Чужого не надо

Мокрые пальцы не слушались, ключ не хотел попадать в гнездо домофона. Назойливая дождевая взвесь была повсюду: просачивалась за воротник куртки, холодила уши, собиралась в щекотавшие нос капли.

— Как у Дойля, у Кона-а-ана, — на манер частушки выводил Николай заплетающимся языком, попеременно то тыча ключом в дверь, то пытаясь вытереть ладонью лицо. Другой рукой он придерживал выскальзывающий из-под мышки портфель, — Ваш, дескать, брат, Ватсон, расцарапал ключом все часы, как баба ногтями мужнину харю, а потом спился и умер. Братец спился, спился, да, ну и что такого? Как настоящий английский дж… джентльмен!

Николай воровато захихикал, по привычке прикрывая ладонью рот — радуясь собственному праву равняться с настоящим английским джентльменом вечером в пятницу. Тяжелый портфель упал с мокрым шлепком, перетягивающая его веревка лопнула, и книги веером скользнули в лужу. "Закон Архимеда для всех" скрылся в грязном месиве.

— Опаньки! — театрально развел руками Николай и выронил и ключ. Освободившимися руками с чувством протер глаза и огляделся. Отражения уличных фонарей беспорядочно множились в мокром асфальте, в трепещущих листьях темного парка, на крышах одинаково блестящих машин; дождь рисовал окраину ночного города на свой вкус, только черным и золотым.

Дверь подъезда открылась.

— Ой, здравствуй, Аленька!

В одной руке девочка держала зонтик, а в другой — пуделя в комбинезончике.

— Я сейчас помогу, дядя Николай, — Аля юркнула назад в подъезд, ловко заклинила дверь кусочком деревяшки, быстро привязала собачку к перилам, повесила на них зонтик и бросилась собирать рассыпавшиеся книги.

— Да не надо, маленькая, дядька сам справится, простудишься! — Николай, присев на корточки, шарил руками по грязи в поисках ключа и утонувшего "Архимеда". Старенькие брюки с треском разъехались сзади по шву.

Не прислушиваясь к бормотанию Николая, девочка сложила книги в портфель, втащила в подъезд. Деловито спросила:

— Сами до квартиры дойдете?

— Дядька справится, Аленька, спасибо тебе, хорошая ты девочка!

Потрепав по голове Алиного пуделька, Николай зашаркал по ступенькам на пятый — последний — этаж. Поджав губки, девочка проводила взглядом его сутулую спину и немужественную цыплячью шею, торчащую из оттопыренного воротника тяжелой кожаной куртки.

Перед квартирой стояло блюдце, на котором возвышалась горка чего-то поблескивающего. Николай зацепился за блюдце ногой, разметав по давно не стираной тряпке несколько темно-зеленых стекляшек, и нагнулся взглянуть, близоруко щурясь.

— А ну эй! — грозно гаркнул он, — это кто тут бутылки бьет, а?

Тишину нарушало только потрескивание тусклой лампочки под потолком.

— Эй! — крикнул он еще раз.

Николай качнулся ниже и поднял одну стекляшку, моргнул слезящимися глазами — круглая, размером примерно с ядрышко каштана, приятно гладкая с одного бока и немного ребристая с другого.

— Абажур кокнули, — подумав, заключил Николай, — "Билли, как убавить свет? Паф! Паф!" — кое-как сгреб стекляшки в обе ладони и поплелся к соседней квартире. Неуверенно потоптался, что-то бормоча себе под нос, и постучал в дверь носком ботинка.

— Да, Николай? — Александра Иннокентьевна словно ожидала позднего вторжения, приоткрыла дверь наполовину, опираясь на косяк мощной обнаженной рукой. Туго облегающий кружевной фартук пестрел тропическими джунглями. Из ее квартиры буйно пахнуло жареным мясом и восхитительной домашней выпечкой. Она поджала пухлые губы, и эта гримаса придала ей удивительное сходство с ее дочерью Алей.

— А-александра И-и… — он часто спотыкался на ее имени, она же всегда угнетающе долго молчала, выжидательно выпятив по-мужски тяжелый подбородок, —… к-кентьевна! Это не от вашего а-абажура?

— Какого абажура?

