Дуги

Клавдия обеими руками прижала к груди черный кожаный портфель и быстрым шагом прошла мимо зарослей акации. Мокрые серовато-желтые листья слиплись в неаппетитные уплотнения, похожие на остатки неудачного эксперимента чудаковатого химика.

А за кустами был туман, и Клавдия Петровна тут же вспомнила про земляничную весну, попрыгунчика Джека и пошла еще быстрее, так что стук каблуков слился со стуком дождя по бетонным плитам тротуара.

У дверей института она наконец разжала руки и поправила волосы. Охранник открыл проход, не дожидаясь, пока в бездонной глубинепортфеля найдется пропуск.

Клавдия коротко кивнула и еще раз посмотрела охраннику на кроссовки. Заскорузлые от грязи шнурки переплелись причудливым узлом, и узел этот не развязывался со вчерашнего дня. Вчера точно также правый шнурок лежал поверх первого, и была там эта двойная петля, напоминающая булинь...

Клавдия быстро отвела взгляд и торопливо зашагала к лифту. Остановилась, передумала и пошла по лестнице. Три пролета — три встречи, по одной на каждом.

"У него был целый час с пяти до шести, чтобы сделать открытку! Час!" — возмущалась женщина в бордовом платье до колена, а мужчина рядом смотрел ей в декольте и кивал. Клавдия знала эту женщину, помнила удушающе-чувственный запах ее духов с чайной розой, и стабильностьбыла бальзамом. Это на первом.

"Вчера я отправил вам подписанную смету. Сергей Геннадьевич должен был позвонить. Вы не в курсе?" — лысеющий парнишка потер затылок. Парнишка вечно отвечал за чужое разгильдяйство и редко мыл волосы. Это на втором.

А на третьем был сухой высокий мужчина в черных очках. Он сидел на красном диване напротив лифта, зеленый шарф и нескладно согнутые колени делали его похожими на кузнечика. И тогда Клавдия испугалась по-настоящему, потому что здесь, на ее этаже, не было места незнакомцу со спрятанными глазами.

Он встал, и Клавдия отступила на три шага, к панорамному окну.

— Кто вы? — спросила она, и вопрос сразу потерял смысл. Безупречная память была рутиной её жизни, а страх — константой.

Мужчину звали Питер, он исследовал геномные взаимосвязи в институте Нидерландов. Три года назад на конференции во Франкфурте он сидел спереди у выхода в громадном зале, но дважды оглянулся. И еще три взгляда на кофе-брейках. Клавдия тогда была на таблетках, как всегда на публичных мероприятиях, но от этих взглядов страх прополз даже под хитиновый панцирь медикаментозного безразличия.

Обычно на нее не смотрели. Клавдия умела пользоваться макияжем и одеждой в своих целях — блеклая помада скрывала цвет губ, коричневая тушь делала глаза невыразительными, бесформенные платья лишали фигуру всяческой привлекательности.

Странный голландец изменился за тысячу дней, прошедшую с их предыдущей встречи. Он похудел и осунулся, кожа на щеках обвисла темными щетинистыми складками. В фотографической памяти Клавдии запечатлелся образ крепкого мужчины с пивным животом, элегантным шарфом и настороженными глазами. Сейчас перед лифтом стоял худой старик в несвежей одежде.

— Клавдия, — по слогам сказал он, ухитрившись впихнуть два ударения в одно имя, и достал из кармана пистолет.

Семнадцатый глок, такой же, как достался Клавдии в тире шесть лет назад. Тогда завхоз почти убедил её, что страх — от неумения защитить себя. Хотелось верить, что сталь и порох изменят всё. Клавдия прикрутила в коридоре сейф, оформила разрешение на оружие и купила абонемент в тир. В звуконепроницаемых наушниках ее физически трясло от страха, и ни один выстрел за двадцать академических часов, потраченных у стойки, не попал в цель. Инструктор улыбался, как именинник, когда ученица не стала продлевать абонемент.

Питер держал пистолет неправильно, неуверенно, неловко. Как выросший сын, который впервые курит перед матерью и не знает, как взять сигарету.

— Пойдемте со мной, — сказал он с чудовищным акцентом, — а не то будет пльохо.

Это было как в плохом малобюджетном фильме. Клавдия одновременно ощущала постановочную комичность ситуации и парализующий ужас. Будто страх, который всегда циркулировал в ее крови, взорвался наконец под воздействием внешних сил и отключил мозг от тела.

— Вы должны идти со мной, вы делать вид что все хорошо, — сказал Питер, взял ее под локоть, и Клавдия пошла.

Три пролета вниз — ни одной встречи. Охранник подмигнул и открыл дверь, как заправский швейцар: "счастливо отдохнуть, френдз". Шнурки на кроссовке лежали тем же замысловатым узлом. "Он все знал, — подумала Клавдия, — они заодно". Она разрешила себе не сопротивляться, потому что страх требовал пассивности.

