Трещина времени

Вода в бассейне была горячей и чистой, похоже, её недавно сменили. Сегодня, в будний день, посетителей на базе отдыха было немного, всего несколько пар. Я не люблю ездить в Паратунку в выходные. Здесь тогда собираются толпы народа, вода в бассейне уже грязная, поесть негде, да и уехать вечером трудно: автобусы берутся штурмом.

Зато сегодня нам повезло — отдыхаем на ведомственной базе. Всё будет хорошо. Сейчас утро, впереди целый день. Накупаемся вволю, потом будем в холле смотреть телевизор, а вечером подадут автобус и часов в десять — дома. Хорошо всё-таки в отпуске! С этой мыслью, оттолкнувшись от стенки, я поплыл через бассейн.

Навстречу, шумно фыркая, плыл мужчина. Мне пришлось повернуть поближе к стенке, чтобы было за что уцепиться, так как своих сил я не переоцениваю, — знаю, что плаваю чуть получше топора. Мужчина тоже резко изменил направление и уцепился за стенку бассейна рядом со мной.

Вытерев лицо ладонью, он ловко выскочил на помост. Сделав несколько шагов в сторону раздевалки, мужчина оглянулся, и наши взгляды встретились. Он, усмехнувшись, пошёл одеваться. Меня поразил вид его спины — она была изуродована грубыми рубцами. С полчаса я бездумно плескался в бассейне, затем тоже пошёл в раздевалку. Жена с детьми ушла к нам номер немного раньше. Часы показывали двенадцать, до обеда ещё час. Хорошо, что не послушал супругу и взял с собой книжку. Завалившись на кровать, я открыл её на сто тридцать второй странице, там, где была закладка.

«…… Несколько дружинников поспешили в княжеский дом. Они вернулись оттуда с татарскими послами и провели их на высокий помост близ вечевого колокола…»

Вспомнил незнакомца в бассейне. Интересно, что со спиной у этого мужчины? Какая загадка скрывается за этими шрамами? В том, что здесь есть какая-то тайна, я почему-то не сомневался.

«……Послов было трое: первый — старик в меховой шапке, повязанной белой тканью, в длинной до пят жёлтой лисьей шубе; другой — коренастый молодой воин в войлочной шапке с отворотами, в синем кафтане и с кривой саблей на поясе……»

Такие рубцы остаются после плетей, но кто мог так избить человека в наше время? Может быть, это произошло в Таджикистане или Чечне? Да мало ли сейчас «горячих точек» на нашей планете?

«……Что-то необычное чувствовалось в этом воине — короткая шея и богатырские плечи, угрюмое безбородое лицо и властный взгляд. Он посматривал на толпу со спокойствием и равнодушием человека, привыкшего повелевать, казнить и миловать…..»

В моём незнакомце то же чувствовалось что-то необычное: уверенный взгляд человека, привыкшего рассчитывать только на свои силы, ловкие стремительные движения, ладно скроенная и крепко сшитая фигура с гладкой кожей, под которой буграми вздувались крепкие мышцы. Но вот спина…. Что же произошло с этим человеком?

«……Третий посол своим видом изумил всех. Это была старая женщина с опухшим лицом и бегающими безумными глазами, на плечах — медвежья шкура, на голове высокий колпак, на поясе висели на ремешках медвежьи когти и зубы, ракушки, узкие длинные ножи и большой круглый бубен, разрисованный звёздами….»

Книжка выпала из моих рук.

— Ты собираешься сегодня обедать? Сколько мы должны ждать тебя? — недовольно спросила жена.

Я взглянул на часы: действительно пора в столовую. Вскочить с кровати, натянуть брюки — дело двух минут. Жена с детьми ждали меня в коридоре. В столовой людей немного: будний день. Заняли пустой столик у окна. Съев салат, я оглядел зал и.…… За соседним столиком сидел мой загадочный незнакомец!

Опасаясь показаться чрезмерно любопытным, я уткнулся в свою тарелку. Мужчина ел быстро, но аккуратно. Да, в таком теле должен быть хороший аппетит. Незнакомец перехватил мой взгляд и неожиданно подмигнул. Я опустил глаза и почувствовал, как запылали щёки.

— Вот чёрт, привязался к незнакомому человеку, теперь подумает ещё бог знает что.

Первое, второе и третье проглотил, не разбирая вкуса и не поднимая глаз, но пришлось подождать, пока доест дочь. На выходе из столовой мы опять столкнулись с «этим» мужчиной.

— Вы меня узнали, доктор? — спросил он. — Вижу, что нет.

Секунду помолчав, он продолжил:

— Я был у вас на приёме где-то года три-четыре назад с простудой. Вообще-то я моряк и к вам попал случайно — высокая температура, а до своей поликлиники добираться далеко…… Так что же Вас заинтересовало во мне? Откуда столь пристальное внимание к моей скромной особе?

Я почувствовал, как краска снова заливает мои щёки.

— Сказать или не сказать? — лихорадочно метнулось в голове, и, прежде чем я успел что-либо сообразить, язык сам выпалил:

— Что у Вас со спиной? Где это Вас так отделали?

— Ах, это. Я так и подумал. Что ж. Зайдём ко мне в комнату, расскажу. Не знаю, поверите ли? История долгая. Иногда мне самому кажется, что всё это приснилось. Но вот спина, как пойду в баню…… Да, баня, банька….

Мы прошли по коридору. В холле работал телевизор. По программе РТР в очередной раз шёл сериал «Государственная граница».

— Седьмая серия, — сказал наш спутник. — Дело идёт в Прибалтике. Интересно, стали бы её наши освобождать, если бы знали, чем всё кончится?

На экране лейтенант — морской пограничник, что-то говорил своей подруге, вроде бы эстонке. Незнакомец открыл свою комнату и пропустил меня вперёд. Жена, посмотрев с укоризной, прошла с детьми в наш номер.

— Мужчина закрыл дверь на ключ, подошёл к шкафу, достал портфель и извлёк из его недр коньяк.

— Что ж, — сказал он, поставив бутылку на тумбочку. — Будем знакомиться. Сейчас накрою на стол.

— Что вы, что вы, — запротестовал я. — Мы ведь только из столовой.

— Да я и не собираюсь Вас нагружать, — засмеялся незнакомец. — Просто без закуски пить вредно.

На столе появились рюмки, нарезанная ломтиками нерка, бутерброды с колбасой. Мужчина открыл бутылку и налил в рюмки.

— Давайте знакомиться. Вы — доктор Белов, Сергей Иванович, кажется?

— Да, — подтвердил я.

— Меня зовут Володя. Владимир Николаевич Кузовков… За знакомство! — он поднял стопку и быстро опрокинул её.

Я последовал его примеру. Закусив ломтиком нерки, Владимир Николаевич начал свой рассказ.

— Родился я в Сибири в 1960 году. Есть такая деревня Первая Петропавловка в Венгеровском районе Новосибирской области. Деревня небольшая, но была центральной усадьбой совхоза. Рядом два таких же селения — Ночка и Григорьевка. Находятся они на границе тайги и Барабинской степи. Там такая изумительная природа — лесостепь! Участки леса — колки, перемежаются с открытыми местами. Не знаю, есть ли ещё на свете такие места? Или это тоска по детству, по родным краям? Не знаю, не знаю.

Было мне тринадцать лет, когда родители переехали в Новосибирск. Там окончил школу. Поступал в электротехнический институт — НЭТИ, но неудачно: засыпался на сочинении. Осень и зиму проработал на радиозаводе, где делали магнитофоны. Помните, была марка «Комета-209»? По весне же меня забрали на службу. Попал на Тихоокеанский флот. После демобилизации остался на Камчатке. Здесь мне удалось поступить в Дальрыбвтуз, который окончил в 1987 году. Извините, что так по казённому получается. Короче говоря, последние пять лет работаю старпомом в Камчатском пароходстве. А эта история приключилась со мной в прошлом году…… Давайте ещё по одной, а то не поверите.

Володя, как он представился, снова разлил коньяк. Мы сдвинули рюмки, выпили. Владимир Николаевич немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, и продолжил.

Мы шли из Новой Зеландии с грузом баранины и сливочного масла. Обидно, конечно, что такая огромная страна и не можем сами обеспечить себя продуктами. Ну это так, к слову. Пересекли экватор. Сутки отстояли в Хайфоне. Дальше до Владивостока заходов в порты не предвиделось. Из Хайфона вышли во второй половине дня. Ночью, когда шли проливом Хайнань, я стоял вахту. Встречных судов было мало, всё шло спокойно.

Неожиданно, перед рассветом, я заметил какой-то слабоосвещённый объект, двигавшийся параллельным курсом с левого борта. Объект находился примерно в двух кабельтовых от нас и перемещался с такой же скоростью, что и мы, не приближаясь, но и не удаляясь. Каюсь, не сообщил об этом кэпу. Вскоре на мостик поднялся первый помощник, которому я тоже не сказал об этом странном объекте. В предвкушении заслуженного отдыха, я спустился в свою каюту, которая находилась по левому борту. В иллюминатор было видно, что объект стал стремительно приближаться к нашему судну. На «Максиме Горьком» — так называлась наша посудина, стояла странная тишина, даже шум судовых машин слышался приглушённо, как через вату. Бросив взгляд через иллюминатор, я увидел, что эта слабоосвещённая масса вот-вот протаранит борт корабля. Я попытался выскочить из каюты, но не успел.

Наружная переборка лопнула совершенно беззвучно, меня закрутил дивный вихрь, очертания предметов расплылись, прямые линии стали извилистыми, возникло ощущение абсурдности, нереальности происходящего. Поражала прежде всего абсолютная тишина этого события, и это было самым страшным. Я сказал, что меня подхватил вихрь, но это не совсем точно, скорее это была какая-то волна. Держала она мягко, но настолько крепко, что не было ни какой возможности ей сопротивляться. Она протащила меня по каюте, прижала к внутренней переборке, которая тут же распахнулась и я оказался в коридоре. Сквозь какой-то фиолетовый туман я успел заметить, что наружная переборка, через которую странный предмет проник в мою каюту, абсолютно цела! Волной меня швырнуло вверх, потом вниз и в сторону и передо мной раскрылась соседняя каюта. Пытаясь вырваться из цепких объятий неведомой силы, я стал судорожно хвататься за всё, что попадалось под руки. Волна закрутила меня водоворотом, потянула вниз, потом швырнула вверх и в сторону, реальный мир померк в моих глазах, вокруг разлилась темнота и я потерял сознание.

