолютным хищником, не признававшим поражения. Помотав неумной башкой, он в очередной раз попёр на рожон.

Деккера постепенно тоже захватил азарт побоища. В конце концов, именно он, а не этот сомнительный тип, то ли из богемы, то ли просто из числа богатых придурков, был здесь профессиональным охотником. Деккер перестал уводить вездеход от каждого наскока и при удобном случае сам шёл на таран, не заботясь о том, что живой вес ящера сравним с весом машины, и о том, каково приходится Краевскому от его манёвров. Благо бронированные ветровые стёкла пока выдерживали всё.

Краевский, хоть и покрытый уже с ног до головы синяками, чуть не пел от восторга кипучей полноты жизни. Тарбозавр выдавал на всю катушку. Его лоснящиеся мышцы едва не разрывались от запредельного желания уничтожить коварного врага. Пена бешенства из оскаленной пасти, налитые кровью подслеповатые глазки, сочные удары хвостом по корпусу машины, конвульсивно хватающие воздух передние ручки, шлёпающие и чавкающие попадания пуль в богатырскую плоть — адски великолепная битва с монстром! Перегревшаяся казённая часть уже второго автомата обжигала руки, но Краевский стрелял и стрелял. Да, это было похлеще жалких попыток живописцев-романтиков отобразить пафос борьбы на грани смерти! Возможно, похожее чувство накала бытия испытывала лишь творческая натура безвестного жреца из доколумбовой Америки, приносившего на вершине пирамиды человеческие гекатомбы во славу Кецалькоатля и Уицилопочтли. Однако под его острым как бритва обсидиановым ножом трепыхались пленники, безропотные жертвы, тогда как храбрые мезозойские динозавры привыкли погибать в борьбе. И какой шикарной борьбе!

… Тарбозавр хотел отпрыгнуть от несущейся на него в лоб машины, чтобы потом всё-таки исхитриться выцарапать из неё зловредную шмакодявку, но уже не сумел и вместо этого косо рухнул вбок. Силы окончательно оставили израненную тушу, и вездеход в последний раз наподдал её крепким бампером.

Уставший Краевский с трудом перевалился через борт и приблизился к поверженной рептилии. В тарбозавре ещё теплилась искра энергии, заставляя бессвязно шевелиться измученные члены. Краевский направил на него гранатомёт и окончательно превратил ящера в раскуроченную, дымящуюся груду мяса. Затем осторожно потрогал рукой. Надо же! Кровь тарбозавра оказалась наощупь нимало не холодной, скорее даже, напротив, чуть тёплой! Ещё один миф?

Стрелок блаженно растянулся на земле.

Деккер, выбравшийся из кабины размяться, подошёл к нему.

— Может, хоть сфотографироваться желаете? У меня всегда с собой камера. Тут уж не подкопаешься, что фальшивка: вы его капитально раздолбали!

Краевский сделал отрицательный жест.

— Послушайте, художник, а вам не приходила в голову мысль, что при других обстоятельствах фортуна может улыбнуться рептилии? Они все отменно агрессивны, а вы предоставляете им чересчур много шансов. Чем тогда закончится перформанс?

— Индипер это открытая система, Джулиус. Канона нет и быть не может. Важно лишь не проявлять малодушия и не сворачивать с выбранного пути. Отчасти по-самурайски, не находите? А чем всё завершится — не знает никто. В этом и заключается очарование истинного искусства! — Краевский неприятно засмеялся.

— Я никак не возьму в толк, — продолжал допытываться Деккер, расхаживая рядом. — Вы беспрестанно твердите об искусстве, а где оно, это ваше искусство, где его предмет, чёрт побери? Я наблюдаю лишь спровоцированные и намеренно усугублённые ситуации — ничего кроме них!

Краевский лениво потянулся. Всё тело ныло от ушибов.

