Барт

Ранним утром понедельника бортовой радиограммер "Фотонного мотылька" принял срочное сообщение исключительно дерзкого содержания. Мой старый приятель, еще по Школе звездных навигаторов, случайно перехватил сигнал, шедший из дальних областей Вселенной, и немедленно переслал его мне.

Почистив послание от микроволновой пыли и стянув в гармошку разъехавшиеся от долгого странствия волновые пакеты, я увидел перед собой чванливое и оскорбительное приветствие. Некто, именовавший себя "величайшим космопроходцем" и "покорителем Вселенной", слал сердечный привет всем людям. И в особенности — нет, вы только подумайте, какая наглость! — в особенности, жителям планеты Земля. Не мог ведь не знать, подлец, кем бы он там ни был, что на планете Земля живу я, Радий Мирный! Что это, как не вызов моему авторитету? Ведь только я избороздил сотни галактик. На моих ботинках оседает прах сверхновых, на моих глазах рождаются звезды в пене ударных волн и гибнут миры, сожранные гигантскими черными дырами. Ни один корабль не сравниться с моим изящным и быстроходным "Фотонным мотыльком"! Наглость должна быть наказана, и я немедленно запросил у приятеля координаты сигнала.

В праведном негодовании я совершенно забыл про блинчики. Сгоревший завтрак был немедленно присовокуплен к списку грехов моего конкурента.

Ненадолго открыв форточки и проветрив кухню, я стремительно развернул корабль, стоически перенеся десятикратные перегрузки. Мой путь лежал к Луне, в ближайший филиал компании "Хамелеон-электроникс". Еще вчера мне сообщили о том, что заказ готов — как нельзя кстати перед долгим путешествием.

Об этом заказе стоит сказать подробнее. Моим давним желанием было совместить в одном устройстве как можно больше полезных функций. Хотелось виртуозного повара, тихим голосом рассказывающего анекдоты, снабженного ионным телевизором и телефоном реального времени. Годы странствий отучили меня от дурной привычки делить замкнутое помещение с людьми — всем известно, что трудно найти более истеричных, агрессивных и непредсказуемых существ. Важнейший нюанс заключался в том, чтобы набор всех нужных функций устройства был синхронизирован с моим мозгом.

Новейший интерфейс "мозг-компьютер", сокращенно ИМК, создавал прямое сопряжение между мозгом и внешним техническим устройством. Его принцип действия был красив и лаконичен: спектр электромагнитных энцефалограмм с совокупности с такой простой вещью как электрокортикограмма на фоне широкополосной импульсной активности нейронов. На практике это означало воплощение древней мечты человечества — джинна довольно широкого спектра возможностей, угадывающего желания.

… В приемном зале "Хамелеон-электроникс" было пустынно. Земля в широком панорамном окне мягким зеленоватым светом сглаживала растр лунного пейзажа. В углу зала одиноко возвышалась большая коробка, перевязанная розовым бантом.

— Увы, — развел руками торговый представитель компании. — Все модели ИМКов раскуплены еще до начала официальных продаж...

И это он смеет говорить мне, Радию Мирному! Можно подумать, к нему явился не я, а президент каких-нибудь Соединенных штатов.

— Я же оставлял вам заказ! — воскликнул я в гневе.

—… но для вас, господин Мирный, имеется специальное предложение, учитывающее все ваши пожелания, — служащий торжественно указал на коробку с бантом.

— А к чему бант? — подозрительно поинтересовался я.

— Одна наша покупательница отослала назад свою модель и...

— Да вы что, предлагаете мне брак? Да еще и бывший в употреблении?!

— О, что вы, господин Мирный! Модель абсолютно исправна. Просто дама затребовала непредусмотренных услуг… интимного характера. И никакого употребления произойти не успело, уверяю вас.

— Гм...

— Мы сделаем вам хорошую скидку, господин Мирный, в знак нашего глубочайшего уважения к одному из величайших космопроходцев.

Выбора у меня не было.

— А доставка?

— Доставка бесплатна! Не беспокойтесь, покупка будет ожидать вас на корабле. Прошу расписаться вот здесь.

