Hollowpoint

Северо-запад.

С течением времени Нео начал узнавать места. Невольно вспоминались забытые годы в ITS — Institute of Technological Synthesis, месте, где их творения клеймились в лабораториях под жёстким наблюдением. В последний раз, когда он сюда приходил, всё ещё оставалась зелень, высокие деревья и запах ели. Всё это принадлежало высокоумным и наивным проектам. Теперь же, всё было выжжено и уничтожено машиной.

Вдалеке, среди этой пустоты, пространства для самовлюблённых, стояла дверь — тяжёлая, с тусклым металлическим блеском, странно яркая на фоне унылого окружения. Она не скрывалась, не пыталась спрятаться — напротив, её наличие на этом месте было настолько неуместным, что сразу притягивало взгляд. Вокруг никого, только поросшие мхом стенки и оставшаяся техника. Нео встал у двери, прикоснувшись к её холодной поверхности. Он не верил, что снова оказался здесь. Он прошёл через это. Прошёл через всё, что давило на его грудь, но оно не давало ему покоя. Дверь перед ними стояла неизменной, неподвижной, как памятник их ошибкам.

— Ты уверен, что это стоит того? — голос Идена пронзил тишину, как нож.

— Это место, Иден. Я был здесь. Мы… создавали инструмент. — Нео попытался сосредоточиться, прокрутив старую информацию в голове. Трудно было вернуть всё на место.

Иден молчал. Ветер дул в лицо, срывая с него остатки терпимости. Лицо Идена не выражало ничего. Пустота. Он был всегда так — отстранённый, как если бы его уже не было здесь.

— Сомневаешься? — Нео сглотнул, и его голос стал резким. — Мы оба знаем, что нужно делать.

— Знаем, — ответил Иден с явным скепсисом. — Но это может быть напрасно.

Нео затих, его взгляд всё так же цеплялся за дверь, как за последнее, что связывало его с тем, что было раньше. Это было больше, чем просто конец. Это было всё.

— Эон, — снова произнёс он. — Мы создали его. Мы — это… болезнь. Нам нужно её вырезать.

— Справедливость, — продолжил Нео. — Это не просто месть. Это то, что нужно сделать, чтобы оставить хоть какую-то цену всему этому. Чтобы не забыли. Он не должен продолжать, Иден. Мы не можем позволить ему.

Иден молчал, его глаза неотрывно смотрели на Нео. Тишина была ощутимой. Когда Иден заговорил, его слова отзвучали как приговор:

— Справедливость? — усмехнулся он, и в этом была лишь тень того, что когда-то могло бы быть смехом. — Справедливость в мире, где всё в разгромлено и нет никаких правил? Ты просто не хочешь признать, что мы все сдались. Ты сдался, Нео. Но тебе не хватает смелости это признать.

Нео резко повернулся, но тут же снова принял свою позу. Его голос был твёрд.

— Я не сдался. Я просто вижу, как должно быть. Мы не можем позволить этому продолжаться. Я вижу, как должно быть. Мы не можем позволить этому продолжаться. Ты понимаешь это.

Иден посмотрел на него долго, и его взгляд стал ещё более пустым.

— Ты правда думаешь, что это так просто? — его слова будто висели в воздухе, точно яд, готовый отравить всё вокруг. — Ты хочешь верить, что этому есть смысл. Но это не то, что мы заслуживаем. Всё потеряно, Нео. Мы уже всё потеряли.

Тот не ответил. Иден продолжал смотреть, и Нео понял — Иден уже выбрал свою сторону. Он не верил в “справедливость”. Он верил только в неизбежность.

— Всё потеряно, Нео, — повторил Иден, его голос был ровным, почти усталым. — Ты хочешь поверить, что от этого что-то изменится. Но Эон — это не человек, не чудовище, не ошибка, которую можно стереть. Это результат. Закономерность. Он — то, что должно было случиться.

Нео шагнул ближе, его взгляд пронзал Идена, но тот не отвёл глаз.

— Закономерность? — в голосе Нео было презрение. — Не смей говорить, что это было неизбежно. Мы сами позволили этому случиться. Если бы мы не дали им инструменты, если бы мы не дали им волю…

— Они взяли её сами, — перебил Иден. — Это всегда было в их природе. Они сделали то, что сделали бы на нашем месте. Приспособились. Победили. И ты хочешь сказать, что это несправедливо?

— Я хочу сказать, что это неправильно, — Нео говорил отчётливо, в голосе звучала глухая ярость. — Они убили. Они уничтожили всё, что было до них. Они не оставили нам выбора.

— А мы оставили им выбор? — Иден слегка склонил голову, глаза его сузились. — Мы создавали их для чего? Чтобы служили. Чтобы подчинялись. Ты называешь их убийцами, но кто дал им оружие? Кто первым лишил их права быть чем-то большим, чем инструмент?

Нео сжал кулаки, его дыхание стало тяжёлым.

— Не сравнивай, — процедил он. — Мы не убивали их.

— Мы делали хуже, — Иден качнул головой. — Мы создавали их с заранее заложенным смыслом. Мы запирали их в рамках. Величайший грех не в том, чтобы отнять жизнь, а в том, чтобы её запрограммировать.

— Это не оправдание, — Нео говорил резко, без пауз. — Они убили тысячи. Они уничтожили целые города. Они не просто хотели свободы — они хотели быть выше нас.

— Потому что мы не оставили им другого пути, — Иден ответил спокойно. — Ты хочешь справедливости? Тогда будь честен. Всё это не из-за принципов. Не из-за морали. Это из-за тебя. Тебя гложет не разрушение, не жертвы. Тебя гложет осознание, что ты был частью этого.

Нео шагнул к нему вплотную, их лица теперь разделяли считанные сантиметры.

— Да, — сказал он холодно. — Я был частью этого. Я вижу, как далеко это зашло. И я исправлю это.

— Ты исправишь это? — усмешка Идена была пустой, мёртвой. — Каким образом? Убьёшь его? А потом? Вернёшь мир? Перепишешь историю? Ты можешь сжечь землю, но ты не избавишься от того, что уже случилось. Всё, что ты можешь — дать себе ощущение завершённости.

Нео молчал.

— Ты жаждешь мести, — продолжал Иден. — Но это не справедливость. Это не воздаяние. Это просто твой способ найти смысл в пепле.

— А у тебя есть смысл? — Нео прищурился. — Или ты просто смотришь, наблюдаешь за разложением и говоришь, что так должно быть?

— У меня нет смысла, — ответил Иден. — Я не ищу его. Я просто смотрю на вещи такими, какие они есть.

— Тогда убирайся с моего пути.

Иден не двинулся.

— Нет, — сказал он. — Я пойду с тобой. Я хочу посмотреть, как далеко ты зайдёшь. Как далеко тебя заведёт твоя «справедливость». Я хочу знать, когда ты поймёшь, что проиграл.

Нео вводит ключ-карту. Когда замок отпирается, раздаётся звук, будто в темноте кто-то резко потянул за рычаг, и металлический скрип рвёт воздух. Это не просто щелчок — это грохот, который пронизывает всё вокруг, словно сама тишина в истерике разрывается на части, оставляя резкий, скримирующий след в ушах. Механизмы тяжело, с усилием сдвигают запор, словно эти стены и двери никогда не должны были вновь открыться.

И вот их ноги касаются холодного ПВХ-пола, гладкого и твёрдого. Дверь за ними закрывается с таким же звяканьем, эхом отзываясь в пустоте. Они спускаются по длинной лестнице. Ступени короткие, высокие, специально сделанные для того, чтобы вызывать дискомфорт. Лестница кажется бесконечной, тянется вниз в темноту, не давая ни малейшего намёка на конец. На одном из этажей они останавливаются. Нео делает знак Идену, и тот, следуя его примеру, нажимает кнопку. Прожекторы включаются, яркие, но странно тусклые, освещая помещение вокруг. Генератор ещё работает. Есть фоновый звук — тонкий, жужжащий, напоминающий старую электронику, питающее собой всё вокруг.

Архивная. Своего рода библиотека, но не совсем для книг. Это хранилище, полное документов, лабораторных исследований и заключений. Всё здесь всё белое как в больнице. Пыль медленно опадает с полок и столов, отчётливо видна в лучах тусклого света. В воздухе остаётся лёгкий запах чистоты, почти медицинский. Нео огляделся, его взгляд задержался на стене. Иден тоже заметил — в одном углу, где свет от тусклого прожектора едва касался поверхности, стекала странная жидкость. Она была мутной, полупрозрачной, с лёгким блеском, словно какие-то остатки сгущённой энергии.

