Дава

Приехала новая машина Ветра. Разгружай — успевай, потому что уже следующая на месте. Привозит Ветер каждым существам по их запросам, среди многого: и ответы с вопросами, и ощущения с настроениями, и даже моря с реками, их воду в упаковке маленьких бутылочек-брызг, ещё горячие фены из пустынь, и, самое важное, Мелодии. Ветер — лидер среди всех перевозчиков, и так повелось во всех узелках на всём Вязаном поле. …Всё поле. Не правильно сказано. У Связа «всё» не случается. У Него нет ни никогда, ни от с до, ни недостач, ни избытков. Если поблизости счёт, Связ, честно говорю, расстраивается, ведь счёт — это твёрдость стен, а Он любит мягкость: Сам вязан и связуется вновь и ещё из самых мягких, как паучьих, ниток. Если кто-то начинает пересчитывать Связу петельки, такого счетовода Он оборачивает плотнее в вязку, а счёты бухгалтерские увязывает в новый рисунок поля. Просто зачем везти за собой дополнительный баул с циферблатами? Вот капают сейчас с ивы в речной пробег капельки древесной прелости… Ведь они не «один», «два», «три» капают, а… «июль»… «июль»… "июль"… "июль"… И кукушка-повторюшка по взвеси рани июлькает из залюдского леса, который ещё не расцепился со звёздами и придерживается за них.

Тишина. Звуки по воде. Редко — петух из деревни, которая далеко. Туман лелеет звёзды, которые ещё не поднялись к себе — так уютно им на листьях, ветках и цветах. Спокойно и много зеркал вокруг, но не таких, как для интерьера, а речных; от пробегающих водомерок и рыб, хватающих воздух, зеркала удивляются и радуются: «о»»о»»О»…»О». А ещё зеркала зелёные, бугристые, с бриллиантовой инкрустацией — это деревья, когда Ветер чуть задерживается с очередной поставкой. А Небо — зеркало, по которому, как по светящемуся противню, приподнятому под углом тридцать градусов, текут масляные капли оранжево-голубых цветов рассвета. Солнце — зеркало из огня вдали.

— Дава… — шёпотом, чтобы не порвать кружев речей дворовых воробьёв, — муж… Н-на утреннюю пробежку… стан… слезай…

— Лилёк… давай пропустим.

— Хорошо, я вылью на тебя воду из чайника.

— Лилёк, мы старички, наша поза номер один — лежать на печи и оттуда командовать внуками, парадом…

А-а!!! Лилёк, ну хватит уже! Я встаю, встаю. Замочила меня! Не намочила, а именно убила сейчас!

— Куда у нас подевались футболки? Нашла. На, одевайся! Сто лет живу с брюзгой.

Лиля зашла за ширму, чтобы переодеться. Давид оказался рядом. Он помог жене снять ночнушку, затем присел и стал гладить и иногда целовать Лилин живот, особенно зацеловывал шрам, всю его длину.

— Я требую тебя сейчас, — эти слова за столетнюю жизнь вместе Давид говорил Лиле много раз, но иногда он придавал фразе звёздное выражение (вот и сейчас), такое выражение, как в тот, первый раз, когда … его руки стали красными, на вершине горы.

— Оёй!

— Лилёк, держу! Что? Крот?

— Ага! Чуть не бубухнулась. Ффу-у́-х-ты, давай, Дава, отдохнём… — Лиля вмялась в полевой букет, Дава присоседился. Пробежка зашла уже на купольную часть горы. Здесь они обычно паузничали, восстанавливали дыхание и ритм сердец.

— Гляди, Лилёк, к нам дронят Тима и его команда!

— Ого! Мне бы их пунктуальность! Ровно через трое суток!

— Вот и повосхищайся ими, и пример с них бери, а то, Лилёк, всю жизнь тебя жду...

— Бэ-бэ-бэ-бэ, ворчун мой… Ну, ладно, не обижайся на меня, я буду пунктуальной, честное пионерское.

— Верю, — Дава улыбался, он не обижался. И он уже махал прибывающим приветы.

Дроны в виде глаз ветерком почувствовались кожей людей. Вкруг каждого из четырёх глазовитых созданий, телами из чего-то слюдянисто-синего, заискрились ярко-розовой прозрачностью слова приветствия. И красиво же это всё смотрелось на цикориевом поле Неба!

— И вам, ребятушки, здравствуйте!

— Лилёк, сколько можно не понимать, что они с тобой не заговорят, как человек с человеком, они — не мы. Умные, думающие, но...

— Ии́шечки мои, помощники. Спасибо, что заглянули навестить старичков!

Давид спокойно взял второго дрона, всунулся лицом, как в ручей, в его слюдянистость. Через миг вынырнул (лицо, как прежде, чистое), отнял руки от корпуса робота, и все четыре глаза улетели в размытость простора, не забыв изузорить Небо розовыми "до свиданиями" (причём, что бы ни утверждал Давид, больше всего слов зависло над головой Лили).

— Тимуровцы нашего времени… — Лиля обняла мужа, — Воду будешь? — открыла оранжевый рюкзачок, вынула две бутылочки воды.

— Вроде всё заказал.

— А любимые медузки Улы не забыл?

— В первую очередь. Я соскучился по Унке, по малявке ещё сильнее. Лилёк, почему мы внуков любим больше даже, чем детей?

— Дава, я люблю тебя...

Чтение нос к носу длилось традицией этой семьи. Либо лёжа на животе, реже — сидя, читали книги все вместе. Уна была и есть молчуньей, человеком, редко выгуливающим свои вселения за порогом. Всего однажды она призналась Давиду, было ей тогда семнадцать лет, что Их чтение «будет всегда» для неё.

Лампочка на дощатом потолке, как обычно, хотела спать, часто закрывала глаза, но пока летучим мышам темноты не сдавала вахту. Они то и дело своими крыльями спугивали свет, вмешивающийся в поиск ужина. Как всегда, меркуциям хотелось вкусных первых звёзд, а Летом лакомство со вкусом всевозможности и разных полей в кофейный зефир добавляли жадновато, с промедлением.

— Лилёк, до точки — и внутрь Взрыва? …Так, ты же Историю мыслей Космоса читала… Дочитала? Что за книгу начала?.. Ёрики-лорики! Лилёлик, да сколько можно! Старый ты псих, — Давид взял книгу из рук Лили, — Знаешь, любимая моя, а это уже диагноз — Джейнэйритропоморфотраляля Души и мозга!

— Дава, ну привыкни, пожалуйста, к моим диагнозам. Я вот не обращаю внимания на то, что ты во сне смеёшься. Поначалу меня это настораживало: ну, думала, может, я смешна в бигуди, но их не было; думала даже один раз, когда ты буквально хохотал, что ты Берта Рочестер… Привыкла! Смеёмся вместе!

Давид выпустился из мякины и подушек кресла и с довольной улыбкой ушёл на кухню, готовить к ночной прогулке термос черносмородинового морса.

— А я сыр раскусочу!

Свежесть моря ветров! Ясное, уже вспененное звёздами Небо. По тёмным листьям огорода ползут росинки, выдают свои шпионства проблесками на шикарных бутонах долгих пионов у калитки. Давид и Лиля сидят у плотины, а поодаль полудремят две прапрапрапрадочки Рыжика и Тёмного.

— Дава, а вот мы вместе долго-долго. А я не узнавала у тебя ни разу: как ты думаешь (а, может, знаешь?) есть ли время?

— Да. Оно здесь. А ты, что́ о времени думаешь или знаешь,… нет, зная тебя,… что ты о нём чу́вствуешь?

