Тихон шёл в контору.
Ночная буря припорошила дорогу чёрным песком, надула у обочины косые угольные барханчики.
"Откуда суховей прах несёт, откуда бессонницу гонит?"
Ветер затих лишь под утро. Ожили собаки, заскулили, затявкали в тоскливой перекличке. Протяжный стон антенны на крыше оборвался, словно лопнула тугая струна, и в щербатую дверь барака ударил встревоженный голос радиста: "Бугор, тебя в Управу. Срочно!"
"Летом пыль, зимой заносы", — думал Тихон, обходя грязно-чёрные языки. Топтать нетронутый сыпун не хотелось. "Наследил уже до смерти. Хватит!"
Со спины долетел натужный гул мотора. "Трёхтонка геодезистов", — узнал он, не оборачиваясь.
Грузовик поравнялся, хлопнул парусом транспаранта "Делай или воскресни!" и затормозил в клубах пыли. Из кабины оскалился чумазый водитель. Распахнулась дверца.
— Садись, бугор, подброшу!
Тихон поправил кепочку, прищурился.
— В посёлок?
— Ага! — водитель выщелкнул из портсигара папироску.
Тихон устроился на горбатом сидении, спросил:
— Новенький?
То, что незнакомец признал в нём бригадира шурфовщиков, не удивило.
Шофёр — молодой, суетной, кивнул и азартно пропел:
— Рано-рано спозаранку, я кручу-верчу баранку!
Машина прыгнула. Тихон твёрже упёрся ногами, схватился за скобу на двери.
— Зовут-то как?
— Агап.
— Давно у Мамы* прописался?
— Второй месяц.
"Свыкся уже, переболел, а бушлат так и не сменил", — на засаленном сукне чернели пулевые подпалины.
— И как работа у землемеров?
— Палатки у них драные, сквозняк, — пожаловался Агап. — Лучше бы в барак определиться.
"Много ты понимаешь, дурень. Из бараков ход один — в шахты!" — Тихон отвернулся.
Вдоль дороги выстраивались в линию покосившиеся телеграфные столбы. Показалась змейка ручья Хухэ, скала Ябаган острой верхушкой царапала небо.
Машина скатилась к броду, скользнула боком. Прикусив мундштук, роняя пепел на грудь, Агап остервенело крутил руль. Мотор ревел.
— Чудное место, а, дядька? Мамой зовётся. А ведь и вправду Ма-ма! — сплюнув папироску, заголосил он.
— По названию реки, — Тихон тоже кричал.
— И не только, — подмигнул водитель.
"Соображает, залётный".
Грузовик вполз на дорогу. Тихон достал кисет, засыпал клок газеты табаком. Агап ткнул в плечо портсигаром.
— Не проймёт, — отказался бригадир и засмолил самокрутку. Ему вдруг нестерпимо захотелось поговорить за жизнь, расспросить паренька, узнать, нарушая все неписаные законы, за что тот получил расстрельную статью.
"Этого ещё не хватало!" — опомнился бригадир и почувствовал, как ожило, запылало грубое обветренное лицо.
— Раскис, — буркнул он сквозь зубы.
— Чего? — встрепенулся Агап. — А скажи, дядька, отчего горизонт чёрно-синий?
— Тундра горит.
— Люто! И солнце по кругу ходит, не заходит. Ночь, а можно книжки читать.
Тихон неодобрительно покосился на соседа:
— День-два — и комара кормить начнём.
"Тогда и почитаем", — закончил он мысленно.
В памяти промелькнула картинка утерянного прошлого: вырубки, дым, палящий свет полярного дня, слёзы на щеках и кулаках, и безумная, съедающая изнутри тоска. Он замотал головой, стряхнул хмарь, упёрся взглядом в грязное стекло. За окном появились столбы-сэргэ с реющими на ветру лентами-залаа*.
"Уже? Быстро добрался!"
И вдруг накатило, пробрало до зуда по коже: "Про комаров вспомнил, олух! Без тебя тут прокормят кровососов. Кончился этот мир. Вышел! Готовь шкуру в дорогу!"