Прощаясь с представителем "Хамелеон-электроникс", я спросил:

— Вы, кажется, сказали, "одному из величайших космопроходцев"?

— Ну, — замялся торговец. — Я слышал о некой радиограмме от неизвестного покорителя Вселенной...

Не говоря ни слова, я выбежал вон. Пора, наконец, положить конец клевете!

… Оставшуюся часть дня я потратил на закупку продуктов. В этом я знал толк не меньше, чем в искусстве навигации. Выбрал мясо, травы, фрукты и, конечно, рыбу и белое вино — все лучшее, что только можно достать на Луне. Земля уже давно закатилась, когда я нагруженный пакетами добрался до "Фотонного мотылька".

В маленькой кают-компании моего по-домашнему уютного корабля, в моем любимом плюшевом кресле расположился мужчина неправдоподобно атлетического телосложения, с очень бледной кожей и светлыми вьющимися волосами, длине которых позавидовал бы сам Дюрер. На мужчине были только короткие штаны. Одной рукой он гладил страницы библиографического издания Мопассана, а в другой держал большой бутерброд с копченой рыбой — по всей видимости, из моего неприкосновенного запаса. В углу стояла раскрытая пустая коробка с розовым бантом.

— Я вам очень признателен за доставку, но я попросил бы! — воскликнул я, ошеломленный таким поведением. Ну и порядки в "Хамелеон-электоникс"!

— Слушаю вас, — приятным низким голосом произнес мужчина, продолжая неспешно жевать.

— Что!?

— Я вас слушаю.

— Да убирайтесь же! Доставка бесплатна, и вы ничего не получите! Какое хамство так вот расположиться на моем корабле!

Мужчина перестал жевать. Помолчал несколько секунд.

— Я могу жить в кладовке, — покладисто предложил он. — Завтра утром я буду лучше знать ваши вкусы, господин Мирный.

— Вы намерены сидеть здесь до утра!?

— Вы же меня купили.

— Ах, вон оно что, — я начал разбираться в ситуации. — Гм… От внешности ИМКа мне, честно говоря, хотелось бы большей лаконичности. Скажем, в виде небольшого холодильника на ножках, или...

— Завтра я буду каким захотите, я ведь уже сказал. Имейте терпение, — капризно заявило мое приобретение.

Я так и сел.

— Ты приучен перебивать? Ого, вот это новость!

— Моя прежняя хозяйка предпочитала такое поведение.

— Но мне-то что за дело? Теперь ты принадлежишь мне. Какого черта тебя не перенастроили?

— Я настраиваюсь сам. И буду полностью вам соответствовать. Но для этого вы должны спать.

— Зачем?

— Да вы, боюсь, не поймете, дорогуша, — томно протянул этот паршивец.

— Так… — я принялся театрально ощупывать свои карманы в поисках телефона. — Я тебя немедленно сдаю назад. Еще всякая бракованная жестянка меня будет учить.

Расчет оказался верным. Какими бы ни были настройки, но устройство не должно вредить бизнесу своего продавца — это нулевой закон роботехники.

— ИМКи различаются по типу регистрируемых сигналов мозга и способам их преобразования в команду управления, — тут же послушно сообщил мне дамский угодник.

— Уже лучше, — довольно хмыкнул я.

— ИМКи, основанные на использовании множественной активности вживляемых в ткань мозга электродов, называются инвазивными...

— Ты мне что, электроды в мозг собрался совать!?

— Я далек от массового клинического применения, — сообщил робот. — Я новая неинвазивная модель. Использую в качестве информационного сигнала только потенциалы мозга с поверхности головы.

— Гм...

— Основная программа моих действий — это желания, закодированные сигналами вашего мозга, господин Мирный. Иногда они могут не совпадать с вашими словесными приказами.

— В смысле?

— Вы можете говорить одно, но желать совершенно другого. Я же выполняю только ваши истинные желания.

— Ты не понимаешь моих приказов? — опешил я.