— Я думаю...

(тоже шёпотом) — А почему шёпотом?

— Я боюсь его.… Мне однажды, в дальнем отсюда году, в дальнюю субботу или пятницу (я запомнила просто), пригрезилось, что время залезло к нам и в каждого из нас, как наполнитель в будущую сосиску… Смейся мне, посмейся ещё...

— Лилёк… я не могу… я теперь начинаю ассоциировать время с сосиской...

— Ну и хохочи!… А до этого у нас, здесь, и в нас, времени не было. Может, его и в окрестностях нашего Всемирия не существовало...

— А потом сосиска пришла! У-у-у-у!

— Пришла. То есть не сосиска, а время, как наполнитель.

— Что же, оболочка так-таки пустовала?..

Рыжики вскочили. Потому что воздух затрясся. А с Неба кто-то отлепил звёздную плёнку, и стал ею играть, размахивать в разные стороны...

— Дава!!!!

— Иди ко мне!!! Держись за меня! Я уже смотрю, что это такое!

Давид прижал к себе жену, а правую руку поднял к Небу. Большим и указательным пальцами он, как в старинных сотиках, расширил скачущее, и из круговерти появились алые чёткие буквы: "Новость. Не волнуйтесь. Сейчас мы открываем новый, тринадцатый, слой нашей реальности. Можете даже не пристёгивать ремни: настройки сейчас завершатся. Спокойных сновидений, люди!"

— Дава, и ты ещё сопротивляешься нашим с тобой утренним взбежкам на гору! — они возвращались к крыльцу, прижавшись друг к другу карточным домиком, Лиля водила рукой по внезапно распоясавшейся пояснице.

— Еле успели, Лилька! Ещё бы чуть, и — в кляксу!

— Мастера телепортации, ёрики-лорики…

— Ворчим?

— Во всю, — отсмеявшись, — Продолжим, на чём мы с тобой остановились…

— На картошке! Лилёк, без слов: нарежу я. Ты слишком мельчишь, а для супа крупнее — вкуснее.

Дожидаясь булькающего супа и мокро шипящих в сотейнике овощей при тушении, пара обсуждала сегодняшний случай (был бы он единичным!). Люди совсем недавно открыли в себе умение взвихряться и становиться моментальными в скорости прибывания. Первые попытки, естественно, неуклюжестью и влипанием в опасные ситуации характеризовались и сопровождались. На дали запланетные земляне ещё не отчаивались. А вот то-тут-то-та́мить по слоям первородной реальности, по её подземным, наземным пределам и по Небу у многих уже почти получалось. На запредельные выдумки, как и всегда, лучше способна молодость. Так вот что она придумала с напастью Телепортация: летя в самолёте, рассматривать ВБЛИЗИ любую привлёкшую внимание картину нижнего пейзажа или попутно встретившегося в сини или в облаках. Человек смывался с борта, растягивался от самолёта до земли или облака слаймовой соплёй (медленная телепортация, необъезженная), зависал, рассматривал и втягивался в кресло самолёта, как будто так и было (стюардессы стали матершинницами, но их за это никто не смел осуждать). Иногда слаймовый человек осознавал, что воли не хватает, и он обратно как-то не совсем вернуться сможет. Это была опасность. Человек безвольно уже возвращался в обычное своё, первородное состояние, где его "встречала" хозяюшка — тётя Гравитация, и ...

Лиля и Давид хлопотали над обедом, как вдруг в оконце их кухни заглянула симпатичная мордашка юноши. Парень улыбался, правильно, он ведь был на "экскурсии", в неведомых краях. И вот он увидал здесь местных "туземцев", а с ними надо дружелюбствовать, что он и делал, с интересом во взгляде и учтивостью в чертах. Но вдруг молодой почуял сход волны и, поэтому, резкое и неминучее приближение "суши". "Туземцы" сразу же всё сообразили и кинулись спасать путешественника. Давид еле успел принять скоростную тяжесть парня на себя, и Лиля подставила спину, для парня и для мужа. Все дружным кубарем рухнули в траву. Парень секунды посидел, извинился и заслаймил на самолёт.

Настоящими мастерами телепортации стали… дети!

— Дава, когда Уна с Улой приедут, ты не отходи от Улы, следуй за ней. У меня не получается так рассеиваться элиями, как у тебя и у внученьки.

— Лилёк, даже не думай доставать свои нервы и мотать ими! Как всегда, Улёнок будет в моих руках.

— ..."Жил человек рассеянный

На улице Бассейной..." *

По-другому теперь воспринимаются эти строчки из Маршака, правда, любимый?..

*Самуил Маршак, стихотворение "Вот какой рассеянный"

— Дава, привет. Заждался? — Лиля осторожно впечатала в досчатость стола прозрачную сферу, внутри которой от движения дышал туман и на невидимых волнах плескались листья смородины и мятные, — Кипяток, осторожно.

— М-м-м-м… Ну-ка (снова принюхался) М-м-м-м! Да за это я тебя сейчас просто

— Ещё сыр нарезала, и имбирные пряники там, рядом. В общем, две тарелочки на столе возле плитки. Вызнаешь? Мне всегда непонятно, как это так получается у вас: еду издалека брать, руками.

Давид вклинил руки в воздух, он поддался чуток, а затем стал на вид неровного контура желешкой. Словно из глубины желе Давид поднял на обычную поверхность среди сада две тарелки.

— Попросил и тебе ответили?

— Элии не зловредные. Нормальные, разумные. Жители своего и нашего сектора.

— Дава, ты не говори, пожалуйста, вместо «мир» — «сектор». Сектор — это что-то кропотливо, со всеми расчётами, сделанное или загон какой-то. С-с-сектор…

— Дава, а … откуда мы все выпрыгнули?

— Лилёк, ты меня много раз спрашиваешь об этом. Почему, а?

— Чувствую, что ты знаешь.

— Взрывы всякие тебя не устраивают…

— Дав, а что взорвалось-то? Может, терпение чьё-то бумкнуло? Может, зелёный шарик Пятачка?...

Хватит ржаку выдавать за ответ… Держи пиалу…

— Ладно, Лиль, придётся мне, так и быть, открыть тебе самую тайну-претайну… Взорвалась … Чёрная дыра, которую смастерил мой … м-м-м… брат.

— …

— Ой, бабушка, Вам плохо? Подышите воздухом, взгляните на звёзды… Лиль, я пошутил! Ты чего?

— … А я смотрю, на звёзды. Знаешь, как я хочу понять и принять личность Космоса! Того, который нас терпит… Вер и мыслей о Нём и о Его возникновении в моей голове за жизнь умещается еле-еле, но ещё маловато мне. Все предположения — лишь подтверждение ужины человеческой: все берутся из человеческого смотрения на жизнь и её принятия. Из себя выпрыгнуть бы. Знаешь. Космос, как мир, может начаться даже с чьего-то и лопнувшего терпения, даже с Чёрной дыры, которая не получилась у твоего брата, с шутки, со вдоха. А ещё Космос может быть организмом, или нематериальностью…, мыслью, фрагментом мысли, желанием, Музыкой, чьей-то Душой, мы и сами — Космосы… А взрыв ещё знаешь, чем многие люди полагают? Моментом возникновения жизни существа…

— А ещё рабочие настройки, мы до включения… Помню.

— А ещё, Дава, Космос может быть неоднородным, составным. Ещё. Движение.

— Лилёк, вслушивайся.

— Хорошо.