Очнулся я от сильного холода. Оказалось, что лежу я в сугробе — и это после тропиков! Рядом, тускло поблескивая металлической, как мне сначала показалось, поверхностью, стоял шар диаметром примерно метра два. Шар на ощупь был тёплый. Сделан из неизвестного материала, похожего одновременно и на металл и на керамику.

Я был на грани помешательства…. Только что находился у себя в каюте, рядом товарищи, и вот…… Барахтаюсь в снегу, руки уже окоченели, ноги начинает сводить судорога. Уж не сон ли всё это? Нет не сон. Что может быть материальнее судорог, тянущих икроножные мышцы? Пришлось прижаться к шару, в надежде хоть немножко согреться. Глубокое отчаяние овладело мною. Что делать? Где я?…… Огляделся. Кругозор ограничен поляной в пятнадцать — двадцать метров, заваленной высокими сугробами. Кругом стояли огромные деревья: сосны, берёзы, различил несколько осинок, понизу рассыпался кустарник. Снег был истоптан звериными следами, среди которых я узнал следы зайца и следы не то собаки, не то волка — я не охотник, в таких тонкостях не разбираюсь. Ещё раз внимательно осмотрелся и на этот раз заметил, что около шара валяется кобура — это был пистолет капитана. Вероятно, я его ухватил, когда неведомая сила тащила меня через его каюту. На всякий случай повесил кобуру через плечо.

Порывом ветра донесло запах дыма. Это меня обрадовало: где дым — там люди, там тепло и я побрёл через сугробы. Идти было чрезвычайно трудно: поминутно проваливался по пояс в снег. Через несколько минут ботинки были полны снега, брюки заледенели и топорщились коробом. Снег набился даже за пазуху. Километра через два вышел на просёлочную дорогу, которая была избита конскими копытами. Куда повернуть? Направо или налево? Ветер стих и было трудно определить, откуда тянет дымком. Решил идти налево и не ошибся.

Владимир Николаевич замолчал, лицо его нервно передёрнулось, дрожащими пальцами он вынул из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой.

— Вы не будете возражать, если я закурю? До сих пор меня мучают кошмары. Ночью снится этот ужас. Дважды ходил к психоневрологу. Бесполезно. Как закрою глаза — сразу чудится эта деревня.

Он снова разлил по рюмкам. Минуты две молча курил, затем, словно очнувшись, предложил выпить мне и выпил сам. Снова воцарилось молчание. Сигарета хозяина потухла. Яркое полуденное солнце ушло за угол здания и жемчужно-серый свет, пробившись сквозь густую листву, ажурной сеткой упал на наш стол. Владимир Николаевич молчал, лицо его осунулось. Наконец, с трудом выговаривая слова, каким-то осипшим голосом он продолжил.

— Дорога привела меня к деревне, даже не деревне, а так, хуторок какой-то. Пять — шесть домишек, и те изрядно обгоревшие. Крыши провалились, окна пустые. Сжав в руке пистолет, я подошёл поближе. Пусто, ни души. Избы ещё дымились. За одним домиком в огороде стояла уцелевшая баня. К этому времени я так устал, так намёрзся, что в этой ситуации уже ничему не удивлялся. Единственной мыслью, мечтой, если хотите, было желание хоть чуть-чуть согреться. Поэтому, заметив баньку, я сразу направился к ней. Темнело, и я не сразу заметил у забора человека. Он лежал, нелепо раскинув руки, вокруг головы темнела лужа, подёрнутая коркой льда. Ноги сами поднесли меня к этому проклятому забору. Боже, что там увидел! Голова у трупа была разрублена до зубов, ноги босые, одежда вся в дырах. Немного поодаль лежал ещё один труп — молодая женщина, из спины у неё торчала длинная оперённая стрела. Я стоял полный ужаса. Голова кружилась, мутной волной подкатила дурнота, опять казалось, что всё это какой-то кошмарный сон. Однако боль в икрах (их опять потянула судорога от холода) привела меня в чувство.

С трудом переставляя окоченевшие ноги, я побрёл к бане, забрался внутрь, еле-еле закрыл за собой дверь. Баня, естественно, была не топлена, но, по крайней мере, здесь не было ветра. На моё счастье, в кармане брюк сохранилась зажигалка. При свете голубого язычка огляделся. Из закреплённого в стене светца торчала лучина, зажёг её. В углу виднелась чёрная, сложенная из камней печь, там же лежали дрова. Через минуту в печке гудело пламя, и баня стала наполняться дымом. Открыть дверь? Тогда зачем топить? Но, как говориться, голь на выдумки хитра. Над дверью, напротив печки, в неверном свете лучины, заметил дощечку, сдвинул её в сторону, и дым потянуло в открывшееся отверстие.

Иззябшее тело стало наполняться чувством тепла, исчезла противная дрожь, и я незаметно уснул, уснул сидя на полу, в тридцати метрах от трупов, лежащих за забором — так велика была усталость. Проснулся в полной темноте. Лучина давно сгорела, печь остыла, в баньке стало прохладно. Снова чиркнул зажигалкой. Рядом со мной лежало штук десять ровных лучинок. Зажёг самую длинную и укрепил её в светце, поправил ведёрко с водой под светцом, чтобы угольки от лучины не падали мимо, не хватало ещё пожара в моём положении. В углу у печки ещё оставались дрова.

Затопить печку? А что делать потом? Где я нахожусь? По полу ощутимо тянуло холодком. Пришлось затопить печь. На деревянных колышках, торчавших из стен, развесил свою одежду для просушки, сам забрался на полок. Справа от печки, в середине стены, я заметил окно, затянутое мутной плёнкой. Оконце начало сереть: видимо скоро рассвет. Вспомнилась чья-то не то песня, не то ария — «Что день грядущий мне готовит?». Скорее всего встречу. Но с кем? В памяти встали трупы за забором. Разрубленная голова, стрела в спине…. Дикость, древность ужасающая. Этот шар, что меня сюда притащил…. Откуда он? Что он собой представляет? Что за сила им управляет, и куда он меня забросил? Где я нахожусь и Земля ли это? На Земле таких уголков, где стреляют из луков и рубят головы, вроде бы не осталось. По крайней мере, если и встречаются дикари, то разве что в тропиках, а тут снег.

Из этих размышлений меня вывело урчание в животе. Сосало в желудке давно, а вот сейчас есть захотелось до спазмов, до колик в животе. Одежда и ботинки уже просохли. Пойду, пошарю в избушках, может, и найду что-нибудь.

Уже в предбаннике на меня потянуло холодком, а на улице от морозного воздуха перехватило дыхание. Бегом припустил в ближайшую избу. Подбежав, огляделся: дверь выломана, окна зияют провалами, осторожно зашёл внутрь. В комнате, у грубого стола лежал труп с отрубленными руками, лицо изуродовано — мужчина. Чуть подальше в углу — женщина, живот распорот, груди отрезаны. От кошмарности такого зрелища у меня закружилась голова и едва не вырвало. Опрометью вылетел на улицу, где холод быстро привёл меня в чувство. Пришлось вернуться. Из сеней маленькая дверь вела в чулан, сунулся туда.

Прямо у дверей стоял сундук с откинутой крышкой, в сундуке пусто. Ударил по днищу. Вероятно, интуиция подсказала. Днище загудело, словно пустая бочка. Оттащил сундук в сторону и под ним открылся потайной лаз. Что там может быть? Осторожно спустился по скрипучей лестнице, чиркнул зажигалкой. Открылся низкий подвал, обшитый досками. Рядом с лестницей начиналась полка, заставленная горшками, кувшинами и другими предметами. На самом краю полки стояла свеча в позеленевшем медном подсвечнике. В тусклом мерцающем свете допотопного «фонаря» передо мной лежал подвал. Довольно просторный: шагов десять в длину и шесть в ширину, аккуратно обшит досками. С одной стороны, как я заметил ранее, вдоль всей стены шли полки. На противоположной стене была развешена одежда: тулуп, полушубки и одежда неизвестного мне старинного фасона, какую можно увидеть в исторических фильмах. Далее в углу поблёскивал круглый щит, рядом стояло копьё, на стене висели меч, шлем и кольчуга.

Более всего я обрадовался тёплой одежде: из пяти — шести полушубков один-то наверняка подойдёт. Радость моя ещё больше увеличилась, когда на полу под одеждой, я обнаружил несколько пар сапог разных размеров, но странного фасона с загнутыми вверх носками. Примерив несколько полушубков, я нашёл подходящий. Вместо пуговиц и петель у него были завязки. Сложнее было с сапогами: одеть их прямо на носки — будет всё равно холодно. Нужны портянки. Может быть найдётся что-нибудь подходящее на полках? Кстати, на полках наверняка найдётся что-нибудь съестное. С этими мыслями я начал их осматривать.

В одном кувшине было какое-то масло, а вот в другом я обнаружил куски мяса, залитые топлёным салом. За горшками же, кувшинами, в самом углу у стенки лежала завёрнутая в тряпки коврига хлеба. Вот эта находка! Если одну тряпку разорвать пополам, то получатся великолепные портянки. Кожаные сапоги, удобные и мягкие, подобрал заранее. Теперь, тепло одетый и обутый, я смотрел на будущее более оптимистично. Ещё бы шапку раздобыть и нижние брюки.

Забрав горшок с мясом и хлеб, я отправился обратно в свою «резиденцию» — баньку. Дров там оставалось мало, но у соседней избы я заметил поленницу. Быстро растопил печку и поставил сверху горшок. Сам же в это время решил сбегать за дровами и заодно осмотреть соседний дом: может быть и в нём найдётся что-нибудь стоящее, а в моём нынешнем положении ничем пренебрегать не стоит.

Дом был пуст: ни людей, ни вещей. Обошёл его кругом. Между домом и поленницей лежал человек, — длинная оперенная стрела воткнулась ему в горло. Скуластое лицо, узкие глаза выдавали в нём тюрка-кочевника. Шагах в трёх от трупа валялся лисий малахай. В моём положении, как я уже говорил, привередничать не приходилось, и я примерил его. Малахай был почти в пору. За поясом у мертвеца торчал кривой нож, забрал и его.

