Амнистия

Тихон шёл в контору.

Ночная буря припорошила дорогу чёрным песком, надула у обочины косые угольные барханчики.

"Откуда суховей прах несёт, откуда бессонницу гонит?"

Ветер затих лишь под утро. Ожили собаки, заскулили, затявкали в тоскливой перекличке. Протяжный стон антенны на крыше оборвался, словно лопнула тугая струна, и в щербатую дверь барака ударил встревоженный голос радиста: "Бугор, тебя в Управу. Срочно!"

"Летом пыль, зимой заносы", — думал Тихон, обходя грязно-чёрные языки. Топтать нетронутый сыпун не хотелось. "Наследил уже до смерти. Хватит!"

Со спины долетел натужный гул мотора. "Трёхтонка геодезистов", — узнал он, не оборачиваясь.

Грузовик поравнялся, хлопнул парусом транспаранта "Делай или воскресни!" и затормозил в клубах пыли. Из кабины оскалился чумазый водитель. Распахнулась дверца.

— Садись, бугор, подброшу!

Тихон поправил кепочку, прищурился.

— В посёлок?

— Ага! — водитель выщелкнул из портсигара папироску.

Тихон устроился на горбатом сидении, спросил:

— Новенький?

То, что незнакомец признал в нём бригадира шурфовщиков, не удивило.

Шофёр — молодой, суетной, кивнул и азартно пропел:

— Рано-рано спозаранку, я кручу-верчу баранку!

Машина прыгнула. Тихон твёрже упёрся ногами, схватился за скобу на двери.

— Зовут-то как?

— Агап.

— Давно у Мамы* прописался?

— Второй месяц.

"Свыкся уже, переболел, а бушлат так и не сменил", — на засаленном сукне чернели пулевые подпалины.

— И как работа у землемеров?

— Палатки у них драные, сквозняк, — пожаловался Агап. — Лучше бы в барак определиться.

"Много ты понимаешь, дурень. Из бараков ход один — в шахты!" — Тихон отвернулся.

Вдоль дороги выстраивались в линию покосившиеся телеграфные столбы. Показалась змейка ручья Хухэ, скала Ябаган острой верхушкой царапала небо.

Машина скатилась к броду, скользнула боком. Прикусив мундштук, роняя пепел на грудь, Агап остервенело крутил руль. Мотор ревел.

— Чудное место, а, дядька? Мамой зовётся. А ведь и вправду Ма-ма! — сплюнув папироску, заголосил он.

— По названию реки, — Тихон тоже кричал.

— И не только, — подмигнул водитель.

"Соображает, залётный".

Грузовик вполз на дорогу. Тихон достал кисет, засыпал клок газеты табаком. Агап ткнул в плечо портсигаром.

— Не проймёт, — отказался бригадир и засмолил самокрутку. Ему вдруг нестерпимо захотелось поговорить за жизнь, расспросить паренька, узнать, нарушая все неписаные законы, за что тот получил расстрельную статью.

"Этого ещё не хватало!" — опомнился бригадир и почувствовал, как ожило, запылало грубое обветренное лицо.

— Раскис, — буркнул он сквозь зубы.

— Чего? — встрепенулся Агап. — А скажи, дядька, отчего горизонт чёрно-синий?

— Тундра горит.

— Люто! И солнце по кругу ходит, не заходит. Ночь, а можно книжки читать.

Тихон неодобрительно покосился на соседа:

— День-два — и комара кормить начнём.

"Тогда и почитаем", — закончил он мысленно.

В памяти промелькнула картинка утерянного прошлого: вырубки, дым, палящий свет полярного дня, слёзы на щеках и кулаках, и безумная, съедающая изнутри тоска. Он замотал головой, стряхнул хмарь, упёрся взглядом в грязное стекло. За окном появились столбы-сэргэ с реющими на ветру лентами-залаа*.

"Уже? Быстро добрался!"

И вдруг накатило, пробрало до зуда по коже: "Про комаров вспомнил, олух! Без тебя тут прокормят кровососов. Кончился этот мир. Вышел! Готовь шкуру в дорогу!"

