Человек, который следит за солнцем

Все грохочет. Можно надеяться лишь на то, что ночью местные машины не будут реветь, рычать, вгрызаться в камень и бухать сталью о сталь. Ночью они негромко урчат. Но днем от них невероятный шум, особенно тут, в центре.

Люди на этих грубых машинах перекрикивают друг друга, машут руками. У кого дело неспешное, тот позволяет себе объясняться на пальцах или даже на бумаге. Но в основном все орут. День короткий, надо многое успеть. Выбрать, пробить, откинуть, проследить, чтоб не свалилось с лент — и это только заботы тех, кто работает возле главной дороги.

Над ором и грохотом ползет солнце. Оно единственное здесь что-то делает тихо. Хотя, пожалуй, у него есть молчаливый собрат.

Высокий, с длинными руками, человек бредет по главной дороге. Его взгляд устремлен на солнце. Черные толстые очки в пол-лица защищают его глаза. Дорога идет прямо, ровно — без поворотов и подъемов. Человек знает ее наизусть, уже давно его ноги топчут этот камень, от края до края. В один день туда, в другой — обратно.

Он мог бы ходить по этой дороге с завязанными глазами, но тогда от его работы не будет смысла. Он шагает, глядя только на солнце. А оно смотрит на него сверху. Оба молчат. Лишь они вдвоем молчат среди постоянного дневного шума.

Грохот тяжелых машин заполняет душный неподвижный воздух. Звуки бьются о толстые колонны, разбегаются между ними. В редкие минуты, когда бредущий по дороге человек в больших очках не думает о солнце, он воображает, как отзвуки грохота играют в догонялки с тенями, которые отбрасывают здесь и колонны, и натянутые между ними тросы, и он сам. Но его тень движется неспешно, а эхо очень быстрое. Это неравная игра.

Мальчишкой он сновал между этих колонн со сверстниками. Но тогда колонны, стоящие здесь с основания, казались ему невероятно огромными, а небо самым высоким, что только может быть в мире. Тогда было тише и еще так не вгрызались в камень.

Повзрослев, он узнал настоящую высоту этих колонн и потом даже жалел, что ему больше ни про них, ни про небо ничего не кажется.

А вот сейчас… ему кажется? Или нет?

Ох, лучше бы показалось…

Невдалеке, между двумя колоннами лысый старик что-то объясняет двум мальчишкам. Тыкает пальцем вверх, потом на него — на остановившегося посреди дороги человека в черных очках. Тот замечает его жест, но задирает подбородок еще выше. Потом, стронувшись с места, шагает дальше, стараясь не начать спешить. Солнце ползет над ним и чуть впереди, как всегда.

Он очень сосредоточен на солнце, и очень нежелательно отвлекать его от работы. Не хватало только, чтобы его начали расспрашивать любопытные детские языки. А ведь он не зря остановился! Уж всяко не для того, чтобы обменяться новостями, поболтать, вернее, покричать. Но старик сообразительный, он не отвлекает, а сам поспешно и громко рассказывает своим ученикам про то, кто это такой, почему у него очки. И обязательно говорит, что без таких очков на солнце смотреть вообще нельзя, глаза надо беречь.

Сколько бывало между этими старыми колоннами таких, объясняющих устройство их мира!

Объяснять довольно просто — тыкай себе пальцем в то, что видишь, да говори, что как называется. А уж как оно движется или для чего стоит — это понять легко. Объяснять всегда приставляют стариков, и чтобы им хоть какое-то дело, и чтобы дело особых навыков не требовало.

Кто не знает, поговаривают, что и его работа ничего не требует. Плетись себе от края до края, а потом обратно, и снова, и еще, глазей на солнце — и все. Даже у тех, кто следит за звездами, хлопот больше, а тут… Оно висит в небе, ползет неторопливо, ровно и прямо. Не сбивалось, не собьется. Так чего ж на него таращиться?

В центре почти все с такими разговорами. Хорошо еще, если тот лысый старик своим мальчишкам правильно объяснит, почему надо за солнцем смотреть. Пусть даже унынием и бессмыслицей от этой работы веет за сто шагов.

Но на обоих краях знают другое. Когда тот, кто следит за солнцем, начинает говорить, то его надо слушать — его слово очень важное. Ведь если он что и скажет, то это будет касаться их солнца. А значит, ничего хорошего. Но он обычно молчит.

Каждый день на края он приходит с солнцем вместе, но тут они прощаются на какое-то время. Солнце все так же медленно и плавно уходит вниз, за каменный край. Запускаются и принимаются шуметь уже другие машины, совсем не похожие на те, которые умеют вгрызаться в камень. А человек сворачивает в сторону. Увы, сегодня ему есть, о чем сказать вслух.

