Ангел и сучка

Еще в полудреме я пошарил рукой по постели и обнаружил, что цыпы нет. Напрягся, чтобы окончательно проснуться. Из ванной доносился шелест душа. Чистюля!

На полу плясали солнечные зайчики. Сегодня я стану дико знаменит!

Потянувшись к журнальному столику, ухватил банку «Новой Балтики». Что ни говори, зачетное пойло! Не чета паршивой бурде «Лаки Бир»! «Ваше дружелюбное пиво с пузырьками»! Сегодня мы устроим окорот их слащавой сучке! Самолично рожу ее холеную порушу! Абсолютно вдребезги!

Вошла, швырнула пакет, направилась к трюмо. Расчесывается, игриво покачивая бедрами. Супертелка!

Я снова потянулся к столику и ухватил брошенный ею пакет.

— «Люсиз», — читаю. — Сплошная история!

— Чо?

— Я с этого начинал!

— Чо-о-о-о?

— Это было наше первое задание: грохнуть склад со всякими гигиеническими прибамбасами в Уткиной Заводи.

— А-а-а... не то я уж подумала, ты этот, фетишист, что ли?

— Шеф сказал: заказ от дилеров «Люсиз». Контора, у которой склад, их кинула, вместо «Люсиз» приобрела большую партию каких-то... Что еще кроме «Люсиз» по бабской части имеется?

— «Маргарета», «Джонсонс», «Камелия».. .

— Во-во, что-то в этом роде. И с нами тогда еще не было Детройта.

— Этого... с челкой и разноцветными линзами?

— Точно. А был придурок Максюша. То есть, конечно, он хотел, чтобы его называли Пэнь Сянь.

— Какой еще пень?

— Да так, теннисист один.

— А-а-а, теннис... Это теперь не актуально.

— Во-во, а Пэнь Сянь к тому же теннисист настольный!

Она расхохоталась и, бросив причесываться, плюхнулась на кровать, отдавив мне ногу.

— Я и говорю, Максюша — придурок, каких поискать. Да подвинь же ты свою задницу!

— В общем, — продолжаю, — тогда тоже стояли белые ночи, и это добавляло нам беспокойства. С непривычки коленки тряслись. Но мы справились-таки с закладкой, а самое интересное наступило потом. Максюша впендюрил один из зарядов с того боку, где у них хранились шампуни да лосьоны, и нас при взрыве окатило душистой водицей с головы до ног. А следом рванули бомбочки моя и вермишелева. И все вокруг побелело! Разное ваше бабское ватно-марлевое барахло, салфеточки, памперсы выпали, словно первый снег. И так приятно ходить по ним было! Ступаешь, как по пуху, мягко — обалдеть! А тут еще трусы посыпались в немереном количестве. Их почему-то засандалило выше всего, и они постепенно планировали вниз на землю. Белые и нежных цветов, черные и синие, в горошек и с рюшечками, полосатые и в огурцах: разные-разные! Маленькие детские трусишки и выпендрежные женские вперемешку с солидными панталонами и неохватными «семейниками»! И парят плавно-плавно, будто опадающие кленовые листья осенью. Ты не поверишь: такая красотища! Примчавшаяся охрана нас едва не зацапала. Только они и сами, по-моему, оттопырились от такого шоу!

— Хьюстон, сладкий кореш, а ты умеешь травить байки! — и чмок меня в щеку.

— Пошла ты тра-та-та!

— Пошел ты сам тра-та-та, козлина, тра-та-та!

— Тра-та-та тра-та-та!

— Тра-та-та тра-та-та! Тра-та-та тра-та-та!