У Неба всегда легчайший гул. Потому что всегда где-будь кто-на-чём-будь по Нему идут, по срединной глубине, создавая гул-трение между телом Неба (для кого-то невозможным) и невозможностью бескрылым летать. Телепортация — это топотки элиев, переносящих человека и не только его по маршруту волевладельца, как в давным-давно людей люди переносили в паланкинах.

Лучи от звёзд, чем свободнее в Космосе они, тем независимее от источников. Почти все лучи крепчают на свободе и обзаводятся внутри своего туннеля мирами с разными по стилю танца реальностями. Мы думаем, что луч от далёкой звёзды достиг близбегущего Космоса, и луч в сцепке со звездой, оба держатся друг за друга и могут рассказать друг о друге истории, а на самом деле луч-путешественник — уже давно «ракета» беспричальная, носящая в своих стенах жизни. А, может, и всё не так насквозь. Но к легчайшему гулу присоединяется невесомо-мягкий, желейный проскользь вмешавшихся в наше видовое пространство лучей. Они там задевают друг друга, со звуком желе о желе, почти не слышным.

Стук дерева о дерево, …такой, словно уходит в твёрдую, тёплую, смолянистого аромата глубину. Мягкий и вкусный звук. Расслабляющий… Давид брал из запасика наколотые полешки и выкладывал из них вкусное блюдо огню.

Звук Лилиных глотков мятно-смородинового чая-пара, и после каждого глотка — "ххххааа" удовольствия и удовлетворения.

Первые прямые взрывы искр — огонь приступил. Так ел дерево, как попкорн разрывал. Уютное пумканье дырявило ночную влажность. Жар костровый, вместо того, чтобы утюжить, пустил воздух тонкими рулонами волн — тепло потекло.

Сверчки-звёздоприёмщики, оТРажатели ТРасс лучей и ТРемора Космоса. Может, кто есть самый нервный до Космоса?

— Лилёк, чай. Спасибо. Ты куда?

— Косточки погреть.

— Я с тобой.

— Апельсиновость, нефтяные толстые ручейки с заплывшими туда звёздами, немного в малиновую спелость шоколадный, — и это всё, смешиваясь друг с другом, медленно погружается в глубину матового фиолетового. Цвета сбора звуков этого сезона моментов, ночного.

— Лиль, воззрись на Небо. Знаешь, что такое тремор?

— Дрожание рук. Дрожь.

— Космос мне напоминает состояние тремора. Неустойчивость, поиск, подстраивание к безопасному равновесию.

— Гармония — безопасное равновесие, да?

— Каждому своё, Лиль.

— Каждому участнику Космоса — своё.

— Дава.

— А.

— Мысли можно смотреть.

— Стереть.

— Стереть нет. Смотреть, можно.

— В каком кинотеатре?

— Воззрись на звёзды. Отсюда космическое Небо — тихая плоскость мыслей, подмигивающих своим будущим приёмничкам.

— А как думаешь, Лиль: те мысли, которые уже к нам зашли и побултыхались в нашей голове, куда дальше идут?

— Решил бабушку с ума свести? — Лиля изо всех сил обняла любимого, — Ты уже это с ней сотворил, миллиарды, по-человеческим измерениям, лет в прошлое… Куда-куда… Дальше идут, изменившись, мутировав встреченным человеком, заразившись им. Дальше идут в другие головы людей, иных созданий… Наверное, то есть, может быть, так.

— Дав, а когда мы о Движении Космоса поговорим?

— Так, Лилёк, заболтала меня. Собираем посуду, укладываем костерок и валим!, спа-а-ать, валим-валим...

— Дава! Перламутр… Куда в сапожищах! Я ж полы только что вымыла! А чего в сапогах ты, на огороде, что ли?

— Да. С картошкой вожусь.

— Ага, я с тобой, подожди. Лук прополю немножко. Сейчас переоденусь, погодь.

— Жарко очень, Лиль.

— Возьми в старом холодильнике лимонную воду. ХмА!!! БЛИН!!!

— Бабуся… Пливет...

— Ула! Малышок мой вкусненький! Дава!

— О-ххо-оо! Ха-ха! Улёнок тут как тут!

— Куда грязными лапами!

— Лилёк, да она у нас смуглая, на ней мои грязные лапы и не замет...

— А мама… на сталой масыне едет… А я впелёд мамы… Я на элиих катюсь...

— Вы с дедушкой это классно умеете! Понеслись тогда маму встречать!?

— Дедя, давай ты ласадка!

— Запрыгивай!

— Дедя, давай впелёд бабуски!

— Давай!

— Стойте, исчезашки!

Обед ко встрече. Взрослые за столом, а Ула гончит на неловких ножках за медузками. Они выплывали из баночки невесомыми, звездопохожими, прозрачных цветов, ярко пахнущими фруктами распластанностями. В выбранную медузку надо было пристально посмотреть (тренировка внимания) и увидеть, например, маленький мультик или пейзаж, любой, какой выпадет из крутеверти случайностей, хоть из тринадцати слоёв реальности, хоть даже из Космоса. Лишь по просмотру, до самого завершения (тренировка верности делу), медузка растворялась в воздухе и появлялась во рту медузкопоедателя. Такое подвижное лакомство любили сластёны разновозрастные.

Давид и Лиля угощали дочку салатом с огорода, водой из родника, морковно-медово-ореховым густым супом и быстрым малиновым пирогом от мастера (Давида), а также какао с шоколадными конфетами — любыми, их все с детства до дрожи любила Уна.

Насытившись, семья вышла на воздух.

Давид и Ула разбежались элиями и замерцали в окружающей среде, как сонм баскетбольных мячей на массовой тренировке команд. Уна с Лилей ушли к яблоням в саду, чтобы нечаянно не наступить на игрунков и не упасть через них.

Лиля знала дочку честно: Уна молчунья, и все её молчаливые истории мать и отец угораздились слушать интуицией, не прося поверхности — слов.

Сейчас девочки расхаживали по огороду, срывали ягодки для своих и сами угощались вишней, черешней, викторией; смотрели на успехи жизни на грядках, уворачивалась от комаров и пчёл, потели, улыбались друг другу и, в конце концов, убежали в тень ив и вётел, к плотине. Как по команде, сюда же немедленно вывалились из элийного сокрытия Давид с Улой.

Трёхлетка подбежала к рядом сидящим маме и бабушке, обняла их колени, и стала сдавать информацию, в упор глядя на бабушку:

— А мама-козюка не говолит, сто мы с ней сколо улетим!

— Эт куда ещё? — Давид сел на корточки позади внучки, сохапил малютку, затискал, она, как обычно, пингвинёнком с ледяной горки кинулась в объятья к деду, — Ну? Куда?

— Планета написала нам письмо, сто мы с мамой будем… поводками!

— Проводниками. Маршрут Друг-Земля, — тихонько, глядя только на отца, дополнила Уна.

Давид с внучкой на руках сел на скамеечку рядом с Лилей, за подбородок повернул лицо жены к своему взгляду:

— Лилёк, как в нашем с тобой любимом фильме "Любовь и голуби", помнишь?: "Щас там тихо!"

—… Уна!… Дава!… Ула!… — Лиля заплакала, ничего не помогло сдержаться ей. Давид пересадил внучку на коленки к Уне, сам приластился к плаксе. Через всхлипы та выдавила:

— Ула… ей только три… недавно вот… исполнилось...

Много соплей вылилось, прежде чем коварная Ула выпуталась из взрослых и, подкравшись к плачущей бабушке, укусила её за руку.

— Я смелая девтёнка!… Бабуся, хотю ягодку класненьку! Дай! Позалуста.

