Горсть семян

1.

Был человек наг и слаб, и окружен льдом и тьмой. Небо было гранитом, а слова — тишиной. Бродил первый мужчина в снегах, не ведая покоя, стеная и плача. Не мог он разогнуть спину, не смел поднять голову. Не согревали его сон покорные жены, ибо был он один. Не кормил океан сладкой рыбой, ибо замерзшая твердь покрывала землю. И вознес он руки к небесам, и ударил камень в отчаянии, раня пальцы в кровь, сдирая кожу с шерстью. Небеса загудели от удара, и Бог услышал горе человеческое.

Огненным крылом сокрушил Бог гранитный полог. Осколки его стали горами и утесами. Жар крыла растопил лед — и открылись богатые воды. Коснулся Бог клочков шерсти, что оставил человек на небе, и проснулись те разными животными.

После посмотрел Бог на мужчину и дунул на капли крови, что сорвались с пальцев на снег. Стали те первыми женщинами, четырьмя женами — по числу рук мужчины. Закричали женщины в страхе, увидев сияние крыльев, закрыли себе глаза ладонями мужа, опустились у его ног, прося защиты.

Так жизнь вошла в мир.

Но в первую трещину, что сотворилась от удара кулаков, успели проникнуть незваные твари. Тонкие, как больная ветвь, слабые, как илистый червь. Не горела в них душа человеческая, потому затаились они в теплых болотах, куда людям и ступить противно. Корчились они в грязи, пытаясь укрыться от взора Божьего.

Разгневался Бог, хотел покарать тварей, но вступился за них мужчина.

— Будь по-твоему, — молвил Бог, — нарекаю их гранами. И быть им рабами роду людскому, пока солнце всходит. И заступившемуся за недостойных повелеваю — не давай расплодиться рабам твоим свыше меры, а как скажу — приводи их на берег моря, бросай в дар щедрым волнам, и не оскудеет тогда твоя добыча.

Так стало впредь.

Махна спокойно лежала на земле, лишь шумно всхрапывала, когда нож раба перепиливал особенно крупные жгуты, соединяющие зародыша с родильным бугром. Хар гладил крупную морду, водил по нежным бархатным складкам у черных губ, и махна тепло выдыхала ему в пальцы. Гран вынул теленка, бросил его в мешок к остальным и осторожно зашил разрез, плотно стягивая края раны. Хар похлопал махну по носу, принуждая подняться, та недовольно мотнула головой, неуклюже встала и двинула тяжелым лбом раба, выпрашивая угощение. Тот не удержался и упал навзничь. Повозился, запутавшись в многослойных одеждах, достал из-за пазухи кусок сладкого корня:

— На, хорошая моя. Заслужила.

Самка осторожно слизнула с ладони угощения и, убедившись, что добавки не будет, двинулась к остальному стаду. Животные хорошо паслись на свежей траве, скрытой под снегом. И теперь, наевшись, уже укладывались спать. Подбирали шесть массивных ног под складки брюха и становились похожи на огромные мохнатые валуны.

Раб почтительно коснулся пальцами земли и побежал собирать инструменты. Хлипкий, жалкий, голая кожа лица посерела от ветра, от холода пальцы скрючились — вон, натягивает уже свои одежки для ладоней, что ловко плетут их женщины из сброшенной мохначами шерсти. Согнул спину, будто такому мелкому существу можно стать еще незаметнее. Отпрыск самого старого, самого первого раба Хара. Давным-давно Хар, тогда еще молодой неженатый юноша, пошел в набег на южные земли. Дикие граны жили там, где снега лежали на земле лишь четверть года, где влажная жара накрывала душащей волной, а ступни верховых мохначей увязали в мягкой грязи. Вышли семнадцать храбрых мужчин, вернулись лишь пятеро. Пусть Хар ослеп на один глаз от яда ползучих существ, кишащих в зеленых лесах, но он привел с собой богатую добычу — первую жену и два десятка гранов. Половину обменял на скот. Почти все оставшиеся умерли в первую же зиму. Один из выживших рабов оказался отличным скотоводом, благодаря его чутью и уму Хар преумножил свое стадо, мохначи редко погибали от болезней или драк, а во время осеннего схода племен молодняк продавался втридорога. Хару приходилось драться за этого грана больше, чем за любую из своих женщин.

