Диктант

Хорош весенний лес осенью…

Когда еще не поздняя осень стоит, такая, что все звезды завянут и облетят, океаны замерзнут, солнце погаснет, а такая, еще не осень, уже не лето. Когда вроде бы все по-старому, те же рощи, те же полянки, те же рекламы на небоскребах, тот же курс доллара — и все-таки уже не то…

Да и живность в лесу уже вся почуяла — уже не то, что-то грядет, что-то будет, а что вы хотели, не бывает так, чтобы совсем ничего не нагрянуло. Вон они, становятся на крыло, собираются в стаи, кружат, кружат над лесом с прощальными криками. Взлетают — там, в огнях Шереметьево, разрезают небо — ровным клином самолетов, берут курс — на запад, на запад. Сколько их гибнет там, в пути, скольких подстрелят охотники, скольких отравят полонием. А все равно летят — на запад, на запад, в Лондон, уносят с собой активы, оставляют брошенные земли, знают, скоро осень, еще нет, еще не совсем осень, но — почти-почти-почти…

А осень-то — она не за горами, всё в лесу чует, от мала до велика. Там и до холодов недолго, и до метелей, мерзнет брошенная земля, эти-то, которые с прощальными криками улетели на запад, они и солнышко с собой прихватили, ищи-свищи…

Так что все потихоньку к зиме готовится… А как вы хотели, хорошего помаленьку, отогрелись на солнышке, отпроклевывались из земли, отраспускали лепесточки, отцвели, отдышали, отплясали, отпели, венки положили лету на могилку, крест поставили. Вон стоят, потихоньку облетают, сбрасывают с себя мечты, что не понадобятся больше. Оно и верно, эта вся красота когда нужна была, цели высокие, мечты, планы? По весне, когда луна в полнеба, звезды созрели, гроздьями на землю падают, когда птички-цветочки, розы-соловьи, гулянки от заката до рассвета, мечты всякие высокие, все дороги перед тобой открыты… Ну вот тогда, в мае, все это еще куда ни шло, а ближе к осени пожухнет вся эта красота, хрупкая она, недолговечная, и облетает.

Кто поумнее, тот сам всю эту хрень сбросит, жизненный путь, поиск предназначения, — кто-то до последнего держится, пока само все не пожелтеет, не облетит… Вон и облетают, мечты, планы какие-то грандиозные, ненаписанные стихи, непридуманные сказки, непостроенные вечные двигатели, непройденные дороги, несказанные слова любви — тем, кого уже нет. Все верно, зимой-то все это зачем, к зиме кору надо наращивать, такую, что ничем ее не проймешь, ни морозом лютым, ни пулями, ни слезами вдов.

А красиво облетают, вон, парни ходят, собирают чьи-то облетевшие мечты, дарят девушкам… Кто знает, может, и поживут еще высокие цели… Чш, куд-да ты их в банку с водой на окошко ставишь, это тебе что, одуванчики? Мечты водой не поливают, их кровью надо, ты их в сердце себе посади, может, приживутся… Что, больно? А ты как хотел, они корнями знаешь как тебе в сердце вцепятся… бросил? Ну как хочешь…

Осень уже. Еще не зима, еще не мороз под минус двести семьдесят, а уже не лето, уже и солнце стынет, и звезды стынут, и ядро земли стынет, не век же им гореть-то… А эти вон и не замечают ничего, бегают, прыгают, летают, жужжат, крылышки расправили, друг за другом гоняются, на солнышке греются. Ну, ясное дело, летом родились, летом и помрут, они думают, это всегда так будет, что тепло, что солнышко светит, птички-цветочки поют. Нет, у этих попрыгушек тоже, конечно, ученые головы попадались, доказывали, что лето — оно не вечное, и солнце не вечное, и звезды не вечные, отгорят свое, отпревращают водород в гелий, гелий в железо, вспыхнут адским огнем — погаснут навсегда. И вот они все — которые скачут, ползают, прыгают, крылышками машут — поначалу таких знающих на костре сжигают, потом слушают, в ладоши хлопают, премии дают. То есть, сначала, конечно, на костер, а потом уже премию, ну иногда наоборот, сначала премию, потом на костер…

Соглашаются, конечно, кивают, верно, верно, не век же лето будет, не век же тут нам жить — и опять, порх-порх по цветам, по полям, по лесам, дом построить, дерево посадить, сына вырастить, а я в город поеду, а я в универ поступать буду, а мне некогда, мне планшетник седьмого поколения делать, порх-порх, по цветам, а вы на премьеру пойдете? Да как нет, все только и говорят, этот, прорыв… в кинематографе… А солнышко на убыль идет, вот уже и снежинки первые кружатся, и эти — порх-порх — крылышками разводят, что да, конечно, надо бы что-то делать, да, уходит лето, солнце гаснет, надо, конечно, эти, как их… альтернатив энерджи… Ну вот, бомбардировщик доделаем, там и разберемся, а то эти совсем оборзели, Лысую Гору себе оттяпали, а Лысая Гора наша должна быть, отвоюем…

А? Что? Порх-порх. А что там солнышка-то не видно? А не знаете, солнышко еще будет? Когда будет? Оно как, на обед вышло, или к директору? А? А как не будет… а как все… А постойте, а можно еще, ну хоть поколение одно, поколеньице, поколеньишко, поколеньишечко, мы же…

Порх-порх…

Снежинки белые — порх-порх.