— Который вы хотели тут, перед квартирами повесить. Ну, на потолке, где лампа, голая… — Николай отчего-то покраснел и прикрыл рот ладонью.

— Как все три жильца нашего подъезда сдадут деньги, так куплю абажур, — она сделала многозначительное ударение на слово "все".

— Значит, э-это не ваше, не а-абажур?

— Нет.

— Вот, у-у меня под дверью лежало.

— Мне чужого не надо.

Взгляд Александры Иннокентьевны выражал вежливое презрение — не поздним вторжением Николая, но всей его пьяненькой персоной нищего библиотекаря.

— Что же мне с э-этим делать?

— Не имею понятия. Спросите профессора, — она снова поджала губы, выражая презрение теперь уже в адрес профессора: далеко не нищий, но тоже запойный — другим пойлом, под названием "наука".

— Спасибо. И-извините, что я поздно, — Николай набрал в грудь побольше воздуха и выпалил на одном дыхании, — Доброй ночи, Александра Иннокентьевна!

— Доброй ночи, Николай.

Пьяно одержимый идеей дознаться правды, Николай героически потащил заплетающиеся ноги на два этажа вниз, к Родгеру Александровичу. "Вот баба! Своего не дам, а чужого не надо! Бабы они и есть бабы, вот то ли дело мы, мужики..." — бормотал он, досадуя, что сразу не догадался пойти к профессору.

Родгер Александрович занимал три этажа, то есть целых шесть квартир. Одно время Николай любил заходить к профессору, рассуждать о своих любимых звездах и фантастике. Все пламенные идеи Николая о революционном устройстве Вселенной, подчерпнутые им из художественной литературы и доведенные до нелогичного завершения его собственной николаевской фантазией, Родгер Александрович всегда уверенно опровергал. Эти разговоры постепенно вводили Николая в крайнее уныние — и однажды увлекательная и романтическая наука о космосе предстала перед ним обычной сухой рутиной.

Открыв дверь, профессор не без труда сфокусировал на позднем госте большие бесцветные глаза, а тот, в свою очередь, пытался не забыть, зачем пришел. Так они неподвижно постояли некоторое время: Николай, в своей мокрой неопрятной куртке, и Родгер Александрович, в строгом костюме и накинутом поверх белом халате. За спиной профессора, в просторном зеркальном холле, едва заметно покачивалась разноцветная люстра. Наконец Родгер, вырвав себя из размышлений, хрипло бросил:

— Кофе?

— Не, — удивился Николай.

— Тогда что?

— Это ваше. — Николай протянул ему стекляшки.

Родгер взял одну, осторожно, двумя длинными узкими пальцами, и молча скользнул куда-то вглубь и вниз своей необъятной квартиры. На его лысой, как бильярдный шар, голове сверкнули и погасли разноцветные блики. Он довольно скоро вернулся и не без интереса спросил:

— Откуда это?

— Под своей дверью, на тряпке, на блюдце нашел. Сегодня, как с работы пришел, — выдал Николай заготовленную фразу.

— На тряпке на блюдце. Интересно. Нет, это не мое, но я с удовольствием купил бы это. Их все.

— Как не ваше?

— Не мое.

— У вас ж таких полно!

— Не мое. Так продадите?

— А что это?

— Изумруд.

— Чего?

— Это изумруд.

— Опаньки… Да господь с вами, откуда?

— Видимо, с тряпки с блюдца, нет?

— Да! Но откуда?

— Я констатирую факты, а не ищу их причины. Искать причины, — Родгер неопределенно пошевелил пальцами в воздухе, — имеет смысл, когда связанных между событий достаточно много.

— Чего, п-простите?

Дома у Николая стояла книга на немецком, одна из многих списанных книг, которые начальник позволял ему забирать себе. Почти не знающий немецкого Николай читал ее название как "Шверкрафт фюр думмиес" — книга была о законах Ньютона, объясненная, что называется на пальцах, для… неискушенных читателей. И вот теперь во взгляде Родгера отчетливо виделось это "фюр думмиес".

Родгер посмотрел на Николая внимательнее, разочарованно пошевелил пальцами.

— Вы сейчас не поймете.

— А, надо много изумрудов? Чтобы… чтобы искать… причины, да? — напрягая мыслительный процесс до предела, спросил Николай, как-то по-новому рассматривая лежащие на ладони "стекляшки".