Лиля, ещё немножко погромыхав, позадавав мятежные вопросы всем белым светам, успокоилась. В этом ей, как всегда, помог Давид. Когда молодёжь уснула с дороги, он пригласил Лилю на прогулку к соседней деревне. В пути оба расслабились (Давид же тоже переживал) и опять стали двумя наглотавшимися добрых смешинок.

В ближней деревне много лет назад поселился фермерский клан. И сейчас трудолюбивое семейство занималось изземлиделием всё ещё по-старинному. Одно лишь новенькое нынешний фермер взял в пользование: ступенчатую реальность: над обычными посадками, земными, вверх на ступень, воплощена вторая реальность (слой реальности), в которой произрастает полевая или садовая культура, — так урожай в количестве, понятно, прибывает, и в качестве ни на витамин не уступает злакам, травам, овощам и фруктам, данными первородной реальностью.

Благодаря участию команды дронов, Тимы и его товарищей, каждые три дня к домику отшельников приезжала обыкновенная маш… вездеход с выбранными супругами продуктами и вещами. Вызнавать продовольствие и промтовары из хранилищ станет реальным чуточку позже. А пока…, если семья за столом обнаружит, что хлеб закончился, комутопапе всё ещё приходится бегать в магазин…

А у фермера Давид с Лилей покупали клубнику со сливочным вкусом и сыр, молоко. Супруги за этими вкусностями и отправились, чтобы за ужином порадовать Уну и Улу.

Летом солнышко сначала все танцы исполнит, потом побегает по лесу и только затем, так уж и ладно, завалится двойствовать на другую сторону первородной реальности и сразу всех тринадцати слоёв возле неё: для отогретой и покинутой стороны солнце спать станет, для новой, с сонного мороза, — бодрствовать начнёт.

И вот, когда солнышко ещё занимается вечерним лесным спортом, его оранжево-розовый пот по́лнит всё планетное, стекает по воздуху да заливает кухонку Давы и Лили. В эту персиковую пору влюблённые старички открывают заботы об ужине.

Как всегда, у них веселуха. Делить им нечего, ругаться не из-за чего; давным-давно, обнаружив новую пару половинок, ругачка-злюка хотела было к ним заселиться, да тщетно: не нашла себе и чудошного местечка, обиделась, атрофировала из прикрытия всех своих агентов и ретировалась.

… Когда, а это всегда, Лиля и Давид рядом, — это эмоциональные речи и смех до хохота. Оба шутники, но Давид круче. Он чудит с замыслом и красиво, а Лиля просто обезьяничает.

Этим вечером, позолоченным солнечным устатком, весёлые отшельники ведут себя тише: они прислушиваются к разговорам из маленькой комнатки — зала и, заодно, библиотеки со спальней, и частенько подглядывают. В основном-то, беседу ведёт Ула. Сидит у мамы между ног и важничает, философствует, и ведь совсем не устаёт(!). Поддерживая в девчонке огонёк, Уна развлекает дочку, открывая для неё воздух (как снег расчищает, туда-сюда), там отыскивая расширяющими движениями рук моменты неподвижные и в динамике: фотографии, видеоистории, мультфильмы — да всё, что им обеим угодно, и даже Музыку, под которую Ула модно танцует. Посмотрев "подснежник"-момент, Уна закрывает воздух над ним, как снегом присыпает...

… День лежал в мокрой траве, остужался, регенерировал ожоги лечебной медвяной росой, а перегрев развеивали длинные гряды ледовых облаков.

Давид с Уной собирали на стол у плотины, а Лиля одевала для ужина на вечернем холодке внучку. Та выбрала наряд пурпурного цвета, такого, что аж светится, словом, "вырви глаз". Лиля про себя обрадовалась, мол, в темноте дитё не скроется. Да ошиблась бабуся, по полной программе. Брючки и свитер оказались со шпионским подвохом. Уже в доме Ула показала бабушке, как костюмчик прячет её: к чему девочка вплотную подходила, тем пурпур и заменял себя, в общем, высшего уровня хамелеонство, порождающее восторг и баловство.

— На дворе не так и прохладно, ты хоть капюшончик не надевай! — попыталась договориться со "шпионом" наивная бабушка.

Длуг где-то зивёт, зя звёздями.

Нас Он узнал по Музыке.

К нам плилител йас-тле-во-зе-ный

И с голизонта влучил длузбу свою.

Длуг, ты один повейил нам.

Не отмахнулься, а обнял.

Музыкой насей дысыс и… члез туманы…

Звёздных глубин свой свет …подал.

— Мама, дай мне молотько в ягодке и молотько не сладкое, в кубике.

Уна положила на тарелку перед дочкой четыре клубники и четыре высоких квадратика бело-кремового сыра. Ула насовала за щёки сразу и ягодки, и сыр.

— Бабушка, сме́на твоя! — Давид с лицом сотрудника зоодома, суетящегося между бивней колоссальных мамонтов во время кормления стада, поднёс к Лилиному рту клубнику и ломтик сыра. Та хищно набросилась на «бутерброд», специально захватив и прикусив пальцы Давида.

— А! С-с-сладкоежка...

Уже из объятий Дава Лиля обратилась к дочери:

— Уна, ну… как же там, в звёздных глубинах, всё будет? Какими чудесами вы поведёте за собой людей к Другу? Расскажи. О своих ощущениях...

— Мама, я иду за первым порывом, а порыв создаёт… словно… ветром. Ощущение, что ураганный ветер клонит тебя в разные стороны… И новое путешествие — НОВОЕ.

— Будет всегда новый маршрут… Ты хотела об этом поговорить, Лиль.

— Да. О Движении Космоса.

— Космосов, — уточнила Уна, — Мам, ты же знаешь.

— Да. Да. Каждая… глубина и участочек — новый Космос.

— Участки, мам, — это не Космосы, а дороги через глубины, то есть через Космосы. Насквозь.

Ула, теми моментами, поела с тарелки все выделенные ей молочные лакомства и предприняла шпионскую попытку побега на просторы сада, где луной светились травы и деревья, а каждая капелька росы рассеивалась в воздухе далёким-далёким мерцанием, вбирая внутрь водного мешочка все сплочения звёзд. Уна отпустила дочь. Уна понимала, что моменты сказки надо смело проживать. Только сказала не топтать грядки. Лиля волновалась за трёхлетку, вступившую в мерцающий предел, однако против не стала высказываться: Уна — мама. Благо, пурпурный костюм взял на себя роль ярко-розового фонарика. Лиля также не отпускала из вида внучку, как и мысли о придуманном виде Космосов.

—… Космосы все насквозь в дорогах… Дороги Космосов — Движение. Они и несут собою Космосы… Участки-дороги продолжают космические глуби́ны. Каждая дорога ведёт через особенную глубину, непохожую ни по виду, ни по законам на все остальные… — Лиля почувствовала промозглую дрожь в груди и руках Давида, обняла его ещё крепче, согревая.

—… Не участки, — у́части, Лиля, — Давид поуютнее прижался к жене.

— Ула, пора спатеньки, — убрав посуду в команде с элиями, Уна встала из-за стола. Побегала по саду, поймала розового "светлячка" и унесла на руках в дом.

Монолит Давида и Лили продолжал тихие размышления.

— Лилёк, как тебе кажется, если начинать дорогу с одной и той же участи, можно проложить постоянный маршрут до какой-нибудь станции слоя глубины?

— Но ведь, смотри, Дав: все дороги — Движение, они курочат статику сборища Космосов, клубок движется, и всё, что в клубке — тоже. Дороги движутся. Возможно, они перемещаются по глубинам, с одной на другую, глубже, ближе, дальше относительно, как ты сказал, станций...