С полной охапкой дров вернулся в баню. Печь уже протопилась, сало в горшке растопилось, и неописуемо вкусный запах жареного мяса заполнял, казалось, всю округу. Потихоньку, из тоненького полешка, выстрогал некоторое подобие ложки. Стружки подбросил в печь, когда они вспыхнули, подбросил дров — надо было экономить газ в зажигалке. Повесил полушубок на стенку, снял сапоги и залез на полок. Жареное мясо и оттаявший хлеб показались необыкновенно вкусными. Впрочем, я ел первый раз за последние два дня. Да, прошёл ещё один день. Что же делать дальше? Чем заняться завтра с утра? Судя по обстоятельствам, по обстановке меня окружающей, я попал в средневековье: может быть на Земле, может быть на другой планете, похожей на Землю. Скорее всего на Земле: те же деревья, тот же снег, тот же воздух, наконец.

Что ждёт меня впереди? Сидеть в этой бане дальше не имеет смысла. Надо идти дальше, но куда? Судя по всему, я попал в зону набега кочевников: отсюда трупы, разграбленная деревня. Существовала реальная опасность попасть в рабство — это в лучшем случае. В худшем могут просто убить, хотя неизвестно ещё что лучше, а что хуже. Но всё равно: оставаться здесь — значит умереть с голоду. Нужно выходить к людям. Это с одной стороны. А с другой?

Меня затащил сюда шар, который стоит в лесу на поляне, всего в шести-семи километрах отсюда. Может быть вернуться к нему? Посмотрим, вдруг он вернёт меня в двадцатый, в моё «родное» время — конец девяностых годов. Решено: утром отправляюсь к шару.

Печь уже протопилась, и в бане стало жарко. Я закрыл волоковое оконце, расстелил на полке полушубок, потушил свечу и лёг спать. Утром, доев остатки мяса из горшка, решил ещё раз осмотреть подвал.

На этот раз я осматривал его не торопясь. На полке нашлась ещё одна коврига хлеба, которую я тут же сунул за пазуху. На стене под полушубками обнаружились холщовые порты на завязках. В углу, как я заметил ещё вчера, находилось воинское снаряжение: меч, щит, кольчуга. На этот раз под щитом нашлась кривая сабля в деревянных ножнах, обшитых кожей, на кожаном же поясе. Меч был тяжеловат для моей руки, поэтому я предпочёл саблю. Решил взять также кольчугу и щит. В бане я переоделся, — натянул порты под свои флотские клёши, под полушубок надел кольчугу, в карман полушубка положил пистолет, подпоясался поясом с саблей и отправился к шару.

Под сапогами похрустывал снег. Было морозно. Если брать за пример мою родную Сибирь, то здесь стоял декабрь-январь, во всяком случае, холода в это время стоят там точно такие же. Удивительно, что, шагая по такой стуже, я вчера, вернее позавчера, ничего не отморозил. Звонко похрустывает снег, по веткам прыгают белки, через дорогу перекатился заяц, а за ним метнулась огненно-рыжая лиса. Лес жил своей жизнью. Позади уже три-четыре километра. Скоро уже та поляна, где должен стоять загадочный шар. Вдруг на меня потянуло дымком, вначале я не насторожился, потом понял, что ветер дует со стороны поляны, к которой я направляюсь. Значит там люди? Или это очередной фокус шара? Если это люди, то кто они? Земледельцы, спасающиеся в лесу от набега, или людоловы-кочевники? Во всяком случае, далее нужно продвигаться с величайшей осторожностью. В средневековье человеческая жизнь ни во что не ставилась. Здесь шутить не любили. То, что я видел в деревне, к оптимизму не располагало.

Проверил, как ходит сабля в ножнах, поправил щит на руке, дослал патрон в ствол пистолета, поставил его на предохранитель и положил в карман полушубка. Вокруг стояла тишина. Осторожно ступая по обочине, я пошёл вперёд, напряжённо вглядываясь в придорожные кусты. Вон за тем поворотом нужно будет свернуть с дороги и пойти напрямик через сугробы. Скрипит снег под ногами, несмотря на все мои старания идти бесшумно. Вот и поворот. Вижу цепочку следов, идущую направо прямиком через сугробы. Да, именно здесь я шёл позавчера. Осторожно, стараясь идти след в след, пошёл едва намеченной тропинкой. Цепочка следов тянулась вдоль края поляны мимо разлапистых елей. С вершины одного из сугробов оглядел поляну. Она была пуста, шар бесследно исчез! Может быть, он закатился на противоположный край поляны и его не видно из-за елей? Проваливаясь в снег, я пошёл, нет, побежал через поляну! Если его и там нет…. Додумать эту мысль до конца было страшно.

На противоположном краю поляны особняком стояло несколько высоких густых елей. Нет. И здесь нет шара! Тупое отчаяние, в который уже раз снова охватило меня. Неужели мне суждено до конца своих дней оставаться здесь? На какое-то время я потерял способность видеть и слышать окружающее. Из этого состояния меня вывел грубый толчок в спину, от которого я чуть не упал.

В смятении, озираясь, я увидел, что окружён добрым десятком вооружённых людей. Лица у них вполне европейские, я бы даже сказал — славянские. У двоих на головах остроконечные шлемы, поверх одежды кольчуги, а не под полушубком, как у меня. Почти все бородатые. Те двое в шлемах и кольчугах, по-видимому, предводители, были вооружены длинными прямыми мечами. Остальные семь-восемь человек были вооружены и одеты как попало. Переговаривались они на каком-то странно знакомом и в то же время незнакомом языке. Один из них рыжий и бородатый, одетый в рваный полушубок, на ногах лапти, в руках палка с подвешенной к ней гирькой. Как я позднее узнал, такое оружие называлось кистень. Так вот, этот рыжий и бородатый, бесцеремонно толкнул меня в спину и жестом указал на тропинку, уходившую в глубь леса, и я послушно зашагал вперёд. Оружия у меня они не отобрали — значит не боятся. И правильно: что я один сделаю с десятком крепких мужиков. Это только в кино Арнольд Шварцененеггер может один раскидать толпу, а тут…… Вон этот рыжий. Борода лопатой, в руках кистень. Живо отправит на тот свет прежде, чем успеешь выхватить саблю. Хорошо ещё, что они понятия не имеют о пистолетах.

Тропинка вилась между деревьями, ныряла в овраги, снова поднималась наверх. Временами мы лезли по, казалось бы, непроходимому бурелому, но каждый раз мои проводники (или сторожа-охранники?) находили дорогу. Наконец ощутимо потянуло дымком. Скоро лагерь. И точно, лес расступился, и мы вышли на большую поляну. Здесь стояло десятка два шалашей, возле которых горели костры. Над одним из них висел большой котёл, от которого распространялся вкусный запах мясного варева. Между шалашами сновали люди, почти все были вооружены.

«Наш» отряд прошёл к шалашу, стоявшему в центре поляны, окружённому кольцом шалашей. Из него вышел статный воин в серебристой кольчуге, с окладистой бородой, в которой проблёскивала седина. На вид ему было сорок — сорок пять лет. Властный взгляд, уверенные движения, почтительность, с которой к нему обращались остальные, подсказали мне, что это и есть предводитель отряда.

Он о чём-то спросил приведших меня людей и указал на меня. Ему ответил один из «шлемоносцев», возглавлявших «наш» отряд. Я ничего не понял из их слов, но уловил знакомые слова «воевода» и «Ратибор», и тут меня осенило: это — древние славяне, скорее всего — русичи! И отряд в лесу — воины, отошедшие от превосходящих сил кочевников: хазар, печенегов, половцев или татар. Но, насколько я помню историю, хазары, печенеги и половцы делали набеги на Русь летом или ранней осенью, а вот поход хана Батыя на Северо-Восточную Русь был совершён осенью-зимой тысяча двести сорок …… не помню какого года. Значит, я попал в тринадцатый век! Ну и дела! И точно: один из воинов произнёс фразу, в которой я уловил слова «хан Батыга» и показал на меня. Тут я понял, что меня считают татарским лазутчиком.

Воевода Ратибор сделал знак рукой. Несколько человек схватили меня, сорвали щит, саблю, быстро сняли полушубок, стащили кольчугу, и через две-три минуты я стоял перед Ратибором раздетый до пояса. Он о чём-то спросил меня на древнеславянском, как я теперь понял, языке. В его длинной фразе моё ухо уловило слова: комонь, комонный, Бату-хан, Субудай, Коломна, Владимир, Ростов. Из всего этого я понял, что Ратибор, очевидно спрашивает: сколько конницы у Батыя и Субудая (я читал трилогию В.Яна и только поэтому кое-что понял) и куда она направляется? На Коломну, Владимир или Ростов?

Но как ответить ему, что я ничего не знаю? Что я совершенно посторонний человек? Что я, в конце концов, их дальний потомок? Тем временем вперёд выдвинулся другой человек и быстро заговорил на абсолютно незнакомом мне языке. Наверное, переводит на татарский или половецкий, догадался я.

Видя, что я «упорно» молчу, воевода махнул рукой, по этому знаку двое дюжих молодцов бросили мен на снег: один сел мне на шею, другой на ноги, а третий принялся избивать меня кнутом. Я задёргался, закричал, но никто не обращал на это внимания. Избиение продолжалось. Примерно после тридцатого удара я потерял сознание.

Очнулся в шалаше. Спина горела, будто на ней развели костёр, голова пылала и кружилась, страшно хотелось пить. Попытался встать, и тут же острая боль пронзила всё тело, невольно вскрикнул. Шкура, закрывавшая вход в шалаш, откинулась и в него зашла фигура в рваном полушубке, на ногах — лапти, а в руках — кувшин, на боку — сумка. Фигура эта оказалась пожилым мужчиной, который склонился надо мной и отодрал тряпку от спины. Я снова взвыл, в глазах, как говорится, вспыхнуло «северное сияние». Мужчина забормотал что-то успокаивающее и стал поливать спину из кувшина. Боль стала стихать и скоро почти исчезла, а в шалаше приятно запахло травами. Затем лекарь достал из сумки, висевшей на поясе, маленький горшочек, открыл его и стал осторожно смазывать спину каким-то снадобьем, после чего снова закрыл мне спину чистой тряпкой.