— Нет. Надо, чтобы изумруды много раз появлялись на тряпке на блюдце.

— Не понял...

— Надо, чтобы они много раз появлялись на тряпке на блюдце. Тогда можно будет анализировать это событие статистическими методами.

Услышав знакомое слово, потерявший было нить рассуждения Николай снова оживился.

— Погодите… Какими еще статистическими? Просто кто-то пришел и положил их туда. Как у Буратино, помните? Некто взял два яблока...

— Возможно. Но вряд ли. Есть факт, а его причина, во-первых, сложна, поскольку касается прихотливых человеческих мотиваций, а во-вторых, в данном случае, еще и довольно абсурдна. Представьте, приходит некто и аккуратно ставит под вашей дверью блюдце с изумрудами.

Николай некоторое время помолчал, тихонько покачиваясь в такт люстре профессора.

— Но не из воздуха ж они появились, а? — уныло спросил он, несколько даже трезвея.

— Вот вы опять пытаетесь искать причину, — мягко укорил его Родгер.

— А как же?

— Продайте мне их.

— Зачем?

— Это уж мое дело.

— Сколько ж они стоят?

Родгер назвал сумму.

— Ой… — у Николая вдруг заломило затылок, — да вы что? Куда ж мне столько! Все, пойду хозяев искать!

Николай пошаркал наверх, кривя лицо от нарастающей головной боли — зря он просто не оставил это все лежать, где лежало. Проходя мимо единственной жилой квартиры на четвертом этаже, он все-таки заставил себя нажать кнопку звонка.

— Заходи, Коленька, — приветливо распахнула дверь Нина Никифоровна, — А я как раз чай заварила.

Он вздохнул — да этот день просто не желал окончиться! Старушка усадила Николая на маленькой уютной кухне, налила большую кружку крепкого травяного чая, пододвинула вазочку с вишневым вареньем, поставила карамельки. На стене — календарь с фотографией; какое-то кладбище, монахи… Николай тяжело сидел, опустив плечи. Страшно хотелось лечь, но не желая обидеть старушку, он все-таки взялся за кружку.

— Как Валя?

— Нормально, — буркнул он, поспешно отхлебнул, обжегся.

Валя была студентка-художница, такая, из тихих отличниц. Часто брала книги и подолгу сидела в читальном зале. В прошлую пятницу она сидела так долго, что дождалась, пока Николай не закончит работу. Он проводил ее до дома. Он вдохновенно и смешно рассказывал ей про мумми-тролллей и почти совсем не заикался. У нее такие удивительные фиалковые глаза… С тех пор монументальная Александра Иннокентьевна в фартуке с джунглями почти перестала сниться Николаю по ночам.

— Позвал бы ее в гости как-нибудь.

— Зачем? — покраснел Николай и отчего-то разозлился.

— Да поглядела бы я, — тихо ответила старушка, ласково смотря на Николая, — все ж мы с твоей мамой-покойницей подругами детства были.

— Еще не хватало! И вообще, захочу, так сам у нее останусь! — развязано заявил он, не вспоминая, что таким же точно тоном разговаривал когда-то со своей матерью. И не видя, как жалко это прозвучало. Старушка опустила глаза. Николай, ожидая упреков, демонстративно выскреб последнее варенье из вазочки.

От чая боль немного успокоилась, и в голове прояснилось.

— Да, — засобирался Николай, вытянул руку, разжал ладонь, — не вы потеряли?

— Нет, — покачала головой старушка, глядя на мокрые от пота камешки, — ты, Коленька, пил бы поменьше, а? Ботинки купил бы новые.

— Да ладно уж, не учите!

— И разобрался бы, хоть сам для себя, чего же ты хочешь, Коленька...

Он приостановился.

— В смысле?

— Чего ты от жизни хочешь?

— Ой, теть Нин, а? Спать я хочу, вот чего!

