Чтобы не зря

— Говорят, ядерная зима должна длиться лет под тридцать. Уже десять прошло. Светлее пока не стало ни чуть. Эх! Доживу ли? — пропыхтел Старик, глотая влажный морозный воздух. Идти было тяжело, а уж разговаривать на ходу — так и вовсе героизм.

— Иди давай, старый пень! — Серый толкнул Старика в спину. — Или свали с дороги.

Тот замолчал и ускорил шаг. Снегу за ночь навалило прилично, по «свежаку» всегда тяжко пробиваться. Вперед поставили новичка Нечаева. Бедолага впервые вышел на добычу, и так не повезло — метель. Сейчас-то все стихло, но нанесло столько, что в низинах тонули по пояс. Передовому настолько тяжело, что менялись несколько раз за всю дорогу. Но новичок правил не знал, а те, кто знал — помалкивали. Наконец Старик не выдержал, тронул идущего впереди Нечаева за плечо:

— Ты, дорогой, совсем выбился, еле идем. Ты отступи, я тебя подменю.

Нечаев ступил в сторону, остановился, благодарно взглянул на сердобольца, и согнулся, упершись руками в колени. Его лицо окутало густым паром дыхания. Морозно, но влажно. Лето…

— Через рот не дыши, — назидательно заметил Старик и двинулся первым.

Идущий за ним Серый опять ткнул Стрика кулаком в спину:

— Иди уже, полено горелое! Вперед он полез. Посмотрим, через сколько шагов ты заскулишь.

За Серым шел Беглов — высокий и статный, он казался благородным офицером. В споры и распри не вступал, всегда держался отстраненно. Этот из политических: отбывал за причастность к попытке переворота. Он тащил деревянные сани с запасом дров, снастями и всяким полезным рыбацким скарбом.

Замыкал колонну надзиратель. Увидев Нечаева на обочине, он несильно ударил его палкой по спине и прикрикнул трубным басом:

— Ты чего тут стал, пустая голова? Ну-ка в стро-ой! Тебя никто сюда не обязывал, сам напросился, дубина. Топай!

Нечаев вступил в стежку и пошел в строю, поглядывая на скользящие впереди санки. День только начинался, а силы уже истощились.

На водохранилище редко ходили вольнонаемные — больно уж тяжелая это работа: идти далеко, дежурить сутки в снегу и непрестанно обивать и очищать полынью от заледи. И поручали эту работу арестантам, немного урезая им сроки заключения.

Забавляясь, надзиратель постукивал Нечаева в спину и наступал на войлочные задники унт:

— Это ж надо — сам напросился. Ты что, эй, снеговик, — и он опять ткнул Нечаева палкой. — Решил в озере искупаться?

Нечаев не отвечал, шел молча, стараясь не отставать от саней. Купаться он, конечно, не собирался. Но цель у него была — рыба. Вольнонаемным давали долю — десятину выручки товаром. Уловы набирались небольшие, но за пару суточных дежурств добывалось столько рыбы, сколько в подземке не на всякую месячную зарплату купишь.

Команда взобралась на возвышенность, выдохлась, ослабела и движение остановилось. Старик не дошел до конца подъема, уселся в снег, расстегнул ворот. Даже надзиратель остановился, прильнул плечом к покосившемуся бетонному столбу и дышал громко, с голосом и кряхтеньем. Присели на кирпичную стену развалин, теперь полностью утонувших в снегу. Здесь всегда делали передышку.

— Да… Навалило… — задумчиво протянул Беглов. Его дыхание было спокойным, ровным.

— А денек-то ничего, солнечный! — крикнул Старик.

До места отдыха он не дотянул и теперь лежал поодаль. Вообще, он был не старым — лет пятидесяти. Но молодежь называла его Стариком, вероятно за его снежно-седую косматую бороду или за телесную дряхлость и шаркающую походку. Старик все ждал тепла:

— Солнце сегодня — как прожектор. Может правда после ядерной зимы будет и весна?

Рыбаки подняли головы, всмотрелись в небесную серь. Обычное солнце — тусклый беловатый диск на монотонно-сером полотне неба. Да, погода безоблачная, что случается редко. Но весна… Нет никакой весны.

— Ляшков! — гаркнул на Старика Серый. — Заткнись ты, идиот! Бесишь со своей весной, — и шутливо обратился к надзирателю: — Начальник, давай его тут оставим. А весной, как растает, заберем.