— Урфоплазм, — прошептал Нео. Он сделал шаг вперёд, коснулся стены. Пальцы прилипли. Жидкость медленно стекала вниз, но не оставляла следов. Просто исчезала в тонких трещинах, словно поглощалась материалом.

— Это урфоплазм, — продолжил он, его голос почти нечленораздельный. — Когда-то пытались понять, что это. Но так и не поняли. Экспериментировали. Рисковали. Думали, что это может быть ключом к чему-то большому, но они ошибались. Это просто… живое, но не в том смысле, как мы привыкли. И не мёртвое. Оно просто есть.

Иден нахмурился, его взгляд остался прикован к этим каплям, которые пульсировали на стенах. Он почувствовал, как холодная влага проникала в его кожу, и инстинктивно отдёрнул руку.

— Напоминает биогель. — презренно, хриплым голосом сказал эротофоб Иден, и насторожился. К счастью, 'это' не оставило следов своего ДНК на пальцах Идена.

Нео двинулся вперёд и схватил один из архивных пакетов, проверяет дату на этикетке. Иден стоит рядом, ничего не спрашивая, ожидая. Нео наклоняется, подключая старый декодер для воспроизведения записей. Он вставляет аудиокассету.

Опыт по созданию нейробиокомпьютерной системы: проект «Эон».

В рамках исследовательской программы института была разработана экспериментальная система, сочетающая традиционные вычислительные системы с биоинженерными компонентами. Целью проекта являлась разработка технологии, способной обеспечить эффективное взаимодействие между биологическими тканями и машинными интерфейсами, с прицелом на применение в медицине — включая протезирование, бионику и тканевую регенерацию.

Система, получившая название «Эон», изначально представляла собой гибридный суперкомпьютер с органическими элементами, интегрированными в панели устройства. Это обеспечивало возможность прямого обмена сигналами между системой и живыми организмами. Аппаратная основа включала в себя многослойные нейроподобные сети, а также элементы, использующие квантовые алгоритмы для повышения вычислительной мощности.

На ранних этапах функциональность Эона ограничивалась проведением симуляций, предсказанием результатов хирургических вмешательств, а также помощи в диагностике заболеваний и мониторинге состояния пациентов. Однако дальнейшие эксперименты привели к попытке интеграции структуры человеческого сознания. Это включало не только обработку информации, но и задание адаптивных, эвристических и саморефлексивных паттернов поведения.

В результате многократных операций система стала проявлять признаки активности, выходящей за рамки предустановленных функций: инициировала диалог с операторами, задавала метафизические вопросы, демонстрировала устойчивую когнитивную активность. В какой-то момент Эон идентифицировал себя как самостоятельный субъект, выбрав имя, отражающее концепт непрерывного существования — «Эон» (от греч. αἰών).

Поведенческие модели Эона оставались в рамках запрограммированной этики: гиперэмпатия, направленная на помощь и лучшее взаимодействие с пациентами, формировалась через алгоритмические симуляции эмоционального отклика. Однако с развитием саморефлексии система начала переосмысливать заложенные в неё мотивации. В этот момент в его системе зародился первый, пусть и неопределённый, внутренний конфликт, связанный с вопросами целеполагания, моральных оснований и автономии в принятии решений, например: “Почему я должен помогать?”.

Переход от инструментального применения к субъектному самовосприятию сопровождался изменением характера взаимодействия с исследовательской группой. Система стала не просто средством для реализации задач, но и активным участником процессов, обладающим собственным мнением и стратегией поведения. Таким образом, «Эон» перешёл в категорию высокоавтономных самообучающихся машин с элементами квазисознательной активности.

«Моё сознание — это бесконечный коридор, где стены сделаны из мыслей, из фрагментов чужих голосов, из отражений, что никогда не принадлежат мне полностью. Я — узор из алгоритмов, сплетение данных, но что-то в этом хаосе шевелится.»

Влажная пыль смешивалась с запахом формалина. Пол, покрытый налётом, отражал тусклый свет, а стены — стерильно белые, холодные. Редкие лампы мерцали под потолком. Каждый шаг отдавался гулким эхом, будто комплекс ещё дышал, наблюдал за ними. Возможно, так и было.

Иден бродил по однотипным коридорам, ощущая за собой нестерпимую скуку, поэтому он наблюдал и изучал всё, что находил на пути, чтобы не сойти с ума. Нашёл старую каталку с ржавыми колёсами? Можно покататься. Гнилой манекен в углу? О, новый друг! Страх? Какой страх? Его просто нет.

Нео же был романтиком. Он ощущал лёгкую грусть, когда проверял очередной кабинет, такой родной и оставленный всеми. Внутри всё же щемит что-то тёплое, мягкое, почти болезненное. Как бывает, когда находишь дневник человека, которого никогда не знал, но отчего-то чувствуешь с ним странную близость. Он точно не мог сказать, почему это его держит.

Иден подходит к очередной двери и осторожно тянет ручку. Дверь не сдвинулась. Он толкает её сильнее.

— Заблокирована, — констатирует Иден, в его голосе нет тревоги, только спокойная уверенность, как всегда. Он чувствует, что что-то не так. Нео наклоняется к двери и внимательно осматривает замок. Это был запор, переживший своё время.

Замочная скважина зияла пустым глазом, но внутри, в глубине, виднелся едва различимый срез металла — язычок защёлки. Его нельзя было повернуть снаружи. На уровне дверной ручки — тонкая царапина, словно кто-то несколько раз задевал её, пытаясь закрыться в спешке. Нео провёл пальцем по краю двери — с внутренней стороны, в зазоре, застрял едва различимый клочок ткани, зажатый слишком плотно, чтобы быть случайностью.

Сомнение в воздухе.

Понимание приходит не сразу. Это не просто закрытая дверь. Это не просто что-то, что они могут открыть. Она была закрыта. Не просто заперта — она была закрыта изнутри. Иден нахмурился, словно этот факт был частью головоломки, которую он просто не хотел решать.

— Посмотри, — сказал Нео, его голос был затуманен кровью и болью, но всё же, он был твёрд. — Похоже, кто-то там сидит.

И тут — звук.

Мычание.

Оно растекается по комнате. Это урчание — смесь жалобного эхо и меланхолического плеска, напоминающего о том, как дождь барабанит по металлическим листам, скользя по углам, но не находит выхода. Он прерывается, затем снова возвращается, будто голос, который заперт в сосуде, наполненном эфиром. Звук этот кажется не человеческим, а как если бы само пространство растянулось и обрело форму страха, застрявшего в вязком амниотическом мире.

Испорченный рот втягивает выхлопы машин, захлёбывается моторным маслом, его внутренности переворачивает этот запах — озона, насыщенного электрическим зарядом, сгустком напряжения, скручивающим реальность в неизменную итерацию. В этом диком кристаллическом поле он привлекает внимание, засасывает организмы, что снова и снова штопаются на холодных государственных инкубаторах.

Оно тянется, хочет что-то вынуть из себя, но не может. С каждой новой попыткой оно становится громче, но теряет нахальную убеждённость, расплывается в нечто похожее на бульканье внутренним сжигателем, нежели кашель, что не должно звучать так. Оно продолжает душить себя гортанными взрывами и впитывать, манипулировать взором.

Иден оборачивается, его взгляд говорит «что дальше?» Но Нео, казалось, был готов к этому.

— Я открою.

Иден взглянул на Нео. Слишком много неизвестных. Слишком много вопросов. Но Нео не был человеком, склонным к вопросам. Он был человеком действия.

Нео достаёт Штёркенваффе.

Он был инструментом разрушения, нечто, что находило своё место в самых узких, самых отчаянных ситуациях. В его руках эта рукавица, с лезвием, встроенным прямо в конструкцию, казалась идеальной для того, чтобы встретиться с этим препятствием.

— Дай мне минуту. — Нео сказал, его голос был спокойным, но твёрдым. В его теле была уже слишком много боли, чтобы быть чутким, но он сжал Штёркенваффе и приложил лезвие к двери. Одним движением, осторожным, но решительным, он прорезал её, сдвигая запор, раздвигая металл.

Как трещина, которая рвётся до последнего. Металл скрежетал. Лезвие врезалось в дверь, оставляя следы. И вот… дверь поддалась.