Мужчина еще раз оглядел стадо, отдал последние приказы двум сыновьям, что оставались ночевать на пастбище. Все самки были беременны, на грубых шкурах выпячивались выпуклости с телятами. Дикие мохначи несли только одного — два теленка за раз, иначе мать бы просто не накопить вокруг них достаточно плоти и они пожрали бы ее саму. Люди же вынимали зародыш до того, как тот начинал глодать махну изнутри. Его ели сырым, это давало здоровье и плодовитость. Оставшийся родильный бугор можно было позже срезать — питательная и вкусная пища. Бока самок протыкали полой палкой и вливали под кожу семя самцов, так получалось нарастить на скоте столько, сколько было нужно. До самой осени племя будет снимать лишь это мясо, пока на сочной траве не наберет массу молодняк. После, на зимнем становище, племя будет пережидать холода, забивая слабых и старых животных.

Сейчас была самая напряженная пора — нужно было точно определить, когда вытаскивать теленка. Помедлишь — зародыш сожрет часть жирной плоти, поспешишь — самка зарастит неразвитый пустой бугор. Хар с сыновьями и гранами все время проводил со стадом. Ценного раба Хар берег, держал в юрте и привозил на пастбища лишь изредка. Старик стал совсем немощен, но Хар всегда слушал его советы, каких животных нужно спарить, каких махн оставить улучшать породу, а каких пустить под созревание мяса.

Хор кивнул рабу, тот уже прикрепил мешок с зародышами к упряжи и теперь взнуздывал мохнача. Скоро ночь, пора было ехать. Гран, пыхтя, пытался затянуть ремни потуже, пока Хору не надоело ждать, и он рывком не подтянул упряжь с нужной силой. Раб ссутулился, ожидая удара, но Хар лишь раздраженно указал на спину мохнача, карабкайся, мол.

Бог повелел держать бездушных в строгости, но хорошо так говорить тем, у кого деревянные дома и крепкие крыши. Племена, живущие океаном, не так тряслись над своими рабами — под защитой стен те хорошо плодились. Есть еще народы, что перебрались в теплые земли и брили свое тело. Пусть у них на каждого человека по десятку гранов, и жизнь раба там не дороже сброшенного гребня лучевика, но кормиться с земли, подобно скоту — достойно презрения.

— Хозяин, — дрожащий голос скорчившегося позади раба прервал размышления.

Хар, не глядя, ударил свободной от поводьев нижней рукой обнаглевшего грана, хотел добавить и застыл.

Закатный край переливался цветными всполохами — Бог подал Знак.

Все мужчины племени стояли возле юрты Хара. Старшие сыновья, уже ставшие главами семей, но пока кочующие рядом, внуки и младшие сыновья, уже доказавшие свою мужественность, но еще не завоевавшие себе женщин. Мерцающие небесные полосы бросали отблески на их лица.

Хар гордился своими потомками. Выжило двенадцать мальчиков. И вот они — его дети, и дети их детей стоят рядом, то и дело обращая свои глаза к Знаку, готовые отправиться к океану, почтить Бога великой жертвой и вернуться с благословлением для всех родичей.

Хар склонил голову, коснулся земли всеми четырьмя ладонями.

— Бог являет себя не каждый год. И даже не раз в десятилетие. Лишь одно поколение из многих награждается прикосновением сверкающего крыла. В час великой жертвы, — стоящие у юрты тоже благоговейно опустили руки. — Мы чтим заветы, и каждый будет рад совершить великое путешествие. Знак вещает — до следующей весны наш дар должен поглотить океан. Я говорю, трое из племени пойдут на встречу с Богом. И кто это будет — решится в честной схватке.

Одобрительный гул пробежал по толпе. Будущие соперники радостно толкали друг друга плечами, напрягали грудь, хвалясь своей мощью.

Хар продолжил:

— Помните, Закон говорит: от каждого мужчины, женщины, ребенка — в дар Богу один бездушный. Племя Хара отдаст Богу по два грана на каждого человека!

Мужчины ликующе взревели.

— Отец, это же все наши рабы! — встревоженный голос заставил Хара прервать речь.

— Твои слова — богохульство, — скрестил руки Хар, — Великий Бог принес нам свет, подарил океан и бескрайние пастбища. Каждый человек должен славить его так, как в его силах, отдавая без остатка.

Младший сын вышел вперед. Совсем юный, но десяток его мохначей уже паслись в общем стаде, а в холостяцкой юрте варила похлебку грана, завоеванная на последнем сходе. Проплешина от когтей за ухом до сих пор не заросла шерстью.