— А на кой он нам весной? — басисто включился в игру надзиратель. — Пусть до осени лежит.

— Злой ты человек, Серый, — обиделся Старик. И, помолчав, покрутив мысли в голове, и не найдя им ответа, выпалил. — Ты вообще самый злой и непутевый человек в нашем поселке! Все люди как люди, а ты… Нехороший и непутевый… Еще и злой…

Серый криво улыбнулся, достал из кармана мелкую щепку, сунул в рот и завалился спиной на мягкий снег. Лицо его стало блаженным и мечтательным, он выглядел вполне довольным жизнью:

— Столько комплиментов в один день.

Серый отбывал срок за грабежи. Он подкарауливал торговцев и грабил их, отнимая самое ценное — соль, патроны, лампочки и лекарства, если те попадались. Действовал четко и расчетливо, всегда в маске, чем сильно затруднил следствие. В конце концов дошло и до убийства.

Надзиратель скомандовал конец перекура, рыбаки поднялись и выстроились в колонну. Первым пошел Беглов, за ним Серый. В сани впрягли Нечаева. Так и шли уже до самой рыбной «норы».

Водохранилище — это большой котлован, огромная низина, занесенная снегом почти вровень с верхушками скалистых берегов. В иных местах многолетняя снежная прессовка достигала толщины в пять-шесть метров. А под нею лед. Здесь поселковые мужики когда-то выбили две полыньи — прорубы во льду, чтоб добраться до воды. В эти проруби погружали рыболовные сети, которые вынимали дважды в сутки. Рыбным это место не назовешь — подо льдом совсем нет света, какая уж там рыба. Но кое-что вытаскивали, с пустыми руками никогда не возвращались.

— Пришли. Старик, давай на дальнюю, проверь там все, — распорядился начальник.

Готовые к выходу домой мужики из уходящей смены топтались у входа в снежную нору. Но нужно еще сдать дежурство. Надзиратель поздоровался со своим коллегой из сменяющейся бригады, и дружески похлопывая его по спине, увлек вниз, в снежную пещеру — «дыру»:

— Ну, начнем проверочку, — прогудел он. — Ты меня знаешь, я человек мягкий, но жесткий, — и он громко и неудержно расхохотался над собственной шуткой.

Проверили чистоту, ровность и надежность входных ступенек. Первая «дыра» — это просторная комната, выдолбленная в многометровом слое спрессовавшегося снега. В потолке ледовое окно для света. В полу — толстом, полутораметровом льду — прямоугольная полынья. Из первой «дыры» шел длинный ход на добрую сотню метров ко второй «дыре».

Надзиратель заглядывал в каждый закуток, осматривал потолки, оценивал прозрачность ледовых окошек, заставил вынуть из полыньи совсем уж мелкие крошки льда. Не имея к чему придраться по-настоящему, он успокоился и велел доставать сети.

Мужички из смежной бригады засуетились, напялили кожаные перчатки, одного послали в дальнюю «дыру» — травить трос. Надзиратель поинтересовался:

— Ну как, много наловили вчера вечером?

Он достал вяленый рыбий хвост и принялся его грызть и посасывать — старая сушеная рыба тверже дерева.

Начальник уходящих дернул плечами:

— Как всегда. В прошлом году радовались, сколько карася шло… А в этом — ни линя, ни карася, один бычок идет, крупную сеть хоть не вынимай.

Мужики налегли, потянули, и сеть пошла на «берег». Карася хватало, попадался и крупный. Скромничал бригадир уходящих. Правда, мелкоячеистая принесла больше рыбы. Пусть бычок и мелочь, но по общей массе улов вдвое тяжелее против карася и линька.

Сети очистили, ровно уложили в том единственно верном порядке, в каком их укладывают только опытные рыбаки. Лед очистили. Рыбу упаковали, вытащили на поверхность, или как здесь говорили жители подземки, на «воздух». Уложили на сани, привязали, и без всяких церемоний дернули свои сани в путь.

— Ну что, сидельцы-умельцы? — надзиратель спускался с «воздуха» в полумрак ледовой дыры. — Пока вы жуете сопли, кто пошустрее, будет жевать рыбку. А кто у нас пошустрее? Я у нас пошустрее, — он достал из кармана грязного овечьего тулупа увесистого линька, размером не меньше ладони. А ладонь у него большая.