Мы немножко дрались — это у нас нежности такие, — а затем раскатились каждый на свою сторону кровати. Собственно говоря, похожим образом мы с цыпой и познакомились. Шеф накануне заявил: «Нужна уличная кампания против «Риглиз»! Как — не знаю, и знать не хочу! Соображайте сами, насколько умишка хватит, только не перегните палку!» К счастью, с нами уже был смышленый Детройт; он, собака, и придумал. Мы не стали принюхиваться ко ртам прохожих, а поступили хитрее: дескать, в целях рекламы предлагаем всем встречным и поперечным новый «Риглиз» с еще более сверхустойчивым вкусом. А кто соблазнится и сунет жвачку в пасть — тому сразу в морду, чтоб впредь неповадно было даже смотреть на «Риглиз». Девушкам мы, конечно, морды не били. Я вообще девушек по морде не бью — такой вот у меня джентльменский принцип, которым сегодня придется пожертвовать, чтобы расколошматить румяную лахудру. А тогда мы девушек только пинали не очень сильно под зад да щипали где ни попадя. Этого хватало: с их эмоциональностью и такие пустяки представляются архинасилием. Однако цыпа оказалась крепким орешком. Она не захотела покорно терпеть нашу краткую агитацию против «Риглиз» и учинила настоящий рукопашный бой с царапаньем, визгом и всеми запрещенными ударами. Мы втроем с трудом свели дело к ничьей. Цыпе же, видать, понравился такой разухабистый стиль общения и, возжелав продолжить знакомство, она выбрала... Кого бы вы думали? Разумеется, меня!

Получив последний запоздалый тычок, я в ответ нежно чмокнул и вышел на пару минут, чтобы связаться с Детройтом. Цыпа тем временем врубила «Панасоник».

Футбол, чемпионат чего-то там. Наши против полосатых.

Меня тошнит от обычного футбола, скучища невыносимая: динамики полпроцента, площадка огромная, счета почти нет, перерыв всего один, и даже тогда девки не пляшут. Короче, смотреть абсолютно не на что! Я выбираю баскетбол! Или хоккей! А если все же футбол, то только американский! Вот там экшен так экшен! Всю дорогу крутейший замес! Сплошное лупилово — и никакой халявы! Жаль только рож не видно, вся кодла в намордниках шастает. А я люблю, чтобы с рожами — эмоции, значит, отслеживать. Вот в баскетболе все присутствует: и экшен, и эмоции, и драки случаются, и девки в антрактах ногами дрыгают! Шикарно! А особенно я тащусь от хьюстонских «Ракет»! Лучшая банда в Эн-Би-Эй, считаю! Когда Сэм Палмер и Багси Ньюман в две хари уделывают прессинг противников, и Сэм кладет данк, вколачивая мяч в корзину сразу двумя, а потом в восторге корчит гримасы в направленные на него камеры — вот это я понимаю! В такие мгновения у меня внутри аж все поднимается, и вдвойне хочется жить и побеждать!

— Цыпа, — говорю, — а знаешь, что доконало Максюшу?

— Не-е-ет, — и смотрит, не отрываясь. Тащится от унылого футбола. В этом вопросе мы никогда друг друга не поймем!

— «Панасоник»!

— Это как?

— Задание нам было: подломить магазин с «Панасониками». Ну, мы тогда уже шустрые стали. Пробрались в магазин вечерком, сигнализацию грамотно заблокировали и сторожа врасплох застали, пока он в «Панасоник» на эротическое шоу пялился. Хитрый перец сразу сообразил, что к чему, и давай просить связать его и побить легонько: мол, сопротивлялся, как лев! Даже скотч у него был наготове. Ну, Вермишель, добрая душа, не поленился заняться недоноском, а мы с Максюшей плотно взялись за «Панасоники». Люблю я это дело!

— Ты, Хьюстон, смотри, не увлекайся! Ежели мою аппаратуру попортишь, пожалеешь, что маман на свет родила! Усек?

— Отвянь, милашка! «Панасоников» у нас сейчас в заказе нет.

— А если б были?

— Ты — цыпа Хьюстона, и этим все сказано! Вон, твои «Вайт-Снейк-Ривер» висят себе на стуле — и ничего, здоровье их не страдает.

— Еще бы пострадало! Мои славные красные штанишки!

— Не мешай рассказывать! Значит, подхожу я к «Панасонику» и двумя ударами стального прута лишаю его потребительских качеств. Сначала — глубоким проникающим тыком в функциональную панель, затем — наотмашь по экрану так, чтобы он пошел паутиной трещин. Красивая такая паутинка получается! А Максюша тем временем лупит что есть мочи. Хрусь! Хрясь! И после пятого телека уже весь в мыле. Потом глядь, как я рационально с ними расправляюсь, и тоже захотел. Подошел, придурок, к единственному включенному «Панасонику», где все еще сиськами трясут, облизнулся — и тык в функциональную панель своим прутом. А ему оттуда вольтами как шарахнет!