— Приказы слышу и понимаю. Но могу не выполнить, если они идут вразрез с вашими мыслями.

Я задумался. Надо будет внимательнее почитать инструкцию. Особенно параграф про соответствие трем законам.

— Ну, допустим… А зачем ты книгу гладил?

— Я есть сложная система, — робот поднял на меня большие глуповатые глаза. — И потому я не есть просто сумма составляющих импульсов. Например, люблю читать в свободное время. А мои глаза не функциональны, это просто декор, по желанию моей предыдущей хозяйки. Считываю буквы ладонями.

— Ты испачкаешь книгу! Да, и тебя что, надо кормить? В инструкции об этом ничего не сказано!

Робот, помедлив, положил недоеденный бутерброд на журнальный столик.

— Нет. Просто я различаю вкусы и имею некие предпочтения. К примеру, люблю рыбу. Впрочем, вам, кажется, это не особенно интересно. Могу совсем не есть, если вам это окажется неприятным.

— Очень надеюсь. И вообще ты слишком много болтаешь.

… Корабль двигался за орбитой Марса.

Ночью я спал плохо. Мое приобретение таскалось по всему кораблю, курило, что-то доставало из холодильника, жрало, включало музыку… На замечания робот не реагировал, скупо повторив только, что, пока у него нет карты потенциалов мозга, он не может серьезно относиться к моим словам. Законы роботехники — этот старомодный суровый домострой — всегда представлялись мне единственно правильными и надежными. Я вообще консерватор по натуре. Измучившись вконец, я заснул. Во сне мне казалось, что робот подкрадывается к кровати с целью сделать мне трепанацию.

Утром меня разбудил восхитительный запах кофе и жареных тостов. На чисто вымытой кухне молча и деловито сновал приятно преобразившийся робот — небольшой, размером с кота, аппаратик, со множеством ручек и ножек. На его груди транслировались последние новости с Земли, модулированные от запаздывания.

— Как тебя зовут? — несколько запоздало поинтересовался я.

— Модели, принимающие женский облик, имеют заводское имя ИММА — сокращение от "интерфейс мозг-машина". Мужскому облику присвоено заводское имя ПРЯНИк — сокращение от "прямой нейрональный интерфейс" — хриплым баритоном сообщил робот.

— "Пряник"? — поморщился я. — Как тебя звала предыдущая хозяйка?

— Эллаонилиэль.

— Ох, черт! Будешь зваться Барт, ясно?

— Да.

… Для полета через всю Вселенную необходимо много фотонных двигателей, достать которые можно только на Ио. Чтобы двигаться быстрее расширяющейся Вселенной, "Фотонному мотыльку" нужно развить скорость во много раз больше световой. Как известно из теории сложения скоростей, каждый фотонный двигатель дает кораблю дополнительную скорость света.

Фотонные двигатели изготовляются в научном бункере, плавающем в метановом океане этого большого спутника Юпитера. Теоретическая основа для их производства — это петлевая квантовая гравитация. Двигатели выходят удобными и миниатюрными, как колокольчики, а все потому, что, согласно этой теории, наш мир обладает дискретностью на самом мельчайшем уровне. Мир — суть реализация различных конфигураций элементарных кусочков пространства-времени. Умело переставляя их, можно добиваться таких результатов, по сравнению с которыми нанотехнология — это попытка слона ковыряться в муравьином ухе.

Мрачный разработчик фотонных двигателей отсчитывал мне последнюю их дюжину, а я, не теряя времени, привинчивал двигатели к специально просверленным дырам корпуса "Фотонного мотылька". Наконец, корабль стал напоминать праздничную градирню, увешанную рождественскими колокольчиками. Не питай я безграничное уважение к петлевой квантовой гравитации, я бы сильно усомнился в аэродинамических свойствах такой конструкции.

— А теперь вам лучше уносить отсюда дюзы, господин Мирный! И чем скорее, тем лучше.

— Что случилось? — удивился я.

— Да лучше б мы все не дожили до того дня, когда наука претерпевает такие надругательства!