Спал он в эту ночь плохо. Под утро приснилось, что пришла в читальный зал женщина, просила у него какую-то книгу и все выкладывала и выкладывала на столик перед Николаем то какие-то ложки, то бублики, то будильник. "Мне нужен только ваш читательский билет!" — повторял Николай. "У меня его нет", — едва слышно сказала женщина. "Тогда чего пришла!?" — грубо гаркнул он. Женщина положила перед ним горсть мокрой жирной земли, а он вдруг увидел, что эта женщина — его мама… И проснулся. Долго сидел на пыльном подоконнике, разглядывал необъятные шкафы с книгами, тщательно думал, какой он счастливый: есть трехкомнатная квартира, есть постоянная тихая работа. Простукал и смолк первый утренний трамвай: "то-тэ-та-тэн, то-тэ-та-тен"… Николай включил телевизор — ему все казалось, что в тишине он различает дыхание родителей.

***

Следующая неделя промчалась стремительно, измотав Николая непривычным изобилием событий. Один камень он отдал "на изучение" знакомому-ювелиру — тот как услышал историю о странной находке, так не отставал, пока не заполучил экземпляр. Второй камень Николай вынужден был продать Родгеру Александровичу, очень уж его уговаривал профессор. Денег хватило на операцию библиотечной Нюше-буфетчице; все сотрудники несколько дней убеждали растерявшуюся женщину, потом провожали ее в больницу, потом Николай бегал ей за каким-то особым кефиром… Налетела пятница, завертелось чаепитие с дорогим коньяком и роскошным тортом. На оставшиеся последние две тысячи рублей Николай купил Нине Никифоровне коробку французских конфет и ушел с работы за полночь. Недалеко от дома на него внезапно наскочили, сильно ударили по голове, обыскали, и ничего не найдя кроме измятой коробки, швырнули ее в грязь и скрылись так же внезапно как и появились.

Снова, как и в прошлую пятницу, шел дождь.

С трудом добредя до своей квартиры, Николай стянул липшую к телу рубашку и долго стоял в ванной, промывая кровоточащую ссадину на лбу. Тошнота подкатывала к горлу, сильно кружилась голова. Тишину нарушал шелест дождя и одинокое тиканье часов. Мучительно терзала обида — старушка так любила шоколад, а такого, французского, дорогого, никогда не могла даже попробовать. Он вдруг представил себе ее неизменные вазочки с вареньем, простенькие карамельки, и его лицо исказила болезненная гримаса. Еще он думал, что было бы, принеси он эту коробку Александре Иннокентьевне: она, наверное, сказала бы, "мне чужого не надо" и неприступно поджала губы. Впрочем, нет, ни за что — этой брутальной женщине не только коробку конфет, а просто цветочек к восьмому марта подарить страшно. Вот и живет поэтому без мужа, вдвоем с дочерью… Валя же совсем не любит шоколад, она любит маленькие сахарные плюшки из кондитерской, что около остановки трамвая. Завтра — теперь уже сегодня — они договорились встретиться пораньше. Валя уезжает на практику, она хотела сказать Николаю что-то очень важное...

Раздался звонок в дверь.

— Аленька! — открыв дверь, машинально затянул Николай сладко-гнусавым тоном, каким, по его мнению, следовало разговаривать с детьми, — Здравствуй! Дядька тут вот, маленько… — он стыдливо отступил во мрак квартиры.

Девочка протянула Николаю что-то живое, пищащее, закутанное в одеяло. Аккуратно зевнула.

— Мать передать просила.

— Ночью-то?

Николай машинально взял протянутый кулечек, заглянул. И долго смотрел на маленького щенка с длинной и почему-то влажной шерстью, а щенок смотрел на Николая.

— Почему он мокрый?

— Мать его помыла. Он в краске перепачканный был.

— В краске?

— Ну да, фиолетовой. Очень плохо отмывается.

Николай помолчал.

— Ваша Вьюшка ощенилась?

Аля чуть усмехнулась. В полумраке лестничной клетки Николай кажется успел поймать на ее лице любимое выражение профессора...

"Фюр думмиес".

Он вообще часто видел такое выражение на лицах, быть может, потому что всегда его ждал.

— Нет, у нас же пудель, дядя Николай.

Девочка отступила, споткнулась обо что-то.

— Не вы забыли?

Николай проследил за ее взглядом и увидел под дверью пару ботинок.

— Нет, — мрачно отчеканил он, — так откуда щеночек, говоришь?

