Белый осьминог

БЕЛЫЙ ОСЬМИНОГ

Не все существа описаны в книгах. И не у всех есть запатентованные заковыристые названия, звучащие особенно важно и горделиво, если печатать их на латинском. В большей степени эта совершенно ненаучная проблема касается существ несуществующих, то есть выдуманных. С другой стороны, Катя с нами бы не согласилась. Просыпаясь каждое утро в компании своего белого осьминога, Катя всякий раз мучительно жаждала исправить эту вопиющую несправедливость и поведать миру о своем незапланированном зверинце. Нет, читатель, Катя вовсе не сумасшедшая, это ведь всего лишь осьминог, а не белочка!

Тем не менее, каждый Катин день начинался с того, что вместе с дрожанием ее пытающихся открыться век и первым осознанным вдохом зарождающегося дня, осьминожек как ни в чем не бывало растягивал свои щупальца по всему Катиному телу. И если заглянуть Кате внутрь, даже можно было увидеть, как в белом склизком облаке его полупрозрачной головы бьется такое живое Катино сердце.

В сущности, осьминог был паразитом. Катя подцепила его в далеком детстве, должно быть с первой услышанной сказкой. Спустя годы Катя обзавелась и правильными друзьями, вот, например, этим злющим чудовищем, что обычно охраняет стулья в Катиной комнате от посягательств других монстров – только ему было позволено городить из сложенных на спинках вещей зловещие контуры. Конкуренция на рынке труда в современных условиях у чудовищ огого! Спрута Катя побаивалась, но понимала – так нужно, это для пользы дела, уж лучше пусть на заборе будет не только табличка «Осторожно, злая собака», но и она сама собственной персоной, а не то никто не поверит. Правда, Спрут у Кати был скептик и лентяй, и потому его не особенно заботило, что большую часть времени хозяйка зависает в обществе таких подозрительных типов, как этот белый. Спрут из вредности брезгливо звал его просто «Соплей». А тот только мило улыбался и выдавал свое няшное «мня», гаденыш. Никакой осмысленности, одни междометья!

Вы скажете, конечно, что спрут это тоже осьминог «вапщета», но они и сами это прекрасно понимают, просто решили, что должны же они чем-то отличаться. И Спрут выбрал себе имя поважнее и погорделивей, чтобы солидней смотреться на фоне других монстров. Белого он даже не считал соперником, и при любом удобном случае мечтал расправиться с ним одной пятой, ну или третьей, по настроению. Но Катя недорослика зачем-то все время подкармливала, вызывая у Спрута неимоверную ревность вместе с неврастеническими попытками рвать на своей лысой голове несуществующую растительность, и приходилось мириться. Но однажды Спруту вдруг необыкновенно повезло.

Катя была девушкой общительной и постоянно попадала в нелепые передряги. Спрут умело, со знанием дела и немалой изощренностью винил во всем белого, приводил разумные доводы, что пора мол… туды его… отсель… ну ты поняла. Но Катя упорно не понимала. Затем она оказалась на дне рождения своей подруги. Еда, беседы, музыка, распетие и распитие, лица, с которыми вот так вот и встречаешься – на чьем-то дне рождении раз в год, снова еда, да зачем уже есть, Катя? Не обязательно пробовать все ништяки! И не налегай на сладкое… хотя, нет, налегай, будет о чем поговорить – и Спрут довольно перебрал щупальцами, как заправский злодей. Следующие сутки Катя приходила в себя, и, казалось, уже давно пора бы включиться в новый сценарий – следующего дня, но Кате неожиданно стало плохо. Пока ехала скорая, Катя успела пару раз упасть в обморок, не забыв перед этим основательно вывернуть содержимое желудка в унитаз.

Следующую неделю Катя вспоминать не хотела. Она и проживать-то ее не хотела, но пришлось. В инфекционном отделении вместе с хлором и кварцем пахло депрессией и безысходностью. У Кати перед глазами мелькали то и дело белые кафельные стены и такой же приторно белый потолок с одинокой лампочкой, капельницы, медицинские маски и серьезный докторский взгляд над ними, лицо полоумной соседки, которая непонятно почему проявляла участие ко всему, что движется. Катя только потом поняла почему – ей просто хотелось вывалить на кого-то весь груз своих переживаний, подчерпнутый из непростой жизни в непростом районе. Катя поняла, что главное в этой ситуации – не смотреть ей в глаза, иначе очередная история, в которой кто-то кого-то зарезал, придушил, или просто предал/бросил/сдал, станет твоим достоянием отныне и навсегда. А у Кати не было на это сил.

