Давай нарисуем радугу

По ту сторону слов, звуки которых сотни раз приходилось слушать старому дому, шел бой. В безнадежной попытке устоять, Родной пятился, судорожно уклоняясь от меча Лучшего. Черное шелестящее лезвие пело, взвывая перед самым лицом. Бессильные лучики падали перед ним, все слабее мерцая радугой, пытались найти путь, докричаться.

— Отстань от меня! Чего привязался? Неужели думаешь, что я стану с тобой встречаться? Я лучшая девчонка в школе, а ты кто? И валентинки свои сопливые забери, смех один.

— Но…как же так…солнышко, пожалуйста…милая, я не могу без тебя…

— Я тебе не милая, ясно? Все, вали.

Выброшенные розовые лепестки не успели осесть на пол, как дверь с грохотом захлопнулась. Парень застыл безмолвной тенью в мрачном подъезде, неуверенно прикоснувшись к зажатой в холодных тисках валентинке. Сердце погнулось, повернувшись к нему сломанным крылом. Тонкая полоска золотистой каймы осыпалась, придавая пыли в ногах некий оттенок торжественности. Порхающие сердечки кружились рядом, будто хотели помочь, но лишь несколько мгновений отделяли их от грязно-серых объятий пола.

Совсем рядом, за непробиваемой дверью тихо оседал вниз раненый Родной. Тянулся всеми силами к застрявшей валентинке, прикоснулся к ней на миг — и так же бессильно, как сердца с той стороны, опустился на пол. Радужное мерцание покидало его, только еле живые оттенки в панике мелькали на прозрачном покрое. Тот, кто называл себя Лучшим, был слишком силен, презрительный клинок так и вспарывал слабенькую защиту, вмиг погашая ее огни. Он так и не смог пробиться сквозь гордыню, ослабев в череде беспрерывных схваток. «Не с тем связался, я здесь хозяин. Скоро ты присоединишься к нашему сонму, слабак», — ледяными иглами вонзались в родного его слова. Яд проникал глубоко, принося с собой ненависть, а сил осталось мало…так мало.

«Чертова погода…» Она гневно впечатывала каблуки в набережную. Было солнечно, но заботливый ветер неустанно обдувал ее лицо. И все же дрожь внутри не унималась.

«Как он посмел?? Кинуть меня, при всех, да еще с какой-то оборванкой из глуши! И знал ведь, что я вижу, сволочь…»

Обжигающим хороводом эти слова круг за кругом вились в ее мыслях, стремительно пикируя и вонзаясь в самое сердце. Внутри громыхала буря, сверкая молниями в глазах. Если бы они имели силу, от парка давно бы уже ничего не осталось. Но все было, как всегда: взгляды парней неизбежно липли к ней, получая взамен двойную дозу презрения. Она знала, что красива, и это злило еще больше. Лучший внутри бесился от негодования. «Да я еще сотню таких себе найду, стоит только пальчиком поманить!»

Он увидел ее издалека. Эта девушка притягивала взгляды отовсюду, ловя их и швыряя на мостовую. Его — не успела. Боязливая девочка отказывалась принимать все, как есть, натягивала саму себя, как тетиву тугого лука. И зазвенела, едва стоило им слегка соприкоснуться ладонями в толпе.

Обезоруженный Лучший вздрогнул, ощутив касание Родного. Неимоверно сильное касание. Даже после того, как спина его скрылась позади, на ладони все еще мерцал радужный зайчик. Теплый такой, близкий…успокаивающий. Лучшему стало страшно, он не знал защиты от этой атаки. В долю мгновения был выбит из ритма, затих, прислушиваясь к себе. И к сердцу своей рабыни.

«Другой взгляд, не как у других. Что она увидела в нем? Тревогу? Нет, это просто бред какой-то. С чего незнакомцу переживать за нее? Наверняка заметил слезы в уголках глаз и потешается втихомолку. Еще и к руке прикоснулся. Пусть катится, куда шел, мне и так неплохо.»

Вокруг кружилось веселье. Две уточки, пристроившись у небольшого фонтана, радостно купались в юрких капельках. Карапуз с куском булки в руке пытался их покормить и заливался смехом, когда они позволяли. «Мама, утя ням-ням!» — подпрыгивал малыш от восторга. Мало кто замечал одинокую девушку на дальней лавке. Закрыв лицо ладонями, она неслышно плакала, терзая себя за это. Хрупкие плечи подрагивали озерной рябью, непослушные слезы катились по щекам, падали в серую пыль серебряными звездами.

— Давай нарисуем радугу?

За пеленой слез она не сразу поняла, что спрашивают ее. Голос звучал далеко, доносясь приятным эхом, успокаивал, чуть не мурлыкал.

— У тебя ведь дождик, нужно найти радугу, пойдем.

Боязливо открывая лицо, она думала, что сейчас проснется. Но сон не спешил покидать ее, даря улыбку того парня с набережной. Теплые руки легли ей на плечи, вбирая дрожь в себя. Странно, но этому прикосновению не хотелось сопротивляться.

Родной был рядом, обволакивал добротой и заботой, а Лучший не знал, где спрятаться. Хотелось убежать, скрыться от всего, чтобы в тени по-прежнему топить всех в водопаде злорадства. Черный клинок потускнел, выщербился в слезах и, едва взлетев, исчез, соприкоснувшись с радужной преградой.

«Все будет хорошо, не бойся. Ты не будешь больше одинока, бери мои силы, они твои», — звучали мысли Родного, согревая вместе с ладонями. Мгла покидала Лучшего, он растворялся в неведомом прежде уюте и ласке, переставая быть собой.

— А ты знаешь, где ее искать?

— Конечно, пойдем со мной, я покажу тебе.

Вдруг хлынул дождь, такой сильный, что он испугался: а вдруг, она снова плачет. Но едва заметная, еле уловимая улыбка первыми проблесками успокоила его. Подхватив ее, солнечно взвизгнувшую, на руки, он пошел прочь, не замечая, как вода заливает летние туфли. Драгоценная пушинка грела ему грудь сильнее всего на свете.

А Родной взмывал ввысь, раскидывая руки, и смеялся так, что весенний гром вторил ему, разбрасывая раскаты-смешинки по небу. Принятой силе не было нужды требовать выхода: радуга сама вылетала из его ладоней, охватывая все вокруг.

В радуге было двенадцать цветов.