В шалаше было довольно прохладно, и мужчина стал подкидывать хворост в костёр, горевший в шалаше, вернее у входа в шалаш. Когда костёр разгорелся, он вернулся в шалаш, уселся на еловые ветки — лапник, поверх которого была брошена рогожа (кстати, на такой же импровизированной постели лежал и я) и принялся рассказывать мне какую-то историю. Голос был тихий, ласковый и, как ни странно, я почти всё понимал.

Звали его Вышата. Раньше был лекарем у рязанского князя Юрия Ингваревича. Чудом спасся из Рязани, когда она вся пылала, подожжённая татарами. Скитался дня три по лесу, пока не пристал к сторонникам (партизанам), а где-то через месяц они присоединились к отряду Ратибора. Сам же Ратибор из верхней дружины Михаила Черниговского. Пришёл с отрядом Евпатия Коловрата на помощь Рязани. В том страшном последнем бою, когда Евпатий напал на тумен самого Батыя, Ратибору удалось с тремя дружинниками прорубиться сквозь монгольские сотни и уйти от погони. Другой бы ушёл домой в Чернигов, но Ратибор не заробел. Собрал сторонников и громит отдельные татарские отряды; мстит за гибель своего побратима Евпатия, за сожжённую Рязань. Сейчас он разослал разведчиков в разные стороны, чтобы узнать, куда идут основные силы татар, и какие силы татарские есть поблизости. Бояться мунгалов здесь не надо: они идут по руслам замёрзших рек, по широким торным дорогам, а в глухой лес они не суются. Леса они бояться, но вот на открытом месте, в чистом поле, они страшны. Нападают дружно, держат строй, каждый знает своё место в десятке, десяток — в сотне, сотня — в тысяче. В отдельности русский дружинник сильнее татарина, но татары сильнее своим порядком, своей железной дисциплиной. Нападают по десять на одного, при этом визжат по-звериному «Кху-кху! Уррагх!». Луки у них дальнобойнее наших, стреляют они очень метко. Искусно кидают арканы. В войске у них много стенобитных и камнемётных орудий. С пленными они обращаются очень жестоко. Если не убивают сразу, то сдирают с них одежду, морят голодом, заставляют работать до изнеможения.

Вот почему воевода Ратибор вчера приказал пытать меня, но когда в бреду я говорил не по-татарски и не по-половецки, а на каком-то другом языке, похожем на русский, он разрешил Вышате лечить меня, но предупредил, что через неделю они уходят отсюда. Куда — не сказал.

Я лежал в шалаше Вышаты, и разные мысли непрерывной чередой лезли в голову. Что ждёт меня дальше? Долго ли придётся мне жить в средневековье? Неужели я обречён до конца дней своих оставаться в этой эпохе? Мысли плыли, голова кружилась, и я незаметно засыпал. Проснувшись, снова начинал размышлять.

Что знаю я об истории монголо-татарского нашествия на Русь? Я читал трилогию В.Яна «Чингиз-хан», «Хан Кюлькан», «Последний поход». Насколько я помню историю, после битвы под Коломной, Бату-хан, начавший этот поход, внезапно умер. Говорили, что он был отравлен по приказу хана Гуюка, сына великого кагана Угедея, во всяком случае, подозрения пали на него, и он был вынужден уехать в Каракорум.

Джихангиром был избран хан Кюлькан, самый младший сын Чингиз-хана от его любимой жены Кулан-хатун. Несмотря на свою молодость, он отличался крайней жестокостью, хитростью и лицемерием. По слухам он знал о заговоре против Бату-хана, но не предупредил его, а в последствии сумел отвести от себя все подозрения. Самое главное: ему удалось добиться расположения фактического главнокомандующего, знаменитого полководца Чингиз-хана, — Субудай-багатура, а затем он потихоньку прибрал к рукам и реальную власть. Новый джихангир изменил тактику Бату-хана, стремившегося брать все крепости подряд, чтобы сразу подавить любое сопротивление. Хан Кюлькан направил основные удары по крупным городам, справедливо рассудив, что малые города, после падения крупных, сами изъявят покорность.

В короткие сроки были взяты Владимир, Суздаль, Ростов, Торжок, затем беспощадному разграблению был предан Новгород. В Новгороде татары захватили ганзейских купцов, в последствии многие из них стали агентами хана Кюлькана в Западной Европе.

Наступившая весенняя распутица заставила татарское войско отступить в половецкие степи — Дикое Поле, как говорили на Руси.

Через два года татарская Орда обрушилась на южно-русские города. Были сожжены Чернигов, Киев, Владимир-Волынский, Галич. Затем войско хана Кюлькана бурей прошло по Польше, Венгрии, Чехии, Моравии, вторглось в Германию. Император Священной Римской империи германской нации в страхе бежал сначала на Сицилию, а затем, когда татары опустошили Северную Италию, в Египет. Из Италии хан Кюлькан вторгся во Францию. На Каталаунских полях, где некогда войска Западной Римской империи, под предводительством Аэция, последнего великого римлянина, разгромили полчища Аттилы, он нанёс страшное поражение рыцарям-крестоносцам. Десятки, сотни тысяч людей были убиты или проданы в рабство. Париж, Орлеан, Реймс, Аахен и другие крупные города были сожжены, а Франция опустошена до самых Пиренеев. Поход продолжался около трёх лет. Затем татары снова вернулись в южнорусские степи, обложив покорённые земли тяжелой данью. Свою столицу хан Кюлькан построил в нижнем течении Волги.

После смерти кагана Гуюка Кюлькан вмешался в междоусобную борьбу, разгоревшуюся вокруг освободившего трона, надеясь захватить контроль над всей Монгольской империей, и вскоре умер во время одного из походов в Иран, заразившись холерой.

Недобрую память оставил о себе в веках хан Кюлькан. Невероятной жестокостью он затмил своего отца — Чингиз-хана. Вслед за Аттилой он сказал, что там, где ступает копыто его коня, не растёт даже трава. Спустя пять веков после его походов матери в Западной Европе пугали его именем непослушных детей…. И вот волей случая я оказался в этой эпохе, эпохе походов хана Кюлькана.

На следующий день я уже вставал и мог выходить из шалаша. Вышата смазывал своей чудодейственной мазью мою спину каждое утро, и она уже не болела, а зуделась, чесалась. Старик говорил, что на мне заживает всё как на собаке.

Ещё через два дня я уже ходил по всему лагерю. Часть воинов держалась со мной настороженно, большинство же, особенно молодёжь — свободно, добродушно посмеиваясь над моим потешным, с их точки зрения выговором. Ратибор же был невозмутим. Оружия мне не возвращали, но в полушубке (Вышата сберёг его мне) сохранился пистолет и я не чувствовал себя беззащитным, к тому же я начал довольно свободно общаться с окружающими. Верно сказано в одном древнеегипетском папирусе: «Уши мальчика находятся на его спине». Один раз меня хорошо отхлестали кнутом, и уже на следующий день я стал понимать древнеславянский! Шутка, конечно.

Однажды Вышата показал мне высокого сухощавого старика, который у костра латал драный полушубок.

— Смотри, Володимир, — это Апоница, тоже рязанец. Он с княжеским сыном ездил в Дикое Поле к Батыге, видел его. Тогда по приказу Батыги безбожного всех послов перебили, а Апоницу отпустили, дабы он передал Юрию Ингваревичу, что его сына Фёдора зарезали, дескать, не покоришься, так и тебя зарежем!

Апоница всё рассказал князю. Юрий Ингваревич держался, а княгиня Агриппина за одну ночь поседела. Жена Фёдора, Евпраксия, греческая царевна, руки на себя наложила. Тут вскорости татары к городу подошли, кольцом обложили, на третий день штурм начался. Пять дней Рязань держалась, потом татары ворота проломили и стены в двух местах, в город ворвались. Тут резня началась. Мы Апоницей на стенах были. Я раненых перевязывал, а Апоница поганых рубил, со стены их сбивал. Как татары в город ворвались, мы со стены скатились и через реку в лес. Лёд проломился, многие тогда в Оке утонули. Татары грабить кинулись, погони не было. Надеялись, наверное, что на другие их отряды нарвёмся. Они тогда по всей округе разлились, как река в половодье. Все деревни вокруг Рязани пожгли.

Я с уважением взглянул на этого старика. Так вот каков знаменитый Апоница. Живая легенда. О нём ведь напишут в летописи! Лицо строгое, я бы сказал — иконописное. В волосах густая седина. Шея тонкая жилистая. На руках, разбитых постоянной работой, вздутые узловатые вены. Работает быстро, сноровисто.

— Эй, Вышата! — донеслось от широкого воеводского шалаша. Там стоял дружинник и махал рукой. Вышата поспешил на зов, а я побрёл к своему шалашу. Пока я раздувал костёр, вернулся мой спаситель (так я мысленно называл Вышату), у него дело пошло гораздо быстрее и через несколько минут над костром висел котёл, в котором варилась каша.

— Вернулся человек Ратибора, — шёпотом сообщил мне Вышата. — Говорит, татары собираются большой силой. Очевидно, собираются пойти на Владимир, но дорогу туда запирает Коломна. Похоже, Ратибор нас туда поведёт.

На огонёк потянулись воины из других шалашей. Каша уже подошла, и Вышата снял котёл с рогулек. Ели степенно, не спеша. Так же степенно перебрасывались словами. Разговор шёл главным образом о предстоящем выступлении под Коломну.

— Ну как, Володимир, саблей владеешь? — неожиданно спросил Апоница. Я поперхнулся и честно сказал: «Нет». Все рассмеялись, а один молодой парень, по прозвищу Лихарь, сказал:

— Не робей, научим. Два дня назад у Волховки татарский разъезд побили. Теперь у меня две сабли: одна у татар отбитая, другую с тебя тогда снял. Стал быть, мне тебя и учить.