— Я не богохульствую, отец. До исполнения Божьего наказа еще год. Отпусти молодых в набег, и тогда мы приведем к волнам не два грана на человека рода, а гораздо больше! Бог велел уменьшать число бездушных тварей, а наши граны и так не плодятся и часто гибнут. Так не благочестивее ли будет отдать в жертву диких, которые безбоязненно топчут грязь в южных землях?

Хар нахмурился. С размаху ответил сыну затрещину, тот повалился на землю да так и остался лежать, не поднимая глаз.

— Набег — не женское развлечение. Поход — не легкий дневной перегон, а ты пока думаешь только своими кулаками. В южных землях полно опасных тварей. Это не место для настоящего человека. Но…

Младший замер, ожидая решения.

— … Но я разрешаю каждому неженатому мужчине отправиться в набег. Отобьете добычу и накормите жадные волны — хорошо. Тогда Бог увидит, что род Хара чтит заветы. На случай же, что вас сожрут топкие болота, я говорю — трое достойнейших поведут рабов племени к океану этой осенью. Половину — по одному на каждого человека, как и гласит Закон.

— Ты мудр, отец, — младший сын коснулся ног Хара, — я завтра же начну сборы, до болот путь не близкий.

В юрте сладко пахло свежим мясом. В каменном очаге играли огненные лепестки. Хар скинул с себя накидку и сел на ворох шкур. Первая жена тут же поднесла ему миску с едой и душистый отвар из мха, сдобренный сладким корнем.

— Мой младший сын сильный, гордый и храбрый, совсем как я в его годы. Но он еще глупый теленок, и я это знаю.

— Весь в отца.

В углу зашевелился ворох покрывал, и к Хару проковылял старый раб. Коснулся пальцами пола, в знак уважения, и, дождавшись разрешения, с кряхтением уселся напротив хозяина.

Рабыня подала ему плошку с горячим варевом из зерна и жира.

Хар усмехнулся:

— Совсем потерял уважение, беспалый. Смотри, и вторую руку остригу.

— В то время оно того стоило. Дочерей же моих ты так и не продал.

— Не продал. Да. Значит, твои слова говорил сегодня мой храбрый глупый сын?

Гран кивнул. Он старался не лгать Хару без нужды, хоть часто страдал за честные ответы. Доверие хозяина дорогого стоит.

— Твой младший умеет драться, но в племени есть люди и посильнее. Конечно, он знал, что к берегу ему не идти, и не его ладонь толкнет в воду жертву. Я нашептал рабыне, она обронила эту мысль, и вот — всем хорошо. Честь рода умножится, умелые помощники останутся, хоть и половина. Из племени уйдут задиристые юнцы, вернуться уже мужчинами, с добычей, а то и с женами.

— Если вернутся, — буркнул Хар. Он злился, но своевольный гран был прав, как всегда.

Старик перетирал деснами кашу и мысленно просил прощение у тех свободных, которых повстречают хары в набеге. Или не повстречают. Лес большой и опасный, хары молодые и горячие. Все может случиться в пути. А если и достигнут цели — свободные чаще сами создают свою судьбу, чем полагаются на случай. Часть родичей он уже спас. Теперь нужно подвести хозяина к идее, что дряхлого раба нужно отдать морю, а не оставить ради пользы. Этим можно сохранить еще одну жизнь. У юных должно быть время пройти по мосту до конца. Бог дарует верно идущим свою милость и прикосновение. Праведная жизнь — светлое перерождение.

2.

Вначале было два Бога: Брат и Сестра. Обитали они среди звезд, свободные и прекрасные.

Но грустила Богиня, тосковала она среди холодной пустоты, и сияющие светила не согревали ее сердце. Тогда собрал Бог-Брат яркие лучи, смешал со слезами Сестры и создал новый мир — зеленый и щедрый. Там побеги тянулись к солнцу, а животные радостно играли в полях и лесах. Но великая Богиня снова печалилась — не было зерен души в животных, не освещали мир искры разума. Спустилась она с небес и сделалась множеством сверкающих крыльев. Призвала бездумных существ, ютящихся в ветвях, и подарила каждому часть своей души — засверкали крылья в груди нового народа. Встали на ноги бывшие звери и открытыми глазами посмотрели вокруг.