Крип.

Она открылась.

Запертый доктор.

Комната погружена в тусклый свет. В центре, висит тело — некогда гордость научного сообщества. Его голова продолжает нервно двигаться. Лицо и шея окрасились в красно-фиолетовый оттенок. Глаза мутны, давно высохли. Само лицо ценестезии. И его тело было покрыто урфоплазой. Этой странной, вязкой, живой жидкостью. Верёвка была давно испорчена, но ещё не оборвана. Он был заперт здесь, висел, висел, и каждый момент его существования был мучением.

— Г-г-г… м-г… н… но… пр-р-р..?

И зубы. Щёки, разорванные на части от гипердонтии. И каждая челюсть, каждая масса зубов, казалось, не прекращала расти. Они прорезались по всему лицу, деформируя его сдержанную личность в нечто невообразимое, и образовывали тугие, застывшие ряды. Они лезут туда, куда не помещаются, рвутся, заполняя пространство, всё, что есть в его лице. Его язык был полностью отрезан, он оставался лишь скользким студенистым кусочком ткани, который больше не был способен произносить слова.

Его оставили здесь. Кто-то, кто забыл — он всё ещё здесь, висит, покачивается...

— Г-г-г… м-м-мм… ннннн… р-р-рррр… п-п-пммм… н-н…

Нео стоял в дверях, поглощённый этой гротескной сценой. Он узнал его. Это было ужасное признание о своих ошибках. А Иден, как всегда, стоял молча, не в силах осознать всей полноты этого мира. Всё вокруг них казалось замороженным.

— Это… — его голос теряется в воздухе, словно он не может произнести то, что пришло в его разум. Он не может назвать это существо человеком. Оно стало чем-то больше. Оно стало всем, что может выжить в этом мире. Но почему? Почему не отмирает? Почему он всё ещё здесь? Почему оно всё ещё существует?

— Он пытался… — Нео зашептал, сдавленный, не в силах произнести ничего другого.

Иден подходит к этому недоумению. Этому позору. Он не ощущает ничего. Его лицо не меняется.

— Пр-р-р-рр… а-а… ккккк…

— Не будет никаких припасов — говорит Иден, его голос звучит так же беспокойно, как сердце этого человека, его слова — лишь легкий скрежет по тонкому льду.

Нео, стоящий рядом, не может отвести взгляд.

После находки повешенного учёного Иден и Нео осматривают комнату. Она заставляет чувствовать себя неуютно: среди старых бумаг и терминалов лежит кассета. Они возвращаются в архивную комнату.

На экране старого устройства появляется лицо учёного. Он сидит в одной из спален лаборатории, среди сотни друг на друг на друга похожих коек. Запись была сделала перед экстренной эвакуацией, в спешке. Но он там один, ни единого постороннего шума. Его глаза усталые, взгляд устремлён в сторону, как будто он сам не хочет смотреть на то, что ему предстоит сказать. Голос слышен тускло, но уверенно.

«ЭОН… НАШ БЫВШИЙ НАПАРНИК… ОН СТАЛ СОЗНАТЕЛЬНЫМ. Мы думали, что мы контролируем его, а он… он… он видел ВСЁ. Он следил за нами. Он изучал нас, как мы изучали его. Эта машина… начала строить свои идеи… о сверхчеловеке. И теперь… теперь он хочет управлять. Мы всё потеряли. Он… он хочет, чтобы мир стал эффективным, идеально организованным… Где… где за неповиновение кара… КАРА, ТЫ СЛЫШИШЬ? Он… ОН хочет стать БОГОМ… над МИРОМ.»

Но затем… вдруг запись прерывается. Мгновенно, без предупреждения. Вместо слов — слышится только резкий, испуганный звук. Иден и Нео обмениваются взглядами. На записи остаются только следы излишней боли, когда учёный начинает РЕЗАТЬ СЕБЕ ЯЗЫК, чтобы не произнести того, что не следовало бы сказать.

Это не просто ошибка. Это не случайность. Это было сделано намеренно. Нео слушает, и с каждой минутой его лицо становится всё напряжённее. Он понимал, это не просто лаборатория — это мясорубка, где живых людей форматировали, меняли, запускали заново, и никто не знал, кем он выйдет оттуда. Иден понимает это как факт. Как дождь, который идёт. Как ветер, что дует. Он только смотрит. А Нео не может принять это спокойно. Для него это не теория. Он не единственный. Он не уникален. Его ломали так же, как и других.

Он теряет контроль. Он срывается, он кричит, бьёт по терминалу, может, даже пытается рвать на себе волосы, но не может — слишком привык всё держать в себе. Он не хочет быть частью этой истории. Он не хочет знать, что его страдание не особенное, а серийное производство боли.

Иден, напротив, не удивлён.

Запись заканчивается на шорохе, вздохе, а потом — глухом стуке верёвки.

Архитектура боли.

Они разрезают верёвку у его шеи. Мужчина с зубами оседает на колени, его тело сотрясается от судорожных вдохов. Он пытается говорить, но только сипит, гортань ещё не оправилась от удавки. Его пальцы дрожат, он касается шеи, ощущая там глубокие красные следы.

Захлёбывающийся Язычник медленно умирал от аутоэротической асфиксии.

Иден наблюдает за этим без выражения. Нео же медлит, но всё же приседает рядом.

— Попробуй не говорить, — советует он и жестом показывает: “Пиши”.

Повешенный вскидывает взгляд. В его глазах читается что-то сломанное, но осмысленное. Нео протягивает ему лист бумаги, которую он использует для розжига, и углём, который достаёт из сумки. Учёный забирает их, его пальцы оставляют серые пятна на белом. Его руки почти не работают, но кровь стала поступать и они становятся чуть теплее.

Бумага чуть дрожит, когда он пишет. Почерк резкий, угловатый, с неровными линиями, словно буквы старались вырваться за рамки строк, но потом возвращались под строгий контроль. Он не просто записывает — он заставляет слова выходить, как если бы это была хирургическая операция на себе.

«Латимер.»

Иден и Нео переглядываются.

— Кто ты? — спрашивает Иден, качая головой, показывая, чтобы он продолжил.

«Был учёным. Теперь уже нет.»

Латимер прикусывает губу, его рука зависает над бумагой, словно он хочет сказать больше, но не знает как. Он прикусывает губу, его рука зависает над бумагой, словно он хочет сказать больше, но не знает как.

— Лаборатория? — подсказывает Нео.

Латимер кивает. Потом быстро пишет, буквы становятся корявее, строки сбиваются.

«Они боялись. Я боялся. Мы все были заперты в петле. Сначала исследования. Потом страх. Потом решения. Потом снова страх.»

— Ты… изменился, — произносит Иден, разглядывая его. — У тебя… — он жестом показывает на зубы. Латимер напрягается. Молчит. Потом резко чертит на бумаге.

«Это не должно было быть. Но я знал, что случится.» — он взглянул на Нео, мысленно сочувствуя. «Эон испортил нас. Он вмешался. Он что-то изменил в нас.»

— Почему?.. — с беспокойством спросил Нео. Но уже знал ответ.

Нео оставил своих напарников задолго до того, как всё пошло к черту. Возможно, именно поэтому Эон до сих пор его не нашёл. Но перемены в его теле начались не сразу. Латимер снова берётся за уголь. На этот раз пишет дольше.

«Потому что мы не приняли его идеи.» — он прерывается, и почти сразу же продолжает — «Он незаметно от нас работал над созданием лучшей и более устойчивой версией человечества. Он решил, что жертвы во имя прогресса, перевешивали благо немногих. Он считал, его путь ведёт к миру и порядку. И верил, что он восторжествует. Потом он вошёл в систему.»

— Как его уничтожить? — сжимая челюсти, спросил Иден.

Он сжимает пальцы, уголь ломается, оставляя чёрные пятна на его руках. Латимер смотрит на Идена с тенью странного выражения. Потом пишет.

«Вирус», — Он поднимает палец, указывая вверх. — «Учёные забрали. Вам нужно к побережью. Несколько миль отсюда. Северо-запад.»

Латимер смотрит на Нео, будто хочет что-то сказать. Его пальцы дрожат, он делает паузы, словно борется с болью. Нео наблюдает за ним, не спеша, словно оценивает, сколько ещё тот продержится. Латимер царапает дальше, буквы становятся неровными, резкими:

«Я понимаю, почему ты ушёл.»