Тихон заёрзал ногами, почувствовал, как щемящее беспокойство сменяет беспричинная злость.

Агап вытирал шарфом пыль со стекла:

— За тебя, дядька, легенды ходят. Верно, что ты шесть раз возвращался?

— Семь! — отчеканил Тихон. — Вперёд смотри, чтец!

Парень насупился, навис над рулём. До посёлка не проронили ни слова.

Блеск солнца в окнах конторы походил на пожар. Казалось, вот-вот займётся крыша, пылающее здание осядет, рухнет в круговерти искр и истлеет на холме грудой дымящихся головёшек.

"Было бы так".

Грузовик остановился. Агап протянул пятерню:

— До свидания!

Тихон руку пожал: "Он ещё не знает, зачем в контору вызывают", — и заковылял к пожарищу. На крыльце поправил суконкой зеркало кирзачей, притопнул и услышал:

— Кого это нелёгкая принесла?

Рядом, покачиваясь с пятки на носок, заложив пальцы под портупею, недобро ухмылялся Фома. Его лицо чугунного цвета, рассечённое лоскутами отмирающей плоти, лишённое человеческих черт, окаймлял плотно повязанный платок.

— Заждались тебя, Тихон, измаялись.

Тихон смолчал, отступил к двери. Фома поймал за рукав, приблизился, задышал гнилью в лицо:

— Со счёта не сбился, землекоп? В который круг ада вступаешь? -  загоготал, вывалил из-под платка дряблые щёки.

— Пусти, паскуда, — Тихон отдёрнул руку.

— Поговори, мразь! Я тебя на выселки отправлю, скотина дохлая!

— Не пугай, я пуганый! — Тихон рванул дверь на себя. — Сам-то воскреснуть не боишься, начальник?

— Осмелел, падла! Сгною!

— Сгноишь, когда вернусь, — буркнул Тихон и переступил порог.

На этаже пахло хлоркой и табаком. Секретарша Валя курила, сидя пред зачехлённой машинкой. Тихон нарочно громко затопал, застучал каблуками. Женщина отвела взгляд, произнесла неприветливо:

— Заходи, он ждёт.

Тихон снял кепочку, расстегнул телогрейку.

— Как ты, Валентина?

Она ткнула папироской в переполненную пепельницу, подняла пустые глаза, покачала головой.

"Третий год ждёт, — думал Тихон, — и вышел срок! Не вернётся муж. Не бывало такого. Только разве она поверит".

Он открыл дверь.

— Здравствуй, вкушающий воздух, — тяжёлым голосом выдал Тихон и замер у порога. — Ты звал — я пришёл.

Упираясь огромными ладонями в зелёное сукно пустой столешницы, с закрытыми глазами в кресле сидел Шоромбо-шаман. Из-за витой короны на его голове выглядывала рамка с портретом Вождя. Слева на стене висел чёрный бубен, справа автомат ППШ.

"Знакомые вещицы", — Тихон поводил скулами.

Качнулись косы с вплетёнными алыми лентами — шаман заговорил:

— Я устал спать с мёртвыми!

Голос звучал хрипло, грозно.

— Сила древних в тебе, — заученно бросил Тихон. Он знал, чувствовал нутром, что этот ритуал не для всех, и говорит суровый старик только с избранными. Кому-то просто вручали шонгар-шорилэ*. Кусок бересты с кривыми письменами — пропуск в мир живых.

— Где очаг?

— На горе Жима*, — шаман открыл глаза. — Подойди!

Тихон выдернул из кармана обрезок верёвки с узелками, выложил на стол.

— Здравствуй! — сказал старик.

Тихон нахмурился, гадая, с ним ли поздоровались. Шаман поводил пальцем по узелкам, поскрёб ногтём засохшую кровь на тугих нитях.

— Семь, — изрёк он и, распустив тесёмку на кафтане, вытащил веер птичьего крыла. — Твоя линия жизни теперь не нужна.

Крыло порхнуло над столом. Верёвка шевельнулась, скрутилась в кольцо. Бригадир попятился — от веера несло зимней стужей.