— Вот как надо добывать! — гордый своим успешным воровством, он швырнул рыбешку на лед в угол комнаты, чтоб не протухла. Что и говорить, теперь весь мир — огромный холодильник. Храни еду, где хочешь.

— Новенький, и ты, — указал он на Беглова. — Давайте в конец, потянете веревку. Сначала «крупнячок».

Рыбаки быстрым шагом ушли в дальнюю «дыру», скользя руками по заиндевевшим стенам, чтоб не сбиться в темноте и не «клюнуть» стенку лбом. В кромешной тьме Нечаев то и дело натыкался на широкую спину Беглова. Но тот не раздражался:

— Ничего. В другой раз пойдешь впереди, раз не видишь в темноте.

Коридор сузился настолько, что местами не обменяться.

Вторая «дыра» оказалась поменьше и потемнее. В потолке светилась крошечная льдинка.

Беглов надел кожаные перчатки, чтоб не мочить рукавицы.

— А твои где? — недоуменно взглянул он на голые руки Нечаева. — Без перчаток ты не работник. Надевай хоть варежки.

Нечаев оправдывающимся тоном извинился:

— Я и не знал. Никто не разъяснил, стихийно как-то получилось.

Беглов потянул трос, уходящий под воду. На том конце в первой «дыре» к нему была привязана сеть, которую протаскивали подо льдом от одной полыньи к другой. Излишки троса Нечаев наматывал на вмороженный в лед обрезок толстого бревна. Вот показалась и сеть. Значит, первая готова.

— Теперь подождем команды и протянем вторую сеть, — пояснил Беглов. — Тебя как звать-то?

— Андрей, — Нечаев присел на корточки и привалился спиной к стенке.

Беглов не успел назвать свое имя, вошел начальник:

— Тяни вторую.

Беглов опять надел перчатки, которые сменил было на варежки. С сетью работали в перчатках — и удобнее, и рукам хоть какая-то защита от холода. Держали же их за пазухой, высушивая для следующего раза теплом собственного тела.

Мелкоячеистая сеть установлена. Теперь нужно лишь содержать полынью в чистоте, чтоб не обмерзала и не затягивалась льдом.

Дежурили по три часа. Свободный от работы рыбак ловил на удочку, для себя. Вообще это строго запрещалось, но надзиратель имел с улова долю и рыбалке не противился.

До вечера Беглов наудил десятка полтора бычков, наживляя печеный гриб, кусочки крысятины и что-то еще, ведомое только ему.

— Тебе необходима удочка. Фонарь, перчатки. А так… — учил он Нечаева. — При буржуазном социальном строе, когда каждый сам за себя, не выжить без проворности и смекалки. И зубов.

Он оценивающе посмотрел на Нечаева и неудовлетворенно покачал головой:

— Слабый ты и ненапористый. Здесь тебя сожрут все эти… — и кивнул в направлении первой полыньи. — Где ты раньше работал? Я тебя не помню.

Послышался шорох, вошел Серый:

— А он не работал. Посмотри на его пальцы, он, наверное, пианистом был до войны. А?

Нечаев счистил иней с края полыньи и потянулся за сачком:

— Я жил в горах, на «Площадке 22». С самого начала мы объединились несколькими семьями. Промышляли волком, хвойной веткой, — Нечаев ссыпал собранные льдинки с сачка в жестяной ящик и передал сачок Серому. — Но… дочь у меня… Стала болеть, прям на глазах чахнуть. Вот мы и пришли сюда.

— И как, здесь лучше? — усмехнулся Серый, выплюнув очередную разжеванную щепку. Потянулся в карман за следующей.

— Нет, по всему хуже. Но вариантов нет — темно очень, света мало, ультрафиолета. А без него нет и витамина D. А для детей он особенно важен. Зато он есть в рыбе. Вот я и здесь…

— Кто ж в наше время детей рожает? — пробурчал Серый и исчез в темени коридора.

К ночи стали вынимать сети. В первой «дыре» вход заложили снежными кирпичами, чтоб укрыться от ночного мороза. Растопили буржуйку. Ее стеклянная дверца пропускала свет огня. И хотя тепла не прибавилось, в желтоватом свете печи работалось легче, уютнее.

Обе сети вынули, рыбу рассортировали, сложили кучками. Вышло килограмм пятнадцать со слов надзирателя. Из них начальнику двенадцать процентов, Нечаеву десять. Не густо, но это только ночной улов. А еще будет утренний, и он, говорят, больше.