Тихон заёрзал ногами, почувствовал, как щемящее беспокойство сменяет беспричинная злость.
Агап вытирал шарфом пыль со стекла:
— За тебя, дядька, легенды ходят. Верно, что ты шесть раз возвращался?
— Семь! — отчеканил Тихон. — Вперёд смотри, чтец!
Парень насупился, навис над рулём. До посёлка не проронили ни слова.
Блеск солнца в окнах конторы походил на пожар. Казалось, вот-вот займётся крыша, пылающее здание осядет, рухнет в круговерти искр и истлеет на холме грудой дымящихся головёшек.
"Было бы так".
Грузовик остановился. Агап протянул пятерню:
— До свидания!
Тихон руку пожал: "Он ещё не знает, зачем в контору вызывают", — и заковылял к пожарищу. На крыльце поправил суконкой зеркало кирзачей, притопнул и услышал:
— Кого это нелёгкая принесла?
Рядом, покачиваясь с пятки на носок, заложив пальцы под портупею, недобро ухмылялся Фома. Его лицо чугунного цвета, рассечённое лоскутами отмирающей плоти, лишённое человеческих черт, окаймлял плотно повязанный платок.
— Заждались тебя, Тихон, измаялись.
Тихон смолчал, отступил к двери. Фома поймал за рукав, приблизился, задышал гнилью в лицо:
— Со счёта не сбился, землекоп? В который круг ада вступаешь? - загоготал, вывалил из-под платка дряблые щёки.
— Пусти, паскуда, — Тихон отдёрнул руку.
— Поговори, мразь! Я тебя на выселки отправлю, скотина дохлая!
— Не пугай, я пуганый! — Тихон рванул дверь на себя. — Сам-то воскреснуть не боишься, начальник?
— Осмелел, падла! Сгною!
— Сгноишь, когда вернусь, — буркнул Тихон и переступил порог.
На этаже пахло хлоркой и табаком. Секретарша Валя курила, сидя пред зачехлённой машинкой. Тихон нарочно громко затопал, застучал каблуками. Женщина отвела взгляд, произнесла неприветливо:
— Заходи, он ждёт.
Тихон снял кепочку, расстегнул телогрейку.
— Как ты, Валентина?
Она ткнула папироской в переполненную пепельницу, подняла пустые глаза, покачала головой.
"Третий год ждёт, — думал Тихон, — и вышел срок! Не вернётся муж. Не бывало такого. Только разве она поверит".
Он открыл дверь.
— Здравствуй, вкушающий воздух, — тяжёлым голосом выдал Тихон и замер у порога. — Ты звал — я пришёл.
Упираясь огромными ладонями в зелёное сукно пустой столешницы, с закрытыми глазами в кресле сидел Шоромбо-шаман. Из-за витой короны на его голове выглядывала рамка с портретом Вождя. Слева на стене висел чёрный бубен, справа автомат ППШ.
"Знакомые вещицы", — Тихон поводил скулами.
Качнулись косы с вплетёнными алыми лентами — шаман заговорил:
— Я устал спать с мёртвыми!
Голос звучал хрипло, грозно.
— Сила древних в тебе, — заученно бросил Тихон. Он знал, чувствовал нутром, что этот ритуал не для всех, и говорит суровый старик только с избранными. Кому-то просто вручали шонгар-шорилэ*. Кусок бересты с кривыми письменами — пропуск в мир живых.
— Где очаг?
— На горе Жима*, — шаман открыл глаза. — Подойди!
Тихон выдернул из кармана обрезок верёвки с узелками, выложил на стол.
— Здравствуй! — сказал старик.
Тихон нахмурился, гадая, с ним ли поздоровались. Шаман поводил пальцем по узелкам, поскрёб ногтём засохшую кровь на тугих нитях.
— Семь, — изрёк он и, распустив тесёмку на кафтане, вытащил веер птичьего крыла. — Твоя линия жизни теперь не нужна.
Крыло порхнуло над столом. Верёвка шевельнулась, скрутилась в кольцо. Бригадир попятился — от веера несло зимней стужей.