Черный хундай солярис был припаркован прямо у проходной, бесстыдно нарушая все правила. На ветровом стекле расплылось большое пятно голубиных испражнений. Номеров Клавдия не увидела.

— Садитесь, — сказал Питер, — и ремень бъезопасности.

Она села и пристегнулась. Руки действовали машинально, как после изматывающей муштровки.

******

Парню, или, вернее, мужчине, было лет тридцать. И всё же он выглядел удивительно уместно в этой комнате, оклеенной бунтарскими подростковыми плакатами. Здесь были бородатые лица рок-музыкантов, полуобнаженные девушки с нахальными глазами и вечные лозунги вроде "Live fast die young". И совсем неожиданно — цитата из Горького "Безумству храбрых поем мы песню", но вместо ужа и сокола под цитатой красовался мужчина в вингсьюте на фоне заснеженной вершины.

А прямо над кроватью висела потрясающего качества панорамная фотография высокогорной дороги, от которой у обычного человека захватывало дух, а у Клавдии к горлу подкатывала тошнота.

Это была уже третья встреча, и Клавдия почти перестала бояться.

Парень дружелюбно улыбнулся, протянул широкую обветренную руку:

— Александр.

— Клавдия, — в третий раз представилась исследовательница. — Я врач. Меня пригласил ваш отец.

Александр высоко поднял брови, в серых глазах мелькнуло недоумение:

— Папа в России? Я не знал.

— Он вчера приехал, — заученно сказала Клавдия.

Александр оказался спортсменом-разрядником, скалолазом и одним из ведущих организаторов роупджампинга. В свободное время занимался изучением износостойкости и амортизации прыжкового оборудования. На Клавдию он смотрел с любопытством, как на домашнего зверька, и без всякого высокомерия и снисходительности обещал ей заняться.

— Вы вылечите меня, я помогу вам, — от улыбки кожа на острых скулах собиралась морщинками, — роупджампинг помогает скалолазам избавиться от боязни срыва. А чего боитесь вы?

Клавдия оглядывалась на дверь. Отцом Александра был Питер, осунувшийся голландец и стареющий похититель.

За трое суток туман страха немного рассеялся, и Клавдия поняла, что от нее требуется.

Никто не собирался запирать жертву в темном подвале и испытывать на ней чудовищные изобретения инквизиторов, как ей казалось поначалу.

Истина была гораздо прозаичней.

Сын Питера страдал от проблем с памятью. Александр хорошо помнил своё детство, первые деревянные модели самолетов, улетевшие с первых покоренных холмов. Его мать, бывшая жена Питера, была русской, и парень рос с ней, в Москве. Он избирательно помнил математические теоремы и витиеватые философские тезисы со студенческих времен.

А вот вчерашний день не помнил, и Клавдию тоже.

Питер говорил, что основной регресс пришелся по последние два года.

За это время Александра осмотрел добрый десяток специалистов по всему миру, от чего у парня остались смутные воспоминания:

— Вроде на прошлой неделе мы были у какого-то геронтолога во Франции, — он пожимал большими плечами.

Ему было неловко, этому сильному большому человеку, еле вписывающемуся в пространство подростковой комнатушки, что отец таскает его по врачам, как маленького.

От него пахло можжевельником, и Клавдия тяжело дышала от этого запаха и потока неожиданных инстинктивных чувств.

Но дверь со скрипом отворилась, и спектр ощущений снова сжался до вязкого страха. Питер, в домашнем клетчатом халате с катышками не выглядел похитителем в черной маске, но Клавдия до сих пор боялась его панически, и смотрела, как кролик на удава.

Наверное, именно такой эффект и был запланирован. Голландец кивнул на дверь, и Клавдия послушно встала и пошла на кухню.

За трое суток Питер не принес ни одного медикамента из тех, что она принимала ежедневно, и поэтому Клавдия бродила сомнамбулой по тонкой грани между явью и сном, порождающим чудовищ. Разговаривал похититель мало. Вечером первого дня он с лаконичностью человека, которому трудно дается язык, заявил: "помоги моему сыну — будет хорошё. Иначе — пльохо".

Клавдия бегло говорила по-английски. С красноречивостью опытного докладчика она попыталась объяснить свои опасения и побочные эффекты, но Питер в полемику вступать не стал. "Пльохо — сейчас. Помоги. Напиши список, что нужно принести из лаборатории".

Выбор был за ней. Или все-таки нет? Кто говорил — "Если падаешь с высоты, схватиться за веревку — не трусость"?

Впрочем, Клавдия знала различные грани трусости лучше, чем кто-либо.