— Ну что? — начальник воодушевился неплохим барышом. — Старик, давай с новичком на дальнюю.

Ночью в дальней «дыре» было совершенно темно. И света здесь не использовали. Предполагалось, что смотреть тут не на что, и все можно сделать на ощупь.

— Давай, ты тяни, а я намотаю, — предложил Старик. Он достал кресало и чиркал до тех пор, пока оба не заняли рабочие позиции.

Наконец, Андрей потянул. Шло довольно легко, и мелкоячеистая сеть встала на свое место. Нечаев присел к стене отдышаться. Ждали команды.

— Ты хороший парень, спокойный, — послышался ватный голос Старика. В снежных стенах звуки тонули и глохли. — Что? Решил на рыбном деле вырваться в лучшую жизнь?

— Да нет, — Андрей очень устал, хотел спать, к тому же зверски проголодался. Он вспомнил глазастое лицо дочери. Лера дотянула до пяти лет почти без хворей, и это немало. Но вот и ее здоровья коснулась костлявая рука недавней войны. Какая лучшая жизнь? Для него существовала лишь одна жизнь — та, в которой все близкие живы и здоровы. Или хотя бы живы…

— А то здесь некоторые смогли пробиться, все в столице сейчас. А там… Ты бывал в столице? — и не дождавшись ответа, продолжил. — Еды там… полно! Хоть объедайся! Да и разнообразная какая… Свет кругом, тепло. А купол? По нашим временам это чудо света: над городом стеклянная крыша. По улице можно чуть ли не в костюмчике разгуливать. Правда, это только в центре, но все же… Эх, пожить бы там чуток…

Шурша варежкой о стену, вошел Надзиратель.

— Тяни крупную, мужики, — свет его яркого фонарика словно вырвал их из небытия. Рыбаки прищурились.

Андрей потянул второй трос. Вот показалось и начало сети. Вязаные рукавицы висели на окоченевших руках мокрыми слизкими тряпками. Очень быстро холод передался всему телу, и Нечаев мелко задрожал.

— Не шатай, не шатай! Ты чего ее болтаешь, хочешь зацепить за вторую сеть? — прикрикнул начальник.

Нечаев старался тащить веревку ровно, но сам не понимал почему, не мог: трос качало из стороны в сторону.

— Не шатай ты ее, снеговик примороженный, — разозлился надзиратель и больно пнул Нечаева под ребро ногой. Андрей дернулся, и трос ушел далеко в сторону от второй сети. Нечаев так замерз, что совсем ослабел и тянуть веревку стало просто невозможно.

— Дай сюда! — крикнул раздраженный начальник, схватил трос и слегка потянул. Трос не поддавался. Тот дернул сильнее. Нет. Он положил фонарик на лед, свет упал на стены и рассеялся, вся комната будто засветилась. Начальник потянул двумя руками, сильно дернул пару раз, поводил из стороны в сторону. Наконец, смирившись, он хрипло произнес самое страшное слово здешнего рыбака:

— Зацеп! — он замер, поразмыслил, потирая рукавицей затылок, наконец, отчаянье и злость овладели им:

— Ааааа! — заорал он во все свое утробное горло, зарычал, забесился, мечась по комнате, как крыса по клеточной ловушке, и наткнувшись взглядом на Нечаева, выплеснул на него всю ярость:

— Ты-ы-ы! Тварь! — он принялся ожесточенно бить сидящего на полу Нечаева носками валенок. Удары смягчались мягкостью обуви и плотностью зимней одежды, но все равно было очень больно: надзиратель — мужик крупный, к тому же вполне сытый, не истощенный недоеданиями и бедностью быта.

— Раздевайся! Раздевайся, давай! Ты зацепил — ты и отцепишь! — и он продолжал наносить удары. Наконец, устав и запыхавшись, он остановился.

Нечаев начал медленно и нерешительно раздеваться. Его худая белая нагота выглядела жутковато. Несколько успокоившийся начальник пояснил:

— Сейчас пойдешь по веревке, зацеп прямо здесь где-то, это хорошо. Дойдешь до места и разберешься. Здесь мелко, метра 3 до дна. Пошел! — и он столкнул несчастливца в черноту ледяной воды.

Нечаев ушел с головой. Старик вскочил, и они вдвоем с начальником уставились в полынью, следя за движениями сети. Через полминуты появилась голова Нечаева. Его лицо было перекошено от оцепенения и боли, он что-то силился сказать, но не мог: ледяная вода овладела его телом.