— Джулиус, вы удивительно точно повторяете наших критиков. Они как один талдычат, что в индипере стирается грань между искусством и жизнью, художник становится ситуационным психом. Но вы вдумайтесь: что есть искусство? Это любая рукотворная красота, а она, как известно, далеко не только в предметах. Индипер, можно сказать, собирает, стягивает на коротком промежутке времени красоту бытийную, красоту существования. В обыкновенном состоянии она как бы размазана тонким слоем по всему окружающему, по каждой минуте. А в индипере умышленно достигается концентрация, чтобы творец получил эту красоту насыщенной. Понимаете, о чём я?

Краевский сунул было в рот травинку, но так как она прыснула едкой горечью, поспешил выплюнуть.

— Хотя тут, конечно, необходимы настрой и определённая подготовка, так как индипер гораздо утончённей, чем, к примеру, модный сейчас тач-персепшен, он же осязаловка. Однако я ни в коем случае не хочу обидеть, сказать, что вам или кому-нибудь ещё это не под силу. Просто у вас, дружище, иной склад натуры. Каждому своё, в конце концов! У вас получился бы в корне другой перформанс. И мне он, скорее всего, показался бы столь же странным и малопонятным. Более того, не исключаю, что вы перехитрили меня с самого начала и ведёте свою игру, свой индипер! — вставать страшно не хотелось. После великолепного, захватывающего эпизода он испытывал полную расслабленность и опустошённость.

— А хоть бы и так! Не больно-то всё это меня и волнует, — Деккер подчёркнуто равнодушно занялся осмотром царапин и вмятин на корпусе вездехода. Слова Краевского неожиданно задели его.

— Джулиус, а объясните-ка мне лучше, почему рептилий называют холоднокровными! Я потрогал — ничего подобного!

— --

«Вторые сутки беспрерывно поливает дождь. Он начался вчера утром, как я и предсказывал. Низменность, которую мы пересекали ради того, чтобы Краевский полюбовался закатом в обществе птеродактилей, наверняка затопило. Весь вчерашний день просидели, не высовывая носа, в надежде, что дождь утихнет. Куда там! Если уж зарядил, то надолго, здесь такая метеорология. Проснувшись сегодня, убедились, что дождь не стихает, и решили всё же ехать на диплодока, хотя видимость паршивая. Ведь ненастье может продолжаться весь оставшийся срок, и Краевскому, естественно, неймётся. Он и так вчера места себе не находил из-за вынужденного безделья. Рвётся продолжить свой дурацкий перформанс.

По дороге на диплодочье болото наткнулись на здоровенного цератопса. Именно наткнулись, так как проглядели его за пеленой дождя в зарослях, сквозь которые ломились. Цератопс не почтил нас вниманием; когда же Краевский шуганул его из винтовки, трусливо удрал, не желая принимать бой. Он только выглядит грозно, а на деле — до крайности флегматичная скотина, которая всегда избегает конфликтов. Это тебе не тарбозавр. Краевский хотел было его преследовать, но я отговорил. Пустая затея, тем более в проливной дождь.

С диплодоком тоже вышел прокол. Прикатив к болоту, я быстро нашёл ящера и показал Краевскому. «И это всё?» — искренне удивился тот. Действительно, над поверхностью трясины торчала, как обычно, лишь маленькая змеиная головка на длинной шее. Вся громада туловища была надёжно скрыта от посторонних глаз. Диплодоки предпочитают вообще не вылезать из своего болота, пока не обожрут его целиком, до состояния озера: выталкивающая сила воды помогает им управляться с собственной многотонной массой. Только опустошив кормовые угодья, они принуждены выбираться из них в поисках новых апартаментов. «И долго он будет там сидеть?» — поинтересовался Краевский. Я объяснил, что можно прибегнуть к радикальным средствам вроде шашек и сигнальных ракет: так зачастую и поступают, если хотят занести в свой послужной список охоту на крупнейшее наземное пресмыкающееся. Вот только в свете перформанса Краевского возникнут неизбежные проблемы. По части миролюбия диплодок даст сто очков вперёд самому занюханному цератопсу, а уж по тупости ему и вовсе нет конкурентов, хотя в заднице имеется такой же дополнительный мозг, как у стегозавров, даже крупнее. Будет много шума, дыма и бестолково мечущегося мяса, в которое не промажет даже слепой. Единственная опасность — оказаться нечаянно растоптанным в суматохе. Тем не менее, клиенту захотелось попробовать. На что-то он надеялся. Я не стал возражать и организовал правильную пиротехническую артподготовку. Однако диплодок не оправдал ожиданий: вместо того, чтобы вылезать, он предпочёл полностью уйти под воду и то ли убрался тихой сапой под её надежным покровом, то ли погиб, как субмарина. А искать другой экземпляр, ежеминутно рискуя завязнуть в трясине, ни у Краевского, ни тем более у меня энтузиазма не хватило.