— Мать вчера под вашей дверью нашла, — вздрогнула от непривычного тона Аля, — а нам чужого не надо.

Безымянный щеночек тявкнул и сунул мокрый нос в ледяные ладони Николая...

— У нас тут совсем дурка?! Я сам вполне могу себе позволить купить новые ботинки, если сочту нужным! — страшно орал Николай спустя каких-то полчаса. Разбуженная Нина Никифоровна только причитала вполголоса, щурилась на свет.

— Коленька, как ж ты так...

— Вы мне ботинки на коврик положили, спрашиваю? Вы! Больше некому! А собака? Зачем мне чертова собака?

— Не я, Коленька. Твоя голова...

— Все с ней в порядке, с моей головой! Идите вы к черту с вашей благотворительностью!

Новые ботинки сочного апельсинного цвета отправились в мусорный бак. А Николай, заперев в своей квартире скулящего фиолетового щенка, решительно отправился к Родгеру, положив в карман все оставшиеся зеленые камни.

— Решили остальные мне продать? — с радостной ноткой поинтересовался профессор, отпирая дверь. Похоже, он вообще никогда не спал. На Родгере был темно-малиновый халат и тапочки на босу ногу, — А что у вас с головой?

— Что продать?

— Изумруды.

— Ах это, — Николай небрежно потрогал повязку, — Да так, обычное дело, мужики кошелек попросили, ну, я не дал, да так и пошло вот. Обычное дело! Я тоже в долгу не остался, у меня удар левой...

— Так продадите?

— Что?

— Изумруды, — терпеливо повторил профессор.

— Нет!

— Неужели хозяева нашлись?

— Да нет же!

— Тогда что?

— Ботинки, ботинки мне подкинули! И собаку! Вы что-то там говорили про статистику — вот вам статистика! Три раза и все под мою дверь! А?

Родгер как-то судорожно дернул щекой. На его обычно невозмутимом лице появилось странное выражение — смесь удивления, радости и настороженности. Впрочем, Николай этого не заметил.

— Не кричите, — Родгер посторонился, жестом приглашая Николая войти.

Квартира профессора всегда напоминала Николаю новогодний праздник, но какой-то абсурдный, навечно затянувшийся, как чаепитие мартовского зайца. И в жару, и в мороз, и днем, и ночью эта квартира была одинаковой. Комнаты с задернутыми плотными шторами освещались только узкими ленточками подсветки книжных полок, и этот свет искрился в разноцветных стеклянных шариках, как попало лежащих на книгах, а иногда и просто небрежно рассыпанных на широких чертежных столах и раскидистых креслах. О назначении шариков Родгер никогда не распространялся, а Николай и не спрашивал, полагая их чем-то вроде чудаковатых предметов интерьера. Шарики эти занимали странную, но исключительно важную нишу в жизни Родгера Александровича — иногда профессор мог прервать разговор на полуслове, внезапно сорваться с места, схватить какой-то шарик и долго молчать, просто держа его в руке, точно череп бедного Йорика.

Спустившись вслед за профессором по внутренней лесенке вниз, Николай оказался в большой зале без окон, в центре которой на низкой бетонной плите покоился гигантский куб — больше пяти метров по ребру. В нем, в мутных разводах, сновали рои разноцветных шариков. Вдоль стен тянулись полки с наполненными шариками кубическими сосудами поменьше.

Роджер взял один куб, потряс. Крохотные блестящие шарики, как снежинки в новогодней игрушке, закружились в бесцветной жидкости и опали.

— Здесь доминирует только один закон — закон Ньютона, и поэтому все шарики ведут себя одинаково, — без всякого вступления сообщил он Николаю.

Николай тоскливо вздохнул. Никакой лекции сейчас не хотелось.

Родгер взял еще куб, с зеленой полосой жидкости внутри. На этот раз осела только часть шариков, а некоторые зависли в полосе.

— Часть шариков сделана из вещества, которое взаимодействует с этой вот зеленой жидкостью.

— И что? — рискнул поторопить профессора Николай.

— Это простейшая имитация понятия "цель". Для части шариков цель стала другой — остаться в зеленой полосе.

— Ага...

Родгер подвел Николая к центральному гигантскому кубу. Профессор заметно волновался, все время облизывал тонкие губы.