— И?

— И… Всё каждый миг меняется и обновляется. Расстояния между станциями постоянно меняются. Вылетел из "дома", ну, из планеты, утёк по участи в глубину… Путешествовал… Напутешествовался, а обратно возвращаться и нет необходимости: Движением Космосов твой Дом принесло прямо к тебе! Суперудача!

Оба засмеялись.

— Давид.

— Что, милка?

— Ты… не смей… утекать от меня.

— Я с тобой.

… Опять, что ли, капель-сопель?! Лилёк, сколько м… Да я так замёрзну совсем! Всё. Видишь? Вот наша с тобой участь, в глубину сада и огорода ведёт, к нашему домику. В сон!

— Ун, телепортация-то двойственно-крутая примочка в отношениях с детьми!

— Да, они в дороге не устают, оказываются сразу у цели, и мы за ними, как кузнечики…

— Стой… На твоём платке какая-то многоножка, с дерева, видать, упала, дай-ка… ага, смахнула. …В дороге не устают, не канючат.

— Зато внезапно вспархивают на элиях — и ищи ветра в поле… Они ж иногда не сообщают, куда путь держат. Знаешь, как я избилась объяснять вот этой вот обезьянке, что от меня в незнакомые края лучше не исчезать! Ула, не прыгай на кротовых порогах, пожалуйста. Ты двери в домик дяди Крота рушишь. Как он будет через сломанную дверь на улицу выходить?… Ула, ты оглохла?

— Вот я сейчас позвоню дяде Кроту по сотику, он появится и поругает тебя, — Лиля вынула из кармана комбинезона старый телефон.

— Бабуся! Как он появится, если я его двелку исполтила? А я и сама у дяди Клота сейтяс буду!

— Стой! — Уна тут же исчезла, успев дотронуться до дочки. Значит, они пошли в одном направлении.

Через минутку обе, хохочущие и чумазые, как шахтёры, появились среди медового поля.

— Фух, как же хорошо на ветерке!… Мам, ты чего? Мама? — Уна погладила Лилю по щеке.

— Бабуся, а мы дядю Клота видели! Он не лугался! У него усы и ногти больсые!

— Мадамки, вы где ходите?! Я уже тут со всеми комарами и слепнями, и с пчёлами, со шмелями, даже с бабочками перезнакомился!

— Дава, да мы потихонечку, любуемся. Ты бы искупался, пока нас ждал.

— Лилёк, я уж весь перекат прошёл! Буду я вас ждать. Вода — масло топлёное!

Давид, как боец на ринге, оценивающий вид и ауру своего сопарника по боевому искусству, смешной крадкой подобрался к дочке и внучке:

— Вот этих двух особ — в реку без очереди. Никогда не видел таких землепроходцев… Ну и мадамки сюда забрели!

— Верно, Дава. Только это не землепроходцы, а землепроходимки истинные!

Если без сомнений и с одного штриха представить, то всё, что есть, — это элии, кучкующиеся в образы. Элии — как вода, но умеющая транслировать себя, как бы заливать собою местность, где элии хотели бы свить образ.

Мирная жизнь трепещет от поворотов мыслей элиев. Всё из них; скомпановывается, развихряется, но встречность — в приоритете: стать целым не нуждается в борьбе с другими, следующими, стремлениями.

Элий, он отправной момент, с разбегом в существующее (но не в прошлое и не в будущее именно этого существования, ведь время вряд ли есть. Иное дело — существования (миры) на разных линиях зарождения: туда, на разные высоты "нотного стана", элии могут реализовать "билет" ).

По просьбе образа, в который элии смешались, они находят в себе мир или местность, куда образу хочется внедриться, после начинают мыслить тем миром или местностью и транслируются в этот мир, и немедленно свивают в нём по-ка стабильный образ. Телепортация.

Первые Родители с Друга объяснили землянам, как провести первую встречу со своими элиями, как познакомиться с ними и начать немыслимые диалоги — разговоры с представителями, наверное, всех Всемирий — с невидимками-элиями.

В стихах, в рассказах, в научных докладах и прениях человек выяснить пытается вопрос мыслей. Такой: коль каждый здесь является сборищем мыслящих элиев, что за мысли додумывают до нас: это мысли элиев, или источником наших является что-то другое, не элии? Элии пока можно лишь просить, а спрашивать их о них самих, то есть о Всемириях, у человека пока не получается. Дружчане тоже в постижении мыслей не помощники: они живут в общении со своей Планетой, а элии им — всего-то партнёры в путешествиях. Дружчане спокойнее до размышлений о начале и продолжении, о мироустройстве, ведь поселенцы Друга умирают с трудом.

… — Перед плаванием давайте покушаем, а? — Лиля поиграла оранжевым рюкзачком с тенями ив и солнечными волнами, раздуваемыми ветерком.

Но Ула от вида живой узкой дорожки за берегом и деда в плавках превратилась в таран, которому уговоры и удерживающие руки мамы — ни по чём. Еле давшись раздеть себя, малышка с визгами побежала к речке, по дороге зацепив за руку дедушку.

Лиля умилилась:

— Какой у Улы купальник, — засмеялась, — с лифчиком! Ой… — снова смешинки, — Было бы чего прятать… Вот мы с сёстрами лет до семи на речку голосисьными ходили, и в городе на пруд тоже. И ничего, милый мой, ноль сомнения и жеманной стыдливости!

— Дочь, а скажи мне, в сон элии могут телепортировать человека своего? Например, Ула. Может она исчезать в сон, не как обычно, засыпая?

— Мам, кто же их знает, этих маленьких дружбариков элиев?!

— Короче, Ула ещё так ни разу не делала...

— Мам, только не подсказывай ей.

— Ладно, Ун. Давай "стол" сооружать, пока водоплавающие не вернулись.

Накидушка с дивана — жёсткая, с затвердевшей вышивкой в виде цветов и вьющихся веточек, накрывшая песок берега, что скатерть-самобранка приманивала аппетит видом и запахами из форм для еды, расставленных по ней. Сочно-зелёные ароматы свежих огурцов, укропа и петрушки, как зефир на кофе, дрейфовали на умеренном ветерке по горячему белому морю пара варёной картошки. Независимый и гордый сырный дух реял с берега картофелеморя.

Тихо было и спокойно всему. Тонкий голосок неизвестной птички добавлял тишины. Самолёты теперь бесшумные, значит, остался один мастер, массирующий тишину, — Ветер.

В полной расслабленности посиживало вокруг накидушки семейство, поглядывали друг на друга, подбадривали друг друга ешь-е́шами, поглядывали на Небо, на реку и на зелёных детей Весны. Взрослые мирочелы поглядывали также на своего смуглого ребёнка и следили, чтобы покушал досыта.

Уна рассмотрела между компашкой облаков красивого лазоревого цвета пунктирную линию. Уне не хотелось сейчас в неё верить, лучше решить, что пунктир — добавка из огромной кастрюли солнечных лучей. Уна стала взглядом убегать, но навязчивая линия гналась следом, и, когда она оказалась на огурчике, а после — на руке Улы, Уна не выдержала и подмела ладонями ближний воздух: да, СООБЩЕНИЕ, и очень приоритетное.

— Папа, мам, я телепортну за Нивой. Нам прямо сейчас надо уезжать.

— А-ы-ы-хы-ы! — разревелась Ула, — Не хотю-у-у-ху-у! Я хотю у деды с бабусей! Сама езя-а-ай!