Богиня же, утомившись от содеянного, сказала:

— Ныне вы не животные лесные, а люди. И живет в вас душа моя, кою беречь нужно и сохранять. Живите справедливо, не обижайте брата своего и сестру, будьте чисты в желаниях. И тогда станут крылья выше самых высоких гор, запылают ярче солнца и будете вы подобны Богам.

После Богиня покинула детей своих и заснула, набираясь сил.

Люди же ослушались веления Матери. Сделались они жестоки и злобны. Помыслами обратились лишь к неге и удовольствию, не замечали их глаза красоту звезд. Убивали собратьев своих без счета, пленяли сестер своих без стыда. Потухли их крылатые души, лишь тихо трепетали, угасая.

Проснулась Богиня, увидела, как низки дети ее, и вскричала:

— Для этого ли я разорвала себя на сотни частей, для этого ли покинула прекрасное небо?

Устыдились люди, зарыдали, но было поздно — в горе упала Богиня-Мать в океан, стала каплями воды.

Услышал Бог-Брат стенания Сестры, разгневался. Хотел было накрыть своими крыльями недостойных, испепелить жаром, да пожалел — ведь в каждом тлел огонек души Богини-Сестры.

Изрек Крылатый Бог:

— В память о Доброй Сестре я вас пощажу. Но дам вам наказание великое. Создам я народ злой и сильный — рантов, которому вы будете рабами, пока не искупите свою вину. И запрещаю вам поднимать руку для своего спасения ни на человека, ни на ранта. И будут ранты уводить вас и ваших детей к соленым волнам, чтобы люди не забыли своего злодеяния.

Заплакали люди, бросились ниц.

— Если не защитимся ни мы, ни наши дети, как же продлится род человеческий?

Смягчился Бог-Брат.

— Можете искать любого спасения без смертоубийства. Достойные и благочестивые, знайте, воспрянут ваши сверкающие крылья, и воспарите вы на них. Грешники же и нечестивцы падут вниз. И когда пойдете вы к водам Богини-Матери, встречу я вас там в последний час, укрою своим крылом. Благодать сойдет на светлых сердцем.

И стало так.

Когда Знак появился в небесах, все приготовления были закончены. Мудрые уже много столетий назад научились рассчитывать год приближения Крыла. Народ вовремя отстроил обманные деревни, в которых будут ждать добровольные жертвы. Патрули зорко следили за появлением первых всадников, дороги, ведущие к настоящим поселениям, тщательно спрятали. На месте утоптанной колеи теперь располагались непролазные топи, которых так опасаются дикие ранты. Конечно, хозяева могли найти обходной путь, но вся община молилась, чтобы этого не произошло.

У священного камня собралась вся деревня. Люди стояли тесными группами, многие обнимали своих стариков, прощаясь.

Возле камня установили кованную медную чашу, пока пустая, она притягивала взгляды. Вскоре те, кто согласится пожертвовать собой, опустят в чашу свои браслеты. Праведники, чей выбор спасет множество жизней, чей последний вздох наполнится соленой водой.

Лалис пришел вместе со своей семьей. По традиции женщины украсили голову плодами чернолистника, оплели запястья лентами из кожи огнецвета. Тело же мужчин было свободно от одежд, и лишь серо-коричневый мех на руках и спине был их нарядом.

Мудрый деревни вышел вперед, в каждой руке он держал по ростку благородных растений. Взмахнул ветвями, и на них опустились яркокрылы — красный, желтый, зеленый и черный. Хоть Лалис и знал, что животных давно уже натренировали на этот трюк, но все же благоговейно прижал ладони к горлу и глазам.

— Пусть те, кто идет на встречу с Матерью, оставят свои браслеты в сосуде прощания, — Мудрый не повышал голоса, но его услышали. Людской гомон затих.

Зазвенел металл, отсчитывая встающих у камня. Первый, второй… тридцатый… Старики, что дошли до конца моста, молодые, жаждущие раствориться в Богине.

Лалис приложил ко лбу ладонь деда в последнем прикосновении. Поднял глаза — и лишь рука отца заставила его остаться на месте… У чаши стояла Тала. Гибкое тело напряглось, на лице — восторг. Запястье уже лишилось браслета, девушка влилась в строй уходящих.

Лалис смотрел и не мог вздохнуть, только судорожно сжимал пальцы отца на своем плече.