Зимой смеркается быстро. На небе выступили звёзды, в тринадцатом веке ночное небо ничем не отличалось от неба века двадцатого. Так же звёздный ковш Большой Медведицы вращался вокруг Полярной Звезды.…… Темнело. Наши собеседники расходились по одному. Вышата притащил три ствола заранее срубленных сухих деревьев, положил их комлями в костёр, два рядом, третий ствол сверху и поперёк двух первых.

— Так они будут гореть всю ночь, — объяснил Вышата. — Надо только пару раз передвинуть их по мере сгорания. Зато тепло спать будет.

И точно, всю ночь мы проспали спокойно, в шалаше было тепло, относительно, конечно.

Утром, едва успели перекусить, меня оттащил в сторону Лихарь, сунул в руку саблю и приступил к первому уроку фехтования. Почти сразу сабля была выбита из моей руки. Оказалось, что я неправильно держу её в ладони.

— Учись, — говорил Лихарь. — У нас половина людей с саблями. Сабля удобнее. Не очень чтобы грузная, а лёгкая, но веская — тяжесть у неё в середине. Рубить надо с потягом — тогда она не рубит, а режет, умеючи даже дитё, али баба может воя пополам разрубить. А наш прямой долгий меч — не меч, дубина железная в неумелых руках. Не режет — ломает, кости крушит. Но пока ты его подымешь — три раза брюхо проткнут и нутро наружу вывернут.

Солнце поднялось высоко над лесом, когда Лихарь закончил свой урок. Я устал, но был доволен. Саблю держал теперь крепко, Лихарь уже не выбивал её из моей руки. Научился отбивать удары, но вот рубил ещё плохо. Лихарь подходил к деревцу толщиной в руку, замах не сильный, но неуловимое движение кистью и сабля превращается в сверкающий полукруг, несколько мгновений деревце ещё стоит, затем падает, открывая гладкую поверхность пенька. У меня сабля застревала, не разрубив и трети ствола. Так прошло ещё несколько дней.

Каждое утро меня будил Лихарь и заставлял до седьмого пота изучать приёмы сабельной рубки. Занятия заканчивались около полудня. Потом мы шли к шалашу Вышаты и слушали рассказы старика о далёких странах и народах, о походах Аскольда и Дира, о «вещем» Олеге — убийце киевских князей и грозе Византии, о походах Святослава, Владимира — Красное Солнышко, Владимира Мономаха, Всеволода Большое Гнездо — отца нынешнего великого князя Владимирского.

С едой в эти дни стало совсем плохо, ели один раз в сутки, обычно во второй половине дня. Чаще всего это была мучная болтушка. Праздником становился тот день, когда удавалось забить лося, косулю или поднять медведя. В такой день весь лагерь наедался досыта. Наша стоянка в этом месте явно затягивалась.

Наконец, однажды утром, Ратибор приказал выступать. В лагере началась радостная суматоха. Всем уже надоело вынужденное безделье, и хотя многих, если не всех, впереди ожидала смерть, на лицах выступавших я не видел страха. Это были лица людей, уверенных в своей правоте, полных решимости сражаться до конца, каким бы он ни был.

Лагерь свернули примерно за полчаса. Нехитрое наше имущество набили в заплечные мешки. Наиболее тяжёлое имущество нагрузили на лошадей и двинулись, как сказал Лихарь, на Коломну.

Впереди шли наиболее крепкие сторонники, они пробивали дорогу, по которой затем двигались все остальные. По моим подсчётам в отряде Ратибора было около сотни человек. Прошли около пяти-шести километров, и впереди открылась торная дорога. По выходе на эту дорогу человек десять сели на коней и немедленно умчались вперёд.

— Дозор, — сказал неугомонный Лихарь. — За четверть поприща впереди нас держаться будут, чтоб на татар ненароком не нарваться. Такой же дозор Ратибор позади оставит.

Хотя по торной дороге двигаться было значительно легче, но солнце поднялось уже высоко над лесом и я изнемогал от усталости. Даже двужильный Лихарь шёл молча, только облизывал пересохшие губы. По моим подсчётам из старого лагеря мы вышли часов пять назад, пора бы сделать привал. В это время воевода сделал знак рукой и по колонне прошёл радостный гул. Казалось, что уставшие люди повалятся в снег, ан нет: по приказу воеводы специально выделенные команды нарубили лапника на подстилки и сухостоя на костры. Скоро кашевары стали готовить скудный обед — мучную болтушку. После обеда, который лишь притупил чувство голода, мы притащили ещё валежника для костра. Приятно было после многочасового перехода лежать на лапнике у костра и впитывать тепло уставшим телом. Начинало смеркаться, когда снова двинулись в путь.

За время стоянки к нашему отряду присоединились ещё два, примерно таких же по численности. Их командиры тут же шли к Ратибору. По тому, как их принимал воевода, было видно, что это его подручные. Мою догадку подтвердил Вышата. По его словам, Ратибор отослал их из своего лагеря около месяца тому назад собирать всех уцелевших от татарского погрома воинов и охочих людей. Место и время встречи были так же заранее обговорены. Теперь по дороге к Коломне (или эта другая дорога?) двигалось около трёхсот человек.

Заснеженные вершины елей окрасились в розовый цвет и, когда солнце скрылось, густая синева опустилась на дорогу. На небе высветились яркие звёзды. Ночную тишину нарушал топот множества ног, бряцанье оружия и сдержанный гул огромной массы людей, хотя Ратибор запретил шуметь. В сгустившихся сумерках лес вплотную подступил к дороге. Казалось — в любую минуту из чащобы вылетит визжащая ордынская конница и начнётся кровавая сеча. Моё состояние заметил Вышата:

— Не робей, парень, в лес, да ещё ночью татарва не сунется, а впереди и сзади надёжные заслоны. Ратибор — воевода знатный. Много раз в походы на половцев хаживал. С татарами ещё на Калке встречался. Повадки степняков хорошо знает. Не позволит себя на мякине провести.

Вскоре над лесом встала луна. Её холодный, но довольно яркий свет хорошо осветил дорогу и двигавшийся по ней отряд. Шли мы всю ночь. Незадолго перед рассветом Ратибор свернул с дороги в лес и охотничьими тропами повёл нас в самую его глубину. Остановились на поляне, где были заранее поставлены шалаши, а в шалашах уложен лапник. Разводить костры Ратибор запретил, согревались прижимаясь друг к другу. Откуда-то прошёл слух, что татары уже близко, что в двух верстах отсюда лес кончается, далее река, а за рекой — — Коломна, передовая крепость стольного Владимира.

— В Коломне, — доверительно говорил всезнающий Лихарь. — Собралось большое войско. Во главе войска — сын великого князя Юрия Всеволодовича — Всеволод и воевода Еремей Глебович. Сюда же привёл уцелевших рязанских и пронских ратников Роман Ингваревич, даже новгородцы прислали своих воинов. Не пропустим поганых дальше Коломны! Костьми ляжем, а не пропустим!

Когда рассвело, Ратибор разрешил разводить костры, сам проследил, чтобы люди выбирали только самый сухой валежник, рубили на дрова только сухостой.

— Будьте внимательны, татары близко, — говорил он. — Смотрите, чтоб костры не дымили.

— Стережётся воевода, осторожничает! — прокомментировал Лихарь.

— Лихарь! Володимир! — крикнули от шалаша воеводы. Я невольно изумился. С чего бы это Ратибор требовал меня? Невероятно! Лихарь вскочил:

— Надо поспешать. Ратибор зря не позовёт!

У входа в огромный, крытый шкурами, шалаш воеводы горел костёр. В шалаше, кроме Ратибора, сидело ещё человек пять. Один из них хрипло выговаривал:

— К Коломне подходят тумены самого Батыги, с ним тумены Субудая, Орду-хана, Гуюка — сына кагана Угедея, Кюлькана — сына самого Чагониза, тумены Кадана, Бури, Менгу-хана, то есть почти вся татарская орда. Если считать, что тумен — десять тысяч воинов, то на Коломну идёт около ста тысяч татар. До сих пор, после взятия Рязани, они двигались облавой, охватили всё Рязанское княжество удавкой и гнали всех в центр, где людей вязали как скот, забивали в колодки. Сейчас же они собираются в один кулак и, не сегодня, так завтра будут здесь.

— А что наши? — спросил Ратибор.

— Всеволод Юрьевич и Еремей Глебович думают выйти в поле навстречу Батыге и ударить внезапно, попытаться застать татар на переходе.

Ратибор с сомнением покачал головой.

— Татары — воины знатные, полмира прошли. Субудай — воевода отменный. Он наших князей вкупе с половцами на Калке разбил. Тогда Мстислав Киевский и с ним одиннадцать других князей были раздавлены татарами.

— Как раздавлены?

— А очень просто. Татары уложили их связанными на землю. Сверху на них положили доски, оглобли от телег, жерди и на этот помост уселись Субудай, Джебэ, Тохучар — главные воеводы и с ними ещё триста ближних. Говорят, что так они принесли жертву своему богу войны — Сульдэ. Поплатились тогда наши князья за то, что надумали татар не единым кулаком бить, а растопыренными пальцами. И сейчас я боюсь: напрасно Всеволод Юрьевич и Еремей Глебович не хотят великого князя дожидаться. Опять побьют нас поганые поодиночке. Сам же говоришь, что татары идут большой силой — до ста тысяч. А сколько у нас? Даже если сам Юрий Всеволодович подойдёт со всеми полками, то и сорока тысяч не наберётся. А если не подойдёт? Тыщ двадцать наберётся? Или не наберётся? Выдюжим ли?

— Выдюжим. Что татаре? Мелочь! Один русич в бою двух татар стоит. А стоим мы за дело правое, за землю русскую, за веру православную, за наших матерей, жён, за детей наших!