Обратно ехали через полупритопленный лес гигантских хвощей. Здесь полным-полно всякой живности разного облика и габаритов, причём преобладающая её часть неизвестна науке. В лучшем случае, особь можно отнести к определённому семейству пресмыкающихся или земноводных. Конечно, в аптском веке бывали палеонтологические экспедиции, но разве можно объять необъятное? Твари так и мелькали перед глазами, выскакивая на свет фар из мокрых сумерек. Мы их не трогали, дабы не соваться в осточертевшую сырость. Однако пришлось сделать исключение, когда в кузов вездехода забралась колоссальная жаба прегнусной наружности. Я таких ещё не встречал. Впрочем, может это была и не жаба: мы толком разглядели лишь обширную пупырчатую морду, как у некоторых земноводных. Стряхнуть незваного пассажира не удалось — тяжеленная жабья туша не вполне умещалась в кузове и тормозила движение, задирая машину на дыбы. Вероятно, таким образом монструозная тварь хотела придушить вездеход, чтобы потом сожрать с потрохами, либо ей просто вздумалось забраться на пригорок. А ещё сексуальный подтекст не исключён: местные великаны иногда умудряются разглядеть в наших гладких и крутобоких машинах соблазнительных половых партнёров — не раз слышал и от других егерей. Короче, мы отворили соединительный люк и влепили в пупырчатую морду сразу из двух стволов. Жаба хрипло чвакнула и медленно сползла прочь. Краевский заметил, что безобразие в своём апофеозе может даже приобретать некий шарм — подобно тому, как в безупречной красивости порой сквозит что-то ущербное. Однако сегодняшний день разочаровал его. Краевский пообещал, что это отольётся местному зверью сторицей. Кто бы сомневался!

Мезозойская Охота, вообще говоря, не обижена вниманием всяких экстравагантных субъектов. Они слетаются сюда как мухи на мёд. Порой, и это отмечают многие егери, клиентура попадается диковиннее самих динозавров. Но Феликс Краевский оригинален и на этом фоне. Никакого спорта! Только эстетика первобытной страсти! Холодная кровь! Додуматься же надо! Неужели все прочие эстетики исчерпали себя? Сперва я, конечно, считал его выходки сиюминутной блажью, надеялся, что беспокойный клиент быстро накушается острых ощущений и, убоявшись, даст задний ход. Но не тут-то было! Краевский, надо признать, оказался нимало не трусливым, примерно алчным и последовательным в своём «тотентанце». Это полузабытое старинное слово, по моему скромному мнению, довольно удачно характеризует то, чем он пытается здесь заниматься. Последовательным Краевский старается быть в каждой детали, вплоть до внешнего вида — несмотря на то, что восхищаться его якобы геройской персоной здесь абсолютно некому. Например, тщательно ухаживает за своей отросшей щетиной, поддерживая её в эдаком «кинематографичном» состоянии, носит только белые шёлковые рубашки с дорогими янтарными запонками, и вообще постоянно выпендривается, стремясь к дешёвым театральным эффектам. Поначалу я был уверен, что он педик, но Краевский до сих пор никак не проявил себя с этой стороны. С его слов, в индивидуальном перформансе личность художника важна не менее, чем субстрат, над которым работают. Каково загнул! Сегодня вечером он заметил-таки мои записи и поинтересовался. Я объяснил, что хочу опубликоваться по примеру Джона Хантера, Джима Корбетта и иже с ними охотников прошлого в Африке и Индии. К удивлению, Краевский где-то слышал эти имена или, быть может, просто подыграл мне. И, неуместно расхохотавшись, заявил, что как художник рад увидеть во мне родственную душу. У каждого, мол, свой индипер, он чувствовал это! Терпеть не могу фамильярности!»