В коридор выходить было нельзя, а в санузле курила соседка. Чтобы открыть в нем форточку почти под самым потолком нужно было дотянуться до нее древком швабры. Катя хотела не просыпаться, чтобы не видеть уже больше этого белого безумия, не слышать шарканья дешевых тапочек по протертому только что полу, не считать минуты до завтра, которое ведь когда-нибудь закончится, чтобы вслед за ним пришло послезавтра, и послепослезавтра, и то, что там идет после, и тогда уже, наконец, можно будет вернуться домой. В процессе медленного умирания и воскресения Катя потеряла друга. То есть друга, который претендовал на большее. Оказалось, девушки с проблемами ему не нужны, даже если проблемы временные, и девушки в них не виноваты. Забота и моральная поддержка – это слишком трудозатратно, когда хотелось бы чего-то легкого и безумно увлекательного. Кате тоже хотелось бы чего-то приятного и необременительного, но она лежала пластом и могла думать только о радостно-желтых листьях, которыми она не успела пошуршать этой осенью, и которые прямо сейчас бесполезно гниют в изобилии под ногами горожан.

Через две недели Катя вышла. Голова кружилась, ноги как-то неуверенно несли ее подальше от этого гиблого места, увязая в первом выпавшем снеге. Придя домой, Катя свернулась клубочком на своем диване и поняла – чего-то не хватает. Спрут выглянул из-под дивана, удивленно уставившись на нее своими подлыми желтыми глазами, и Катя почувствовала – уж больно виноватый взгляд. «Признавайся уже» — мысленно буркнула она. Спрут изобразил гаденькую улыбочку и чуть придурковатый взгляд, чтобы как можно эффектней исчезнуть. И Катя, испугавшись, бросилась проверять комплектность, приложив руки к сердцу. Суетливо походила по комнате, попыталась полюбоваться урбанистическим пейзажем за окном, вяло улыбнулась себе в зеркало. Безуспешно. Белый осьминог умер.

Катя уставилась на Спрута в праведном гневе. Тот, в свою очередь, угрюмо покосился на импровизированное кладбище, где рядом с каменной могильной плитой торчала плохо засыпанная, но уже усохшая осьминожья лапка, то есть щупальце. Катя присела на корточки и попыталась прочесть коряво выведенную надпись. Накорябано было весьма неразборчиво, как будто кто-то сделал это специально, и тут Катя со справедливом упреком вновь взглянула на Спрута, а тот деловито пожал плечами в ответ, мол, старался как мог. «Туда тебе и дорога» — таков был общий уловленный Катей смысл. Спрут по-свойски погладил хозяйку по плечу, мол, мы и сами справимся, а лишний рот еще и кормить надо! Катя вздохнула и вынужденно согласилась, она слишком устала от своего «раздвоения личности».

Но затем все стало как-то безрадостно. Катя вернулась на работу, исправно вставала по утрам, чтобы правильно питаться, бегала по выходным на стадионе, встречалась в друзьями, читала умные мотивирующие книги, но все отныне казалось ей безвкусным, серым и склизким, как эта овсянка, которая теперь стала непременным Катиным другом. Только одно счастливое лицо, а точнее физиономию, она каждый день лицезрела в зеркале – это Спрут довольно выглядывал из-за ее плеча, повисая на шее. Она так и представила себе, как он делает с ней сэлфи, хэштег «мояхозяйкаиялюбовьфорэвер». И Катя стала думать – где бы заразиться белым осьминогом. Где они водятся, чтоб их, диковинные создания…

Катя искала среди близких, заглядывала им в глаза, чуть ли не в уши, и в нос, проводила всесторонний, так сказать, осмотр. Затем переключилась на дальних, но тут все было сложнее – просто так никто не станет делиться своими паразитами, даже если есть чем и очень хочется. А жаль, Кате бы очень не повредил один такой маленький, ну хотя бы малюсенький. Спрут на эти метания смотрел сквозь щупальца, ибо был абсолютно уверен – отрицание/гнев/торг/депрессия/принятие… скоро наступит пятая стадия и хэштег «нежизньасказка» приобретет особую актуальность. Он теперь выступал в роли Катиного психотерапевта, с упоением выслушивая все, что в ее многострадальной голове накопилось за все эти годы, пока белый пичкал ее вредными и совершенно напрасными надеждами.