— Да, стоим мы за дело правое. Да, один русич двух татар стоит. Да этот один у нас сам по себе, а татары нападают дружно, как волки. Конница у них лёгкая, в открытый бой вступают редко. Бьют издалека стрелами, ловят арканами. Чтобы проломить строй пешцев могут использовать камнемёты. Так они отряд Евпатия, побратима моего, вечная ему память, уничтожили. Ещё раз говорю — вои они знатные, и врасплох на переходе напасть на них не удастся, хотя бы потому, что ездят они о-двуконь, а некоторые о-треконь и делают такие переходы, что никто и никогда не заставал их врасплох. Ты их ждёшь завтра, а они появятся сегодня, и сами нападут на тебя внезапно. Так что передай Всеволоду Юрьевичу и Еремею Глебовичу — пусть посылают по рязанской дороге крепкие сторожи, дабы их самих татары врасплох не захватили. Я же со своим отрядом здесь остаюсь. Пусть они пришлют крупы, мяса и хлеба — воев моих подкормить перед боем. Нужно также воинское снаряжение: мечи, щиты, сулицы. Хорошо бы доставить сюда луки со стрелами, а лучников мы у себя найдём…. Вот так. Мы же, когда битва завяжется, в тыл поганым ударим в нужный момент. Пусть только условный сигнал дадут.

— А вы, — Ратибор повернулся к нам. — Пойдёте с Гридей. Воевода кивнул на говорившего перед этим мужика.

— Пойдёте с ним в Коломну. Оттуда пригоните подводы с припасами. Возвращайтесь сегодня же, завтра может быть поздно.

Гридя встал, поклонился Ратибору и вышел из шалаша. Мы тронулись за ним, но воевода властным жестом остановил нас.

— Повторяю: возвращайтесь сегодня же. Завтра будет поздно!

Лихарь поклонился: «Всё сделаем, воевода!» и толкнул меня. Я молча склонился перед Ратибором.

Когда мы вышли из шалаша, Лихарь зашипел:

— Ты что, свихнулся? Рука у воеводы тяжёлая. Не согнешься перед ним, так он живо тебе спину и задницу батогами распишет, аль забыл?

И вот снова скрипит снег под сапогами, но на этот раз идти пришлось недалеко. Километрах в трёх от стана у одинокой избушки нас ожидали розвальни. Запряжённая в них бурая лошадка жевала сено. Гридя зашёл в избушку и вскоре вернулся с тощим мужиком, обутым в лапти, в армяке (я уже разбирался в видах старинной одежды), с облезлой шапкой на голове. Мужичонка отвязал коня, мы плюхнулись в розвальни.

— Но, родимая! — неожиданно громко, густым басом рявкнул возница, и лошадь пошла крупной рысью. Примерно через час мы подъезжали к Коломне.

Деревянные стены высотой в три человеческих роста окружали город. Толстые дубовые створки ворот были обиты железными полосами. Закладывались они изнутри мощными дубовыми брусьями. Крепость была забита беженцами из окрестных деревень. С большим трудом пробились мы к дому тысяцкого, где находились княжич Всеволод Юрьевич и воевода Еремей Глебович. У входа в дом два дюжих стражника преградили нам дорогу, но подоспевший Гридя что-то сказал одному из них, тот ударил в медный щит, висевший у дверей. На пороге показался дружинник в полном боевом облачении. Гридя кинулся к нему:

— А, Борята, доложи воеводе — от Ратибора Черниговского мы, с вестями.

Хмурый дружинник провёл нас в жарко натопленную горницу. Там за накрытым столом сидело несколько человек. Гридя низко поклонился сидящим:

— Здрав буде княже Всеволод Юрьевич! Здрав буде воевода Еремей Глебович!

Мы с Лихарём поклонились вслед за Гридей. Один из сидевших за столом, что помоложе, встал и порывисто спросил:

— Ну, что там Ратибор? Сколько у него людей? Куда идёт?

— Подожди, княже, — прогудел кряжистый седоусый человек. — Налей-ка им лучше по доброй чарке с мороза-то, тогда и разговор лучше пойдёт.

— Да, да, — спохватился юноша. — Эй, кто там! Подайте молодцам по доброй чарке угорского, да налейте им щей горячих. А вы, молодцы, садитесь сюда.

Мы не заставили себя ждать, и присели с края стола, куда указал княжич. Вино было превосходное, не то, что нынешняя бормотуха. Щи были действительно горячие, наваристые. Я сначала не понял, чего в них не хватает, потом понял — картошки! Хотел спросить, — где картошка, но вовремя спохватился, — они ж не знают, что это такое. Америку откроют в конце пятнадцатого века, через двести с лишним лет.

Седоусый посмеивался, глядя, как мы уплетаем за обе щеки, вот он подмигнул слугам, и нам налили ещё по чарке вина и поставили блюдо с жареным мясом. Княжич же то постукивал пальцами по столу, то грыз ногти от нетерпения. Впрочем, седоусый быстро отметил тот момент, когда мы насытились, и приказал слугам убрать еду со стола. Тут же он посерьезнел и велел Гриде говорить, с чем пришёл. Наш спутник быстро и толково передал ему всё, что велел сказать Ратибор.

— Старый лисовин! — крикнул княжич. — Хочет в лесу отсидеться, покудова мы с Батыгой биться будем!

— Погоди, Всеволод Юрьевич, надо подумать, — спокойно промолвил седоусый.

— Что здесь думать, Еремей Глебович! Он в десяти верстах, в самой глухомани засел, вылазить оттуда не думает, да ещё мяса, крупы ему подай…. Кулеш там варить собрался!

— А мечами да копьями закусывать, — в тон ему, хитро сощурив глаза, бросил Еремей Глебович.

Всеволод Юрьевич вспылил, раскрыл рот, но внезапно остыл, махнул рукой и сел за стол.

— Не кипятись, княжич. Ратибор дело предлагает. У него триста воев. Дадим ему ещё тысячу, дадим ему мечей, копий сколько сможем. А когда сеча начнётся, ой как нам пригодится этот засадный полк! И решать нам сие надо сейчас, чтобы молодцы могли сегодня же вернуться к Ратибору.

— Правильно! Дело Ратибор предлагает. Вспомни, княжич, что Юрий Всеволодович велел тебе слушать Еремея Глебовича, — зашумели сидевшие за столом. Княжич молчал.

Еремей Глебович спокойно подвинул к себе кувшин с вином, налил чарку, выпил одним махом и спросил:

— Ну, так как, княжич? Время не ждёт.

Всеволод Юрьевич кивнул головой:

— Делай, воевода, как знаешь. Как вы все решите. Я на всё согласен.

— Ну что ж, княжич, дело, значит, решим так: ты, Борята, скажешь ключнику — пусть нагрузит пять саней мясом, рыбой, крупой и выдаст сотню мечей и щитов этим молодцам для Ратибора. Не взыщите — от себя отрываем. А теперь гоните к Ратибору. Ты, Роман Ингваревич, возьмёшь своих рязанских и пронских ратников и ночью выступишь за ними. Проводником с тобой пойдёт Гридя…. Сигналом к вашему с Ратибором выступлению, вашему удару по татарам будет набат с колокольни церкви святого Георгия. Его колокол ни с каким не спутаешь и слышно его как раз вёрст за десять…… С богом, други! Князь Роман, выступай сегодня же ночью. Чует моё сердце — завтра здесь будут татары……. Мы встретим их в чистом поле. Встанем спиной к городу, лицом к лесу и как раз за спиной у татар вы окажетесь. А по набату — бейте басурман безо всякой жалости, ибо они нас даже за людей не считают. Для них мы — хуже скота…… Даст бог — осилим неверных…. Ну всё, ступайте. Время не ждёт.

Еремей Глебович встал, оборотился к образам, висевшим в переднем углу горницы, и истово перекрестился:

— Святая дева Мария и ты, Егорий Победоносец, даруйте нам победу над неверными! Дарую храму Успения два пуда белого воска, да велю со своей вотчины каждый год на Пасху им привозить по три воза сушёной рыбы, по пяти пудов мёду, по два пуда воску и по сорока связок векши, а отцу архимандриту дарю шубу на соболях да кунью душегрейку!

После этого он повернулся к нам:

— Вы ещё здесь? Ступайте. Получите всё, что я сказал. Да передайте Ратибору, что мы ждём его удар по неверным по набату со святого Георгия. Его колокол ни с каким другим не спутаешь.

Мы поклонились Еремею Глебовичу и вышли. Гридя сразу куда-то исчез, а нас с Лихарём перехватил ключник воеводы:

— Идём во двор. Я нагрузил сани. Принимайте добро. С вами я отрядил пятерых холопов. Торопитесь. Еремей Глебович велел вам выступать немедленно, а он шутить не любит!

На улице уже смеркалось. Солнце бросало косые лучи, опустившись ниже уровня золочёных куполов церквей. Во дворе стояло пять гружёных розвальней. Лихарь вспылил:

— Ах ты, вор! Тебе что воевода сказал? Пять возов мяса, крупы — они здесь. А где сотня мечей? Где копья? Где щиты? Батогов захотел?

— Не гневайся, боярин! — льстиво заюлил ключник. — Крупы мяса не подвозили уже давно — недели две, татар боятся. Поиздержались мы. А мечи — кузнецы уж больно ленивы, никакие батоги не помогают. Нет у нас сотни мечей, нет столько копий, нет щитов! Христом богом клянусь!

Он вдруг вырвал из-за пазухи крест, поцеловал его, упал на колени и заплакал. Лихарь брезгливо толкнул его ногой:

— Ты, пёс смердящий! Твоё счастье, что мы торопимся. На нашей крови, на смерти людской живот свой набить хочешь? Не выйдет! Мунгалы не смотрят холоп ты или князь — режут всех. Золотом своим от них не откупишься…… А то, что у нас мечей не хватит, и люди в бой голодными пойдут — это Еремей Глебович знать будет, а мунгалы тебе за то спасибо не скажут, а враз взнуздают и ездить на тебе будут…… Да что с тобой говорить, коли жадность тебе глаза затмила, дальше носа своего видеть не хочешь.…… Поехали, Володимир!

Он сел на передний воз и крикнул, чтобы я садился на задний, сам что-то сказал холопу, тот стегнул коня и воз тронулся. Остальные четыре потянулись за ним гуськом. Возы с большим трудом продвигались сквозь толпы людей, запрудившие городские улицы. У ворот началась ругань. Стражники никак не хотели выпускать нас из города. Лихарь осип, пытаясь доказать старшине воротников, что мы едем по приказу Еремея Глебовича, затем куда-то исчез. Конец спорам положил Борята, внезапно появившийся из-за ближайшего дома. Вместе с ним был Лихарь. Ворота распахнулись настежь, и мы отправились в лесной лагерь.