— --

— Краевский, бросьте ломаться! Где ещё доведётся отведать жаркое из хвоста эдафозавра? Не упускайте возможность: вкуснотища, уверяю вас! — уписывая за обе щеки завтрак, убеждал Деккер.

Краевский был непреклонен:

— Отстаньте. Достаточно, что я его подстрелил, а уж кушайте сами, коли аппетит есть. Говорите, этот мерзкий перепончатый гребень служит им терморегулятором? Ишь, какие неженки! Однако меня волнует другое, Джулиус. Сегодня ведь последний день сафари, и позарез нужен достойный заключительный аккорд!

— Что вы имеете в виду?

— Сам ещё не знаю, это вопрос вдохновения. Но крайне желательно что-нибудь чрезвычайное. Куда мы нынче поедем?

— На восток. Там местность повыше, наводнению не добраться.

— А из ящеров?

— Без понятия. По идее, те, кто не любит прозябать по колено в воде, должны перебраться туда. Но вот кого именно повстречаем — вопрос. Впрочем, вы же сами видите, сколь богата тут охота: ещё ни дня без колоритных чудищ не прошло! В аптском веке нашему брату раздолье!

— Посмотрим, — неопределённо промолвил Краевский, допивая кофе. Одноразовую чашку он, не глядя, швырнул в утилизационный бак. И опять попал. Швырять различные предметы на меткость было его пунктиком.

… Пружинисто подпрыгивая на ухабах, вездеход катил по холмистой местности в сторону высившихся на горизонте остроконечных горных вершин. Деккер опустил обе боковые створки, чтобы в кабину свободно проникал свежий воздух, особенно бодрящий после продолжавшегося двое суток утомительного дождя. Небо сияло девственной голубизной, тщательно отмытое и сверкающее. Последние облачка торопливо убегали прочь. Деккер тихонько напевал, радуясь хорошей погоде и скорому завершению очередного сафари. Краевский не отрывал глаз от окуляров бинокля.

— Игу-ано-доны, — медленно произнёс он, расчленяя экзотическое слово и как бы взвешивая его и пробуя наощупь: не сломается ли где?

— Так мы же видели их позавчера и забраковали по каким-то вашим соображениям.

— Да, но тогда их было двое, а сейчас — целое стадо!

— Так это обычное дело, они малость похожи на коров. Часто пасутся группой, окружив молодняк, чтобы защитить его от случайных хищников. Всем коллективом эти травоядные и тарбозавру дадут отпор. И вообще, среди крупных ящеров, на мой взгляд, игуанодоны наиболее сообразительные.

— Случайные хищники, говорите? Тогда подъедем поближе. Может и нам что перепадёт!

Деккер остановил машину в паре сотен метров. Игуанодоны продолжали пастись в лакомых зарослях то ли папоротников, то ли каких-то прототрав на днище небольшой ложбины, приняв лишь первичные меры предосторожности: ближайшие к вездеходу взрослые особи, выделявшиеся помимо роста асфальтово-серой окраской шкуры, повернулись к чужаку задом, чтобы отразить возможную агрессию ударами мощных задних ног. Остальные, в том числе бежевокожая молодёжь, насыщались неспешно и беспечно.

— Типичное иерархическое стадо, — сказал Деккер после того, как они немного присмотрелись. — В наличии все возрасты. Вон тот, тёмный и морщинистый, самый крупный, их вожак или патриарх. Самки помельче, у них и хвосты не такие массивные.

Краевский взял автомат.

— Вы куда?

— Понаблюдаю из кузова, оттуда обзор лучше. Вдруг какой-нибудь мясоед пожалует?

— Маловероятно, — Деккер зевнул, лениво потянулся, а затем улёгся головой на освободившееся сиденье.