Прошла зима, наступила подозрительно холодная взбалмошная весна, посылавшая снег, солнце, тучи, дождь, ветер, лед и лужи в течение дня, иногда не особо утруждая себя в правильном, или точнее сказать, привычном, их сочетании. В один из таких дней Катя, совершенно этого не желая, попала в человеческую гущу. Все дело в том, что, будучи по природе человеком, стремящимся ко всему подходить основательно, она как обычно перебдела, придя на мероприятие уж слишком заранее. Пришлось ей обойти все прилегающие к месту его проведения общественные зоны. Гуляя под чистым в этот час небом, Катя думала, что было бы неплохо повисеть пару часов вниз головой, и, быть может, пара-тройка килограмм лишней ответственности отвалится сама собой. Спрут хотел было по обычаю язвительно заметить, что и наивность было бы неплохо извести подобным образом, но затем вспомнил, что он уже все для этого сделал, и так и застыл с открытым ртом и воздетым щупальцем, делая вид, что просто ловит проснувшихся весенних мух.

Да, весна таки брызнула солнцем в сторону Сибири, не иначе как прицельно, потому что с понедельника синоптики вновь предвещали полный абзац. А в эту субботу нет, в эту субботу люди высыпали на набережную наблюдать ежегодный ледовый апокалипсис, когда река, наконец, освобождалась от зимней спячки, ломая и круша свои оковы на мощные острые плиты. Когда Катя еще не жила в этом городе, а далеко за Уралом, то на справедливо заданный при просмотре фото двоюродных сестер на фоне ледовых глыбин вопрос: «А где это вы?», получила совершенно неожиданный ответ: «А это мы на Северном полюсе, у берегов Ледовитого океана!». И надо было в этот момент глядеть широко открытыми глазами не на странное фото, а на подозрительную хитринку в глазах ответчика. Но Катя тогда была маленькой и наивной, и всему верила. А теперь она и сама стояла у этих «берегов», старательно избегая взглядом усеянный бычками и прочим сором еще не растаявший снег. Показательный пример, что скажешь, – «ожиданияVSреальность». Катя вздохнула, зачем-то помянув белого осьминога.

А люди вокруг единодушно вооружились мороженым, не иначе как для того, чтобы достойно встретить запоздавшую весну очередной гриппозной эпидемией. Расчехлили гитары и даже пианино! Пели соло и группами, правда, Катя не вникала в чем там суть, у нее в наушниках была своя музыка… «You my nomber 13, honey… So sweet...». Больше всего Катю впечатлила девушка в черных кожаных брючках, леди-кошка, ни дать, ни взять. Но фотать чужие задницы вроде как неприлично, и Катя удержалась, но запомнила. Дело в том, что она была в поиске новых идей для серии фотоиллюстраций бытового жанра, и яркий колоритный персонаж был бы весьма кстати. Но сама Катя такую моду не понимала, при виде кожаных изделий ей в голову лезли какие-то неприличные мысли. Но главное, что она вынесла из этой незапланированной вылазки (а точнее, вычитала на стенах в процессе прогулки) – «любовь побеждает все» (вторую часть «кроме кариеса» за крышей было не видно), «цой жив», и «лето круче интернета».

В таком вот сумбурном настроении Катя доплелась до места своей внеплановой работы. Катя была фотографом в одном маленьком, но значимом местном журнале, претендовавшим на популярность и во всем следовавшем самым современным тенденциям. В эти выходные проходил маркет для детей взрослых и маленьких, где частные организации всех мастей имели привлекательную возможность продемонстрировать свои умения и увеличить число клиентов. В анонсе были мастер-классы, живые лекции, море вкусной еды, на которую Катя могла смотреть лишь с оттенком легкой грусти, а также броуновское движение счастливых детских лиц. «Вот где можно было бы раздобыть паразита…» — мелькнуло на заднем плане у Кати в голове. Какая удача! Но не тут-то было.