Тренькнул «Премьер», и мне опять пришлось намылиться из комнаты. Деловые переговоры — штука крайне интимная; пусть даже цыпа и знает моих подельников, подробности ей ни к чему.

Вермишель тоже доложил о готовности. Он, как и я, горит энтузиазмом. Сегодня наш день!

— После этого позора, — заканчиваю я, возвращаясь в комнату, — Максюша и завязал с бизнесом. Сказал, что поищет работенку не столь нервную. Попутного ветра в горбатую спину!

— Да ты запарил уже со своим Максюшей! Смотри, что творится!

Это она переключилась на новости. А что творится? Да ничего особенного, ерунда одна. Какие-то козлы взорвали китайскую орбитальную станцию. Подвели ей под брюхо спутник-бомбу и пустили станцию в распыл. Теперь все гадают, на чью территорию свалятся обломки атомной энергоустановки. Самое прикольное: сколько сразу авторов объявилось! Палестинцам, видите ли, не понравился израильский космонавт на борту, который якобы вредил им из космоса. Экстремистскую организацию «зеленых», борющуюся за гуманное отношение к китайским свиньям, возмутил тот факт, что обитатели станции, включая израильского космонавта, вовсю трескали консервы из свинины. Наконец некая банда гомиков взяла взрыв на себя, мотивировав его жестоким запретом на полеты в космос для китайских сексменьшинств. В общем, при таком раскладе станция была обречена. Ее просто не могли не взорвать.

— Чтоб зря не удивляться, — говорю, — почаще новости слушай. И особенно сегодня вечером: обещаю кое-что в натуре любопытное!

Тут началась городская хроника, и я весь обратился во внимание. Дикторша с улыбкой шире попы радостно сообщила, что сегодня двойной праздник: святой день независимости нашей любимой Родины плюс десятая годовщина подписания мирного договора с япошками.

— А разве мы с ними воевали? — поинтересовалась цыпа.

Я был в затруднении, но улыбчивая теледива пришла на помощь. Оказывается, воевали давно, но помирились с большим опозданием. И еще, для восстановления исторической справедливости, япошкам по договору вернули какие-то задрипанные острова. А комми были против: уж очень милы им эти торчащие в холодном море скалы. Поэтому сегодня ждут протестных митингов и опасаются провокаций во время официальных праздничных мероприятий, главное из которых — показательные бои японских робогладиаторов фирм «Хитачи» и «Сеноко» на Дворцовой площади.

— Клево! — она обольстительно потянулась. — Идем?

Я бы с удовольствием, но как раз на три часа пополудни у нас намечено свое мероприятие. Для которого митинги и роботы аккурат в жилу. Народ соберется, полиция занята будет — как я и рассчитывал.

— Тра-та-та на ваше дурацкое дело! Тра-та-та! Одна пойду!

Не успел я достойно ответить, как дикторша объявила, что сегодня в черте города подъем в воздух любых транспортных средств категорически запрещен. Вот так да! Мы планировали изловить какого-нибудь частного пилота и на его машине все и провернуть. А раз запрет, где теперь изловишь пилота? Сами-то мы с вертушкой вряд ли справимся.

— Кстати, что ты там наезжал на «Вайт-Снейк-Ривер»? Они у вас в заказе?

— Факт.

— А что еще?

— Пошла ты тра-та-та!

— Пошел сам, тра-та-та, тра-та-та! Тут одна знакомая гирла жаловалась. К ней с дружком прямо в хату вломились три мрачных козла с черными чулками на репах. Отметелили, содрали с гирлы и ее дружка штаны — «Вайт-Снейк-Ривер», — поломали кучу полезных вещей да вдобавок вышвырнули в окно ее любимую собачку. Гирла была просто в трансе. Это, случаем, не ты со своими хмырями постарался?

