АБП против ЮТР

АБП против БТР

ИСТОРИЯ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА

"Ну, что за день, — с досадой думал он, глядя, как дождь смывает остатки выпавшего ночью снега. — Лучше уж зима, чем эта мерзопакостная осень с ее слякотью!»

Он был лучшим адвокатом столицы, Бронштейн-Разудалый, еще не проигравший ни одного процесса. Нос его сморщился, глаза прикрылись. Откинув назад и придерживая пенсне, он громко, не скрывая удовольствия, чихнул. А что? От отправления естественных потребностей надо получать удовольствие.

Судья, протирая свою черную мантию белоснежным носовым платочком, брезгливо проговорил:

— Предупреждать надо, господин адвокат!

— Сяс! — усмехнулся Бронштейн-Разудалы. — Ни хрена вам не сделается, чистоплюи какие! Вы же не мы! К вам зараза не пристанет!

Несмотря на осеннюю слякоть, процесс решили проводить не во дворце правосудия, а на стадионе «Спартак». И для этого были веские обстоятельства. Над стадионом натянули огромный тент и включили сотни теплогенераторов, гонявших тепло на всем пространстве. Поэтому многие сняли скоро с себя не только верхнюю одежду, особливо капризные к перепадам температур особи женского пола. Если, конечно, не стыдно показывать что-то такое алчущим взглядам мужчин.

Полигамия у мужчин — это не национальность, а внутреннее состояние, главная составляющая их богатого внутреннего мира. Нужно быть в постоянной боевой готовности, иначе тебя опередят другие.

— Слушается дело по обвинению Анны Бориславны Пугачевой в государственной измене и совершении предательства, — монотонно забубанил председатель суда, как дьячок, не оправившийся еще после вчерашнего праздника.

Все трибуны были заняты. Даже из-за границы, будь она ладна, прибыли зеваки и журналисты.

Преступница сидела в железной клетке. На руках и на ногах у нее были кандалы, а на голове деревянная колодка, которая не позволяла ей согнуть шею. Рядом стояли два дюжих терминатора с лазерными секирами и мордами, которые просили кирпича. Только толку-то! Им было неведом чувство боли.

Мониторы разных размеров, расположенные по параметру всего стадиона, а также в оживленных местах столицы и губернских центрах, и столицах пока еще зарубежных государств, показывали холенное лицо заскучавшей Пугачевой, которая в этот день стала самой главной персоной на всей планете. И читалось на ее лице: «Мели, Емеля! Твоя неделя! А попался бы ты на моей неделе, то болтался бы между небом и землей с выпотрошенным электронным нутром!»

— Признаете ли вы свою вину? — скучающим голосом спросил судья и зевнул.

Пугачева встрепенулась.

— Вину, спрашиваю, признаете? — повторил вопрос судья.

— Вину нет! А вино, если оно, конечно, хорошее, а не «Три топорика», да! Очень даже признаю.

— Изволите шутить?

— Да пошел ты, знаешь, куда? В пи… короче в пим дырявый.

Она отвела взгляд. Миллионы… Нет! Миллиарды обитателей земного шара ахнули во всех уголках планеты, отчего Земля закачалась, но сумела удержаться и не сойти с околосолнечной орбиты. Вот была бы смехотища!

Вызвали свидетелей: Гринева там, Машу Миронову, Швабрина, Суворова. Того знаменитого и непобедимого за давностью дет и ветхости праха не стали тревожить. А вызвали другого, который со списками агентов, шпионов, разведчиков и прочих лиц, работавших под дипломатическим прикрытием, укатил в туманный Альбион и всех без зазрения совести сдал кому надо. И поэтому стал немножечко и недолго знаменитым, а также образцом высокой морали и офицерской чести. А как деньги, полученные за списки у него закончились, стал лихорадочно писать фолианты, в которых очень неубедительно доказал, что Гитлерик был добрый, мягкий и пушистый и вынужден был защищаться от усатого кровожадного злодея. Впрочем, без всякого успеха. Свидетели доставали из широких штанин и узеньких джинсов дубликаты бесценного груза — электронные книжки и зачитывали свои свидетельские показания, путаясь в словах и ударениях. Кого-то во время этой зачитки стошнило. Выходило, что Пугачева — злодей дальше некуда, БТР-убийца, исчадие ада и прекрасный образчик порочной человеческой породы. Тот, который главный по защите прав человека и сверхнечеловеков отлучил ее от высоких общемировых ценностей, предал ее анафеме и плюнул в сторону клетки.

— Ты посмела называть себя С-Адама-Ведущим-Свой-Род-аль— Хуссейном? Так?

— Ложила я на Хуссейна вот таким пробором! — вяло ответила Анна. — Если бы он у меня был, конечно! Вы что тупицы? Понять не можете? Не за Хуссейном или Али-Бабой, а за мной пошло всё оставшееся человечество, которого становится всё меньше, а скоро вообще не будет.

Арлекино! Арлекино!

Нужно быть смешным для всех! —

неожиданно запела она.

— Прекратите петь! — монотонным голосом произнес судья. — Здесь не там. То есть не концертный зал. Петь будете в солнечном Магаданском крае!

— Возражаю! — вскричал адвокат и подскочил с места. — Судья не должен угрожать обвиняемой, то есть моей подзащитной. Выражаю протест!

— Принято! — всё так же монотонно произнес судья.

Его каменное лицо оставалось непроницаемым.

— Накладываю на себя штраф в тридцать юаней!

— Я требую, чтобы в качестве свидетелей пригласили Галку Максимова и Киркора Филиппова! — произнес адвокат.