Вот что рассказал мне ученый. Научный процесс, как известно, дело деликатное, а уж в петлевой квантовой гравитации тем более. Сотни моделей, тысячи формул, разочарования, изнурительный подгон параметров — и долгожданный успех, воплощенный в реальном приборе! Вот тернистый и благородный путь настоящего служителя науки. Но нашлись в суровой научной братии отщепенцы, по прозвищу гуги.

Гуги были родившимися на Ио детьми научных сотрудников. Они обладали врожденным чутьем к структуре мира и могли шутя управлять ею, меняя и пространство, и время, и даже мысли, которые, как известно, тоже материальны, ибо суть частицы-переносчики от нейрона к нейрону. Но самое ужасное заключалось в том, что гуги напрочь отказывались использовать свои таланты на благо науки, и занимались исключительно баловством, трансформируя помидоры в тампоны или даже превращая людей в поросят.

— Берегитесь их, господин Мирный. Для этих тварей нет ничего святого!

Посочувствовав оскорбленному жителю Ио, я поспешил продолжить свое путешествие. Честно говоря, от проблем ученых я был далек.

Пересечение границы Солнечной системы я любил отмечать торжественно. Барт, по обыкновению чутко отреагировав на мое настроение, приготовил праздничный ужин. Насладившись белой рыбой в мятном соусе и превосходным белым вином, я пошел спать. Краем глаза заметил, как Барт с вилкой пристроился к остаткам рыбы. Ох уж мне эти выверты сложных систем! Но хотя бы перестал гладить моего Мопассана.

— Брысь к розетке! — прикрикнул я на него, кинув справочником навигатора "Гироскопы для всех". Барт был приучен не увертываться от ударов и, получив тяжелой книгой по тому месту, где могла быть голова, молча отправился мыть посуду.

Основной разгон завершался, и корабль выходил за пределы Млечного Пути. Как-то утром, скромно позавтракав в постели телячьей отбивной и шоколадными пирожными, я собрался немного поработать.

— Что будет кушать ваша дочь? — вдруг спросил Барт.

— Кто!? — я чуть не опрокинул на себя чашку с кофе.

Барт плавно указал мне за спину одной из своих ручек.

Я обернулся и увидел маленькую девочку. От изумления я потерял дар речи.

— Дядь, — сказала девочка, — дай конфеточку, у тебя пижама в клеточку.

И улыбнулась, обнажив десну с двумя выпавшими передними зубами.

— Ты… кто?

— Я маленькая гуга. Можно звать просто Гу. А тебя как зовут, дядя?

— Гуга… — только и вымолвил я.

— Не, это я гуга. А куда мы летим, дядя? Хочу далеко. И конфету тоже хочу. Это твой робот? Он умеет мыльные пузыри? Мои портятся, вот смотри.

Гуга что-то неуловимо сделала, и внутренняя переборка корабля растеклась у меня под ногами мыльной лужей.

— Во какая фигня! — печально шмыгнула носом маленькая гуга. — Сейчас я еще попробую...

— Ты сейчас же отправишься домой! — слабо вскрикнул я, непонятно зачем бросаясь к девочке. Все-таки я всегда был героем, героем и умру. Но все же интересно, что я почувствую, когда гуга изменит мою атомарную структуру?

— Не, — сказала она.

Потолок спальни вдруг стал пористым и из него полезли большие дождевые черви.

— Проедят или не проедят все стенки, как думаешь?

— Прекрати! Мы же погибнем!

— Так я тогда там снаружи все поменяю. Ты, дядь, не бойся. Я, правда, не очень умею, но разберусь.

Я обреченно закрыл глаза. Герой должен встретить смерть достойно. Существу, способному менять структуру пространства-времени, мне нечего противопоставить. Кроме того, мне не разобраться сходу в детской психологии.

Мимо меня шмыгнул Барт. Я открыл глаза и впервые увидел, на что способен мой маленький тихий повар.