Усердно гогочу. И сквозь смех выдавливаю:

— С собачкой все о’кей?

— Полный о’кей. С девятого этажа звезданулась.

Аж заливаюсь.

— Так это не ваша работа?

— Нет, — дохохатываю. — Наверное, у конкурентов тоже заказаны «Вайт-Снейк-Ривер». Будь осторожней, дорогуша!

А про себя думаю: верно говорят, Питер — город маленький! Но знакомая гирла все равно изрядно заливает, напрасную бочку катит. Во-первых, никого мы не метелили. Пацан, правда, рыпнулся, когда мы с Детройтом помогали телке от «Вайт-Снейк-Ривер» освободиться, но стоило Вермишелю показать ему «козу», как герой сразу спекся. Во-вторых, про кучу полезных вещей. Из нашего списка там был, кажется, лишь навороченный самсунговский музыкальный центр — его и уронили. Ну, еще кафель в ванной поколупали. Или это не у них?.. В-третьих, согласно правилам игры, потерпевшим оставили бабки, частично покрывающие ущерб. Так что все чисто, не подкопаешься. Единственный прокол вышел с четвероногим другом. Вермишель ненавидит бультерьеров и, когда псинка целенаправленно устремилась к нему, не разбираясь, лупанул ее по башке и отправил на свежий воздух. А потом выяснилось, что у нас в списке значатся доберманы. Конфуз! За это я и не люблю квартирные чистки. Большой риск, уйма мороки, всегда какие-то накладки, и эффект, на мой взгляд, сомнительный: обыватель теперь пошел закаленный, от любимых брендов просто так не откажется, понадеется, что уж его-то пронесет. Шефу тоже не нравится, но по другой причине: не хочет выдавать нам много бабла, не имея надежного контроля над его тратой. Однако над шефом есть другой шеф, и тот считает иначе.

Тренькнул «Премьер». Вермишель тоже услышал про запрет и интересовался, что будем делать. Я сказал: как-нибудь сообразим по ходу. Вермишель ответил: угу.

— Зашли ты подальше это ваше гребаное дело, — говорит цыпа. — Давай лучше покувыркаемся, а потом пойдем смотреть, как японские железяки месятся! Интересно, они тоже косоглазые? Или вообще без глаз?

— Нет! — твердо отвечаю я и, решительно отметая заигрывания, начинаю одеваться. — Сегодня мой заглавный день! Надоело ходить в «шестерках», безумно хочу стать крутым! Это мой шанс!

— Китаезов там, наверху, уже взорвали. Что может быть круче?

— Круче могут быть только по-настоящему крутые парни!

— Да-а-а, связалась... Надеюсь, вы хоть не на Дворцовой приметесь шутки шутить? Я туда всерьез собираюсь.

— Дворцовая нам нынче побоку. А вот в сторону Невы не забывай поглядывать. Вот, смотри! — я вытащил из кармана своих «Ливайс» помятую старую журнальную фотографию. На ней была запечатлена вершина Петропавловского собора, когда там еще парил золотой ангел, а не нынешняя сучка.

— И что? — цыпа конкретно не врубалась.

— Видишь, какая красота там была раньше?

— И что? — цыпа по-прежнему недоумевала. Не было в ней, к сожалению, ни чувства прекрасного, ни патриотической жилки!

— Эта фотография натолкнула меня на гениальную идею! Скоро гордиться будешь, что мы знакомы!

— Фи! Большому кораблю — большое кораблекрушение!

— Заткнись!

***

Мы встретились возле метро «Александровский парк» у памятника «Стерегущему». Это там, где два мужика куда-то остервенело карабкаются. Я давно хочу рассмотреть, куда именно, да все недосуг.

Детройт явился, как и условились, при параде, даже с галстуком. На галстуке самопальная эмблема детройтских «Ред Уингз» — это хоккейная команда, за которую он фанатеет. Мы с Вермишелем оделись попроще, но, по крайней мере, побрили морды. Я галстуки в принципе не ношу, а Вермишелю, что ж, прикажете макароны на себя цеплять? Ну, не волокет пацан в кумирах, зато здоровяк!