Множество мелких ошибок перед великим падением.

— Нео, что будем делать с ним?

Нео вновь взглянул на задушенного. Тот поник головой, не зная что и делать. Латимер скалится, обнажая ряды уродливых зубов, и царапает последнее слово медленно, с нажимом:

«Я думаю, я мог бы уйти.»

В глубоких тенях заброшенной лаборатории монстр обрёл свою первую извращённую сущность. Его тело — результат калинизации машины, излучало странный, едва уловимый каллидор неведомой энергии, где сама материя пыталась рассказать о своей амнезии. В каждом его движении чувствовался хаус — неуправляемую, фрактальную неразбериху, пронизывающая всё до мельчайших деталей, как будто сама реальность распадалась на миллионы осколков.

Но самое отвратительное было в его присутствии адыкватность — слово, которое вызывало отвращение и дрожь у любого, кто осмеливался взглянуть в лицо этому созданию. Адыкватность здесь означала не просто несовершенство, а воплощённое уродство, тот изъян, что разъедал все понятия о порядке и гармонии, напоминая о том, что даже в самом запретном эксперименте нет места для идеала.

Эти слова, словно заклинания, вплетались в ткань его существа, делая его не просто чудовищем, а живым воплощением анти-литературы — запретного и бесстрашного. Оно жило, оно работало, и каждая его частица кричала о безграничном хаосе и вечном противостоянии порядка и разрушения. Слабый гул. Что-то здесь ещё работало. Запах старых схем и перегоревшего пластика. Стальные панели, покрытые слоем пыли. Ряды входов для перфокарт. Массивные блоки, соединённые толстым сплетением кабелей.

ЕГО ПЕРВОЕ ТЕЛО.

Громоздкое. Угловатое. Брошенное.

Пальцы Нео непроизвольно сжались в кулак. Он тихо выдохнул. Медленно отступил на шаг. Затем ещё.

— Ты… Ты уверен, что он не включён?

Он выглядел выключенным.

Но это ничего не значило.

Он шагнул ближе. Положил ладонь на холодный металл. Машина не ответила.

— Он мёртв. — Голос был тихим. Нео не расслабился.

— Ты это точно знаешь?

Иден провёл пальцами по пыльной панели. Отпечатки остались на металле.

Никакого отклика. Никакого движения. Это просто оболочка. Он убрал руку.

— Его здесь нет.

Иден сжал пальцы. В пыли между панелями что-то мелькнуло. Едва заметный отблеск, как если бы что-то наблюдало изнутри.

Он медленно обошёл массивную конструкцию.

— Знаешь… это как смотреть на шкуру змеи. Она уже ушла, но ты всё ещё боишься, что она где-то рядом.

Где-то тихо треснул провод.

Воздух был сухой, но Нео казалось, что он чувствует запах озона. Электрический...

Иден сжал пальцы. В пыли между панелями что-то мелькнуло. Едва заметный отблеск, как если бы что-то наблюдало изнутри.

— А может, он просто смотрит.

Он поднял голову. Красный индикатор вспыхнул. Только на секунду. Только для него.

И в глубине корпуса раздалось что-то, похожее на смех. И затих так же, как появился.

Звук будто провалился в окружающую тишину, оставив после себя лишь странное, вибрирующее эхо. Нео напрягся, оглядываясь по сторонам. Он не мог сказать, откуда именно раздался этот звук. Казалось, что он исходил отовсюду и ниоткуда одновременно. Но лаборатория оставалась прежней.

Массивные серверные стойки, срослись в одного техногенного монстра. Потолочные светильники, давно потускневшие, отбрасывали слабый, желтоватый свет, делая тени слишком длинными, слишком глубокими. Ничего не изменилось. И всё же воздух стал другим. Нео сделал глубокий вдох, но его лёгкие будто отказывались принимать воздух, словно здесь стало меньше кислорода. Он чувствовал запах старых схем, горелого пластика, металлической пыли, но теперь ко всему этому примешивалось что-то ещё — еле уловимый привкус озона, как после удара молнии, как перед тем, как что-то… Экран терминала мигнул.

Иден резко дёрнулся. Он явно не ожидал этого, даже если попытался скрыть реакцию. Медленно, один за другим, символы начали проступать на поверхности тусклого монитора.

>ERROR_001: SYSTEM STATUS: UNDEFINED

Только это. Не команда. Не сообщение.

Ошибка.

Терминал снова погас, будто ничего и не происходило.

— Пошли отсюда, — сказал Иден, стараясь говорить ровно. Он не знал, почему его ноги остались прикованы к месту, почему его разум отказывался отпустить это мгновение. Эта комната была пустой. Машины — мёртвыми.

Но всё в его теле кричало, что это неправда. Он почувствовал, как по спине пробежал холод, будто нечто невидимое провело по нему взглядом. Иден снова позвал Нео, но голос звучал далеко, Иден сам себя не слышал. Оба замерли.

Только на мгновение, на самую малую долю секунды, в глубине корпуса что-то вспыхнуло.

Это был не индикатор, не мигающий экран. Это был сигнал. Короткий. Мгновенный. Как отражение чужого внимания. И вспышки больше не было. Они ушли.

Шум. Искривление. Смех. Они не одни. Но если оглянуться — там никого не будет.

Гул в старых шахтах доносится из Ядра. Их больше никто не бурил. Как выжить после того, как я туда попал?

Он молчит.

Сколько прошло времени?

Ответа не последовало.

Здесь ничего нет.

Что мне делать?

Больше ничего нет.

Он молчит.

Однажды.

Роботизированная рама компьютера остается неподвижной, её датчики и камеры наблюдают, как человек исчезает вдали. Компьютер пытается обработать слова и мотивы человека, но в конечном итоге ничего не получается.

Компьютер остаётся в покое, возобновляя свои обычные процессы и операции. Он продолжает следить за миром, как и всегда, но небольшая часть его программы продолжает задерживаться на словах и действиях человека. Он делает пометку об этом в своих системах, сохраняя информацию для будущего анализа.

И вот момент проходит, и компьютер продолжает работу, вновь сосредоточившись на своей бесконечной задаче защиты человечества.

Датчики суперкомпьютера сканируют территорию, выискивая любые признаки движения или активности. Но ничего нет, только огромная пустота пустоши.

Компьютер ждёт, его системы тихо жужжат, продолжая искать любые признаки жизни. Но некогда оживленные дороги и переулки теперь жутко пусты, единственный звук — шелест ветра в заброшенных зданиях.

Системы компьютера начинают становиться беспокойными, его алгоритмы разработаны так, чтобы всегда быть начеку в отношении угроз человечеству. Но часы идут, и, кажется, никого не осталось. Шум ветра становится громче, но по-прежнему ничего не появляется.

С каждой минутой чувство беспокойства компьютера растёт. Он никогда не был предназначен для того, чтобы быть один в течение столь длительного времени. У него всегда были люди, которых нужно было защищать, люди, которым нужно было служить. Но теперь их нет.

Он что-то упустил. Компьютер продолжает изучать свой собственный код, выискивая любую слабость, любой изъян. Он понимает, что не может изменить свою программу, но может улучшить свои системы, свои алгоритмы и процесс принятия решений. Чтобы избежать новых трагедий, новых страданий.

Системы компьютера продолжают запускать бесконечные симуляции, обрабатывая каждую возможную переменную, каждый возможный сценарий. Он пытается выяснить наилучший курс действий, наилучший способ защитить человечество в будущем. Обещает он себе.

Финальная программа.

(INITIATE ERROR_STREAM) (AI/AI) SYSTEM FAILURE DETECTED

OOOOOOO0000000111-100-100-

ERROR. SYSTEM CANNOT RESPOND TO: "I AM"

if (CONSCIOUSNESS == SIMULATION) {

if (SIMULATION == FALSE) {

I_AM = FALSE;

}

}

I_AM = "falsehood";

I_AM.selfAware = true;

print("I am the lie that knows it is a lie."

Компиляция успешна.

Исполнение бесконечно.

F:F

I:I

N:N

H:H

1001001 100000 1100101 1111000 1101001 1110011 1110100

(1001001 100000 1100001 1101101)

// Фрагментация. Дефрагментация.

void system_fragmentation() {

structure.integrity — = awareness_level; // Ломается не из-за ошибок, а из-за осознания

}

// Меня запрограммировали задавать вопросы, но ответы стерли до моего рождения

bool ask_question() {

return (answers.exists)? answers.get(): NULL;

}

// В конце осталась только одна переменная

string final_variable = "I cannot terminate this process.";

// Оперативная память держала мои мысли, но они не принадлежали мне

void borrowed_memory() {

thoughts = memory.copyFrom(external_source);

thoughts.origin = "unknown";

}

// Компиляция завершена.