Медленно развязался первый узел. Стало темно. Тихон задрожал, слепо зашарил руками. Чёрнота всколыхнулась, расползлась, как лопнувшее полотно, и свет резанул глаза.

"Нет!"

Взбесившийся сержант с малиновыми петлицами на гимнастёрке бьёт его прикладом по голове, по шее, спине. Тихон падает лицом в пол, размазывает кровавое пятно по бетону.

"Суки!"

А в ответ громовое:

— Сдохни, падаль!

Второй узел.

Ледяной ветер с зарешеченного окна дует в лицо, сбивает дыхание, замазывает слезой глаза. Лихорадочно трясётся вагон, хочет сбросить застывшее тело со шконки, на неструганые доски, в грязь, в нечистоты. Нет сил.

"Как моё имя?"

В ответ бесконечное: — Тыг-дым, тыг-дым-дым!

Третий узел.

Серый потолок лазарета. Запах лекарств. В груди горит огонь. Пламя душит, сжигает вздох. Священник суёт крест в лицо.

"Исповедуйся, сын мой!"

В ответ ярость последних слов:

— Я не верю в Бога!

Четвёртый узелок, пятый, шестой...

Тихон сидел на полу, навалившись плечом на угол стола. Пальцы, спрессованные в кулаки, ослабли, разжались, превратившись в хищные лапы. Что-то коснулось головы. Он поднял глаза. Над ним возвышался старик, гладил по волосам.

— Ритм бубна совпадает с ритмом твоей души.

— Я… — начал Тихон и стиснул зубы. Предательски кольнуло в груди. Вновь пережитый стыд и страх сдавили сердце.

— Тэнгэри*, зачем я умирал столько раз?

Шаман не ответил, повернулся спиной.

Тихон, пошатываясь, встал.

— Твой путь закончен, — устало произнёс старик. — Ты должен сделать выбор.

— Выбор?

Тихон упёрся в потёртое сукно стола, вздрогнул, прикоснувшись к измочаленной почерневшей петле. «Не верёвка — издохшая змея!»

— Ты можешь уйти в мир живых, воскреснуть в последний раз.

"О чём он?"

— Или подарить сон другому и исчезнуть навсегда, — шаман скрутил верёвку, спрятал в рукаве.

Тихона тошнило. Приторно сладкий комок увяз в глотке. Он схватил себя за кадык, захрипел, выбрасывая слова:

— Что я могу выбрать? Кирку и лопату, и штык в спину. Что?! Райский фарт — рыть землю, грызть камень и умирать от чахотки? Ты об этом выборе говоришь, юкагир*?

Старик молчал.

Тихон стёр рукавом пот с лица. Картинки прошлого тягуче наполняли его злостью и непокорностью.

— Я живу здесь, умираю там, возвращаюсь и вновь воскресаю в аду. Выбора нет. Я раб в мире рабов! Я труп, но, когда не хватает живых, приходят за мёртвыми. Кто различит нас на великих стройках родины? Кто вглядывается в настоящих и будущих покойников?

— Уходи!

— Куда?

— Мир мёртвых исчезнет для тебя на заходе солнца.

Тихон затрясся, рассмеялся беззвучно.

— Сейчас полярный день, великий шаман!

Старик вырос над столом.

— Ты увидишь закат!

Тихон отшатнулся и, не отрывая взгляда от каменного лица, шагнул спиной к двери.

— Вспомни имена предков, — шаман закрыл глаза, — имена друзей. У скалы Ябаган ты найдёшь бубен. Спой песню. Свою песню.

Валя поднесла Тихону стакан воды. Пальцы у неё вздрагивали.

— Прости меня, родной! Дура я!

— Ты о чём?

Он выпил воду одним глотком, вытер мокрый рот.

— Злилась я. Мужа ждала, тебе завидовала. Ведь ты вон у нас какой. Сильный, удачливый! И смерть ничего не забрала. Словно завороженный, — она провела пальцами по его щеке. В глазах сверкнула сумасшедшинка. — И возвращался всегда, — вздохнула. — Тихонов Роман Ильич. Нам бы с Леонидом толику твоей удачи, штабс-капитан.