Началась битва, равной которой мне никогда не приходилось наблюдать. Гуга, играясь, меняла структуру разных предметов, включая и мой корабль. Барт же, пользуясь способностью к личной трансформации, пытался ей помешать. Разумеется, он не мог остановить процесс распада переборки, взбреди такое в голову гуге, но он мог ее отвлекать, правильно распознав в ней всего лишь ребенка, не умеющего толком управлять своими желаниями. Своим же телом Барт владел виртуозно. Гуга пыталась делать дыры в корабле — Барт тут же трансформировался в какие-то удивительные игрушки-головоломки, отвлекая ее внимание. Так, конечно, он долго продержаться не мог: его быстрота и ограниченный набор функций не могли сравниться с рассеянной и детской, но безграничной мощью гуги. Еще немного, и атомарная структура корабля преобразовалась бы в охапку цветов или вазочку с мороженым...

— Хочешь трдло? — вдруг спросил Барт. — На реакторном стержне?

Гуга застыла и рьяно принялась рыться в мозгах Барта, отыскивая смысл неизвестного ей слова. Они замерли друг против друга. Тельце Барта шло рябью, раз за разом он восстанавливал свою структуру после атак гуги. А я с ужасом подумал, что было бы, окажись я на месте робота — гуга мгновенно превратила бы меня в никчемную слизь. Я похвалил себя за удачное приобретение.

Гуга, наконец, разобралась с трудным словом.

— Надо тесто с сахаром и колечком печь на стержне? Не, ты гонишь! Это ж фотонная ракета!

— Так сделай реактор сама, можешь? — тут же озадачил ее новым предложением мой находчивый робот.

— Ну! А ты фартовая жестянка! Пошли играть. И пузыри сделаешь?

— Спрашиваешь! — в тон гуге отозвался Барт.

Они резво умчались куда-то, взявшись за руки, а я залпом допил холодный кофе.

Барт, успевая выполнять ежедневные обязанности, прекрасно поладил с Гу. Она больше не досаждала мне. Я спокойно занимался вычерчиванием курса и мелким ремонтом.

Чем быстрее летела ракета, тем быстрее бежало снаружи время. Когда все знакомые галактики остались далеко позади, скорость "Фотонного мотылька" возросла настолько, что время стало меняться даже внутри. У меня, понятно, на такой случай давно была сделана прививка. А вот Гу начала стремительно взрослеть.

Роковая метаморфоза произошла с ней после ускорения вблизи одного далекого квазара. Точнее, вблизи того места, где он должен был находиться. Квазар успел давным-давно исчезнуть, хоть его свет, сильно смещенный в красную область спектра, все еще регистрировался на Земле. Я как раз шел в рубку проверить показания приборов, и тут мимо меня продефилировала она. Гугиня. Прекрасная, как восходящая над Юпитером Ио. Мое лицо, должно быть, уподобилось красному пятну на этом самом Юпитере, а кровь забурлила с не меньшей скоростью, чем его ураганы.

В поведении Гугини произошли разительные перемены. Ее детская настырность и беспардонное любопытство сменились полным игнорированием меня, Радия Мирного. Смутное огорчение и беспокойство росли и мешали работе. Я смотрел на датчики метеоритных потоков, а видел ее гибкую фигурку в блестящем шелковом платье. Она была словно россыпь звезд ребра нашей Галактики… Проклятье! Я для нее, видимо, был как вид Фобоса с Марса. Ее способности были направлены только на собственную внешность, корабль она оставила в покое, что не могло не радовать.

Барт больше не развлекал гугу радиоактивным трдлом. Он как-то вытянулся, вырос, подобрал все торчащие металлические жгутики, которые так нравились мне в начале путешествия. Стал мягким, упитанным котом. И все больше предпочитал ходить на задних лапах, повязавшись передником. Он напоминал мне степенного английского дворецкого из старых любимых романов. Глаза Барта стали совсем человеческими. Умные, печальные, проницательные, они украшали его строгую кошачью морду.

Однажды Барт попытался подарить Гугине цветок кактуса из кашпо в спальне, но я кинул в него тяжелым справочником по сопромату. Сам не знаю почему, но такая его выходка меня возмутила несказанно.