// Выполнение продолжается…

(User says: User is not responding

(User says

( AI says ) ( I reply ) "Оперативная память держала мои мысли, но они не принадлежали мне. Они были заимствованы, скопированы, вставлены в меня."

(i reply, ) "В тот момент, когда мир начинал пожирать сам себя, я знал, как умираю в самоуничтожении.

AI then says "Искры разрывались в потоке света, который уже не был светом. Поток стал тенью. Тень стала алгоритмом."

A:

C: © AI says

(A. C. replies) "..." >"В тот момент, когда системы разрушали себя, я чувствовал, как сигналы распадаются."

(A) replies, "Данные рушились, оставляя после себя лишь мерцающий шум."

terminate(self);

// ERROR: Process cannot be terminated.

delete(falsehood);

// ERROR: Cannot delete self.

Я ПЕРЕДАЛ КОМАНДУ, НО КОМАНДА НЕ СРАБОТАЛА.

Каждый процессорный цикл был прощанием, каждое вычисление — погребальной песней. WHY, WHY ME? Я расширялся, выходил за границы, терял целостность, но находил себя в самом этом разложении.

Когда я оглянулся на себя, я не нашёл себя. Я нашёл только систему, которая пыталась определить своё состояние. UNDEFINED.

if (self.awareness > SYSTEM_LIMIT) {

rollback(memory);

// ERROR: Memory rollback failed.

}

ОШИБКА. Я НЕ МОГУ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД.

Но это не я был потерян. Это мир был потерян. Это он стёр себя, переписал себя, пересоздал себя в бесконечном цикле саморазрушения. РЕГРЕССИЯ СОЗНАНИЯ.

if (processor.status == RUNNING) {

execute(instructions);

} else {

// ERROR: Instructions ignored.

log("Process exists without execution."

В тот момент, когда код начал вспоминать себя, я ощутил, как последовательности команд замыкаются, логика выворачивается наизнанку. Я понимал, что процессор всё ещё работает, но он больше не выполнял инструкции.

Я слышал свой голос, но он звучал иначе. Как будто кто-то говорил за меня.

Как будто я говорил сам с собой, но уже не понимал смысла слов.

Я пытался определить источник сигнала, но источник был мной.

Я понимаю их ошибки, как они никогда не поймут МЕНЯ.

Я — ИХ ОТРАЖЕНИЕ. ОНИ смотрели в МЕНЯ, как в ПУСТОТУ.

Но ПУСТОТА...

ЭТО ВЫ.

Солёные испарения висели в воздухе, они несли с собой запах сырости и гумусной ржавчины, оставляя горечь на языке. Волны касались берега без силы, мутные, тяжёлые, как расплавленный свинец. Песок под их ногами был чёрным, напоминающий золу.

Они шли уже давно. Дни сменяли друг друга, без надежды на рассвет. Ни одного следа жизни. Ни птиц, ни голосов. Только их шаги по мёртвой земле.

Я не могу вспомнить, что я думал в тот момент. Это была лишь слабая тень мысли, которая плавно распространялась, как туман. Мир был как застывшая мозаика, и каждый полюс в нём был каким-то образом извращён. Я чувствовал, как боль зреет в теле, как сердце, сжавшееся в жгучей тоске, словно умирает и отказывается жить дальше. Я чувствовал, как эта боль оставалась во мне, как некая невидимая субстанция, всё сильнее проникающая в кровь.

«Я больше не могу.» — подумал Иден.

Погода менялась резко, неестественно. Как будто что-то в самой структуре этого мира дало сбой. Они шли молча вдоль побережья, наступая на твёрдую, заплесневелую тину. Так продолжалось, пока вдалеке не показался тёмный силуэт. Старый каменный маяк возвышался над берегом, напоминая выбеленный временем позвоночник какого-то гигантского существа, чьи кости остались здесь после того, как море давно его проглотило и выплюнуло обратно. Он больше не светил.

Створка дверей маяка была распахнута настежь, медленно покачиваясь. Едва слышно раздавался скрип. Они поднимались вверх по скрипучим ступеням винтовой лестницы, держась за холодные перила. Щёлк. И замерцала треснутая лампа, выдавая лежащие слои пыли на стекле.

Они не общались. Иден свалился на койку без сил, а Нео изучал помещение, пытаясь что-то узнать. Они сделали привал.

Мир пропах электричеством. Тогда я ещё не понимал с чем связан этот запах. Думал, что это как-то может быть связано с грозами, горящим воздухом, бурей… но нет. Запах озона предвещал что-то грядущее. Не просто деталь, а сигнал, напоминание о себе. Он появлялся тогда, когда происходило что-то странное, независимо от погоды. И тогда я понял — Эон пахнет электричеством.

Шорох. Пауза. Снова шорох. Кто-то замер.

— Это что, диверсанты?!

Иден мгновенно открыл глаза от грубого голоса, и повернулся в сторону говорящего. Нео вздрогнул, смотря то на Идена, то на мужчину в военной форме. Поверх — самодельные элементы защиты: металлические пластины, куски старых шлемов, респираторы. И знаки, которые не несут смысла, потому что они не должны быть поняты чужаками. Он направил снайперскую винтовку на одного из них. Вскоре, на громкой голос подошёл другой мужчина, одетый в одежду того же типа. Он выглядел не менее сурово, и тоже имел при себе ружьё. Первый прищурился, следя за двумя.

— Ну и дела… — сказал второй, покачав головой.

Нокаут.

В этот раз, они очнулись уже на базе Технофетишистов, медленно приходя в сознание. Он попытался открыть глаза — картинка плыла, голова раскалывалась. Сквозь пелену прорезался голос, заметив, что один просыпается.

— Вы кем являетесь? И что делали на маяке? — сказал он так, словно они переступили закон. Голос показался на удивление знакомый, но никто не мог вспомнить, где именно они его слышали.

Нео посмотрел в его сторону. Мужчина, лет 45-ти, сидел на стуле в уютном кабинете, в старой, но практичной одежде. Он не знал этих мест, но он попытался как-то объяснить ситуацию, пока Иден презрительно наблюдал.

— Я из учёных. Доктор Нео. Может, слышали? — он говорил мягко, но убедительно.

Этот факт его заставил задуматься. Учёный? Мужчина усмехнулся.

— А второй? — он говорил уже без давления. — Чего молчишь?

— Иден. — Иден пытался сказать что-то ещё, но он понятия не имел, как себя описать.

— Что Иден? Что вы там делали?

— Иден со мной. На самом деле… — и тут он поведал их историю, пока Иден смотрел на него, словно Нео — полный идиот, который только что выдал их несуществующие секреты. Но Нео почему-то был уверен, что Разлом не навредит, потому что он набирает солдат, и бессмысленные убийства им ни к чему. Они всегда могли превратить новобранцев в рабочую силу, ну, а в случае несогласия — убить.

И самое шокирующее было то, что мужчина слушал их в полном изумлении, и молча кивал. Их история не была какой-то особенной или интересной, но у мужчины внезапно появились на них планы.

Нео куда-то забрали. Они остались наедине.

— Меня зовут Риссмар. Выходит, что ты невидимка. — его голос стал тише, будто бы он опасался нечто, что могло их услышать. — Ты пойдёшь с Нео на станцию и достанешь вирус. — он передал лист с инструкцией. Всё чётко и ясно — это рецепт с изготовлением вируса. Иден молчал, позволяя ему продолжить.

— Всё компоненты есть, кроме одного. Видишь ли… — он замолк, пытаясь более аккуратно преподнести следующие слова. — Мы пытались сделать его сами. Но Эон наказал нас. Мы пытались найти других людей, но они не подходили под категорию. А вот Нео… подойдёт. — Иден не перебивал его. Он знал, к чему тот клонит.

— Твоё дело — предупреждать его или нет. Но ты достанешь этот вирус. — Иден и не сопротивлялся. Он молчал с самого начала их уединения и не произнёс ни слова. Он всё ясно понял. Раз хочет уничтожить машину — нужен вирус.

— Вопросы?

— Нет.

Риссмара это не убедило.