Сумерки быстро сгущались и вскоре мы ехали почти в полной темноте. Я не мог понять, как ориентируется Лихарь, по каким признакам он находит дорогу. Сам же начал различать окружающее только тогда, когда над лесом поднялась луна. До лагеря мы добрались без особых приключений.

Встретили нас радостно — ликующий вопль пронёсся над поляной, когда, тяжело переваливаясь через сугробы, наши сани показались у шалашей. Быстро повесили над кострами котлы. Ратибор не стал возражать, так как разосланные в разные стороны дозоры подтвердили, что татар поблизости нет, и скоро от костров стал распространяться дурманящий, для голодного человека, запах кулеша. Мы обычной компанией собрались у шалаша Вышаты. Кулеш уже подошёл и, хотя все были голодны, началась неторопливая трапеза. Расторопный Лихарь притащил большую кожаную флягу.

— Угорское, — коротко бросил он. — С паршивой собаки хоть шерсти клок. С ключника стряс, покудова вы у ворот стояли!

Я вспомнил, что Лихарь после стычки у ворот, когда стражники пригрозили, что убьют нас, куда-то исчез и появился уже вместе с Борятой.

— Други, завтра в бой, — с чувством произнёс Лихарь. — А сегодня выпьем за погибель поганых, за славу нашего оружия, за свободу земель русских! Не умею я говорить красно, но хочу, чтобы вы все дожили до того дня, когда последний татарин в страхе побежит с нашей земли!

Пили поочерёдно из деревянной чаши, пили молча, не торопясь, пили и каждый думал о своём. Все понимали, что не многим удастся увидеть вечер завтрашнего дня, но, как и раньше, на суровых обветренных лицах своих новых товарищей я не увидел страха. Не видел и истерической готовности умереть ради мученического венца. Это были спокойные, полные внутреннего достоинства лица людей, сознательно выбравших свой путь и готовые идти по нему до конца, каким бы он ни был.

Кулеш был съеден, фляга почти опустела. Люди постепенно расходились от нашего костра. Все понимали, что перед боем надо хорошо выспаться — тогда больше шансов выстоять в сражении. Я помог Вышате подтащить срубленные лесины к костру и разжечь нодью. Теперь можно было спать в относительном тепле.

Устроившись поудобнее на лапнике, я попытался уснуть, но сон не шёл. Мне представлялись картины предстоящего сражения одна страшнее другой: то я один отбиваюсь от десятка бешено визжащих татар, одетых в вонючие овчины, то меня, раненого захватил арканом кочевник и тащит за скачущим конём. Наконец, под самое утро, я забылся тревожным сном.

Ратибор поднял нас на рассвете. Кашевары уже приготовили завтрак. Едва мы успели перекусить и допить остатки вина, как нас позвал к себе воевода. Встретил он нас в своём шалаше весьма сумрачно. Минуты три или четыре воевода молча расхаживал по шалашу, видимо стараясь подавить тревогу, потом резко остановился, повернулся к нам и бросил:

— Пойдёте по дороге на Коломну до опушки. Там в пятнадцати саженях от дороги растёт высоченный дуб. На нём в ветвях, саженях в пяти от земли устроен помост. Смените на нём дозорных. Условное слово — «Горящая земля», ответ — «Светлый меч». С вами пойдёт Гридя.

— Гридя? Разве он здесь?

— Да, здесь. Уже под утро он привёл сюда отряд Романа Ингваревича. Стоят в четверти версты отсюда. Гридя вас ждёт у развилки. Как заметите татар — сразу шлите сюда гонца. Ступайте с богом. Возьмите у Олексы добрые мечи, щиты да брони. Впрочем, вместо мечей можете взять свои сабли. Ведаю, что ты, Лихарь, добре ей владеешь, да и Володимира обучил. Ступайте!

И вот мы втроём сидим на помосте и следим за окрестностями. Особенно пристально следим за дорогой, ведущей от Рязани и Пронска. Это на юго-востоке. Татары появятся, скорее всего, оттуда. С помоста были видны и стены, к которым стремились крестьянские возы — стены Коломны. Ворота города были открыты и в них втягивались обозы. Везли сено, мороженую рыбу, освежёванные свиные и говяжьи туши. Из ворот выходили ратники, как я догадался, — полки Еремея Глебовича и Всеволода Юрьевича готовились встретить татар в поле. Полки выходили из города, строились в линию, один конец которой упирался в лес, другой — в крутой берег реки, где татарская конница не могла обойти войско и ударить в тыл.

В это время наше внимание привлекла рязанская дорога. По ней из леса и по льду реки стали выезжать конники.

— Татары, — сдавленно прошептал Лихарь.

Конники крутились на месте, выезжали вперёд, возвращались назад и снова скакали вперёд. С каждой минутой их становилось всё больше и больше, и вот уже чёрная туча маячит у кромки леса.

— Гридя, — зашипел Лихарь, словно его могли услышать татары там вдалеке. — Бегом к воеводе. Пусть готовится. Сейчас татары нападут на наших.

Гридя попытался возражать, но Лихарь столь выразительно завращал глазами и потянул саблю из ножен, что тот беззвучно соскользнул со ствола, встал на лыжи и побежал в сторону лагеря.

В это время от конной массы отделилась плотная группа и быстро понеслась вперёд. Солнечные лучи вспыхивали на шлемах, остриях копий, на бляхах щитов. Вот уже отчётливо видны низкие лохматые толстоногие кони, скуластые лица всадников. Татары плотно сбиты в десятки, десятки — в сотни, сотни — в тысячу. Да, ровно тысяча всадников неслась на русских витязей! Немного не доскакав до ровной линии владимирских полков, татары резко повернули влево, и понеслись вдоль линии ратников, осыпая их градом стрел. За линией русских полков запели рожки, ратники подняли миндалевидные щиты, опустили копья и передовой полк быстрым шагом, ощетинившись копьями как ёж, быстрым шагом двинулся на татар. Кочевники выпустили ещё рой стрел и, не принимая боя, унеслись к лесу. В ровной линии передового полка появились разрывы. Снова запели рожки и, подобрав раненых и убитых, передовой полк в полном порядке вернулся на своё место.

Между тем лес выплёскивал новые тысячные орды кочевников. Показались верблюды, яки, навьюченные поклажей, повозки, которые тянули быки и измождённые пленники. Со стороны казалось, что у леса клубится обыкновенная грозовая туча. Но ведь минуту назад здесь кипел бой, стонали раненые и умирающие.

— Смотри! — закричал Лихарь.

Казалось, лес распался на отдельные участки: по льду реки и по дороге какой-то грязной пеной на поле боя вылетали тысячи, десятки тысяч татар. И вся эта масса надвигалась на светлую полосу русских полков. Даже быстрый мимолётный взгляд давал возможность увидеть, что татар в четыре, а может быть и в пять раз больше. Передовые их тысячи уже вихрем кружились у линии русских полков, осыпая их тучами стрел, но в открытый бой не ввязывались. Лес же продолжал выплёскивать новые орды. По нашим с Лихарём подсчётам на одного русского дружинника приходилось уже пять-шесть татарских.

Между тем чёрная туча на горизонте начала организовываться. Огромный спрут орды раскинул свои щупальца в разные стороны, и вот уже плотная, ровная стена татарских туменов начала неумолимо надвигаться на монолит русских полков. Но что это? На середине поля эта чёрная масса остановилась, и опять конные сотни татар закружились перед стеной наших ратников, поражая их стрелами.

Опять запели рожки, и ёж передового полка ринулся на татар. Ленивой рысью, огрызаясь роями стрел, татарские сотни стали отступать. Между передовым полком и основными силами обозначился опасный разрыв. Это одновременно заметили и наши и татарские воеводы. Гнусаво взревели кожаные трубы в татарском стане, и в обозначившийся разрыв хлынули ордынские всадники. Не дремали и в русском лагере. Запели рожки, и Большой полк скорым шагом двинулся вперёд. Взвились бунчуки у огромной синей юрты, и несколько туменов ударили по флангам Большого полка. Сеча разгоралась. Вот уже оба крыла русского воинства дружно пошли вперёд и визжащие орды отхлынули назад.

Наши полки спешно перестраивались, выравнивали свои ряды. Раненых и убитых уносили за ряды войска, грузили на сани и увозили в город.

Лихарь толкнул меня локтем в бок и показал назад. Там, метрах в двухстах от дуба, расположился наш отряд, а за ним стройными рядами стоял полк Романа Ингваревича. К дубу уже подходил Ратибор. В одно мгновенье он оказался на помосте и стал внимательно следить за разгоравшимся боем.

Снова запели рожки и вся стена владимирских полков, ощетинившись копьями, пошла вперёд.

— Зря, зря они на рожон лезут, — бросил Ратибор. — Там поле широкое, неминуемо края оголят!

Татары словно услышали слова Ратибора. С диким рёвом плотно сбитые тысячи ордынцев ринулись на обнажившиеся фланги русских полков. Владимирские воеводы попытались растянуть линии, упереть фланги рати в лес, где бы не могла прорваться ордынская конница, но было поздно: истончённая линия русских полков не выдержала массированного удара ордынцев. Татары прорвались в тыл владимирских ратей. В образовавшиеся прорывы потекли ручейки и реки ордынской конницы. Началось побоище.

Стройные линии полков распались на отдельные отряды, которые были вынуждены сражаться по отдельности. Некоторые пытались пробиться к городским воротам, другие пытались пробиться к синей юрте и далее к лесу. Скоро всё поле превратилось в сплошную арену сражения, где небольшие островки русских ратников тонули в море бушующей ордынской конницы. Со стороны Коломны донеслись звуки набата.

— Пора, — сказал Ратибор. — Настал наш черёд, други. С богом! Вперёд за нашу землю! За веру нашу!

Голос воеводы задрожал, на его глазах выступили слёзы.

— Сейчас всё решается! Быть или не быть земле нашей, языку нашему! Понимаете ли вы это? Мы должны либо победить, либо умереть. Другого не дано!…… Вперёд с богом!

Мы спрыгнули с помоста в сугроб и кинулись к своему отряду. Ратибор построил его клином. В острие клина воевода поставил наиболее рослых и хорошо вооружённых дружинников. За нашим отрядом построился полк Романа Ингваревича. Свой удар наши воеводы решили нанести в направлении синей юрты. Там, очевидно, находился хан, руководивший боем.