Каких только осьминогов здесь не было – и синие, и фиолетовые, и оранжевые, и цвета радуги, и в крапинку, и в цветочек, и в крыжик, и в полосочку, но белого… белого не было. Кате было досадно, что на ее прекрасных фото не видно этих тварюшек – это Катино чутье нереализованного сыщика, развитое при просмотре сериалов детективного жанра, подсказывало ей, что позже, готовя фототчет, можно было бы разглядеть то, чего раньше не заметила. Но тут Катю от ушлых мыслей отвлек знакомый голос. Она настороженно обернулась, узрев среди толпы Вадима Дрожева, редактора их журнальчика.

Дрожев был на Катин взгляд уж слишком серьезным и многомыслящим, а это для душевного здоровья не полезно – так всегда говаривал Спрут, и даже белый, светлая ему память, поддакивал. Хотя, кто там разберет чего он лопочет на своем няшном языке? Катя Дрожева всегда старалась обходить стороной, понимая, что сама она – личность хаотическая, а Дрожев – суперорганизованная, и Катина нестабильность частенько тому резала глаз, за что Катя могла получить от строго замечания до выговора. Но не исключено, что дело было еще и в том, что когда-то Дрожев вроде как проявлял к ней некоторую симпатию, но Катя свое внутреннее солнышко ну никак не могла представить рядом с этой мрачной тучищей из проверенных фактов и досконально выверенных гипотез, и потому сделала вид, что полная дура и чего от нее хотят никак не разумеет. Дрожев, должно быть, расстроился, но виду не подал. И тут Катя заметила, как Дрожевское лицо выделывает нечто абсолютно невероятное – оно улыбается! Причем искренно так, совсем не мрачно и не иронично, не саркастично, не по-американски. Катя чуть фотоаппарат не выронила от такого беспредела, а тут еще, ну, может, ей и померещилось от помутнения рассудка на нервной почве, но из ушей Дрожева показалось маленькое белое щупальце. Оно призывно махнуло присосками и тут же скрылось. Катя на этот раз рисковала уронить еще и челюсть, но досталось только папке с бумагами, которые она неловко смахнула со стола в акте изумления. Дрожев обернулся на звук, и его улыбка медленно опала, а при виде Катиного бешенного взгляда еще и брови предусмотрительно нахмурились. Но Катю уже было не остановить, она бросилась на абордаж, сметая все на своем пути. Дрожев волны Катиного интереса прочувствовал уже издалека и сильно напрягся, боковым зрением просматривая пути возможного отступления.

— Вадим! – радостно возопила Катя, жеманно крутя в руках не такой уж и легкий фотоаппарат.

— Ммм… те. – невнятно выдал Дрожев, посеяв в недрах памяти слова для приличного приветствия. Но быстро опомнился. – Беляева, иди работай! Опять мечтаешь!

— Мечтаю… — вздохнула Катя и уставилась на Дрожева с усиленным намеком.

Но Дрожев был мужик, что с него взять, он Катины намерения расценил явно неправильно. Перед ним была вовсе не девушка, страдающая от ангедонии, а львица в брачный период с явным отсутствием планки качества. А Дрожев такого позволить не мог никому – дать использовать себя, пусть и в таких приятных целях, было ниже его достоинства. Так что он от Кати аккуратно на пару шагов отошел, но та почему-то не усмотрела в этом действии официальное заявление о приоритете личных границ и продолжила наступление.

— Что там у нас в редакции новенького? – спросила Катя, не забыв чуть откинуть голову и покрутить пальцем локон своих прекрасных волос.

— Ты там вчера была, Беляева. – сурово напомнил Дрожев.

— Эх, — вздохнула Катя, — что-то как-то грустно стало… одиноко…

Дрожев обвел глазами искрящийся улыбками зал и решил, что это уже слишком.

– Я занят!