… Краевский внимательно оглядывал окрестности, стоя в кузове в полный рост. Никого, заслуживающего внимания охотника от индипера, поблизости не было. Между тем ситуация ощутимо сгущалась, и Краевский шестым чувством улавливал, что она вот-вот прорвётся. Только откуда? Он замер, чтобы нечаянным жестом не спугнуть зарождающийся пока лишь по законам трансцендентной логики сюжет.

Внезапно один из игуанодоньих детёнышей выскочил за пределы заботливого окружения и запрыгал по направлению к загадочной блестящей куче с ярко-красной фигуркой наверху.

Повинуясь внутреннему порыву, Краевский приподнял ствол, чуть помедлил, удивляясь самому себе, а потом всё-таки открыл огонь. Сухой треск автоматной очереди слился с пронзительным визгом раненого игуанодончика. Двухметровый ящерок опрокинулся навзничь и, судорожно суча конечностями, тонко-тонко заверещал.

В мгновение ока сжатая пружина взаимного ожидания распрямилась калейдоскопически лихорадочной кутерьмой движений, и на раздумья больше не осталось времени.

Взрослые игуанодоны словно по команде развернулись широким фронтом, оттеснив молодняк назад, и устремились на обидчика. Краевский упал на колени, укрываясь за невысоким бортом кузова, и обрушил на них град пуль. Однако остановить сразу два десятка воодушевлённых родительским инстинктом ящеров не смог.

Деккер, вновь застигнутый врасплох, только пытался разобраться в диспозиции, когда тяжёлые пинки игуанодоньих ног сотрясли машину. Он схватился было за руль, но боковым зрением заметил грозящую опасность и кинулся на пол кабины. И сделал это вовремя: хорошо поставленные синхронные удары двух опытных самцов вдребезги сокрушили ветровое стекло, осыпав лежащего егеря градом осколков. Подхватив первое попавшееся оружие, он выкатился из машины, стреляя практически наугад, и лишь потом сообразил залечь между колёс.

Ошалевший Краевский палил по всему движущемуся, стараясь удержаться в середине кузова, поскольку игуанодоны видели врага не в нём, но в вездеходе, и свою ярость вымещали на корпусе последнего. Трясло, как при многобалльном землетрясении. Несколько раз игуанодоны лихо перепрыгивали через машину, и Краевский расстреливал ящеров в упор, подвергаясь опасности быть раздавленным падающей тушей. Возможно, представься хоть малюсенькая передышка, он успел бы подумать о том, что перформанс зашёл далековато, и финал уж больно непредсказуемый. Но передышкой и не пахло. Несмотря на страшные потери, игуанодоны не отказывались от намерения истребить подкравшегося убийцу. Их вожак придумал вскочить на кабину, чтобы, подпрыгивая на месте, попытаться растоптать вражескую «голову», смять её в лепёшку. Выбери он кузов, и Краевского ничто бы не спасло. А так старый ящер совершил роковую ошибку и пал, изрешеченный пулями при первом же подскоке. Его агонизирующая масса свалилась прямо перед Деккером, закрыв тому сектор огня. Проводнику пришлось переползти на другую сторону.

Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Несколько уцелевших игуанодонов предпочли покинуть бойню, стремительно галопируя на юго-восток и свистом подгоняя детёнышей впереди себя. В ложбине осталась помятая машина с разбитыми стёклами, и вкруг неё груды погибших и раненных ящеров, ещё дёргающихся и стонущих по-своему.

Потрясённый неожиданным завроцидом и опасающийся какого-нибудь подвоха Деккер не сразу выбрался из укрытия. Его нервически лихорадило. В том, что Краевский сполна расплатился за свои извращённые безумства, проводник не сомневался.

Однако клиент оказался целёхонек. Он сидел, будто в прострации, возле машины, прислонившись спиной к останкам игуанодоньего патриарха и вытянув ноги.