— Здесь множество жидкостей, которые взаимодействуют и которые не взаимодействуют друг с другом. Здесь множество шариков из разнообразных веществ...

Николай смотрел непонимающе. От пестрого движения шариков рябило глаза.

— Это имитация целей для самой сложной живой системы — для человеческого общества.

— А при чем тут мои изумруды, ботинки, щенок? — оглядываясь по сторонам, он заметил большой люк в полу.

— Я сам выбираю состав шариков и жидкостей, и поэтому, казалось бы, я всегда могу совершенно точно сказать, как и куда будет двигаться каждый шарик. Казалось бы, но нет. Изредка происходит иначе. Иногда моя система ведет себя так, как если бы в моем кубе были еще шарики… которых на самом деле там нет. Как будто эти несуществующие на самом деле шарики как-то двигаются, как-то искажают пути других, подчиняются каким-то своим "целям", понимаете?

— Пока не очень, — промямлил Николай, подмечая, наконец, нездоровый блеск в глазах профессора.

— Просто замените шарики людьми! Каждый из нас постоянно взаимодействует с огромным количеством других людей — посредством личного общения, книг, телевизора… Все наши цели, стремления, желания есть результат этого сложнейшего взаимодействия. Изумруды, собака, ботинки — да что угодно! — появились, как если бы их кто-то принес, хотя на самом деле никого не было, понимаете? Это первое реальное подтверждение моей теории! Вы не представляете… — голос Роджера сорвался.

— Как может что-то быть принесено… никем? Сказка про Алису? — Николаю как-то не по себе было видеть профессора в таком волнении.

— А как могут звезды и галактики двигаться под влиянием невидимой темной материи?

— Не, ерунда какая-то, извините. И ваша темная материя — тоже. Зачем так сложно объяснять то, что можно объяснить проще?

— Да нельзя проще, нельзя! Тут все изначально сложно! Есть очень много шариков и очень много связей между ними — это очень сложная система, понимаете? Сложная система — это не просто сумма своих составляющих. Сложная система сама порождает нечто новое. Возникновение мира, невидимого, но влияющего на наш реальный мир — это следствие возрастающей сложности системы...

— "Так и есть, как ты говоришь", — тихонько пробурчал Николай.

—… чем больше шариков в кубе, тем чаще происходят такие вот непредсказуемые, не укладывающиеся в начальные параметры аномалии. Человеческое общество — это очень сложная система, не так ли?

— Люди — не шарики.

— Да, людей значительно больше. Особенно мертвых.

— Что? — вздрогнул Николай.

— Достоевский, Лем...

— Книги, да, я понял.

— Так вот, людей больше, а значит, с людьми такое должно случаться еще чаще. Чаще — это означает, что статистическими методами можно легко построить закон распределения этой аномалии, — вдохновенно подытожил Родгер, посверкивая глазами. — Как только я пойму законы этой аномалии, которую пока для краткости обозначим "господь бог", я смогу однозначно предсказывать поведение любого человека.

Люк в полу вдруг показался Николаю дверью в еще более обширный зал, пол которого был точно гигантский аквариум, заполненный миллиардами миллиардов шариков, с дном, уходящим куда-то в невообразимую глубь планеты. Под фундаментом его тихой пятиэтажки помещался некий Абсолютный Оракул, рассчитывающий все колебания каждой человеческой души, все поступки, все желания...

— А что у вас там? — ткнул пальцем в люк Николай.

— Банки с компотом, — упал с высоты научных рассуждений профессор, — Послушайте, Николай, если позволите, я очень хочу быть в курсе, если еще что-нибудь такое с вами произойдет. Хорошо? А еще лучше, вы все записывайте, записывайте подробнейшим образом. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о ваших наблюдениях некоторым моим знакомым. И подумайте о ваших изумрудах — мне очень нужны такие, для новых шариков. Понимаете, их свойства...

Николай устало кивал. Он получил ответ на свой вопрос, но он не удовлетворил его. Николай только понял, что ничего иного от профессора все равно не получит. С другой стороны, чем не ответ? Чем он плох? Тем, что не укладывается в рамки обыденного мировоззрения? В свое время теория относительности тоже не укладывалась. Да и потом, разве Родгер мог так уж сильно ошибиться в своей теории? Все-таки ведь профессор.