Детройт оглядел нас критически, так что захотелось дать ему в рыло, и изложил свои соображения. Чем лазить по городу в поисках частника, лучше сразу рвать когти к Петропавловке с прицелом на прогулочную вертушку. Есть там такой большой допотопный рыдван, на котором желающих катают в небесах. От кого-то я слышал, будто на этой колымаге еще сам Петр Первый рассекал, чтобы следить сверху за правильным строительством города. Однако мне, признаться, не верится. По-моему, вертолетов тогда еще не было. Но не суть. Главное: махина эта совсем рядом с собором, и Детройт утверждает, что не далее как утром она летала. Следовательно, велика вероятность застать летуна поблизости.

Ну, мы и рванули к Петропавловке. Вертушка, в самом деле, была на месте: на полянке позади крепости, напротив артиллерийского музея. Еще когда идея раскудрячить лакибировскую девку только родилась, я произвел досмотр тамошним пушечкам. Ведь как грандиозно было бы пальнуть по сучке из какой-нибудь толсторылой мортиры! И ядра, будто наготове, горкой подле сложены. Но порох! Где взять подходящий порох? А то ведь напихаешь современной взрывчатки — и твои кишки намотает на то, что останется от ограды. Только это обстоятельство и остановило меня тогда, заставив рассмотреть другие способы. А теперь нас остановило отсутствие кого-либо возле вертушки.

Мы давай шататься туда-сюда. Делаем вид, что обычные зеваки. Пялимся по сторонам и на бледные тела редких загорающих. Мол, солнышко светит, хорошо тут нам, раздолбаям, шляться! А сами ждем и надеемся.

Помнится, Вермишелю моя идея сразу пришлась по душе: он вообще охоч до подобных забав. И так же, как меня, его тошнит от бурды под названием «Лаки Бир». А вот Детройт сперва был против. Говорил, это, мол, дурацкая самодеятельность, много шансов, что нас зацапают, а помогать выпутываться потом никто и не почешется. И даже если все пройдет успешно, он, Детройт, не видит в затее ни малейшего смысла. Что тут скажешь? Умники — они всегда малость трусоваты и жить полной жизнью не умеют.

Пришлось провести просветительскую работу, разъяснить историю и подноготную вопроса. Лакибировскую бабу установили при прежних властях после того, как неизвестные козлы ухитрились темной декабрьской ночью спилить и украсть золотого ангела. Процесс изготовления дубликата затянулся, и мэрия купилась на предложение начавшего широкое наступление на рынке «Лаки Бира» временно водрузить на шпиль рекламу фирмы, улыбающуюся морду блондинистой сучки, известной на тот момент модели — черт, запамятовал ее имя. С тех пор старого мэра кокнули, дубликат все никак не доделают, а сучка знай себе торчит на верхотуре, снисходительно лыбится на всех нас и словно бы плюет на очередной запрет алкогольной рекламы. «Лаки Бир» сделала финт ушами и теперь утверждает, что их баба к пиву не имеет ни малейшего отношения. Это, дескать, просто подарок городу: символ оптимизма и радости жизни. Однако общественность продолжает возмущаться, и новое городское начальство, похоже, не прочь потрафить наконец патриотическим чувствам избирателей. «Лаки Бир» тоже, кажется, не готов жертвовать всем ради устаревшей сучки. Они ведь поменяли стиль: одиноких самодостаточных блондинок вытеснили гогочущие пары смазливых брюнетиков.

То есть, все предпосылки налицо. И тут появляемся мы — простые классные парни, взвалившие на себя грязную работу. Поэтому, сокрушив сучку, никуда драпать не нужно. А нужно с достоинством и осознанием выполненного долга отдаться в руки правопорядка и твердить в этот праздничный день направо и налево о нашем гражданском поступке и о том, что следует поскорее вернуть назад исторического ангела. И тогда масс-медиа вылепит из нас героев, и дальше все будет в шоколаде. Вот почему мы слегка принарядились и внутренне приготовились стать скромными триумфаторами.