Деккер разочарованно крякнул, не желая скрывать своих чувств. А потом подошёл и, ни слова не говоря, дал Краевскому в морду. Затем ещё раз, с другой руки, и, в завершение, по уху. Клиент никак не отреагировал, словно был бесчувственной тряпичной куклой. Деккер энергически плюнул и отправился добивать ещё подававших признаки жизни ящеров. Он заходил к поверженным рептилиям спереди, выдерживая дистанцию, чтобы уберечься от неожиданностей, прижимал приклад к плечу, давал короткую контрольную очередь и неторопливо брёл дальше, будто следуя установленному ритуалу.

Под влиянием увесистых егерских оплеух в голове Краевского прояснилось. Всё вдруг встало на свои места. К чёрту искусственную первобытную страсть! Не её он, на самом деле, домогался! А всего лишь хотел сделать шаг навстречу себе, пробудить древнего внутреннего зверя, который до поры до времени тревожно спит в каждом из нас под тоненьким лаковым слоем изменчивой морали и ложных предрассудков.

Да, травоядные игуанодоны, против ожидания, пощекотали нервы не хуже хищного тарбозавра. Так пощекотали, что Краевский сполна окунулся в искомую пучину экзистенции. Но эти ящеры, сплошные ящеры — за их мельтешением терялась красота. Завалив полтора десятка голов, он не ощутил той гармонии и целостности индипера, которая была во время драки с одним-единственным стегозавром или при зрелище умопомрачительного заката над морем. Для заключительного аккорда, подводящего эффектную жирную черту, игуанодонов оказалось в избытке и, одновременно, недостаточно. Нужно что-то принципиально иное, выходящее за рамки мезозойской рутины!

Краевский вытер кровь из разбитого носа — тёплая! — и в раздумье медленно провёл ладонью по небритой щеке. Пострадавшее ухо саднило. Но гораздо больше беспокойства доставляла очевидная, в общем-то, идея. Краевский попробовал приспособиться к ней, подобраться с разных боков и пощупать и понял, что сможет. Теперь сможет! И к чёрту этику! Индипер как чистая эстетика не терпит никаких навязанных ограничений!

Деккер добил, наконец, последнего ящера, отправив его душу прямиком в рай игуанодонов, и размышлял, не добавить ли зарвавшемуся клиенту, застывшему словно истукан. И пусть только попробует нажаловаться кому-нибудь по возвращении! Деккер решительно обернулся и оторопел. В грудь ему было нацелено дуло автомата.

— Извини, дружище, — с усилием проговорил Краевский, отсутствующе глядя куда-то поверх. — Искусство, как ты знаешь, требует жертв. Иногда оно само ведёт рукой художника, не спрашивая его согласия. Мне, право, очень, очень жаль!

— Стой, кретин! — заорал Деккер, ибо в намерениях свихнувшегося спутника сомневаться не приходилось. Одновременно егерь прыгнул в сторону, пытаясь сбить прицел Краевскому, но тот оказался проворнее. Коротко рявкнула ещё одна очередь, и над холмами в аптском веке снова воцарилась тишина.

— И последним его словом было «кретин», — промолвил Феликс Краевский в никуда.

На всякий случай перезарядив уставший автомат, он вскарабкался на кабину вездехода. Там Краевский уселся, скрестив по-турецки ноги, во вмятину, оставленную доблестным вожаком игуанодоньего стада, и погрузился в медитативное созерцание, отдавая дань всем погибшим в течение этой страстной недели. Ибо такова была структура момента.

Да, именно этого и недоставало! Тот самый финальный мазок, который придал картине законченный смысл. Стоило перебить уйму ящеров, чтобы прочувствовать суть! Человек! Везде необходим человек! Без него никуда! Холодной крови ящеров мало, нужна тёплая, нет, даже горячая!

Потом в голову Краевскому пробралась ещё одна очевидная мысль: ведь и это не последний шаг! Чистое искусство требует большего! Настоящей силы духа! Полной самоотдачи! Чтобы прорваться в пульсирующее неизвестное! Вот только кто тогда станет окончательным зрителем? Бог? А если его всё же нет? Как быть со всей этой запутанной достоевщиной? Или что если Бог — страшно подумать! — он сам, Феликс Краевский?! Станет ли он творцом новой Вселенной?!