— Просто только что сообщение пришло, что послезавтра — на Друг. А сегодня следует прибыть и начать подготовку, — Уна это сказала и исчезла. Лиля с Давидом утешали, смешили, кружили и подбрасывали к Небу внучку. К моменту появления Нивы им это почти удалось, а когда Давид сказал малявке, что Друг чувствует, с каким настроением к нему идёт человеческий друг, — удалось на сто процентов: маленький проводник собрался и одолел слёзы, заулыбался чуть-чуть даже, прямо как взрослые.

Когда Нива скрылась за посадками, Лиля клюнула носом плечо Давида, как маленькая, а он вмял её в себя.

— Кто-то сомневается, что всё будет хорошо?

— Нет сомнений!

— Я люблю тебя, милка. Пойдём, родная.

— Да, родной.

Без настроения доели картошку и сыр, собрали рюкзачок и усталыми стариками побрели к любимому домику. Лиля шла позади, гладила спину мужу, подталкивала его, когда он замедлялся, высматривала его профиль: вдруг взглянет в сторону, — она тогда полюбуется его лицом.

На этом месте всегда стоит Храм. Старый-престарый.

Давид заполнился полосками и исчез.

Лиля топнула по следу его. Всё со всех сторон как-то замурашилось.

— Дава!!!!

Эхо. Короткое.

Стрижи разъедают Небо, с кузнечиками заодно взрывают поле.

Солнце. Кукушка. Где-то собака. Там же петух. Далеко-предалеко.

Близкая трава. Вот шиповник.

— Даааааааавааааааа!!!!

«Всё, как раньше. Всё, как раньше. Только что же всё было, как раньше.»

Из глаз продрался Чужой. Ещё. И ещё. Ветер сушит. Душит. Лиля заходится кашлем.

Хрипит, орёт.

— Тимаа!

Сразу появляется дрон.

— Сюда, сюда, в руки мои… — Лиля вцепилась в прозрачность гладкого глаза, который сначала опрозрачнил её у себя, в своём сознании.

— Где Дава?! Покажи мне! Что было сейчас. Дава мой исчез.

Всегда это делал Давид, а сейчас Лиля, криком думая только о муже, нырнула головой в дронские глуби. Сначала она увидела фильм: как они идут,… лицо Давида, грустное, жёсткое на скулах и на желваках, … идут они, просто, ветер в траве, блики, Дава исчезает, как изображение старого телевизора: полосы-помехи в контуре человека и его выключение — уменьшающаяся до поглощения белая точка.

Мячиком от потолка и стен ударялось зрение Лили по запутанностям, плетшим видео, металось, как паук по паутине.

— Ещё.

Снова смотрит, пытается остепенить восприятие до последовательности.

— Ещё.

Дрону всё равно — смотри, человек.

— Ещё…

— ещё...

— ещ

Просмотр. "Надо сообщить Уне. Не надо." Просмотр. Новый. "Теперь и мне можно уйти. Что мне для этого сделать."

— Тимур. Милый! Миленький!.. Где Дава?! Покажи!

Дрон впустил Лилю снова. А ответом на вопрос были-взмахивали волны моря, внутри которых ходили изображения чего-то, что мы видим, когда зажмуриваем глаза или надавливаем на них пальцами.

Лиля оторвалась от дрона, отпустила его глазовые бока. Она знала, что дроны и прочие — одно целое, Многотиму́рье. Все существа Многотимурия одинаково наинформированы, одинаково растут информационными "костями" и "мясом". По Небу над ней жглись розовые слова: "Извините. Извините. Извините. У меня нет сведений. Извините..." Но Лиля всё равно спрашивала и спрашивала у ДОБРОТЫ Многотимурья: где её Дава. Слёзы уже не как вылазка Чужого, теперь без рези.

— Найдите его, ПОЖАЛУЙСТА. Миленькие...

Дрон сверкнул, подражая Солнцу, и юрко залез под штору горизонта.

Лиля долго оставалась на следе любимого. Она не хотела повернуться спиной к появлению Давида: как так? — муж пришёл, а она ушла, или спиной стоит. Нельзя уходить. Ждать. Дом сейчас — яма, там Лили не должно быть: она не хочет сумасшествия. Дава застанет жену ждущей его и в здоровом состоянии.

Но под тёплыми звёздочками Лиля всё-таки поплелась домой. Зашла в избу. Электрический свет — яд, опасность: он покажет вещи Давы, — поэтому теперь его не включать.

Старуха легла на кровать для Уны и Улы, отвернулась к стене и побежала в Астрал: там искать Давида.

Океан… Много океана. А почему мы считаем за глубину вертикальное? Горизонтальные линии глубин! Океан глубок горизонтально! Во всю широкость воды, всей, планетной, и дальше, сделав плавный переход в воду здешнего Космоса, и — дальше,… куда течением донесёт.

У Лили не получалось даже подступиться к этому океану, чтобы домчать на каноэ золотой нити до Астралии: не сосредотачивалось, …покой теперь мог наступить только от прикосновения Давида. От волнения и нееды сосало в желудке, постель промокла от пота.

Астрал учувствовал состояние беды, и Сам, по старой дружбе, зашёл в Лилин каноэ. Еле уселся на сильной качке, вцепился в борта и взял весло в свои руки.

— Я не знаю, где твой любимый, — опередил Он Лилин вопрос, — но… пойдём… авось...

Долго плыли. Лиля даже не интересовалась видами переправы, лежала тряпочкой на дне лодки и следила за взмахами весла.

Чтобы подбодрить пассажирку, Астрал спел песенку. Лиля не поняла ничего, только отметила простоту и мелодичность голоса.

Астрал поёт! Астрал гребёт, управляя её лодкой! Ну надо же! Вот это да! В пору раздивиться. Попозже, после. Когда она встретится с Давой.

У Лили всегда была заторможенность в реакциях. Заторможенность подмасте́рила ей при любовании мгновениями, но в обыденных ситуациях являлась риском. И сейчас: Лиля привязалась к пряткам весла так сильно, что включила слух и уловила разговор Астрала с кем-то лишь тогда, когда беседа достигла кульминации.

Лиля выглянула из-за борта, огляделась — нет никого. Но звёзды в разных местах словно сминались — то тут, то там — похоже было, что кто-то невидимо и неслышимо для Лили общается. С Астралом. Об-щает-ся с Астра...

— Зачем же топором-то?! — закричал Астрал, — Лиля! Прыгай ко мн...

За быстроту удара беззрением Лилю вывернуло наизнанку и встряхнуло уже в комнате Улы. Знала, что сон, что ее девочки уже не дома, надеялась, что в этом месте ей будет позволено… В мягких переходах светлых девчачьих тонов палитры Лиля с большой задержкой разглядела пульсацию вен и артерий внутри обтекаемого облика человека. Треки крови формировались и стирались.

Лиля встала напротив и стала ожидать, когда коридорчики кровебега выберут направления и скажут ей что-нибудь о Давиде. Может, они ищут Давида? Сосуды сбежали, вместо себя пропустив в контур крошащуюся белую пустоту. Псих в Лиле уже разбивал облик в пыль, но надо было терпеть. Белая пустота пошла тонкими пунцовыми трещинами, как в твердой пустыне.

— Садитесь и не пяльтесь так на меня.

Это тот начальник, что ли?

— Вы слы…

— Извините. Уже сажусь, — Лиля решила, что будет хоть унижаться, но добудет Давида.

— Вы только видимости. Лицеодеваки. Ложь ваша основа. Я решительно не смогу тут ничего сделать. Вы…

— Неисправимы… Простите.