И источник так нужного Кате заболевания умчался прочь, в толпу, в шум и гегемонию радуг и единорогов. Катя готова была броситься ему в вдогонку с криками: «Дрожев, миленький, ну что тебе жалко? Ну поделись счастьем, эгоист!». Но так и застыла наготове, а Спрут, откашлявшись, вставил неутешительное словцо: «Надо было хладнокровную цацу из себя строить, а ты… все богатства своей души на тарелочке…». Катя вздохнула. Вот сейчас в этом напоре чувств так долго ждать, проявлять мудрость и хитрость, она не могла. Сил на длительную охоту у нее не было. Ей срочно нужно было стать счастливой вот прямо сейчас.

Но делать было нечего. Насильно заразиться белым осьминогом было невозможно. Это знание, наверняка, пришло к Кате из тех же сказок, к которым и прилагался сам редкий паразит. Согнувшись под тяжестью отказа, Катя вновь предалась работе, старательно избегая кадров с жадными и бесчувственными людьми вроде Дрожева. То есть конкретно с ним самим. Время праздника подходило к концу, и Катя взглянула на часы. Ее уже ждали за окраиной города друзья, прельстившиеся мнимым весенним теплом и шашлыками. И Катя, свернув технику, отправилась в гардероб.

«Ну а титул «Мисс Изящество» достаётся этой белокурой девчуле, что в попытках достать моё пальто запнулась о перекладину и едва не свалила энергичным домино все вешала» — мрачно пронеслось в Катиной голове. Это был первый звоночек, едва заслышав который Спрут саблезубо улыбнулся, пока Катя не видит. На прощание она одарила Дрожева издалека взглядом, полным тоски и разочарования, который тот выдержал стоически, не моргнув глазом.

После трагического прощания Катя размеренным шагом человека, осознавшего в этой жизни все, пошлепала к остановке. Вообще, та ситуация, когда тебе нужно самостоятельно добраться в какую-то глушь, где ты еще никогда не был, пусть и на шашлыки, где без тебя уже давно пьют и успели пересказать все последние сплетни, напоминала Кате тяжёлые роды. Ты в диком испуге, тебе приходится переживать совершенно новые ощущения, ты надеешься, что все это скоро закончится, но ты не вполне уверена, что все закончится хорошо, а все стараются тебя поддержать, мол, ещё чуть-чуть, и ты на месте! Катя стояла на остановке, и на голове у неё была беспорядочная солома, эдакая медуза-горгона в дурном расположении духа. Все дело в том, что солнце к этому часу уже было надёжно укутано коварной недовесной в ворчливые тучки, то и дело плевавшиеся в Катю и других порядочных горожан мелкими каверзными брызгами, так и норовившими прилететь не в бровь, а в глаз. Ну и ветер, плюс ко всему, решил присоединиться ко всеобщему веселью. Катя смотрела на подъезжающие маршрутки и не смогла сдержать гаденькую ухмылочку, глядя как личики накрахмаленных мадам морщатся при выходе от налетающего на них бурного ветра. Да, теперь на их головах тоже была солома. Катя спохватилась — ах, ты ж, Спрут, подлец и сволочь, — так ведь и совсем оскотиниться можно! На это негодяй лишь горделиво изогнул бровь, весь в осознании собственного превосходства, и Кате пришлось смириться с его маленькой победой.

В гостях Катя была к пище избирательна и вообще старалась вести себя прилично, ну а когда её, наконец, доставили домой, развалилась прямо на полу. Не смотря на бокал бодрящего напитка и массу положительных впечатлений на душе у Кати было тоскливо и гадко, и она молча буравила меланхоличным взглядом дымчатое небо за мокрым оконным стеклом. Спрут смекнул, что настало таки долгожданное время для перевоплощений и натянул на себя черную шляпу с вуалью, призывно расхаживая перед Катей взад и вперёд, и старательно изображая «Даму в чёрном». Мол, Катя, ты же читала умные книжки, не гони Даму прочь, послушай, что она хочет тебе рассказать! Катя на «Даму» глядела сквозь пелену безразличия и слушать что бы то ни было наотрез отказывалась. Спрут к такому повороту событий явно был не готов и, сбросив невостребованный реквизит, понуро уплелся в другую комнату, подальше от неблагодарного зрителя.