— Проверьте пятнадцатый сектор, прямо возле дуги, — заявляет он, как только переступает порог большой комнаты.

Сидящие здесь, те, кто следит за звездами, замирают — у них еще завтрак. Встревоженно поднимается один, очень маленького роста.

— Что там? — тихо спрашивает он, лоб его мгновенно становится блестящим.

— Похоже на течь. Вроде небольшая, только сверху мазнуло. Но может заискрить…

— Не, если заискрит, это не ко мне, — машет рукой низкорослый и садится обратно на железную скамью. — Ко мне, если не горит.

— Развелось вас, звездунов, — вздыхает человек в очках, выходит и направляется к краю.

Солнце уже лежит в своей колыбели, его свет тихонько гаснет. Вокруг него аппараты, ловкие, но, когда приходит солнце, они гудят сильно, даже уши закладывает. А иначе нельзя. Нет другого способа, кроме как этими шумными грудами умной стали перекачать горячий свет в еще один огромный шар. Его потом прицепят тросами к основной дуге, идущей по небесному потолку. Потянут — не заскрипит, следят хорошо — и утром взойдет новое солнце. А это, временно пустое, будут проверять, не повредилось ли и не может ли повредиться. Для этих проверок есть свои люди. О них почти не знают, и мало кто из стариков может рассказать о них своим мальчишкам. За каждым каменным краем, среди умных машин, эти люди живут безвылазно. Семей им при работе с такой энергией создавать нет смысла, беды одни. Вот они и не тревожат собой тех, кто в центре греется от их труда.

Когда первое солнце почти полностью расстается со светом, второй шар, проверенный и надежный, плавно отъезжает в сторону. Вскоре за его круглой платформой смыкаются массивные створки ворот.

Становится темно, и цепочками загораются маленькие лампочки. Высокий человек стаскивает с лица свои черные очки, трет уставшие за день глаза.

— Ох ты ж… — слышится голос низкорослого. — А ты говорил, мазнуло. Да тут клякса на четверть сферы!

— Хорошо еще, что сползти не хватило. Удивились бы, и неприятно… Но видишь, какое густое?

— Ох! Это что ж тогда там, наверху, творится, если оно уже к нам проползло?..

Об этом даже думать не хочется, какое уж говорить. Потому и сказано при всех было, что просто надо проверить сектор. А наедине звучит страх.

— И что нам теперь? — принимается бухтеть низкорослый. — Все созвездия проверять? Я и так смотрю, чтобы все горело… Ох… Ты хоть видел, где точно оно плюхнулось? Где эта твоя течь на дуге?

— У тебя своя работа, у меня своя. Я свою сделал. Не паникуй, не надо по небу метаться — про пятнадцатый сектор ты сам слышал. Но не тяни. Скажи своим, чтобы прямо сейчас, ночью, слазали. Прямо по дуге осторожно проедут — никто их снизу не заметит.

— А они сами там что заметят? Чем светить-то, если ночь и нельзя, чтобы кроме звезд… — низкорослый досадливо машет рукой и едва не плюется в черную кляксу на солнце.

— Днем точно нельзя. Если днем твоих отправить, их увидят. Запаникуют, а оно надо? И это… позови таких… без семей.

— Думаешь, они могут оттуда… того?..

— Нет. Тросы крепкие. Но чтобы, когда они всё точно там увидят, не было бы с кем поделиться, что случилось.

— Ну да…

Низкорослый задерживается, не желая уходить, с ожиданием поглядывает на собеседника. Потом долго и внимательно смотрит, как внизу на гигантской сфере длинная суставчатая стальная лапа трет черное пятно. Когда клякса, старательно прикидывающаяся неживой, вдруг принимается проворно уворачиваться от широкой щетки, он громко охает.

С другого бока над солнечной сферой вытягивается гибкий шланг. Из него желтая пенистая масса щедро окатывает и кляксу, и сферу, попадает даже на лапу со щеткой.

В кляксе обиженно шипят. Из желтой пены вылетают черные толстые ленты, бросаются к людям. Низкорослый человек непроизвольно делает шаг назад. Тот, что рядом с ним, остается неподвижен, но короткое ругательство все-таки у него вырывается.

Ленты, не дотянувшись, сникают под новой струей пены. Манипулятор, вооруженный щеткой, возвращается к своей работе — строгие круговые движения. Клякса больше не пытается сбежать, звуков от нее из-под пены не доносится.

— Это что ж там теперь-то!.. — восклицает напуганный низкорослый и добавляет: — А ты молодец, глазастый. Не всякий бы заметил, тем более, оно вот, сверху прилипло, не сползло.

Высокий человек вздыхает, поднимает руки и цепляет обратно на нос свои черные очки:

— Что глазастый, так это временно.