Листья жухлые, почерневшие — порх-порх.

И эти, легкие, с крылышками — порх-порх…

Осень… нет, не такая, которая уже перед самой зимой, а такая, что еще мелькают какие-то кусочки лета, там цветочек, тут ягодка, дети их собирают, склеить хотят, кто знает, может, еще соберут все осколки, у мамы клей выпросят, склеят лето… Да полно, что уронили, разбили, по континентам разметали, то уже не вернешь.

А там и осень пришла. Голодная, холодная, злая, трусит по лесу, мокрому, холодному, вынюхивает следы. Вон зайчишка мелькнул, вон бельчишко в ветвях замешкался, вон пташулечка мелкая порхнула — все видит осень, злая, голодная, все-то приберет, все-то унесет холодными ветрами, ночными заморозками. Хоп — лязгнули острые зубы, где бельчишко, нет бельчишки, кровушка на траве.

Все-то приберет осень. Это раньше она так, примерялась, приценивалась, того прихватит, этому горло перекусит, ну заберет мужа у молодой жены, заест, запрячет где-нибудь в окопе на передовой, ну съест чью-нибудь любовь после свадьбы, как молодые отвернутся, так и съест… Это все цветочки, а сейчас не до цветочков, осень пришла. Вон идет, голодная, злая, землю метет длинным хвостом, свешивается из раскрытой пасти красный язык, падает с языка кровавая слюна. Зыркает осень янтарными глазами, так и слышно — клац-клац, щелкает голодная пасть. Вон был город на берегу, где город? — нету, в руинах лежит, дымится, вон, где остров был в океане, атланты еще там жили? Нет острова, на дно ушел. И прячутся все, хоронятся все, кто где, кто во что горазд, да от осени разве схоронишься… Всех приберет, и правых, и виноватых, и слабых, и сильных, и…

Клац.

А это что? Вот вроде бы только что была осень — и нету, и как корова языком слизнула, только снег темнеет, кровью забрызганный. А вот оно что, покуда тут осень хозяйничала, зима подкралась. Зима, она свое дело знает, она всегда внезапно подкрадывается, вон, откуда ни возьмись, белая, мохнатая, осени-то шейку и перекусила, грызет, косточки обгладывает, гр-р, гр-р, только за ушами мороз трещит…

А это тут кто у дороги стоит, ветками машет? Подбросить, что ли, до Челябинска? Да какое подбросить, обветшал, высох весь, зима его морозом побила, осень все соки высосала. Да тут, похоже, не только осень, тут и лето постаралось, лето ведь тоже не бог весть какое выдалось, тут тебе и метеорит, ящеров погубивший, и великое оледенение, и засухи, и цунами, и всемирный потоп с Ноевым Ковчегом, и две мировые войны…

Сильно тебя побило, бедолагу… и странно так, кто улетел, кто спрятался, кто осыпался, а этот стоит, ветер его треплет. И семечки от него летят, крыльями машут… хватаю одно семечко — на лету, — разворачиваю:

Нет, весь я не умру, душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья избежит,

И буду славен я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит…

Хватаю другое, читаю:

…и обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Много их, летят, летят, на легких крылышках, в землю мерзлую падают. Не все, конечно, где птицы склюют, где в снег упадут, затопчут их, где на голый камень упадут, где в камин бросят их, в пламя… А где и приживутся, и что сейчас их не видно, не слышно, так то не беда, не век же осени быть, и зиме не век, не может такого быть, чтобы зима навечно… Когда-нибудь и весна объявится, солнышко пригреет, тут-то они все и проклюнутся, и распустятся, и вместо одного вот такого будет десять, двадцать, миллион… Ну, это если зима их всех недобьет, птицы недоклюют, люди недозатопчут…

Так вот ты что зимы-то не испугался, стоишь, качаешься у Черной речки, вон ты какой, тощенький, веточки тоненькие, вон зима на тебя идет, белыми крыльями машет, а тебе хоть бы что… Вон уже и целятся в тебя охотники, пиф-паф, ой-ой-ой, а тебе не страшно. Тормознуть, что ли, спросить тебя, может, под большим-большим секретом шепнешь на ушко, когда весна придет, когда уже можно будет жаворонков печь, весну встречать… Чуешь же, что там дальше будет, вот и бросаешь в мерзлую землю эти… Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя…

Ч-черт…

Схрумкала тебя зима, схрупала, разметала белой метелью, не успел спросить… Да и самому поторапливаться надо, домой успеть — до ночи, дотемна, днем-то еще ничего, а с заходом солнца по городу зима пойдет, пить людскую кровушку, вмораживать в лед, зыркать в окна, где пляшет в очагах веселое пламя…

И все-таки… утешил этот меня… как зовут, не знаю… как на ветру стоял тощенький, поломатый весь, как эти у тебя летели… Веленью Божьему, о, Муза, будь послушна…