Катя лежала на колком ворсистом полу и молча смотрела в потолок. Примерно с пол часа её никто не тревожил и не мешал предаваться сплину всей душой. Однако вечно так длиться не могло, и Катя вскоре почувствовала чью-то склизкую длань на своей ноге. Длань упорно теребила Катю за щиколотку, и ей все-таки пришлось вырваться из вялотекушего плена. «Ну?» — сурово воззрилась Катя на нарушителя Арии Печали и обомлела. «Что? Что это? Ты где это взял?». Спрут напыщенно фыркнул, подталкивая вперёд маленькое белое облачко с ручками. Облачко тут же издало привычные Катиному слуху «мня-мня» и, проявив неожиданную сноровку, стремглав бросилось к ней на шею. Катя от радости потеряла дар речи, и едва не собралась пустить слезу, но Спрут не позволил. Он сказал, что он, конечно, сволочь и подлец, так уж ему по сценарию положено, но уступать свое законное место другому монстру по имени Апатия, он не намерен. Так что на вот, держи...

«Но как?» — не верилось Кате, обслюнявленной за эти две пафосных минуты с ног до головы. «Ну, знаешь ли, Катя,» — возмутился Спрут, — «мы с белым, вапщета одно и тоже!» Катя округлила глаза – «Так ты того, от сердца… оторвал?». «Нет, ну это уже оскорбление!» — обиженно прищурился Спрут. — «Всем известно, что у злодеев и в помине нет никакого сердца! Так, одним щупальцем пожертвовал, все равно скоро отрастет». «Ну ладно,» — согласилась Катя, наглаживая нового любимца и мужественно сдерживая предательскую слезу благодарности и невообразимого счастья, — «его буду звать Осей, ну а ты Спрут, ты у нас теперь у нас Матерь драконов!». Спрут поморщился, уставив растопыренные щупальца в пупырчатые бока, но спорить не стал, все-таки не каждый день получаешь титул от хозяйки. На том и порешили за распитием примирительного чая. Но тут веселье прервала подозрительного содержания смс. Судя по контексту Дрожев либо обпился отобранными у детей молочными коктейлями, которые напрочь отморозили ему мозги, либо чем-то более алкогольным на after party, про которую Кате никто не сказал. Смс гласило:

«Беляева, ну… если тебе очень надо, я могу, так сказать, поспособствовать… твоему несчастью».

Катя от воображения предлагаемого ей содействия прямо таки «офигела», и тут же поинтересовалась у Спрута – «А как интеллигентно написать «пошел в ***у?». Спрут брезгливо возразил, что ежели «интеллигентно», то это не к нему, вон у мелкого спрашивай. Катя метнулась в сторону того взглядом, заметив, как источник жизненно необходимых знаний под шумок пытается совершить побег. Но у Спрута щупальца подлиннее будут, так что беглец быстро был возвращён на место. Катя решила, что раз уж даже Белый пытается свинтить, смысла в дальнейших телодвижениях никакого. Однако телефон загудел вновь, и Катя, нахмурившись, прочла: «Почему молчишь?!». И действительно…

Спрут вздернул бровями с явным намеком, а Катя, покраснев, махнула на него рукой.

«Понял. Ну, не очень-то и хотелось» — прогудело вновь.

«Ты мне не нравишься даже».

«Вообще».

Нет, ну это уже слишком! После этого заявления Катя, Спрут и белый осьминог уставились на чудо современной техники с удвоенным интересом. У человека, тут, понимаете ли, внутренний мир наружу лезет, рефлексия в полном разгаре. Не стоит мешать. И тут «Остапа понесло». В течение следующего часа Катя узнала о себе много нового, но самыми интригующими, пожалуй, были вот эти сообщения:

«Поняла?».

«Тоже мне».

«Вертихвостка».

«Думаешь ты одна такая… «несчастная»?».

«Беляева… будь человеком, удали диалог».

«Я серьезно».

«Беляева, у тебя совесть есть?».

«Ну все, Беляева, я тебя найду и насильно осчастливлю!».

«Попадись мне только на глаза».

«Кать?».

«Катя…».

«Кать, ты там живая, или повесилась мне на радость?».

«Катя?!».

«Не будь дурой, надеюсь, ты там…»

«Беляева, все, ты довыпендривалась, я еду!».

«Хладнокровная цаца!» — поднял щупальце Спрут и самодовольно улыбнулся. «Мня» — добавил белый осьминог, почему-то подталкивая к Кате пудреницу, и все вместе заливисто захохотали.