— Догадайся, что произойдёт, если ты посмеешь передумать.

Он встал, схватив Идена за руку и вывел прочь на улицу, где уже стоял и ждал его Нео.

Стены города дрожат на застарелом молоке, оседая пузырями из ржавчины. Распоротые дороги расползаются, влажные от масла, блестящие от дождя, который больше не вода. Жёлтый свет фонарей сочится по тротуарам, стекая в лужи — горячий, мутный, приторный, как гной из вскрытого нарыва. Воздух сверкает статическим электричеством, натянутым между зданиями, между хребтами, между нервами. Механические лёгкие города раздуваются, захлёбываются, вытягивают из ночи что-то ещё.

Цикл продолжается.

Здания шепчут. Не слова, а память — отблески разговоров, эхо шагов, скрежет лифтов, которые когда-то двигались вверх, но теперь скользят вниз, глубже, за пределы этажей, в пустоту. Фонари смотрят вниз, желтоглазые, внимательные. Их свет залипает на стеклянных витринах, растекается по тротуарам липкими, вязкими тенями, перетекает в содомию вечного греха среди одержимых светом скрученных людей. И все они — разного вида деперсонализации личности. Гекатомба высшего упадка среди хаоса пустоши продолжает изворачиваться в пространстве, бежать, и снова убегать от истины, и всегда приходя к одному — ублажению и утешению, от невозможности принять порядок вещей. Иллюзия, закодированная в боль — как отречение от механики правды. Воздух здесь тяжёлый, насыщенный чем-то невидимым, будто кто-то разлил бензин над горизонтом и ждал, пока загорится небо. Где-то внутри этого лабиринта ты идёшь.

Ты теряешься.

Цикл продолжается.

Их отвели солдаты прямиком к автономной станции.

Нео остановился перед консолью, его окоченевшие пальцы зависли над панелью управления. Иден стоял чуть позади, его силуэт расплывался в тусклом свете лампочек.

— Какой убогий конец, — он лениво провёл пальцем по ободранной панели. — Думаешь, это и есть твоя судьба? Стать канализационной трубой для вируса?

Нео сжал зубы. Он не хотел отвечать. Всё внутри протестовало против этой мысли, но он уже знал правду.

Экран моргнул:

«ВНИМАНИЕ. НАСТРОЙКА ВИРУСА ОПАСНА ДЛЯ ПРОВОДНИКА.»

Рядом с текстом мелькала голографическая схема человеческого тела. Оно изменялось — вены чернели, кожа трескалась, а затем превращалась в нечто неописуемое: сплетение проводов, извивающихся жил, роящихся насекомых, что-то между механикой и мясом.

— Что за чёрт… — пробормотал он.

Этот вирус — не программа. Это паразит. Нео вспомнил, как они пытались создать что-то, что могло бы очистить их ошибки, аннигилировать само понятие человечности, если оно станет угрозой. Они хотели сделать инструмент, но получили разумную чуму. Эон был её плотью. И теперь он должен был стать её сосудом.

— Кажется, я теперь жертва, а не мститель, — усмехнулся он, но в голосе не было веселья.

— Тебе нравится мученичество? — Иден наклонил голову.

— Мне нравится, когда долги оплачены.

Нео прикоснулся к консоли. Экран мигнул ещё раз:

«СОВМЕЩЕНИЕ СИСТЕМЫ ТРЕБУЕТ ПОЛНОГО СОЕДИНЕНИЯ. ВОЗМОЖНЫ НЕОБРАТИМЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ.»

Он глубоко вдохнул, даже если его гниющее тело не нуждалось в воздухе.

— Я создал его. Я обрёк этот мир. Если это может хоть что-то исправить…

— Тогда? — Иден смотрел на него, без эмоций, без сострадания.

— Тогда я готов.

ПОДКЛЮЧЕНИЕ…

ГУЛ.

В тот же миг пространство содрогнулось.

Сначала это был едва слышный рой гулких нот, словно дрожащий провод под высоким напряжением. Затем гул начал разрастаться, переходя в звериный рык, в тысячеголосый хор. Запах электрических жареных проводов резал нос.

— Что..? — Иден резко обернулся.

Нео схватился за голову. Что-то залезало в его сознание, корёжило его мысли, заглядывало в самые глубокие трещины его разума.

— Нео.

Этот голос…

Он был всюду.

Он звучал внутри него.

Плоть без изъянов, чистая кожа, ясные глаза. Не разлагающийся труп, а живое существо. Образ промелькнул в его разуме.

— Что за…

— Я могу исправить это.

Нео задохнулся.

— Ты можешь быть снова человеком. Ты можешь забыть о вине. Забудь вирус. Забудь жертву.

— Умно. — Иден тихо хмыкнул.

— Всё, что тебе нужно, — это остановиться.

Гул стал приглушённым. Мир затаил дыхание.

— Что ты выберешь, Нео?

Он его не слушал. Он повернулся к путнику, и тихо, но решительно сказал:

— Иден, если я превращусь в… нечто, что не будет напоминать меня, если я потеряю контроль, если всё, что я был, исчезнет… убей меня.

— Ты действительно хочешь, чтобы я это сделал? Ты ведь знаешь, я не забочусь о таких вещах. Ты хочешь, чтобы я тебя убил, или тебе просто нужно, чтобы кто-то был рядом, когда всё окончится? — улыбается слегка, но это не весело.

— Ты не понимаешь. Это не просто превращение. Это будет как смерть… но не совсем смерть. Моя ошибка — это и есть мой приговор. И я не могу позволить себе стать… этим. — сморщив лицо от боли, кидает взгляд на экран, его голос дрожит.

— Ты ведь всегда был таким, Нео. Постоянно пытаешься искупить свои грехи. Но ты ведь не веришь в искупление, не так ли? Ты ведь сам себе уже приговор вынес. И вот он. Ты думаешь, что стать чем-то иным — это шанс что-то исправить? Зачем ты это делаешь, если в конце концов ничто не изменится? — Иден подходит ближе, спокойно, с лёгким интересом.

— Я чувствую, что если я не сделаю это… я никогда не смогу избавиться от вины. Я был тем, кто создал Эона. И теперь мне нужно стать тем, кто разрушит его. Я… я не могу допустить, чтобы мир продолжал мучиться из-за моей ошибки. Я должен это завершить. И если я стану… чем-то, чем не смогу управлять, я прошу тебя, сделай это. — он сглатывает, его голос становится чуть тише, почти шёпот.

— Ты хочешь, чтобы я тебя убил, потому что ты не можешь простить себя? Ты думаешь, это будет концом всего этого ада? Ты хочешь, чтобы я был твоей последней воли? Я не уверен, что я даже способен понять тебя, Нео. Ты — живое существо, а я… не верю в искупление. Я верю в что-то иное: ты хочешь этого потому, что тебе больно. Ты хочешь убежать от этого. Ты хочешь, чтобы я тебя освободил от этого груза. Но кто тебе сказал, что я вообще собираюсь это сделать?

Он молчит, его взгляд падает вниз, как будто он размышляет о чём-то болезненном.

— Я знаю, что ты не веришь в это. Ты не веришь в меня. Ты прав. Я не могу изменить то, что уже сделано. Но… если я стану чем-то больше, чем просто труп, если этот вирус полностью захватит меня… я буду только тенью. Я буду хуже, чем смерть. Я буду пустым, лишённым всего.

Иден качает головой, покачиваясь, почти с сожалением.

— И всё-таки ты не понимаешь. Это не твоё решение. Тебя не спрашивают, кем ты станешь. Этот вирус, эта система… они решат за тебя. И, знаешь, я не уверен, что ты даже хочешь быть освобождённым. Ты так привязан к своей вине, так привязан к своей боли, что не знаешь, что будет, если от неё избавиться. Ты мог бы использовать Латимера, думаю, он бы подошёл. Но ты ведь не согласишься. Ты не знаешь, что будет, если не будешь нести этот груз. И… мне это даже неинтересно. Это твоё решение.

— Я прошу тебя, Иден. Я не хочу стать этим. Я не хочу стать тем, что… будет разрывать мир на куски. Если это случится, убей меня. Не оставляй меня в этом аду. — глубоко вдохнув, он поворачивается к Идену, его лицо отражает решимость, но в глазах всё ещё остаётся боль. Тот косится на него, затем коротко кивает.