— Я не первый, кто пытался.

Я…я…я. Заразился от вас себявыделением. Привязли ко мне ваши шаблоны и слова.

Вот. Плачет. Ты не плачь. А для чего ты плачешь-то, чётко скажи?

— Простите. Может… быть, Вы знаете, где Дава?

— Да, я тоже люблю. Здесь дочувствовался. Никогда до ваших пор не привязывал себя к зависимостям. Её зовут… На что ты там способна-то ради любви?

...

—… Ну ты точно привяз. Шаблон несчастный, — ("Ещё не поздно вернуться к покорности? Поздно!" ) — Начальника из себя строишь?

Верни мне Даву!!!

Лиля налетела на пустыню. Она осязалась.

Лиля орала и лупцевала облик, отрывала с него пластины белого наста и орала в кровяную магму "верни мне Давида", "отдай", "где Дава".

Вылетела из сна, причитая "верни, он моя жизнь".

Лиля увидела, как вчера, в этот же подъем солнца, они семейством счастливых завтракали, обсуждали прогулку и плавание на перекате…

Дава. Дава. Давид.

Он в тот момент был, Лиля его смотрела и ощущала.

Мысли задавили Лилину Душу, спрессовали до пластинки потрошения.

Лиля, как из окопа, из-за подушек выглянула и прокралась взглядом к её с Давидом дивану, на котором спали. Сон про Астрал и белый облик, как чёрный каучуковый мячик, отталкивался от сердца, беря от его удара старт, и улетал в высь. Отталкивался и вновь возвращался для ударного толчка. Снова и снова, и опять. Когда потемнело в комнате, Лиля отвернулась от смывки дивана и сжалась в эмбрион.

Дрон Тимур, без команды, и без команды обосновался возле старинной антенны на крыше тихой избы. Не выдавал себя, брал спокойно и надлежаще показания жизнеспособности живого существа, избравшего горизонтальную плоскость. На третий день он скатился с крыши и вежливо постучал и посветил в окошко, намекая, что следует побеспокоиться человеку о пополнении продовольствия. Человек помахал дрону, осторожно покинул кровать, открыл окошко и сделал заказ: шоколадку и йогуртовое мороженое. Дрон вблизи изучил человека, и в нем сработала тревога: данные жизнеспособности существа кривились уже крутой горкой вниз.

Дрон влетел в окошко, покружил по комнате и кухне с коридорчиком и воспроизвёл фиолетово-розовыми буквами в формате книжки над укладывающимся человеком следующую угрозу: "Ваши показатели здоровья снижаются. Я должен сообщить об этом лечебной области и Вашим родным."

— Только попробуй… В смысле, пользуюсь своими полномочиями любимого ребёнка и засекречиваю все личные данные. Так что, отбой. И покеда, Тимур. Всё нормально. А… О Давиде узнал хоть что-нибудь?

Буквенно: "Не облада..."

— Закрой окошко.

«Помнишь? Когда интернет шёл по-над планетой, а мы с тобой были молодцами, было такое явление: человек в соцсетях разговаривал сам с собой, думая, что говорит с друзьями или с невидимой массой подписавшихся на него. Человек рассказывал, хвастался, красовался… Рекламировал свою молодую мордашку или мордашку в годах. Девушки, одно время, попы свои рекламировали. А ведь мы понимаем, что интернет — это одиночества и самореклама. Интернет — реклама одиночества.» Лиля завершала мытьё в бане уборкой тазов и вёдер, ковшей и мыльно-рыльных принадлежностей.

«Дава, помнишь, как мы с тобой думамечтали о Космосе?». Лиля медленно ползла по тропинке от бани к дому. «Ты, наверное, уже все о Нём разузнал. Везунчик. Я тоже хочу так уйти. Хоп — и хлоп. За время моей лёжки, гляди, милый, сколько сорняков повылазило.»

"Дава, ты пошёл помогать нашим девочкам в их путешествии? Да? Просто скажи, как там они. Уна даже не уточнила день возвращения. Давай так…… Мне кажется, уже прошло много дней, от того дня… когда ты отправился им помогать. Давай так. Если я сейчас подойду к плотине и увижу стрекозу, значит, у них всё хорошо. А если увижу двух стрекоз, значит, у них и в дальнейшем будет всё хорошо. Дава, ты слышишь? Ага. Поняла. Уже подползаю, любимый. А белой пустыне передай… Ничего не передавай. Ладно… Скажи там ему, что Он не может держать удары."

Лиля остановилась и развернулась к горе. (Плотина полнилась напротив душистой ветровой горы.)

«Дава, смотри на гору. Я смотрю, … а вижу сквозь траву океан. Гора и океан похожи, сродники будто. По силе похожи. Гора — тоже волна. Растущая. Я однажды видела океан по-настоящему. Давным-давно. От него такая мощь, аж на лоб давит и в грудь толкает. Очень ощутимо. Когда перед горой стоишь, — также. Чувствуешь? Но через пару мигов происходит выравнивание: мощь продолжает чувствоваться, но уже давление сменяется на лёгкость. Будто гора и океан синхронизируют тебя с собой, и мы становимся по Душе равными, как и было, наверное, изначально задумано. А ты как считаешь?»

Лиля за все дни лёжки первый раз сейчас навещала плотину.

Вот мостки — четыре досточки — их три года в прошлое положил Дава. Лиля ступила на них, села на корточки и, когда дотронулась ладонью до холодной плёнки воды, опять прозрела, со сварочной резкостью защерились злой публикой вокруг воспоминания. Лиля изо всех сил сжала глаза и рот. На её скулёж прибежала новая Рыжик, материализовался Тимур, до сей поры несущий караул (наверное, Лилина и Давидова изба была отмечена звёздочкой).

— Грёб. реальность!!!!

Голосила. Забрызгивала мир водой из плотины. Просто Лиля пыталась плеском перевернуть страницы-реальности, намыть-отмыть тот мир, в котором она и Дава вместе, как и всегда.

— Мама! Бабуска плесича! И я хотю!

— Аха! Аха! — рыдала Лиля, в то же время пытаясь улыбаться подсевшей рядом и заплескавшейся в воде внучке и подошедшей Уне.

— Мама, что случилось. Дрон попросил нас приехать к вам. Где папа.

— Загляни в Тимура. Тот день, …когда вы с Улой уехали…

Уна отрицательно мотнула головой подлетевшему дрону и открыла воздух напротив своей груди, погладила его и уставилась, как утонула. Просмотрев сохранённое воздухом, Уна притянула к себе дрона и погрузилась в него.

— Мама… Они ничего не знают! Но так не может быть!

— Бабуся, пойдём к дедуске! — Лиля поддалась ручкам девчонки, встала, Ула вытянула её с земли, как репку.

— Малышка… Дедушка Давид исчез.

— На элиих?

— Да.

— Пусть он вейнёця! — Ула замахал ручками и топнула с такой силой, что от боли заплакала.

— Бабуся! Сказы ему!

— Он вернётся. Уна, — дочь подошла и обняла маму. Лиля вцепилась в холодные плечи роднюхи. Уна — живой Давид.

Розово-апельсиновая прозрачная карамелька Солнца лежала на противоположной горе, у основания которой поспевал яблоками сад давно ушедшей из Белогорки семьи Щеваёвых. Карамелька ароматом сладким сочилась и сонным теплом. Из дальней деревни безветренный разморённый воздух приносил звонкий лай, весёлыми плескучими аккордами разбавлявший тихое журчливое чириканье воробьёв.