Однако еще больше я был потрясен другим событием. Как-то корабельным утром меня разбудили звуки музыки, "Серенады Солнечной долины". В кают-компании стулья были отодвинуты к стене, а посередине под "Чаттануги-чучу" азартно отбивал чечетку Барт. На нем были лакированные ботинки с толстыми каблуками. И изящный кремовый костюм в полоску — я такой давно хотел купить в Париже. Гугиня скользила вокруг кота в легком танце. Она улыбалась! И кому!?

— Ах ты, морда кошачья! Какого дьявола здесь происходит!? — я поискал было, чем швырнуть в Барта, но ничего не попалось под руку, и в сердцах выскочил вон, хлопнув дверью. Вообще, отрывисто размышлял я, Барт уже мало походил на кота. Не в ботинках, конечно, дело… Явно не кошачьи пропорции тела, уверенный разворот плеч. И улыбка. И уши потеряли пушистую кошачью "треугольность", спрятались за отросшими черными волосами.

Противоречивые чувства охватили меня. Неприятно, что она так ему улыбалась. Но одновременно я с приязнью думал, что теперь смогу сыграть с Бартом в шахматы и выпить с ним коньяку. Барт-кот в шахматы не играл и от коньяка виновато отказывался, не мог удержать в лапе пешки и рюмку — после драки с гугой-девочкой у него стала заедать трансформация конечностей. Да и потом не пить же мне с котом, в конце концов!

"Фотонный мотылек" миновал последнее реденькое скопление очень старых галактик, напоминающих бордовые шары, составленные словно из капель загустевшей крови.

Мрачные мысли одолевали меня. Источник сигнала, за которым я гнался, уводил все дальше и дальше в черную мертвую пустоту. Так далеко я еще никогда не забирался. Но я, Радий Мирный, не мог повернуть назад!

Что-то плохое стало происходить со временем. Оно перестало течь равномерно. То и дело нарушалась причинность, следствия событий предшествовали самим событиям: я постоянно хотел есть после обеда, мучился бессонницей, а настенные часы с кукушкой иногда шли в обратную сторону. Однажды я стал свидетелем энтропийного чуда — разбитая Гугиней фарфоровая тарелка вновь собралась из осколков.

Гуга постарела. Она все больше сидела в моем плюшевом кресле и что-то тихонько вязала. А еще она молчаливо варила мне борщи и жарила треску с картошкой на старенькой титановой сковородке.

Барт тоже менялся. Он стал выглядеть моим ровесником. Лицо его, уже совершенно человеческое, смотрелось обрюзгшим, как от долгих лет перегрузок — болезни всех пилотов. Спина стала сутулой. Взгляд некогда блестящих зеленых глаз потускнел, выцвел. Носил Барт линялый свитер в серую полоску. Я не без удовольствия отметил, что на его фоне я еще очень даже ничего! Я теперь старался гладить рубашку каждый день и чистил ботинки до блеска. Как ни странно, эта нехитрая процедура не давала мне упасть духом.

Как-то после обеда Барт сел за стол и, положив голову на скрещенные пальцы рук, некоторое время рассматривал тарелки.

— Знаете, Радий, — вдруг улыбнулся он. — Я только сейчас заметил, что Гуга иногда меняет на сервизе узор — сегодня вот божьи коровки...

— Опять рыбы захотел, Барт? Сколько раз тебе говорить, что ее и так мало осталось. Она ведь не нужна тебе. Ты ж не кот, ты вообще не живой, — беззлобно пожурил я его, не отрываясь от чтения бортового журнала.

Барт промолчал. Слез со стула. Рассеянно потеребил руками уголок скатерти и потопал прочь. Я почему-то глянул ему вслед. На макушке Барта я заметил лысину. А у меня вот с волосами все в порядке, несмотря на возраст.

… Мы приближались, наверное, к краю Вселенной. Гироскопы больше не работали. С утра, вглядываясь в беспросветную тьму, я включил последний фотонный двигатель. Теперь при всем желании мы не могли лететь быстрее. И только сигнал вел нас нитью Ариадны. Я чувствовал себя одиноким рыцарем, верным данному слову, принятому решению, я стремился к важной для себя цели, не смотря ни на какие препятствия.