****

Родители говорили, что ее память — редкий дар. Клавдия не знала точной разницы между даром и проклятием, но всегда хотела поделиться им с миром — если не из щедрости, то хотя бы из любопытства.

Первое сомнение пришло на четвертом году исследований. Всем казалось, что это успех. Белая лабораторная мышь с первого раза запоминала сложнейшие траектории в лабиринтах с сотнями поворотов. Математики с изуверскими замашками завсегдатаев интеллектуальных игр плодили развилки, ложные повороты и многообещающие тупики. Куда там Критскому лабиринту! Клавдия сама была Ариадной для своих подопечных — Дуги-1, Дуги-2, Дуги-48… Она показывала путь всего один раз — мыши повторяли безупречно. Лаборанты и подхалимы сулили Нобелевку.

А темными вечерами, когда свет в коридорах гас, Клавдия осторожно заходила в виварий и видела, как дрожат мыши. Страх был один на всех — и Клавдия лучше остальных знала, с чем имеет дело.

С рассветом тремор проходил. Но модифицированные мыши всё равно боялись новых звуков, клеток и поворотов. Лаборанты осторожно намекали, что руководительница неверно трактует естественную осторожность и инстинкт самосохранения. Клавдия знала, что аспиранты за спиной называют руководительницу "шизей" и жестоко высмеивают её непреходящий страх. Это не мешало им её уважать; а ей — бояться.

****

От новой клеенки с аляпистыми цветами пахло мерзко и пронзительно. Вся эта импровизированная лаборатория, переделанная из кухни в доме Питера, выглядела так криминально, что Клавдия то и дело выключала воду и прислушивалась. Ей чудился вой полицейских сирен, перестрелка из тех самых глоков и страх снова накатывал тошнотворными волнами.

И все-таки пробирки в руках не дрожали.

Тогда, в лаборатории, она смогла доказать свои сомнения — повышенный уровень адреналина и кортизола в крови мышей сильно нарушил радужные планы аспирантов на немедленное и сногсшибательное открытие. Но Питеру было плевать. Он уже начал проводить сыну иммуносупрессирующую терапию.

Клавдия уже три дня не знакомилась с Александром. Она работала на замызганной кухне, то и дело протирая руки и стены антисептиком, и просчитывала кошмарные последствия несанкционированного эксперимента на человеке.

Действующее вещество встраивается в безвредный вирус и вводится в кровь. Всего три укола на протяжении суток.

В конце концов, Питер отец и имеет право решать за недееспособного сына. Лабораторные испытания заняли несколько лет. Нет летального исхода, аллергической реакции. Только повышенный уровень тревожности в качестве побочного эффекта...

Интересно, кто будет ставить уколы? Клавдия бы не хотела заносить шприц сама.

***

Телефон зазвонил прямо у зарослей акации. Клавдия одной рукой прижала к груди черный портфель, а другой поднесла телефон к уху.

Акация заметно поредела, и сквозь листья было видно детскую площадку и мальчика в синей куртке перед качелями. Рядом стояла высокая женщина в сером пуховике и держала игрушечный трактор.

А вот у них с мужем детей не будет. Клавдия боялась рожать, да и наследственность явно не сулила блестящих перспектив.

— Ты уже доехала? — спросил Сашка.

— Да, родной. Ты там нормально?

Клавдия вышла сегодня на работу первый раз после двухмесячного отпуска. Медовый месяц они провели дома, а потом она взяла еще четыре недели за свой счет. Сашка никак не хотел оставаться дома один, и Клавдия терпеливо учила его жить в своем мире, где в каждой тени мерещится порождение ночных кошмаров.

После пожара в лаборатории на третьем этаже, в котором погибли все многообещающие наработки, администрация сочувствовала Клавдии и шла навстречу. Та не стала подавать в суд, несмотря на подкинутый доброжелателями пакет документов о нарушении целого ряда требований пожарной безопасности в здании, из-за чего и погиб труд ее жизни.

Сашка изрядно располнел с лета, и уже не был похож на главного героя приключенческого фильма. Обветренное скуластое лицо стало круглым, и оказалось, что на щеках даже сохранились следы младенческого румянца. Тревожные глаза потеряли глубину и больше не напоминали о покоренных вершинах.

Клавдия торопливо зашагала по лестнице, стараясь не задевать стены. Пахло свежей краской, перила липко блестели. На лестничном пролете стояла забытая после ремонта табуретка, запачканная побелкой и заботливо прикрытая газетой за прошлый месяц. Институт заметно опустел, но почему-то Клавдию это совсем не тревожило.

В пустом кабинете одиноко стоял желтый стол с новеньким компьютером и три нераспечатанные коробки с лабораторным оборудованием. На самой верхней сидела белая мышь с длинным хвостом и дрожала.