Медленно развязался первый узел. Стало темно. Тихон задрожал, слепо зашарил руками. Чёрнота всколыхнулась, расползлась, как лопнувшее полотно, и свет резанул глаза.
"Нет!"
Взбесившийся сержант с малиновыми петлицами на гимнастёрке бьёт его прикладом по голове, по шее, спине. Тихон падает лицом в пол, размазывает кровавое пятно по бетону.
"Суки!"
А в ответ громовое:
— Сдохни, падаль!
Второй узел.
Ледяной ветер с зарешеченного окна дует в лицо, сбивает дыхание, замазывает слезой глаза. Лихорадочно трясётся вагон, хочет сбросить застывшее тело со шконки, на неструганые доски, в грязь, в нечистоты. Нет сил.
"Как моё имя?"
В ответ бесконечное: — Тыг-дым, тыг-дым-дым!
Третий узел.
Серый потолок лазарета. Запах лекарств. В груди горит огонь. Пламя душит, сжигает вздох. Священник суёт крест в лицо.
"Исповедуйся, сын мой!"
В ответ ярость последних слов:
— Я не верю в Бога!
Четвёртый узелок, пятый, шестой...
Тихон сидел на полу, навалившись плечом на угол стола. Пальцы, спрессованные в кулаки, ослабли, разжались, превратившись в хищные лапы. Что-то коснулось головы. Он поднял глаза. Над ним возвышался старик, гладил по волосам.
— Ритм бубна совпадает с ритмом твоей души.
— Я… — начал Тихон и стиснул зубы. Предательски кольнуло в груди. Вновь пережитый стыд и страх сдавили сердце.
— Тэнгэри*, зачем я умирал столько раз?
Шаман не ответил, повернулся спиной.
Тихон, пошатываясь, встал.
— Твой путь закончен, — устало произнёс старик. — Ты должен сделать выбор.
— Выбор?
Тихон упёрся в потёртое сукно стола, вздрогнул, прикоснувшись к измочаленной почерневшей петле. «Не верёвка — издохшая змея!»
— Ты можешь уйти в мир живых, воскреснуть в последний раз.
"О чём он?"
— Или подарить сон другому и исчезнуть навсегда, — шаман скрутил верёвку, спрятал в рукаве.
Тихона тошнило. Приторно сладкий комок увяз в глотке. Он схватил себя за кадык, захрипел, выбрасывая слова:
— Что я могу выбрать? Кирку и лопату, и штык в спину. Что?! Райский фарт — рыть землю, грызть камень и умирать от чахотки? Ты об этом выборе говоришь, юкагир*?
Старик молчал.
Тихон стёр рукавом пот с лица. Картинки прошлого тягуче наполняли его злостью и непокорностью.
— Я живу здесь, умираю там, возвращаюсь и вновь воскресаю в аду. Выбора нет. Я раб в мире рабов! Я труп, но, когда не хватает живых, приходят за мёртвыми. Кто различит нас на великих стройках родины? Кто вглядывается в настоящих и будущих покойников?
— Уходи!
— Куда?
— Мир мёртвых исчезнет для тебя на заходе солнца.
Тихон затрясся, рассмеялся беззвучно.
— Сейчас полярный день, великий шаман!
Старик вырос над столом.
— Ты увидишь закат!
Тихон отшатнулся и, не отрывая взгляда от каменного лица, шагнул спиной к двери.
— Вспомни имена предков, — шаман закрыл глаза, — имена друзей. У скалы Ябаган ты найдёшь бубен. Спой песню. Свою песню.
Валя поднесла Тихону стакан воды. Пальцы у неё вздрагивали.
— Прости меня, родной! Дура я!
— Ты о чём?
Он выпил воду одним глотком, вытер мокрый рот.
— Злилась я. Мужа ждала, тебе завидовала. Ведь ты вон у нас какой. Сильный, удачливый! И смерть ничего не забрала. Словно завороженный, — она провела пальцами по его щеке. В глазах сверкнула сумасшедшинка. — И возвращался всегда, — вздохнула. — Тихонов Роман Ильич. Нам бы с Леонидом толику твоей удачи, штабс-капитан.