Так, бросаемый то в жар эйфории, то в стужу мучительных раздумий, художник восседал долго. Искус был велик, нет, даже огромен, чудовищно огромен, как и всё в мезозое!

Наконец в древней прерии грянул последний выстрел.

— --

В этом месте история либо завершилась, либо достигла точки бифуркации. К сожалению, точнее сказать нельзя, так как барьер Клейна реален, а количество свидетелей, при любом раскладе, упало ниже уровня достоверности.

— --

(возможно, всё продолжилось так)

… Наконец в древней прерии грянул последний выстрел.

Егерь вылез из-за спасшей его туши ящера, с головы до ног перепачканный пресловутой холодной кровью. У него хватило выдержки не высовываться раньше времени и дождаться, пока всё завершится своим путём. Джулиус Деккер был хорошим, терпеливым охотником.

— Ну какой же идиот! Всего-то пару раз ему по физиономии съездил!

Проводник так и не понял в устроенном прямо перед ним индипере ровным счётом ничего. Зато исхитрился остаться в живых и имел теперь все основания просить у начальства если не премию — в сложившихся обстоятельствах вряд ли дадут! — то хотя бы внеурочный отпуск.

Что до Краевского… А был ли мальчик? Узнает ли кто-нибудь когда-нибудь, как всё сложилось на самом деле, и родилась ли в тот миг новая Вселенная? Из не то слишком горячей, не то, напротив, чересчур холодной крови? И, если да, что это за Вселенная? Каково в ней?

— --

(а может быть, вот так?)

… Наконец в древней прерии грянул последний выстрел.

Егерь вылез из-за спасшей его туши ящера, с головы до ног перепачканный пресловутой холодной кровью. У него хватило терпения не высовываться раньше времени и дождаться, когда клиент успокоится и перестанет следить за обстановкой. Джулиус Деккер был хорошим, метким охотником.

— Ну какой же идиот! Всего-то пару раз ему по физиономии съездил!

Проводник так и не понял в устроенном прямо перед ним индипере ровным счётом ничего. Зато исхитрился остаться в живых и имел теперь все основания просить у начальства если не премию — в сложившихся обстоятельствах вряд ли дадут! — то хотя бы внеурочный отпуск.

Что до Краевского… А был ли мальчик? Узнает ли кто-нибудь когда-нибудь, как всё сложилось на самом деле? Разумеется, нет! Клиент лично заварил эту кашу и стал её жертвой. Риск превысил все допустимые пределы, холодная и горячая кровь случайно смешались. Это же очевидно, не правда ли?

— --

(а ведь есть и ещё один вариант, исключающий точку бифуркации!)

… Наконец в древней прерии грянул последний выстрел.

Обратно, из аптского века, никто не вернулся. Да и не должен был возвращаться, поскольку и не отправлялся туда вовсе. На Мезозойскую Охоту давно наложили строгие лимиты. А в палеозое далеко не так интересно — жизнь на суше ещё не достигла своего расцвета. Егерь Джулиус Деккер скончался задолго до того, но оставил после себя увлекательные записки под названием «Охотник на саблезубого тигра: холодная кровь». Ему посчастливилось жить в эпоху начала массовых хронопутешествий, когда люди осваивали только первые миллионы лет позади себя и о мезозое пока даже не помышляли. Благодаря этим запискам имя Джулиуса Деккера гармонично соседствует теперь в одном ряду с именами Джона Хантера и Джима Корбетта, известных охотников прошлого в Африке и Индии.

Что до Краевского… А был ли мальчик? Узнает ли кто-нибудь когда-нибудь, как всё сложилось на самом деле? Накопились ли вмешательства в естественный ход событий до некоего критического значения, после чего связи сначала пошли вразнос, а затем зацепились по новой? Или холодная и горячая кровь, круто смешавшись в индипере, как бы прожгли темпоральное полотно? Либо просто вдруг скрестились вероятности, и сработал всем известный эффект бабочки?