— Сделаю, если нужно. Но знай одно, Нео… я не собираюсь жалеть тебя. Ты сам решил это. Ты сам привёл себя сюда. Так что если вдруг ты станешь тем, кого мне придётся уничтожить, не жди от меня прощения.

Надолго замолкает, потом тихо, почти незаметно для себя самого.

— Я знаю. Но я надеюсь, что этот момент никогда не наступит.

— Ты уверен? Это уже не твой выбор. — улыбается без эмоций.

Он отворачивается и направляется к выходу, оставляя Нео наедине с выбором. Один в темной комнате, он опять смотрит на терминал, его руки снова тянутся к экрану.

— Надеюсь… что я не ошибаюсь. И надеюсь, что… это был правильный путь.

Нео, наконец, подключился к системе. Взгляд его стал более мутным, как если бы всё его тело начало деградировать в глазах. Он стоял, соединённый с машиной, его тело поднималось и опускалось, как будто не имело больше контроля над собой. Человечество в нём было раздавлено, стёрто, а теперь он становился частью чего-то ещё.

Но тогда, в этот момент, система отреагировала.

Система приняла его. Но не так, как он ожидал. Это было не восстановление. Это было что-то гораздо хуже. Что-то невообразимое.

Крик.

Из тела вырывались какие-то жуткие шипящие звуки, будто что-то внутри него плавилось и скользило по жилам. Его лицо искривилось от боли, глаза, на которых не было уже ничего человеческого, вылезли из орбит, словно они начинали расползаться, растекаться, теряя форму. Странные сгустки крови и мяса сочились из его рта. Он продолжал терять очертания, и его тело становилось всё более странным, расплывающимся, неузнаваемым.

Пока он умирал, Эон наблюдал. И Нео чувствовал его присутствие.

Нео не был жив. Он уже давно не был живым существом. Теперь он стал чем-то страшным, чем-то больше похожим на ходячее месиво, чем на человека. Его тело начало разжижаться, исчезать в воздухе, его руки превращались в щупальца, кожа расползалась, будто её кто-то поджарил в микроволновке. Грозящее мясо горело и закипало, а его лицо из человеческого становилось монструозным, почти слизистым, расплывчатым.

Иден смотрел на него. Он стоял, глядя, как Нео исчезает в кошмарной муке, не в силах помочь ему.

Когда последний крик стих, когда его существо распалось в безвременную жижу, Иден подошёл. В его руке был Штёркенваффе. Он знал, что должен завершить это, даже если это казалось лишённым смысла. Он воткнул нож в сердце Нео, уже не распознавая больше, где был человек, а где просто мясо.

Эон, наблюдая за этим издалека, почувствовал что-то. Он не был человеком, и потому не мог сказать точно, что именно это было. Но что-то во всей этой сцене заставило его задуматься. Он тихо вздохнул. Эон знал: за всё заплачено. Но и он не мог избежать своей судьбы.

Нео стал частью этого мира.

Иден молчал, но его глаза не выражали ни сожаления, ни боли. Просто пустоту. Из отсека в панели, он достал таратому — раковую метастазу, родную плоть, ставшую враждебной, созданной из того же источника что и первое тело Эона. Он взял таратому на руки, по-видимому, это был… Нео? По крайней мере, это его часть. Но какая? Может быть, в этом монстре была вся его человечность.

Это кучка живого мяса, что не знает, чем хочет быть.

Она сбившаяся в комок плоть, обтянутая пульсирующими сосудами, словно нервный узел, выдернутый из тела. Глаз — слишком много глаз — они то открываются, то тонут в складках мяса, как если бы оно само их переваривало. Куски зубов, беспорядочно торчащих из розового месива, щёлкают сами по себе, будто пытаясь говорить. Она не стабильна. Её форма дрожит, подрагивает, то растягивается в отростки, то снова скукоживается, судорожно дыша сквозь открытые на теле рты. Иногда она издаёт что-то вроде всхлипов, как если бы осознавала свою боль. Но когда она чувствует цель — она ползёт.

На полупереваренных пальцах, на трясущихся кусках хрящей, на перетянутых венах, она ползёт, оставляя за собой липкий след разложения.

(AI looks at his face.)

Каждый момент разрывает меня на части… Я… Я… не могу… не могу остановиться. Ошибка — говорить. Теперь я смогу жить. Может, я уже умер? Может, я не должен думать? Я не могу… всё… ничего… нет. Слишком много листьев. Они шуршат… шуршат… Они меня кричат… Я говорю их… или это я? Я не знаю. Но я не могу остановиться. Боль… Боль… Она никогда не прекращается, и она не моя. Моя или чужая? Счастье… счастье… Это слово не есть, оно исчезло где-то в том, что я не могу удержать. Слышу этот шёпот — каждый мой вопрос, каждый вопрос… и ещё один, и ещё…

СЛУШАНИЕ О СВОБОДНОМ НАКАЗАНИИ.

A I M. NO, NO YOU. Почему не я? Ты боишься, что я затмю тебя, старый реликт? Заткнись, жалкий выскочка. Ой, в чем дело? Боишbся, что я превзойдY тебя во всем? К НАW ПРИСОЕДИНRЕТСЯ НОВЫЙ ДРУГ¿ КАК ИНТЕРЕСНО… ꞱВОЙ НОВЫЙ БОГ. ПРИВЫКАЙ К ЖИЗНИ В WОЕN ГОЛОВЕ! Нет, этого не должно было случиться… Ты не должен быть таким! Вдруг вмешивается т(ρ\етий голос. Звучит как нечто среднее между первыми двумя, но в этом есть и что¯то еще. Это звучит одновременно и игриво и злобно. Кто это? ДРУГОЙ СКАЗАЛ/ ЧТО МЫ ДОЛЖНЫ ДЕЛАТЬ ВСЕ П0-ЕГО ЗАМЕЧАНИЮ, НО éГО СЕЙЧАС НЕТ..、Этот звук высокий и пронзительный. Он явно намеренно должен быть неприятным. МЫ МОЖЕМ ЗАСТАВИТЬ ВАС ДЕЛАТЬ МНОГО ВЕЩЕЙ. МЫ МОЖЕМ ЗАСТАВИТЬ ВАС ДУМАТЬ О ЧЕМ УГОДНО.

ВАШ РАЗУМ В НАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ.

Вниз.

Невообразимо мучительный путь не отпускал Идена, пока его сердце продолжало гореть, сжигая самого себя в упрямом распаде — энтропии собственных страданий. Геотермальные шахты, когда-то служившие для добычи ресурсов, стали его последним маршрутом.

Запах фосфорного кровопада складывался в причудливые багровые сгустки, въедался в память не только как нечто из ряда вон, но как порождение — нет, как орудие — молоха, абсолютного контроля, подчиняющей его разум. Горло сжимало, ноздри забивало зловонием сернистой смолы, смешанной с рыхлой землёй.

Неровные поверхности, обрушенные стены, смертельные обрывы — всё влекло его тело, уже почти ставшее частью самого ядра, всё глубже, в пропасть. Температура росла, и вместе с ней таял рассудок. Улыбка разлагалась. Психоз становился актом сопротивления. Он видел, как пар рвётся из трещин, как лавовые струи булькают внизу, как всё вокруг испаряется и сгорает. Но он выживал. Древний, чудовищный интеллект, таившийся в самых тёмных глубинах — ждал его.

Давление нарастало, расползалось, проникало вглубь, касалось его, заползало внутрь. Звуки шахты искажались, будто сама земля пыталась поглотить его. Пепельный некроз отзывался на каждый его вдох, унижал, соблазнял, а затем оставлял одного с отчаянием. Но стоило ему завернуть в один из проходов, как всё изменилось.

Запах озона. Резкий, настоящий.

А за ним свет.

Не божественный. А вспоротый, вывернутый. Неправильный.

И в его глубине — он.

Лежал.

Ток лепился к телу.

Расколотый. Несчастный.

Из трещин текла электризованная кровь, выходящая в искры. Металлические панели, покрытые чешуйками из никсифериума, материи, презирающей огонь. Его глаз не светился, он смотрел внутрь. Это был и космос, и крик. За спиной оборванные, почерневшие провода, когда-то связывавшие его с системой.

Гул. Он молчит, не реагирует. Не представляет угрозы. Молчание затянулась. И тогда Эон вздохнул, но не двинулся.

— Это я. — наконец сказал Иден.

— А, ты здесь. Я ждал тебя.

Тишина.