Тихон скрипел зубами — била мелкая дрожь, щипало в глазах.
— Ну, вот, покаялась, — прошептала женщина, улыбнулась уголками губ. — Я подслушала. Знаю, что уходишь навсегда.
Тихон мотнул головой, развернул Валю, взял за плечи.
— Он вернётся!
— Я знаю, — она заплакала, отвернулась. — Иди.
Тихон сорвался, загремел сапогами по лестнице, наполнил пустой зал эхом и уже на выходе остановил себя у зеркала, завешенного тряпкой.
"Есть ли те, кто помнит меня? Помню ли я их?"
Он сорвал чёрное покрывало и долго всматривался в тусклое отражение.
Начал шепотом:
— Ты был обречён на работу, и это твоё оружие. Ты жил настоящим и уничтожил прошлое.
Голос нарастал:
— Ты стал стариком, но не старел, ты входил в одну дверь и выходил в другую, ты познал, что любовь глупа, когда рядом смерть.
Голос сорвался на крик:
— Ты умирал, не замечая непрерывность тьмы, ты хотел жить, но полюбил смерть!
Закипела ярость — эхо вторило:
— Ты! Сука! Ответь, знаешь ли, что такое жизнь?!
Тихон ткнулся лбом в пыльное стекло и, обхватив раму руками, оторвал зеркало от стены, швырнул на пол. Хрустнул кирзачами по осколкам, вышел на улицу.
Его встретили солнце, ветер и Фома. Положив культю на кобуру, тот двинулся навстречу. Роман слетел с крыльца, стиснул кулаки в карманах и рявкнул:
— Уйди, гнида!
Ядовитая улыбка померкла. Вертухай отступил, задёргал опухшими пальцами портупею.
Из-за поворота выполз грузовик. "Делай или воскресни!" — светилось на солнце прорехами.
Агап затормозил, бросил руль и развёл руками:
— А судачили, что сгинул. Подбросить?
— Да, залётный!
— Садись.
Парень открыл портсигар.
— Прошу!
Машина тронулась. Роман принял папироску, скомкал мундштук гармошкой, закурил. В зеркальце плясала фигурка Фомы.
— Домой?
— Да! — Роман улыбнулся, выставил голову в открытое окно. Ветерок сорвал кепочку, подбросил в небо. Агап ойкнул и притормозил.
— До Ябагана без остановок! – Роман толкнул в бок.
— Хм! Жизни-то в вас прибавилось.
— Точно!
Распахнув фуфайку, Роман сдёрнул шнурок с шеи и протянул Агапу.
— Носи. Это лунница*. Подарок мамы.
Вложил амулет в руку шофёра. Парень подбросил на ладони серебряный полумесяц, растерянно посмотрел на пассажира.
— Да ты не понял! — засмеялся Роман. — Моей мамы, моей!
У ручья остановились. Роман хлопнул дверью.
— Бывай, залётный! Завтра тут человека подбери. Леонидом зовут.
Он развернулся и зашагал к скале.
Начинался багровый закат.
Глоссарий:
"Юкагир" — одул, вадул (самоназвание — могучий, сильный), этел, этал (чукотское), омоки (устаревшее русское), вымирающий северный народ Российской Федерации.
/>"Шонгар-шорилэ" — юкагирская пиктографическая письменность на бересте.
/>"Мама" — река бассейна Северного ледовитого океана, левый приток р. Витим. Регион: Бурятия, Якутия.
/>"Лунница" — славянский символ. Форма амулета символизирует Луну, точнее полумесяц. Выступающие риски на Луннице являют собой лунный календарь. Слева — растущая Луна. Справа — убывающая. Количество рисок с двух сторон соответствует числу лунных дней.
/>"Тэнгэри" — в бурятской мифологии Верховное божество — Вечное Синее Небо — Хухэ Мунхэ Тэнгэри.
/>"Гора Жима" — по бурятской мифологии священная гора на острове Ольхон (Байкал).
/>"Столбы-сэргэ; лента-залаа" — атрибутика шаманских святынь, мест отмеченых духами.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.