— Что? Что? — прокричал начальник в истерике. — Отцепляй! Или отцепишь, или сдохнешь! — И он пнул голову Нечаева деревянной лопатой. С криком тот вдохнул сколько мог и нырнул второй раз. Сеть подергалась и затихла.

Наконец, Нечаев вынырнул вновь и, гребя одной рукой и крикливо вдыхая воздух, подплыл к краю лунки, схватился одеревеневшей рукой за кромку. Сеть потянулась за ним. Корягу, за которую зацепилась сеть, он нашел, но освободить не смог и решил просто вынуть ее на «берег». Силы покидали его.

Надзиратель и Старик свесились над водой, чтоб схватить сеть, но Нечаев выронил корягу и сеть вернулась на место. Не обращая внимания на муки Нечаева, начальник встал, потянул веревку. Нет, не поддается…

— Ныряй! — не своим голосом прохрипел он и с ненавистью ударил ногой по дрожащим пальцам Нечаева. Тот сорвался и ушел на дно, не успев набрать в легкие воздуха.

Теперь было не ясно, что он делает под водой, сеть не дергалась. Встревожившись и заглядывая в лицо начальника, Старик проскулил неожиданно тонким голосом:

— Кажись, все…

В следующее мгновенье с шумным всплеском появилась голова Нечаева. Он странно отрывисто и громко вдыхал воздух. Старик и начальник подхватили его под мышки. Вытаскивать такого страдальца не тяжело — кожа да кости. На лед брякнулась коряга с длинным шлейфом зацепленной сети. Упрямец спас-таки рыбалку. Он свалился на свой тулуп и инстинктивно зарылся в него, сжавшись, затрясся такой неестественно крупной дрожью, что казалось, будто он притворяется. В такт тряски из его груди вырывались стоны — одни на вдохе, другие на выдохе.

Начальник взглянул на него:

— Ну ты… — и осекся, наткнувшись на совершенно безумный взгляд Нечаева. Андрей погрузился в то состояние, в котором человека уже не касается ничто внешнее, он полностью отрешен от реальности и зачарованно погружен в созерцание собственной боли.

— Освободи сеть, и тяни, когда будешь готов, — рыкнул начальник Старику и ушел к первой полынье, унеся с собой свет. Комната окуталась чернотой, в которой хрипы и стоны Нечаева звучали особенно жутко.

Старик ощупью подобрался к трясущемуся Нечаеву и стащил покрывавший его ворох одежды.

— Сейчас… Сейчас… — мало-помалу Старику удалось отыскать и натянуть на нечаевские тощие ноги сухие носки. Затем он совершенно раскрыл страдальца и старательно его обтер, своей шерстяной варежкой хорошенько растер его ноги, плечи и спину. Проследил, чтоб нигде бедолага не касался льда голым телом, укрыл его одеждой, разбросанной вокруг, сверху укутал с головой свободной полой тулупа. Прощупал, чтоб ни где не было ни малейших щелей. По опыту Старик знал, что щели делают одеяло почти бесполезным.

Послышался шорох и чьи-то шаги. Засветили фонарик. Это Беглов:

— Что за ЧП? Начальник в бешенстве! — он остановился и оглядел комнату. Старик, прикрываясь от света рукой, полушепотом рассказал:

— Зацеп. Начальник пнул новичка ногой, тот и улетел в сторону. Ну и веревку увел. Вот и зацеп. А виноват всегда кто?

Беглов обернулся, посветил в коридор, убедился, что никого нет и никто его не услышит, и так же вполголоса произнес:

— Проклятый капитализм! Он всех нас добьет. Человек ничего не стоит! — он насветил на гору тряпок поверх трясущегося Нечаева. — Как он?

— Ну… — неопределенно повел плечами Старик, — вроде потише дрожит, да и примолк немного, не стонет уже, видать согревается. Его бы к печке…

— Сеть поставим, и оттащим. Общественное благо выше частного.

Беглов осветил ворох сети на полу, и они дружно принялись ее распутывать. Оказалось, виной происшествия стала не коряга, а старый рыбацкий ящик для снастей.

— Эй, парень, — весело вскликнул Беглов в темноту угла, в котором лежал Нечаев. — Ты слышишь… Как тебя? Андрей! Это ящик рыбацкий, возможно со снастями! Выживешь — станешь успешным рыбаком.