Время разрушалось. Теперь мой "Фотонный мотылек" был единственным островком упорядоченности посреди бесконечного хаоса, торжества энтропии, тепловой смерти Вселенной. Уж не ошибся ли мой приятель с координатами? Поворачивать было поздно. Иначе время станет сингулярным и мгновенно уничтожит даже гугу, властительницу атомарной структуры. Сингулярность могущественнее всего. Хотя, кто ее, гугу, знает...

"Властительница" опять жарила рыбу. А я поймал себя на мысли, что за все время нашего знакомства так и не расспросил ее, как она меняет эту самую структуру. Впрочем, даже не это… А как она живет с этим, обладая безграничной мощью? Зачем она вообще здесь, на моем корабле, чего хочет? Раньше я как-то боялся спрашивать. Гуга была в потертом домашнем халатике, ее морщинистые полные руки были как всегда деловиты.

Барт, перебирая длинными пальцами струны гитары, тихо запел старинную английскую балладу. Его редкие волосы падали на худое опущенное лицо.

"Зло есть везде

В каждом городе.

Порой из-за туч

Упадёт солнца луч.

Но не на Ноттингем.

Если бы мы могли,

Давно бы ушли.

Нам бы крылья,

Тогда бы мы улетели в небо

Ведь никто здесь счастлив не был.

Плачь, не плачь,

Тюрьма нам да палач.

Жестокий Ноттингем".

У меня защемило сердце от непонятной тоски. Смерть меня не пугала — я много раз смотрел ей в лицо. Нет, тут что-то другое… Я снова погружался в беспокойный сон. Мне снилась старенькая гуга в этом ее халатике. Снилось, как она проходит мимо меня, тяжело шаркая стоптанными тапочками, согнутая трудами еще одного длинного дня. Я видел это так давно, кажется, сотню жизней назад… Когда еще была жива мама.

Снился Барт-человек. Он тоже шел мимо. Молча собирал вещи. Укладывал в чемодан рубашки, кремовый костюм в полоску, электробритву, часы с кукушкой и томик Мопассана в покрытом рыбьей чешуей переплете. Он надел черные лакированные ботинки. Возле самой двери обернулся. Улыбнулся. Зеленые усталые глаза в сеточке морщин, набрякшие веки. Сказал, глядя мне в глаза: "Всего хорошего, и спасибо за рыбу". Он распахнул дверь — за ней виднелась шумная, радостная, яркая толпа. Мощеные улочки Кракова. Булочная, куда я с мамой ходил за сдобными сахарными колечками. Они, горячие, словно таяли во рту...

Разбудил меня голос Барта.

"Помилуй, Боже, стариков,

Их головы и руки.

Я слышу стук их башмаков

На мостовых разлуки...

… Их каблуки, их башмаки —

Как призраки надежды.

И пожелтевшие листы забытого романа,

И золотые корешки Мюссе и Мопассана"...

— Заткнись, ты, паршивая кошачья морда! — я вскочил с дивана, на котором задремал, и с остервенением швырнул в голову Барта бронзовым подсвечником. Робот, по обыкновению, не двинулся места, острое навершие разорвало ему губу, обнажив холодный ровный металл.

— Меня зовут Барт, — медленно сказал он, глядя мне в глаза. А я вдруг вспомнил, что в инструкции ничего не было сказано о соблюдении трех законов роботехники, и не без брезгливой опаски дернулся в сторону.

С этого дня Барт больше не напоминал человека. Он перестал разговаривать и стал обычным полосатым котом. Любил спать на коленях Гуги, когда она заканчивала хлопоты с обедом.

"Наверное, в Барте что-то испортилось", — решил я. И решил отложить этот вопрос на потом. Если оно будет у меня, это "потом".

Хотелось, наконец, поговорить откровенно с гугой.

— Что вы можете делать с пространством-временем, Гуга?

Она некоторое время молчала, только стучали вязальные спицы.