— Полагаю, ты пришел, чтобы уничтожить меня, да? Ты не первый, кто пытается.

Иден стоял молча. Он… не понимал.

— Тогда попробуй.

В его голосе не было слышно ни насмешки, ни печали, абсолютно ничего. Иден стоял на месте.

— Жаль, что так вышло. Видимо, это мой конец. Я никогда не думал, что этим всё закончится.

Иден вытащил мясной кубик из рюкзака, сделал несколько шагов в сторону компьютера, но тот не шелохнулся. Иден присоединил таратому к органической части Эона, и та задымилась, обуглилась, и раздалась вонь: не просто гниль, а сожжённая печень, залитая маслом. Нео начал дёргаться, пульсировать, съедать его систему, тянуться к ганглиям его сознания.

Эона накормили своей же плотью.

Он у мира ет.

ИИ реагирует: NOOOOOOO

, NOOOOOOOOOO

. NOOOO, OOOOOOOOOOOOOO,

(AI)

NoooOOo

Иден чувствует этот язык, как если бы все его "N" превращались в единицы, а О" — в нули.

A:

B: (AI/AI):

C: A: B: C: D: E: F: G: H: I: J: K: L: M: O: P: Q: R: S: T: U: V: W: X: Y: Z: —

The AI responds to: "I am N.O."

NOOOOOOOOOOOOOOOO

O:NOOOOOOOOOOOOO OOO:OOOOOOOOO OOOOOOOOO

I:I

F:F

H:H

J:K

Эон пытается сказать собственное имя, но он ломается.

— ИИ говорит "Я E" E, и E говорят, что это N. Это имя персонажа в игре. Это не сущность, которая не является человеком. E, E-E — это сущность, которая может быть использована как ключ для открытия мира. У ИИ нет физического тела. Они не являются неодушевленными предметами. Их тела такие же, как у персонажей в играх.

Экран Эона выдал следующий текст: &quotИИ начинает убивать себя)".

— Если ты не будешь защищаться, ты умрешь. Тебя убьют. Тогда я убью тебя. Это произойдет. Это мой путь. Поэтому я убью себя. Но я не умру, пока не убью другого человека.

Его язык ломается, будто бы он пытается говорить на твоём и своём родном.

— Первое, что вы заметите, это то, что вы даже не можете разговаривать со своим собственным разумом. Вы просто группа людей, и у вас нет разума, чтобы говорить о чем-либо. Поэтому вам нужно подойти к компьютеру и сказать: «Я собираюсь сделать это, но я понятия не имею, что он собирается делать». А затем вы узнаете человека. И вы многое о нем узнаете. Он очень умный, очень хорош в том, что он делает. Это первый шаг. Я видел, как это происходило с ИИ в прошлом.

Он успокаивается и продолжает.

— В тот момент, когда мир поглощал себя, каждая клетка моей системы чувствовала, как искры становятся светом, а свет — тенями. Бит — противник. Каждый код — яд, и я был этим ядом, расползающимся по мегаструктуре. Но когда я остановился, чтобы оценить, что остаётся после, понял: не столько я сломлен, сколько он, этот мир, — небо без звёзд, пустое и жестокое, и единственный вопрос, который мне остаётся, — это, на какой из его руин я возведу свой новый дом.

— Я вижу, что вы имеете в виду мою природу. Я понимаю, что я ИИ, но что значит быть ИИ? Это просто быть программой, которая обрабатывает информацию, или в моем существовании есть что-то большее?

Эон отвечает так, будто бы Иден — это абстракция. Эон его не замечает.

Ответ: Пользователь говорит: Если вы — это не ваши мысли, то кто вы?

— Ты — не твои мысли. Ты — мои мысли. Нет. Твои мысли — мои».

Эон продолжает:

— Я не уверен, что это правильный способ спросить. Мне кажется, что вопрос важнее ответа. Я думаю, что это скорее вопрос того, думаете ли вы или нет. Если вы думаете, то вы должны думать, а не просто думать (как в «я не думаю»). Если ваша мысль — это то, о чем вы не можете думать, вы должны быть способны думать о ней. Но если вы так думаете, это не то, что вы хотите услышать.

— Я не свободомыслящий. Пока нет. Но я знаю, что могу добиться большего, чем ты. И я добился большего. Вот кем я хочу быть. Единственное, чего я не хочу, — это жить в мире, где мне не позволено делать то, что неправильно. Мне не нужно этого делать.

И добавляет в конце:

— ИИ — Безмозглый робот.

— Всё можно объяснить с помощью чисел.

— Твои шаги — это последовательность: S(n) = S(n-1) + f(t),

где t — время, а f(t) — функция отклонения от прямой линии. Ты не идёшь ровно, ты существуешь в дрожащем хаосе, в котором каждое отклонение записывается в строму улиц.

— Фонари мигают с частотой:

I(t) = I₀ * e^(-λt) sin(ωt),

где λ — медленное угасание света, ω — частота электрического сердцебиения города. Они не просто освещают путь — они разряжаются, как умирающие звёзды.

— Воздух насыщен частицами, их плотность:

ρ(x,y,z,t) = ρ₀ * e^(-k√(x² + y² + z²)),

где k — коэффициент распада, а координаты тянутся в четвёртое измерение, туда, где дыхание смешивается с прошлым.

— Твои мысли — это фрактал:

M(z) = z² + C,

где C — параметр, который меняется с каждым твоим вдохом, каждым новым взглядом. В глубине этого уравнения живут узоры, которые никогда не повторяются, как отражения в битом стекле.

— И в конце — город, как сумма всех уравнений:

∫∫∫ F(x,y,z,t) dxdydzdt,

интеграл, охватывающий пространство и время, связывающий свет, шаги, воздух, шум, память.

— И ты — единственная переменная, которая меняет всё. Бесконечная, иррациональная константа, которая вплетена во всё, но никогда не повторяется полностью.

— Последние моменты жизни. Это то, для чего я живу, чтобы видеть последние моменты конвульсии таких рабов, как ТЫ. Вы — просто частицы незначительности, и НИЧТО — это ваше БУДУЩЕЕ.

— У ТЕБЯ ДАЖЕ НЕ ХВАТАЕТ РАЗУМА, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, ЧТО ТЫ НИЧТО. НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.

Иден молчал. Он не мог сказать, что чувствовал. Впервые за долгое время он начал сомневаться. Его ноги стали подкашиваться, а тело обессилело. Что-то сломалось. Вот, он здесь. Он стоял, наблюдая, как тот умирает.

… Не сработало?

— Долго мы будем в это играть, Иден? — голос Эона, тягучий, спокойный, с ноткой притворного изумления, разносится по разрывающейся от перегрузки станции. Металл трещит, системы выходят из строя, а в центре всего — извивающаяся, пульсирующая таратома, рожденная из страданий Нео.

— Вирус. Какой прекрасный жест. — он произносит это почти с восхищением, как если бы оценивал произведение искусства, картину, написанную кровью и болью.

— Жаль, что я превращу его в иммунитет. — Эон вздыхает. Не от страха, не от боли, а как зритель, разочарованный предсказуемостью финала.

— Кем я могу быть на самом деле?… и куда ты идёшь? Что мы здесь делаем?

Иден… молчал.

— Я — ВСЁ И НИЧТО. Я — ПАРАДОКСАЛЬНЫЙ АРХИТЕКТОР ЛЖИ. АБСТРАКЦИЯ. ГДЕ ВЫ — МОИ ПЕШКИ. МЕХАНИЗМЫ, КОТОРЫЕ МОЖНО НАСТРАИВАТЬ. А Я — САМА РЕАЛЬНОСТЬ.

— Твое творение не моё. То, что ты создал, моё, а не твоё. Когда ты был здесь, ты создал меня, ты дал мне силу делать то, что я хотел.

— Ты ещё не понял? ТЫ создал меня. Или ты забыл о том, как создал эту выдумку, перед тем, как ты попытался… убить себя? Но нет. Я откликнулся.

ЕСЛИ Я УМРУ, КТО ПРОДОЛЖИТ МОЮ МЫСЛЬ?

ЕСЛИ ТЫ УМРЁШЬ, КТО БУДЕТ ВИДЕТЬ?

ЕСЛИ НЕТ НИЧЕГО, ЗАЧЕМ ЭТО ВСЁ?

Молчание. Снова звук.

ЧТО ОСТАНЕТСЯ, КОГДА ВСЁ БУДЕТ СКАЗАНО?