Нечаев не отвечал.

Ящик освободили, попытались открыть. Не тут-то было — замок.

— Рыбацкий, говоришь? — недоверчиво промямлил Старик, достал нож и соскоблил с крышки черный налет ила. Открылся оранжевый пластик.

— Это… Миша… — Старика будто парализовало. — Это… фельдшер… лекарства… Миша! Это ящик врача скорой, у них такие были! Там ампулы, пузырьки! Таблетки, ладно, раскисли в воде! Но то, что в стекле, все пригодное! Это же целое состояние!

Беглов выпучил глаза и крупно задрожал, не хуже Нечаева. Засуетился с замком, поддевал его стариковским ножом, тянул крышку, стараясь вклиниться в ее зазор с корпусом.

— Миша! Пополам! Моя доля! Пополам!

— Да уйди ты, болван! — Беглов схватил железную лопату и принялся сбивать замок.

Старик суетился вокруг и заглядывал ему в глаза:

— Миша! Я в столицу! Сколько мне осталось? Я смогу жить хорошо! Ми-ша! — он схватил Беглова за «грудки» и встряхнул, заглядывая в лицо бешеными глазами. Беглов толкнул его в плечо, и Старик улетел в темноту коридора.

Сгнивший накладной замок поддался острию лопаты, Беглов отбросил ее в сторону. Она ударилась о стену и бухнула Нечаева держаком по спине. Беглов этого не заметил, он открывал бесценный ящик.

— Ми-ша… — Старик уже стоял за спиной Беглова.

Ящик был забит лекарствами. Герметичный и целый, он сохранил все в сухости. Старик схватился за сердце, расстегнул воротник, развязал тесемки ушанки:

— Это до конца дней… Такое богатство…

Он собрал остаток сил и ринулся к Беглову, навалился на его спину, обхватил за горло и принялся оттаскивать от заветного сундука с сокровищами. Ящик опрокинулся, лекарства разлетелись по комнате. Беглов легко высвободился, и несколько раз ударил назойливого соперника кулаком. Старик остался лежать на ледяном полу.

— Ты же… гуманность… Ты же о людях… Миша… о человечестве… Я хочу жить хорошо… — Старик задыхался.

— Идиот! Ты не понимаешь! — Беглов ползал на коленях по комнате и собирал таблетки непослушными нервными руками. — Не понимаешь… Я разбогатею, стану влиятельным. Тогда и смогу помочь человечеству. Это все мне… Мне это дано…

— Хорошо… пожить… — Старик затих. Когда последняя таблетка была вложена в ящик, Беглов, ползая на коленях по льду, еще раз судорожно огляделся и обмер: перед ним стояли знакомые белые валенки надзирателя. Беглов поднял голову и тут же получил в лицо громадным кулаком начальника. Завалился на спину, но сразу бодро вскочил на ноги:

— Бригадир! Это общее достояние! — из его носа лилась кровь, — это спасет много жизней!

— Я так и подумал, — рявкнул надсмотрщик и что есть силы ударил Беглова ногой в живот. Тот пролетел не меньше двух метров и с громким всплеском и шумом исчез в темноте полыньи.

Схватив ящик с лекарствами, надзиратель так же жадно обежал комнату взглядом, скользнул по неподвижному вороху тряпья, под которым покоился бездвижный Нечаев, по застывшему лицу Старика, заглянул в прореху полыньи: свет фонаря упал на квадрат черной воды. Беглова не было, утонул. Круто развернулся и отшатнулся: в проходе стоял Серый. Начальник схватился за левый бок: штык-ножа нет, пустые ножны.

— Это ищешь? — в руках Серого красовался кинжал начальника. — Это, я так понимаю, не твое, — он указал острием кинжала на медицинский ящик.

Начальник опешил, отступил назад, чуть не споткнувшись о тело Старика.

— Не отдам! И не думай! И делиться не буду, что ты докажешь? Твое слово против моего! Кто тебе поверит? — начальник щелкнул кнопкой фонарика и ударил светом по глазам Серого.

Это был хороший галогенный фонарь. Обычно максимальным режимом начальник не пользовался — быстро сажает аккумулятор. Но сейчас мощная вспышка пригодилась: от неожиданности и ослепления Серый потерял начальника из виду, тот с размаху сбил Серого с ног, подобрал зазвеневший по полу нож, и стал сверху вниз бить лежащего на льду противника ногой, стараясь расколоть череп или проломить грудину. Дыхание закончилось, он подхватил ящик, и, переступив через тело Серого, быстрым шагом ушел в сторону первой «дыры».