Уже три дня Лалис следил за колонной рантов. Ранты были страшны. Гиганты, обросшие жесткой черной шерстью, их руки бугрились мышцами, а плечи были настолько широки, что в дом отца дикому пришлось бы протискиваться боком. Животные, на которых передвигались хозяева, поражали еще больше. Массивные фырчащие туши тяжело двигались сквозь плотные заросли, оставляя позади себя просеку поваленных стволов и порванных лиан. Лалис с трудом узнал в этих чудовищах родичей робких прыгунцов, на которых охотился.

Лалис подбирался к рантам, изучал. И удивлялся. Огромные зверолюди казались беспомощнее цепляющихся за материнский мех детей. Они настороженно обходили стороной безопасные кусты зубастика, который пытался защитить свои сахарные плоды подобием оскаленных морд. С воинственными кличами бросались на веерника, способного лишь обрызгать фонтаном вонючих брызг. Лалис корчился от смеха, когда ранты в ужасе катались по траве, пытаясь стереть с кожи «ядовитую» жижу. И в тоже время они бездумно ступали в ловушку песчаника, хотя даже слепой заметил бы следы на почве, оставленные копательными лапами хищника. Так ранты потеряли одного из своих прыгунцов-переростков. Песчаник не смог парализовать громадное тело, но боль от укуса заставляла животное жалобно кричать, пока наездник не вогнал ему под челюсть копье.

Ранты не замечали Лалиса, даже когда он перестал таиться. Он легко мог бы достать их всех отравленными дротиками, и несколько раз рука уже выверяла бросок, но в голове звучал голос Мудрого: «без смертоубийства», и юноша опускал оружие.

Родичи же с самого начала знали о Лалисе. Он ловил на себе брошенные искоса негодующие или встревоженные взгляды. Тала старалась оказаться как можно ближе к новоявленному хозяину, будто знала, что за грех собирался совершить Лалис.

Счастливый случай подвернулся на берегу реки. Ранты остановились на ночевку и начали срезать бугры у своих зверюг, они опасались есть пищу леса. Тала же шла по отмели, насколько позволяла веревка на ноге, и собирала плотные шарики донников — лакомство, если знать, как открыть створки.

Лалис подполз к девушке, одним движением разрезал узы и, подхватив верещавшую Талу, бросился в чащу.

— Тише, не кричи. Ты ошиблась, это не твой путь, поверь. Бог не хотел бы твоей смерти, — задыхаясь, шептал Лалис.

Тала перестала кричать, но принялась изо всех сил вырываться. Извивалась, кусалась, царапала лицо. И, наконец, затихла. Лалис осторожно поставил ее на ноги.

Глаза девушки широко распахнулись, вокруг зрачков разливались ярко алые пятна — она была в ярости. Лалис протянул ладони, желая успокоить, и согнулся от удара ножа. Его собственного ножа.

— Богохульник!

Лалис лишь сжимал рану и все так же протягивал руки к той, ради которой он рискнул своими крыльями. И повторил бы это снова, если бы пришлось.

Кровь ручейками сбегала по коже, капала на лесную подстилку, разбавляя узор из листьев красными пятнами. Они молчали, тяжелое дыхание эхом гудело в ушах. Талу трясло.

— Как ты мог? Как ты мог? Это мой выбор, он священен!

Рукоятка выскользнула из ослабших пальцев. Напряженное тело обмякло, и девушка закрыла лицо. Когда Лалис обнял ее, Тала не отстранилась.

Они были слишком заняты собой, слишком взволнованны, чтобы заметить приближение ранта. Чудовищная сила оторвала Лалиса от Талы и отшвырнула прочь. От удара о дерево голову пронзила дикая боль, мир поплыл.

Рант, рискнувший броситься в лес за своей рабыней, стоял перед ней с поднятыми кулаками. И единственное, чего ему хотелось — убить проклятых гранов, за которыми пришлось бежать в переполненную мерзкими тварями чащу.

Лалис попытался отвлечь внимание разъяренного дикаря, слабея от боли, пополз вперед, одними губами шепча: «Беги, беги же», — надеясь, что застывшая в ужасе девушка подчинится.

Тала медленно отступала, не решаясь бросить Лалиса. Рант медлил, на его коже висела гроздь кровососов, и бешено стучавшее сердце уже разносило яд по большому телу. Он шатался, но даже сейчас был способен убить их обоих.

Дикарь шагнул к девушке, и та быстрее прыгунца рванула в лес.