Родгер проводил его до двери. Суетливо замешкался у входа и смахнул с полки рукавом халата блюдце с горкой шариков. Они звонко разлетелись на осколки, упав на плитку прихожей. Николай наклонился и поднял кусочек зеленой стекляшки. Поднял и упавшее блюдце, точно такое, как нашел у себя под дверью.

— Опаньки...

Они постояли некоторое время: Николай, хмуря брови, и Родгер Александрович, переминаясь с ноги на ногу.

— Хотели, значит, доказать свои теории, господин профессор? О-обидно всю жизнь работать, а результатов иметь нуль, да? У меня, вы знаете, нет ни высшего образования, ни степени, ни званий, ни титулов, но я не и-идиот, господин профессор. Я не идиот! Да, ваши ботинки я, у-увы, не смогу вам вернуть, а вашу шавку сегодня же выкину на улицу. А стекляшечки — нате! Бесплатно! — он с силой швырнул "изумруды" под ноги профессору, они покатились в разные стороны.

До крайности изумленный Родгер не успел произнести ни слова, как Николай вылетел вон, шарахнув обитой дорогой красной кожей профессорской дверью.

"И деньги ведь, деньги еще дал мне, подлец! Как возвращать-то ему теперь..."

… Часы показывали четыре утра. Безымянный щенок встретил Николая радостным визгом и большой лужей на полу. Николай зло отпихнул его ногой, с грохотом захлопнул и запер дверь. От головной боли сводило челюсти и дергало затылок.

Раздался телефонный звонок.

— Николай? Я про тот зеленый камень, что ты мне давал, — приятель-ювелир тяжело дышал в трубку.

— Да какой еще камень, — процедил Николай, — плюнь и забудь. Это тут один решил со мной поиграться, сволочь интеллигентская.

— Этот камень...

— Оставь, а!

— Это изумруд.

— Да ну?

— Да послушай же! Дело не в том, что это изумруд, дело в огранке.

Следующие десять минут измученный Николай силился представить себе длинную полоску, "склеенную" из многоугольных ячеек, каждая из которых была меньше предыдущей. Полоску же затем следовало скрутить таким образом, чтобы получилась сфера без зазоров...

— А шел бы ты, а? — не выдержав, взревел разъяренный библиотекарь.

— Апельсин, апельсин ты чистил, не отрывая ножа?

— Да и-иди к черту со своим а-апельсином!

— Ячейки уменьшаются, до размеров кристаллической решетки, а возможно и дальше...

— Дальше? До многоугольных электронов, что ли? Перестаньте вы все делать из меня идиота!

— Послушай, я у физиков консультировался, они сказали...

— Боже, вот только избавь меня от терминов!

— Коротко говоря, такое невозможно, Николай, — выпалил ювелир.

— В смысле?

— Такую огранку невозможно сделать. Ну, нет таких технологий. Нет теорий, нет инструментов. Послушай, а откуда ты этот изумруд взя...

Николай положил трубку. В его мозгу вся громоздкая конструкция теорий Родгера точно тяжело нагруженная баржа, уйдя было за горизонт, начала вдруг разворачиваться назад. Каждое слово, сказанное профессором, теперь надо было вспоминать и интерпретировать иначе.

У Николая не было на это сил.

Щенок ласково ткнулся было в щиколотку Николая, тихонечко заскулил.

— Пшел вон!

Достав с книжной полки бутылку водки и стакан, он налил и выпил. Потом еще раз налил и выпил. Дошел до подоконника и сел в любимой позе, подтянув колени к животу. Когда он был маленький, то часто прятался так от мамы. "То-тэ-та-тэн, то-тэ-та-тен, то-тэ-та-тен", проехал внизу трамвай. В голове делалось пусто и приятно. Появившиеся вскоре мысли унесли Николая совсем в иную плоскость, подальше от сложных систем и многоугольных электронов.

— Вот взять ангелов-хранителей, так? — сказал он трещинке на оконной раме, — Люди верят, что они существуют. Когда происходит что-то особенно хорошее, то люди говорят, что это их ангел-хранитель постарался. Избежал человек аварии — значит, ангел-хранитель помог. Гм… А если человеку нужны ботинки, то может ли ангел-хранитель доставить их ему к дверям квартиры? — Николай озабоченно нахмурился, такое поведение не вязалось с его представлениями об ангеле-хранителе, которые он время от времени получал от Нины Никифоровны вместе с карамельками.