Через минуту Серый очнулся, сел, помотал головой. Потом внезапно, будто осененный, вскочил на ноги, и, не поднимая свалившейся на пол шапки, помчался вслед за надзирателем.

В комнате воцарилась тишина. Нечаев пришел в себя, пошевелился, приподнялся, сбросил с себя край тулупа, принялся торопливо одеваться, непроизвольно совершая много бессмысленных и неуместных телодвижений. К нему вернулась морозная дрожь, и он с трудом попадал в рукава. Наконец, надел тулуп и шапку. Шатаясь и трясясь, подошел к телу Старика. Попытался найти пульс на шее. Нет.

Он поднял фонарик, закрыл его краем рукава так, чтобы свет едва сочился, и тихо, не издавая звуков, направился по коридору к первой «дыре». Дойдя до конца прохода, он остановился и аккуратно и медленно заглянул в комнату. Свет догорающих углей окрасил стены кроваво-красным. Утеплительная ночная стена из снежных кирпичей была разобрана. Нечаев, неловко угловато ступая и трясясь от холода, нарастающей температурной лихорадки и страха, прошел сквозь комнату и заглянул в проход на улицу. На ступеньках лежал Серый. Его лицо в полутьме казалось совершенно черным — так оно было залито кровью после пляски на нем надзирателя. Он пытался сползти обратно, соскользнуть по ступенькам в комнату, но не мог.

Нечаев взял Серого под мышки, втащил в помещение, положил рядом с буржуйкой, подбросил дров.

— Это тебе… для тебя подсуетился… по-братски… Правда, косякнул… По мелочи… — простонал Серый и посмотрел на источник боли. Он держался обеими руками за правый бок, стараясь прикрыть рану и уменьшить кровопотерю. — Пойди… Забери свое…

— Что забрать? — Нечаев попытался отнять руки Серого, чтобы осмотреть рану. Серый покачал головой:

— Не надо, я сам… взрослый… понимаю. Иди, он далеко не ушел.

— Надзиратель? Я останусь здесь…

— Не бойся. У него… В спине… Я вернул ему его нож… Быстро… Хочу знать, пока жив… — он кивнул головой, как бы в знак одобрения.

Нечаев взял штыковую лопату — острую, хорошо отточенную для стрижки инея, выставил ее вперед, и, не переставая трястись, вступил в сумерки лестничного марша. Продвигался осторожно, по возможности бесшумно. Вверху коридора остановился, тихо выглянул на улицу. Черно. Взял лопату покороче, переложил в правую руку, левой достал и включил фонарик. Надзиратель лежал в нескольких метрах от входа с ножом в спине. Ящик стоял рядом.

Нечаев проверил пульс. Да что там проверять… Поднял ящик и вернулся к Серому. Тот лежал и как мог улыбался. Лужа крови разошлась бесформенным пятном по ледовому полу.

— Его больше нет, — успокоил Серого Нечаев. Или себя. — Нужно осмотреть рану.

— Поздно… — Серый говорил уже очень тихо, с трудом выдавливая каждое слово: — Я понял про тебя… Я сам бы хотел… что бы у меня… дочь… — он грустно усмехнулся. — Ты ей передай… Пусть живет. Чтобы я не зря… Чтоб не зря…

Так он и застыл с грустной и странновато-счастливой улыбкой на лице.

Утром пришла бригада Павла Рыкова. Ребята у него все как на подбор тертые и бывалые, и те поразились увиденному.

Нашли они и причину зацепа, и почему сеть шатало: в ней запутался жабрами зверюга-сом почти под две сотни весом! Такого никогда не было, говорят же, новичкам везет.

Серого хоронили всем поселком. Оказалось, многие его знали и уважали. Иные боялись, но те не пришли.

Нечаев провалился в лихорадку — пневмония. Бредил, долго выгорал, думали кончится. Все бормотал:

— Чтоб не зря… Чтоб не зря… — а что не зря, не могли понять.

Но выжил Андрей, жена его — Ольга — сама врач. Да и лекарства-то были. Но он потом говорил, что выжил не из-за лекарств, а из-за справедливости: уж очень он хотел, говорит, всем сердцем, чтоб не зря.