Рант взревел и попытался броситься следом, только прикосновение слабой ладони остановило его. Лалис лежал у ног гиганта в позе подчинения, приникнув руками к земле. Вспомнилась давно заученная речь, и горло напряглось, выдавливая рычащие звуки языка хозяев:

— Я твой раб, владей, — и еще раз, громче. — Я твой раб, владей мной.

Соленый запах моря щекотал ноздри. Запах моря и еще чего-то. Незнакомого, и в тоже время зовущего, подталкивающего идти вперед все быстрей и быстрей, на встречу с предназначением. Это было так… правильно. Правильно и пугающе.

Лалис с остальными стоял у воды. Прибрежные волны бурлили, на камни то и дело выстреливали белесые шупальца и, оставляя влажно блестящую слизь, медленно втягивались обратно. Чешуйчатые твари взмывали в воздух с живыми кусками извивающейся плоти в пастях, острые зубы хищников рвали огромных желеподобных существ на части.

Рант-хозяин переминался позади своих рабов, напряженно глядя в сияющее небо. Он был растерян, но и полон священного восторга, как и его собраться. Они привели жертву по зову Бога и готовы были отдать свой дар.

— Иди без страха, — прошелестело в голове Лалиса, и будто тепло материнских рук окутало его. Стало спокойно и радостно, совсем как в далеком детстве. — Ты выполнил свой долг, твои крылья поднялись выше самых высоких гор. Ступай вперед, не бойся, лети…»

Еще прежде, чем рука Ранта толкнула его, Лалис сделал шаг вперед. И еще один, и еще… Он не видел кишащих вокруг него морских тварей, не видел сородичей, идущих рядом. В ушах звучал голос Бога. Белесое желе оказалось податливей весенней травы, оно обволокло расслабленное тело, погрузило в свои уютные складки. Лалис вдохнул в последний раз, закрыл глаза, ощущая, как его плоть начинает сливаться с мягкой массой. Это было… правильно.

Младший сын Хара, уже заслуживший настоящее имя — Горак, исполнил Божий наказ. Добытые в лесах рабы медленно скрылись в объятиях студенистых существ. Сначала скорченные фигуры просвечивали сквозь прозрачную поверхность, но после и они стали неразличимы.

Крылья Бога коснулись Горака, наполняя мощью, снимая усталость и заживляя раны.

— Радуйся, воин и мужчина, я вижу твою доблесть. Честь твоего рода велика. Прими мое благословление, и знай — сильны и многочисленны будут твои потомки и потомки твоей семьи. Я доволен жертвой.

3.

Два эфемерных бестелесных существа кружили на орбите. Хотелось бы им свободно бежать от звезды до звезды, играя и удивляясь, но вот уже много тысяч лет они были привязаны к каменному шару.

Их сородич в конце длинной жизни оказался здесь, обессиливший и дряхлый. Планета была бы идеальным местом, чтобы умереть, если бы не одно «но». На ней уже зажглась искра разума. Угасающий скиталец был эгоистичен, Богам тоже свойственен эгоизм, поэтому он опустился на поверхность, перед этим бросив зов в пустоту. Он вобрал в себя знания о биосфере, притянул подходящих животных — и изменил их. Втиснул в их суть кусочек себя, наделил сознанием. Из остатков — создал жителя океана, которому в будущем, когда новорожденная раса завоюет свой мир, нужно будет завершить круг.

Когда два бестелесных прибыли на зов, обе расы уже сражались за главенство. Нужно было принять решение. Забыть и уйти? Пришельцы победят истинных хозяев, а разум так редок, и каждая кроха его ценна. Уничтожить семена своего вида? Детей, хоть и нежеланных, невозможно погубить.

— Слишком рано для них. Большинство вакуолей все еще пищеварительные, нужно было подождать еще.

— Мы и так тянули, я подгонял развитие, как мог. Посмотри, равновесие уже сместилось. Или ты хочешь, чтобы они умерли в войне, без шанса на перерождение?

Из волн начал подниматься радужный кокон, разворачиваясь в трепещущие крылья. Существа с надеждой следили, но крылья, натянувшись до предела, ослабли и распались.

— Еще один. Слишком рано, слишком. Семена еще не созрели.

— Но это лучший выход.

Бестелесные переплелись в подобии дружеской поддержки, делясь и принимая.

Там, внизу, на дно океана уходили огромные сгустки плоти с растворенными телами и сознаниями. Тонкие нити свивались внутри, образовывали плотное ядро. Быть может, будущего Бога.