Хлипкая досчатая дверь избы с лязгом открылась, и из полутьмы сеней на свежий закатный воздух выбежала Ула, подтягивая за руку Лилю.

— Бабуся! Пока мама готовит кусачь, пойдём с тобой костёй зазыгать! Позалуста!

— Хорошо, миленькая моя. Где будем сидеть?

— Где ты и дедя. Там, — махнула свободной ручкой в сторону плотины.

Украдкой вытирая слёзы от того, что прикасалась к чурочкам и полешкам, наколотым и сложенным Давидом, Лиля сложила кухню для костра и оживила её хозяина и едока, подсела к внучке.

— Бабуска!

— А́я.

— Ты глязнуля! Щёки тюмазые.

— Вытри, пожалуйста, своими ручками, они у тебя чистые… Спасибо… Хороший костерок у нас получился?

— Ага… Бабска! А потему птички поют?

— Это их речь, они так беседуют друг с другом. Как мы с тобой. Кстати, расскажи мне, пожалуйста, о вашем с мамой путешествии к Другу.

К ним подошла и присела на траву, в закостровую тень, Уна. Свернулась в клубок, спрятавши лицо в колени. «Э-э, нет. Плакать на сегодня ей хватит» — решила Лиля.

— Дочка, роса, брюки намочишь, замёрзнешь. Иди, садись к нам. У нас тут Ташкент.

Уна послушалась.

— Ну так, Улён, рассказывай.

— Я сла по дологе, с мамой, и там… и там есё… сли дяди и тёти!

— А дорога была широкой? Какой она была?

— Класи-и-ивая! Она пляталась!

— В прятки с тобой играла?

— Длуг иглал. Я безала на элиих… В блески!

— Вот это да! Как замечательно!

Уна улыбалась диалогу Лили и Улы.

— А кого-нибудь ты встречала там, на дороге, кроме мамы, тёть и дядей?

— Да!!! Кутю кого! А потом Длуг колмил нас кусными ягодками, фиолетеными...

— Очень вкусные?

— Ага, ням-ням… И есё мы там много гуляли.

— А что тебе больше всего понравилось на Друге?

— Голы!!!

— Горы! Они такие же, как наши?

— Ага. Мама, я хотю кусать.

— У меня всё готово, — отозвалась Уна.

— Ну так, девчонки, айда ужинать? А я сейчас одну смелую девчонку как догоню!

— А-а-а! Мама, за мной бабска гониця!

/

— О-хо-о-о! Мои земадружчане приреальнились! Лилёк! Новый животик! Иса!.. Уна, Ула, геть из избы, наши здесь! — на одной руке именинницы повисли маленькие двойняшки, а за другую её придерживал праправнучек Давид, Дан носился вокруг, а Мира протягивала пра́пре коробочку, украшенную настоящими бантиками.

— Бабушка, это Музыка, которую папа собрал для тебя с Неба.

— Спасибо вам, любимые! Данчик, иди ко мне на персональное обнимание!

— Фу! Бе!

Ула с Уной уже давно затесались в круговорот с пришельцами. Ула обняла дочь:

— Привет, коза. Извини, что я и бабушка Уна не смогли вас сопровождать с Друга: была одна командировка неожиданная, вчера вернулись — и сюда, готовить бабушкин День Рождения.

— Ну да, — вмешалась именинница, — Лилёк знает, что я кроме морковных оладушек толком ничего и не научилась кулинарить.

— Прабабуль, а мы к Мире пойдем на перекат, поздороваться?

— Так она уже здесь, Лиль, в саду, в плотине! Пойдёмте-пойдёмте! Мы у плотины накрыли стол!..

— Дан, ну-ка, дай мне руку, — не своим голосом позвала сына Лиля, — (тихонько) Хватило прошлой твоей встречи с русалкой, еле жива ведь та осталась...

В июне Солнышко также покидает сторону Планеты, как школьник покидает детские забавы ради домашнего задания: спасительно цепляется за травинки и цветы, облака и речки, деревья и крыши домов, растягивая счастье и оттягивая миг его временного завершения.

Одиннадцать вечера, а Небо, как рассветное, втянуло через хрустальные трубочки замешкавшихся солнечных лучей все цвета земного плодоношения; гора, которая уже сколько лет почитается Солнцем сонным горизонтом, спальным горизонтом, осталась в тёмно-синем цвете, таком тяжёлом, что не поднимается выше травы и деревенских заросших садов.

Когда земадружчане, и не только, улеглись, их бабушка Лиля вернулась к плотине. Сидела в укромности почтиночи и представляла картинки острова Гренландия, которые давным-давно, ещё в пору интернета, находила и рассматривала в его информационных феодах. После исчезновения Давида, Лиля решилась и поладила с элиями, чтобы шерстить первородную реальность в поисках встречи с мужем. Лиля бывала почти во всех дольках красоты Планеты, почти все порции разнообразия Природы отведала гурманом и, в первую очередь, маршалом-поисковиком. Лишь до Гренландии пока не добиралась...

— Привет.

Лиля дёрнулась от подкравшегося голоса.

Девятилетний Давид, её праправнук, подсел к бабушке под бок.

— Напугал тебя, извини.

— Ага, ладно.

— Бабушка, мне хочется с тобой поговорить о серьёзном. Можно?

— Ой, какой ты вежливый. Будешь таким чопорным, серьёзного разговора не жди: я буду смеяться.

Мальчик долго смотрел на бабушку, не мог начать.

— У тебя глаза космические, — Лиля достала из кармана флисовой кофты свой подарок — маленькую льдинку, — Давай послушаем.

Давид согласно кивнул. Лиля поднесла прозрачность к Небу: так каждый раз надо было делать, чтобы разбудить льдинку. Лиля всю жизнь мечтала услышать Музыку самой Планеты и её пристанища — Вселенной Космосов. И вот, какая-то малюсенькая иномирная льдинка сработала как выгромчитель, проявитель первородной Музыки.

Лиля полумысленно, полуголосом позвала русалку, чтобы та тоже послушала. Она мигом перебазировалась с перекатов в плотину, помахала Давиду привет тёмной рукой и легла на спину, чтобы видеть музицирующее Небо. А Оно… Всем пространством наливалось другим Небом, Небом Друга.

Когда Музыка завершилась, опять став льдинкой, Давид продолжил беседу.

— Мама … недавно … рассказала мне про прапрадеда Давида. И у меня к тебе есть действенное предложение.

— Да.

— В общем, так. Ты знаешь, что́ я умею делать с сознанием других.

— Не забывай: мама с папой не одобряют, категорически.

— Ага. Давай я стану твоим сознанием, и дальше, через тебя и твоё воспоминание о ТОМ сне, я найду белую пустыню и также стану её сознанием, взломаю его, и … посмотрим, что получится…

— НЕТ!

Лиля тут же потеряла себя и всякие реальности, исчезла, как сознание.

— Прости, бабушка. Я предугадал, что ты так отреагируешь.… Так, посмотрим, какие сны у тебя в закромах...

…Первое, что Лиля увидела после того, как услышала и почувствовала ветерковые колыбельные и поглаживания, — звёздное Небо. Лицо мальчика закрыло Его.

— Давид! — подскочила Лиля, вцепилась в плечи праправнука, — Ты как?! Ты в порядке?!

— Ага.

— Уже натворил что-нибудь?!

— Ага. Немножко.

— А что́?! Не страшное?!

— Любимая моя. Здравствуй, — родная теплынь рук прошлась по Лилиной спине.

Лиля резко обернулась. Через макушку ей кто-то сверххороший начал вдалбливать СЧАСТЬЕ...