— Эй, Детройт, — говорю, — а знаешь, что самое смешное? Те козлы, что сперли, думали, ангел целиком золотой. А он всего лишь позолоченным был! Журналюги потом обскребанные куски где-то на задворках разыскали, и в новостях уверяли, что всего-то можно было грамм стописят слупить. Во прикол!

Пока мы ржали над давнишними неудачниками, у вертушки вдруг отвалился люк, и оттуда показалась задница в синих форменных штанах. Оказывается, внутри все это время кто-то сидел! Мы переглянулись — и быстро-быстро к вертушке. Задница не очень торопилась и, когда она наконец обросла остальным туловищем и превратилась в лысоватого дядю, мы были уже тут как тут.

— Привет, дядя, — говорю. — Нам надо вверх, срочно!

А Детройт, не дожидаясь окончания переговоров, уже лезет в машину.

Оторопевший дядя не сразу въехал в ситуацию и попробовал устроить дискуссию, но Вермишель ткнул его мизинцем в пупок, подмигнул и эдак двусмысленно хрюкнул. Возражения у дяди мигом отпали.

Я и не предполагал, что этот первобытный драндулет так долго разогревается. Мы сидели в его утробе и наблюдали сквозь крохотные иллюминаторы, как легкомысленных загорающих со всеми их тряпками в буквальном смысле слова сдувает поднятой ветрюгой. А еще адский шум. Опытный дядя сразу напялил шлем, и мы очень скоро последовали его примеру. Иначе б точно оглохли.

Наконец вертушка оторвалась от земли.

— Куда? — проорал дядя. — Говорите громче! Связь в шлемофонах не работает!

— К сучке!

— Куда-а-а?

Я тыкаю пальцем. Дядя пялится на меня, и более удивленную рожу трудно себе представить. Он, наверное, был готов лететь к какому-нибудь банку.

Поднялись, развернулись. Вот она! Огромная стеклянная морда этой, как бишь ее, подиумной девки. Здесь, вблизи, ее чудовищной величины красные губы выглядят просто ужасающе. Ну ничего, сейчас мы его прикроем, этот похабный алчный ротик!

— Куда теперь? — орет дядя.

— Вперед! Тарань ее!

И тут дядя забастовал.

— Я не самоубийца! — орет. — Хоть режьте — не полечу! Лопасти застопорятся — вмиг гробанемся!

Детройт говорит:

— Хьюстон, чую внутренностями, он прав! Надо по-другому!

А как по-другому? Вытаскиваю «Беретту» и через открытый люк начинаю палить. Ветер в харю по полной программе. Обойма быстро вышла, а результата — почти ноль. Конструкция хитро сделана: множеством ячеек, которые через одну пустые для уменьшения парусности. Несколько звеньев вышиб — и все! Снизу, наверняка, и не заметишь.

Но я так оставить не могу! Это дело моей чести! Или я не Хьюстон!

— Дядя, — ору. — Поднимись малехо над сучкой и зависни! Сейчас мы ее вручную!

Пока не перестававший ныть дядя зависал под присмотром Детройта, мы с Вермишелем пошакалили по салону и надыбали парочку вполне приличных монтировок. Затем выкинули трап, и я с ловкостью Сэма Палмера полез по раскачивающейся лестнице вниз. Вокруг уже барражировали полицейские вертушки, и в матюгальник орали в наш адрес обидные слова. Но мне было по фигу или, как сказала бы цыпа, сугубо фиолетово. Я дорвался!

Стекло, из которого изваяли сучку, оказалось, естественно, непростым, однако и оно не смогло устоять под натиском тяжелой монтировки. В два удара я вышиб блондинке правый глаз и победно взвыл. Сверху мне на подмогу выбирался Вермишель.

И в тот великий момент, когда щеки и ротик красавицы брызнули крошевом осколков, наш драндулет сильно тряхануло. То ли он все-таки зацепился лопастью, то ли дрогнул дядя — теперь уже неважно. Косолапый Вермишель сорвался, и мне было нипочем не уклониться с его стремительного пути. Это не удалось бы даже «ракете» Сэму Палмеру на пике его спортивной формы.

...мимо меня проносился золотистый шпиль собора, затем сам собор, а я падал и думал: «Зараза цыпа! Сглазила!»