Судья кивнул. На сцену взлетели два сияющих щегла. Их место здесь, а не среди зрителей!

— Я люблю вас! — завопил Максимов, повернувшись к судьям и раскинув руки, как будто хотел их принять в свои объятия.

А Филиппов прошелся по сцене туда-сюда, послал небрежный поцелуй в сторону клетки и, подняв руки над головой, громко захлопал.

— Друзья! Приветствуем супер-ультра-альма-мега-звезду! — закричал он, показывая, какая у него белоснежная улыбка.

А потом грязнул:

— Рыбка моя!

Жест в сторону клетки.

— Я твой тазик!

Но допеть ему помешал влетевший на сцену лучший блондин мира.

— Супер — это я! Друзья, «Шарманка», от которой во всем мире сходят с ума!

И завыл.

Судья не побагровел, потому что он не мог багроветь по своей природе, как совершеннейший продукт научно-технической революции.

— Вы не на сцене, а в зале судебных заседаний, — сказал он.

— Это зал? — удивился Максимов. — Это же стадион «Спартак»! Только слепой может этого не замечать.

Помощник прошептал в ухо судье:

— Неудачно выбрали место. И кто только это придумал? Спартак тоже был известным бунтовщиком, выступившим против существующего строя.

— Вы глупы и не образованны! — возразил старший судья. Голос его был ровный, без всякого осуждения. — «Спартак» — это футбольная команда, которая не проиграла ни одного матча за всё время своего существования.

— Это так! — согласился молодой.

— А потом какой-то босяк и самозванец имел наглость называть себя этим славным именем. Кстати, как и наша мадама.

Тут на трибунах завопили:

— Судью на мыло!

— Смею заверить, неуважаемую мною публику, что биотехнологические роботы, сокращенно БТР, по своей составляющей компоненте не годятся для производства мыльной продукции, в отличии от людей.

После этого он повернулся к гастролирующим по сцене.

— Молодые люди… Ну, молодые, разумеется, с точки зрения пенсионеров… Что вы можете сказать по существу дела? Давайте по порядочку.

— А что нужно сказать? — спросил Бас Николаев.

— Вы имели контакты с преступницей, врагом существующего робототехнологического строя, поднявшей против него бунт?

— Они! — запищал Николаев, показывая на Максимова и Филиппова. — Я не имел! И еще попрошу, ваша честь, чтобы секретарь записал, что величайший певец всех времен и народов — это я, а не эти бандерлоги! Разве вы не видите, что это ничтожества и самозванцы?

— Это кто ничтожество? — завопил Филиппов. — Ты мне сейчас ответишь за базар!

— У вас были контакты с самозванкой?

— Да какие там контакты, — замялся Филиппов. — Ну, чуть-чуть. Ну, пару раз было. Но я не виноват!

— Ну, что же, картина ясная, — тихо произнес судья. — А как вам, юный друг?

— Более чем!

Уже громко судья объявил:

— Последнее слово предоставляется обвиняемой! У вас есть что сказать суду?

— И сказать, и спеть, и сплясать! — бойко воскликнула Анна. — Но пазаран!

Стадион замер, ибо все знали, что Анна никогда за словом не в карман, не в бюстгальтер не полезет и так может припечатать, что никаким потом растворителем не отмоешь.

— Слушаем вас!

— Ага! Сяс! Вы бы на меня еще железобетонную плиту навалили! А что? Давайте! С вас станется! Хоть колодку-то снимите, изверги!

— Ваша честь! Прошу удовлетворить просьбу моей подзащитной! — вякнул адвокат, чуть оторвав задницу от стула.

— Господин адвокат! Кому, как не вам знать положение УПК РФ — Роботизированной Федерации! — холодно процедил судья. — Обвиняемые в государственной измене должны содержаться в кандалах и колодке и постоянно находиться в железной клетке.

— Вы еще испанский сапог на меня наденьте! — весело воскликнула Анна. — Хоть полюбуетесь, какая у меня стройная ножка!

— Пытки нашим законодательством запрещены.

— А вот эти железяки, деревяха — это не пытки по-вашему?

— Будете пререкаться с судом, лишу вас последнего слова. Не забывайтесь!

— Ваша честь! Разрешите ей говорить хотя бы сидя? — жалостливо попросил адвокат.

— Может быть, еще лежа? Ладно! Я удовлетворяю вашу просьбу. Обвиняемой разрешается сказать свое последнее слово, не поднимаясь со скамейки! Ну-с!

— Последняя у попа жена, — усмехнулась Анна. — Нет уж! Не надо мне ваших подачек, барин!

Она попробовала подняться. Во всех уголках земного шара затаили дыхание. Неужели получится? Сможет ли эта далеко нехрупкая женщина подняться, отягощенная железяками и колодкой. Лицо ее налилось кровью. На лбу блестели капельки пота. Она плотно стиснула зубы. Было видно, как под просторной тюремной робой напряглись мышцы ее ног, рук, пресса и талии.

Хотя о талии это так, для красного словца…

Она оторвалась от скамейки и стала медленно приподниматься. Каждый сантиметр ей давался огромным напряжением. Во всех уголках мира стали делать ставки: поднимется или нет. Это было покруче всякого тотализатора. В Лас-Вегасе один сумасшедший триллионер поставил на кон всё свое состояние. Президент пока еще сохранявшихся Соединенных Штатов отставил все свои дела и не отрывался от монитора. Чуть приподнявшись, Анна застыла и стала переводить дыхание.