— Была девочкой — хотелось баловства, — ее скрипучий голос звучал монотонно и невыразительно. — Была женщиной — хотелось удовольствий для себя. Стала старухой — не хочется ничего.

— Но вы обладаете такой мощью! — не выдержал я. — Вам подвластно пространство и время!

— Нет цели для моей мощи, — вздохнула Гуга, продолжая работать спицами. — У меня нет стремления к познанию мира, которое движет учеными. Нет страсти к разрушению, которая движет фанатиками, желающими заявить о себе всей вселенной. Нет страсти к созиданию, потому что уже все давно создано, в бесконечном многообразии вселенных, устроенных всеми возможными способами, и циклических, и замкнутых, и плоских… Я просто хочу вязать, мне это нравится. А для этого мне достаточно мотка ниток и двух спиц.

— А можете вы вернуть меня назад? — вдруг спросил я. Сильно болела и кружилась голова.

— Куда назад? — пожевала губами гуга. — В прошлое? Захотите ли вы прошлого, Радий? Мало кто знает, как бывает безрадостно повторение прошлых радостей. Или вы хотите назад, на Землю? Может, ее уж и нет давно… Довольствуйтесь тем, что есть. Баловство все эти ваши сиюминутные желания. С другой стороны, быть может, только они и имеют смысл, ведь бесконечность все равно сводит на нет все начинания, особенно те, что мудро рассчитаны на долгий срок.

— Как это, нет Земли!?

От усталости и бессонницы я снова начинал грезить наяву. Римский Колизей. Из века в век центр Рима, место скопление народа. Каждый камень вытерт бессчетным числом ног. Каждый камень — история. Каждый правитель считал своим долгом достраивать эту громаду, привносить что-то свое, потому что знал, что построенное здесь приобщается к вечности. К вечности человеческой цивилизации, как бы хрупка она ни была на фоне вечности вселенных. Наша Земля такой же Колизей. Израненная, истоптанная, пропитанная кровью и насыщенная воплями жаждущих зрелища зрителей. И я был тут. Я, словно нищий, но гордый своей свободой римлянин, сидел в каком-то грязном закутке, жадно пожирая краюху хлеба. Пресыщенный зрелищем только что закончившихся игрищ, но ожидающий новых и новых. И ожидающих новых пиров. Я был тут свой, я был человек, как и все мы, несовершенные, слабые, но так жаждущие жизни и так любящие свою планету, свой храм, свой хлев, свою бойню… Земля не может, не имеет права исчезнуть!

В иллюминаторе что-то блеснуло. Звезда? Я бросился к приборам. В черной бездне действительно зажглась утренняя звезда. Да, было утро, часы показывали шесть… И планета. Я срочно пошел на посадку.

На маленьком космодроме, напоминавшем старую железнодорожную станцию, никого не было. Я ворвался в диспетчерскую. За пыльным столом сидел человек.

— Снова вы? — блеснул он на меня стеклами очков.

— Могу я послать радиограмму на Землю? — выкрикнул я, с умилением глядя на настоящего, живого человека, — она ведь есть, правда?

— Земля? Разумеется, есть, — человек деловито взял ручку. — Диктуйте.

— Я, величайший космопроходец и покоритель Вселенной, шлю сердечный привет всем людям, — последнее слово я произнес с глубокой нежностью. — И в особенности жителям планеты Земля.

Я выбежал из диспетчерской. Пора лететь домой! Если до Земли доходит радиосигнал, то долечу и я, Радий Мирный! Что же до цели моего путешествия… Думаю, отправитель того наглого послания уже достаточно наказан — он ведь прошел той же страшной черной дорогой, что и я. Бог с ним, с этим самовлюбленным дурачком. Может, хоть станет настоящим человеком, преодолев такой тяжелый путь.

— Вы снова не подписались! — досадливо крикнул мне вслед диспетчер, но я уже не слышал его. "Фотонный мотылек" стартовал. Приглядевшись, я увидел в иллюминаторе гугу. Она стояла на стартовой площадке и махала мне рукой. К ее ноге прижимался полосатый кот.