Он вылил в стакан остатки из бутылки.

— Тогда сам всемогущий Господь Бог! — он попробовал на вкус эти слова, но не ощутил ничего кроме горечи и тошноты, — Но не тот бог, который сидит невидимкой в родгеровых аквариумах и тихонько подпихивает разноцветные шарики.

Он снова потерял нить рассуждений и решил начать сначала.

— А как все началось? Изумруды, или что там это такое на самом деле, — в пятницу, потом щенок и ботинки — тоже в пятницу. В пятницу! О, никак Господь подает по пятницам? — Николай захихикал, поерзал, — Так, а в позапрошлую пятницу не подавали ли мне чего?

И замер.

В позапрошлую пятницу он первый раз в жизни провожал до дома девушку. Валю. Николай надолго замолчал, напряженно смотря невидящим взглядом в окно на светлеющие силуэты деревьев.

К черту родгеровы теории. Хотя бы потому к черту, что нельзя назвать случайными изумруды, ботинки, щенка. Тут налицо система, нацеленная лично на него, на Николая! Кто-то, то есть, некто… Проклятье! Одним словом, тот, кто это все принес, знал о Николае достаточно много — знал, например, что ему нужны новые ботинки. Он, Николай, не смог воспользоваться ценностью — изумрудами — чтобы обратить их в деньги для собственной пользы, и тогда этот некто принес ему вещи первой необходимости… в натуре. И собаку, собаку принес, "для души", что ли, когда понял что ему, Николаю, нет дела даже до вещей первой необходимости — ну как же, ведь он, Николай, даже дыру в брюках на заднице зашить не сподобился. Логичные рассуждения? Да уж не хуже, чем у профессора!

Валя… Что, неужели Валя — это "предмет первой необходимости", подсунутый ему, Николаю, неким всемогущим добреньким созданьицем, темной материей человеческого общества, внеземным мастером по огранке изумрудов...

— Все значит можешь, — зло забормотал вдруг Николай, — все можешь, все знаешь, знаешь, чего хочу, да? Тогда слушай, ты, пусть здесь и сейчас будут мои родители, а еще пусть я буду снова маленьким, снова будет тот Новый Год, когда мне подарили первые санки, пусть будет шоколадный торт, пусть будут мои друзья… Нет! Не смей! Я не хочу этого! Я не хочу, чтобы они увидели, во что я превратился. Хотя пусть! Пусть видят! Но нет, не надо, слышишь, не надо их сюда, слышишь… Валенька… а что Валя? Все равно она ведь скоро узнает, какое я ничтожество, и уйдет, и бросит меня. Так что зря ты старался, кто ты там ни на есть, слышишь? И не нужно мне твое сочувствие и вспомоществование. Мне ничего от тебя не нужно!

Последние слова он проорал в голос, и вдруг вспомнил, что приятель-ювелир знаком с Родгером: он, Николай, сам их как-то и познакомил. Ай да профессор! Подумать только, какая сложная игра. И почти ведь добился, что Николай поверил во весь этот гадкий розыгрыш...

Скрежет поворачиваемого ключа заставили кровь прилить к голове. На мгновение Николаю стало трудно дышать от какого-то липкого ужаса. Входная дверь открылась и захлопнулась. Николай кубарем слетел с подоконника. Выбежав на лестничную клетку, он увидел промелькнувшего щенка, услышал дробный топоток маленьких лапок и, едва не полетев вниз головой с лестницы, побежал следом. Холодный воздух ударил в лицо, когда Николай распахнул дверь на улицу. Ошалело огляделся, щуря близорукие глаза. Щенок был уже далеко.

Только это уже был не щенок.

Большой, выше Николая, ком чего-то пестрого быстро катился по безлюдной улице вдоль ограды парка и через мгновение исчез за поворотом.

Не в силах вымолвить ни слова, Николай обхватил виски ладонями и медленно поплелся домой.

На полу перед квартирой Александры Иннокентьевны стоял огромный букет нежных фиолетовых ирисов.

***