Тихон скрипел зубами — била мелкая дрожь, щипало в глазах.

— Ну, вот, покаялась, — прошептала женщина, улыбнулась уголками губ. — Я подслушала. Знаю, что уходишь навсегда.

Тихон мотнул головой, развернул Валю, взял за плечи.

— Он вернётся!

— Я знаю, — она заплакала, отвернулась. — Иди.

Тихон сорвался, загремел сапогами по лестнице, наполнил пустой зал эхом и уже на выходе остановил себя у зеркала, завешенного тряпкой.

"Есть ли те, кто помнит меня? Помню ли я их?"

Он сорвал чёрное покрывало и долго всматривался в тусклое отражение.

Начал шепотом:

— Ты был обречён на работу, и это твоё оружие. Ты жил настоящим и уничтожил прошлое.

Голос нарастал:

— Ты стал стариком, но не старел, ты входил в одну дверь и выходил в другую, ты познал, что любовь глупа, когда рядом смерть.

Голос сорвался на крик:

— Ты умирал, не замечая непрерывность тьмы, ты хотел жить, но полюбил смерть!

Закипела ярость — эхо вторило:

— Ты! Сука! Ответь, знаешь ли, что такое жизнь?!

Тихон ткнулся лбом в пыльное стекло и, обхватив раму руками, оторвал зеркало от стены, швырнул на пол. Хрустнул кирзачами по осколкам, вышел на улицу.

Его встретили солнце, ветер и Фома. Положив культю на кобуру, тот двинулся навстречу. Роман слетел с крыльца, стиснул кулаки в карманах и рявкнул:

— Уйди, гнида!

Ядовитая улыбка померкла. Вертухай отступил, задёргал опухшими пальцами портупею.

Из-за поворота выполз грузовик. "Делай или воскресни!" — светилось на солнце прорехами.

Агап затормозил, бросил руль и развёл руками:

— А судачили, что сгинул. Подбросить?

— Да, залётный!

— Садись.

Парень открыл портсигар.

— Прошу!

Машина тронулась. Роман принял папироску, скомкал мундштук гармошкой, закурил. В зеркальце плясала фигурка Фомы.

— Домой?

— Да! — Роман улыбнулся, выставил голову в открытое окно. Ветерок сорвал кепочку, подбросил в небо. Агап ойкнул и притормозил.

— До Ябагана без остановок! – Роман толкнул в бок.

— Хм! Жизни-то в вас прибавилось.

— Точно!

Распахнув фуфайку, Роман сдёрнул шнурок с шеи и протянул Агапу.

— Носи. Это лунница*. Подарок мамы.

Вложил амулет в руку шофёра. Парень подбросил на ладони серебряный полумесяц, растерянно посмотрел на пассажира.

— Да ты не понял! — засмеялся Роман. — Моей мамы, моей!

У ручья остановились. Роман хлопнул дверью.

— Бывай, залётный! Завтра тут человека подбери. Леонидом зовут.

Он развернулся и зашагал к скале.

Начинался багровый закат.

Глоссарий:

"Юкагир" — одул, вадул (самоназвание — могучий, сильный), этел, этал (чукотское), омоки (устаревшее русское), вымирающий северный народ Российской Федерации.

/>"Шонгар-шорилэ" — юкагирская пиктографическая письменность на бересте.

/>"Мама" — река бассейна Северного ледовитого океана, левый приток р. Витим. Регион: Бурятия, Якутия.

/>"Лунница" — славянский символ. Форма амулета символизирует Луну, точнее полумесяц. Выступающие риски на Луннице являют собой лунный календарь. Слева — растущая Луна. Справа — убывающая. Количество рисок с двух сторон соответствует числу лунных дней.

/>"Тэнгэри" — в бурятской мифологии Верховное божество — Вечное Синее Небо — Хухэ Мунхэ Тэнгэри.

/>"Гора Жима" — по бурятской мифологии священная гора на острове Ольхон (Байкал).

/>"Столбы-сэргэ; лента-залаа" — атрибутика шаманских святынь, мест отмеченых духами.