— Возможно сам Батыга, — предположил Роман Ингваревич.

Когда мы вышли к опушке, стало видно, что войска у синей юрты мало. Основная масса увязла на поле. Татары на лес не обращали внимания.

С громкими криками, стараясь держать строй, мы бросились к синей юрте, от которой нас отделяло не более полукилометра. Навстречу нам, дико визжа, бросилась ханская охрана. Заревели трубы, подавая сигнал. Не успели мы пробежать и сотни метров, как были встречены ордынцами. Началась отчаянная рубка. Трудно пешему ратнику отбиваться от конного. Тем не менее, шаг за шагом мы пробивались к намеченной цели, хотя отряд таял на глазах. Вот просвистела стрела, и упал Гридя. Лихарь саблей пырнул лошадиное брюхо, и конь повалился набок, придавив татарина, я еле успел увернуться от лошадиного копыта, с трудом отбил сабельный удар и сам рубанул кого-то. Татар становилось всё больше и больше. Вот мы уже не наступаем, а начинаем потихоньку пятится. В этот момент жёсткая волосяная петля аркана сдавила мне горло и выхватила из строя. Свет померк в глазах. Последнее, что я почувствовал — это то, что аркан тащит меня по снегу за конём.

Пинками татары вернули мне сознание, схватили под руки и поставили перед молодым человеком, почти юношей, сидевшим на прекрасном саврасом коне. На вид этому юноше было лет девятнадцать-двадцать. Молодой человек подъехал поближе, внимательно и надменно рассматривая меня, затем что-то спросил. Тут же из-за его спины выдвинулся старик и перевёл:

— Великий хан Кюлькан спрашивает: как твоё имя?

«Хан Кюлькан — сын Чингиз-хана» — вспомнил я.

— Если не будешь отвечать, — добавил старик. — С тебя сдерут кожу и натянут на барабан.

Хан Кюлькан! Хан Кюлькан! — стучало у меня в висках.

Хан Кюлькан! Вот он убийца! Он зальёт кровью всю Русь и почти всю Европу! О нём с ужасом будут вспоминать даже спустя столетия! Что же делать? Что делать?

Внезапно в кармане полушубка я нащупал пистолет. Выстрел в морозном воздухе прозвучал неожиданно громко, хан Кюлькан мешком вывалился из седла. Вторым выстрелом я уложил огромного татарина телохранителя, бросившегося на меня. Остальные нукеры застыли от страха и неожиданности. Впрочем, я не стал дальше испытывать судьбу, а быстро вскочил на ханского коня и поскакал к лесу.

Оглянувшись, увидел, что в погоню за мной бросилось человек пятнадцать. Саврасый конь хана Кюлькана был превосходным скакуном. Ветер свистел в ушах, с каждой секундой приближался спасительный лес. Перед тем, как свернуть на лесную дорогу, я оглянулся, — погоня безнадёжно отстала, но многие из скакавших за мной имели заводных лошадей. Это меня насторожило: значит, они будут преследовать меня до конца. Да это и понятно. За гибель чингизида их неминуемо казнят. Единственная надежда на спасение в том, чтобы поймать убийцу, то есть меня. Но ничего, конь у меня добрый, авось кривая вывезет.

Саврасый как будто чувствовал, что от него требуется, и продолжал идти ровным хорошим галопом, только комья снега летели из под копыт…… Однако, что это за дорога? Не нарвусь ли я на татарский отряд? Проскакав ещё километра три, я узнал её. По этой дороге мы шли ночью к Коломне.

Значит, я возвращаюсь в знакомые места — это как раз район той деревни, где прошли первые дни моего пребывания в этой эпохе. Саврасый шёл ровным галопом, пришлось придержать: необходимо беречь его силы. Вспомнилось деревенское детство, хорошо, что я тогда научился ездить верхом!…. Однако я в тринадцатом веке и за мной погоня. На ходу проверил пистолет: в обойме осталось шесть патронов, в запасной — восемь, всего четырнадцать. Не густо, особенно если учесть, что татарский лук бьёт дальше пистолета Макарова…. Интересно, сколько татар гонится за мной? Сзади послышался конский топот. Погоня!?…. Пришлось снова послать саврасого галопом.

Так проскакал километров пять, потом конь перешёл на рысь, саврасый шёл по-прежнему ровным ходом, лишь бока его потемнели. Да, этот конь мог с утра до вечера идти свои ровным ходом. На клячах ханы не ездят.

Ещё километров десять прошёл рысью. По-моему скоро сворачивать на тропу. Точно, влево от дороги в лес уходила хорошо утоптанная тропинка. Мой саврасый осторожно пошёл по ней, позади оставались хорошо заметные следы. Заметят или не заметят? Я успел скрыться за сугробами, когда сзади раздался шум погони…… Вроде бы проскочили поворот. Обрадованный погнал коня дальше.

Саврасый покорно шёл по тропе, иногда проваливаясь по брюхо. Вот уже поляна, где был наш лагерь. Вот шалаш Вышаты. Где-то сейчас этот старик? Что с ним? Где Ратибор? Где Лихарь? Вероятнее всего, все они погибли в этом бою. Слишком неравные были силы. Невозможно устоять, когда на тебя сразу вдесятером наваливаются…… Так, здесь оставаться или ехать дальше?

Неожиданно сзади на тропе раздались гортанные выкрики. Татары! Погоня! Снова погнал коня через сугробы. Если в лагерь со стороны дороги тропа была хорошо утоптана, так как по ней прошёл целый отряд, то из лагеря в лес вела узенькая тропинка. Конь сразу провалился по брюхо. Засвистели стрелы: одна воткнулась в берёзу рядом со мной, другая впилась в бок саврасому. Он жалобно заржал и ткнулся мордой в снег. Я успел соскочить с него и скатился в овраг. По его дну шла тропинка, уходящая в глубину леса. Быстрее туда — там спрячусь в буреломе. Пробежал по дну, на той стороне вылез из оврага и спрятался за сосной. На противоположной стороне стояли человек десять татар и о чём-то ожесточённо спорили. Вероятно, бояться лезть в овраг, но это и к лучшему.

Маскируясь за деревьями, я стал уходить в глубину леса. Вдогонку просвистело ещё несколько стрел. Одна из них сбила у меня с головы малахай, на ходу подобрал его.

Кругом был глубокий снег, и кони здесь не пойдут. Хоть тут имел некоторое преимущество перед татарами. Овраг исчез за густым кустарником, и я вышел на другую тропинку. Быстро зашагал в сторону поляны, на которую в своё время меня затащил таинственный шар. Тропинка петляла между деревьями. Несколько раз останавливался и прислушивался — погони вроде бы не было. Стояла тишина. По деревьям, как обычно, прыгали белки, тараща любопытные глаза-бусинки. Несколько раз спугнул зайцев.

Вот, в очередной раз, перелезая через бурелом, я заметил, как передо мной открылась поляна, та самая. Пусто. Шара по-прежнему не было. Постоял на сугробе, прислушался. Тихо. Повернулся назад. На тропе никого нет.

Но тут что-то случилось сзади, кожей, всем телом почувствовал это. Резко повернулся. Ровная стена леса расплылась, заколебалась, как в кривом зеркале, сугроб стал оседать. На меня надвигался шар, окружённый фиолетовым сиянием. Шар подхватил меня, как магнит иголку. Я успел заметить лесную тропинку и татар, упорно шедших по моим следам, и тут шар завертелся словно волчок. Сильная тошнота подступила к горлу. Шар стал проваливаться вниз, и я снова потерял сознание.

Очнулся я в своей каюте на «Максиме Горьком»! С минуту тупо осматривался по сторонам…. Да, это моя каюта. Вот тумбочка, на ней лежат мои часы. На них семь часов двадцать шесть минут. Число, месяц, год те же самые. Значит, я отсутствовал всего несколько минут?…. Да и отсутствовал ли вообще? Может, всё это мне приснилось? Но на мне полушубок, сапоги, на которых ещё не растаял снег. Нет, это был не сон. Скинул полушубок, сапоги и подошёл к зеркалу. Лицо заросло густой щетиной. На шее багровели ссадины от монгольского аркана. В дверь каюты кто-то постучал:

— Владимир Николаевич! Можно к Вам? — раздался голос капитана.

Я открыл. У кэпа глаза полезли на лоб, когда он увидел мою небритую физиономию, полушубок, сапоги старинного фасона и т.д.

Я рассказал ему всё. Сообща мы решили никому ничего не рассказывать. Вот так. Вы первый, после капитана, кому я открыл эту тайну. Хотите верьте, хотите нет.

Владимир Николаевич закончил свой рассказ. Снова разлил по рюмкам.

— Вы понимаете, — снова начал он. — Что после этой истории я прочитал много книг по тринадцатому веку, особенно если они касались монгольских завоеваний. Так вот что выяснилось: хан Кюлькан — единственный царевич-чингизид, который погиб во время этого похода, а точнее за все походы! Кроме того, после его смерти под Коломной изменился ход исторических событий: Бату-хан остался жив и продолжил завоевание Руси, затем совершил поход в Западную Европу. Его походы не сопровождались такой жестокостью, как походы хана Кюлькана. Так, например, не был взят Новгород. Бату-хан не пошёл в Италию и Францию, а повернул назад из нынешней Хорватии, после того как дошёл до Триеста и мог взять его.

Даже названия книг трилогии В. Яна поменялись: теперь они называются «Чингиз-хан», «Батый», «К Последнему морю».

— Получается, что убив средневекового феодала-кочевника, я поменял историю?! Как прикажете это понимать? У меня это до сих пор в голове не укладывается. Кстати, я прочитал в одной исторической монографии о битве под Коломной. Там пишется, что эта битва отличалась необыкновенным упорством и сопровождалась глубоким прорывом русских войск, в результате которого погиб хан Кюлькан. Битва под Коломной закончилась поражением русских войск, погибли почти все защитники крепости. Спасся только Всеволод Юрьевич с небольшим отрядом. Может, в этом отряде был кто-нибудь из моих бывших друзей?

Владимир Николаевич замолчал снова. Я украдкой посмотрел на часы — уже шесть. Скоро подойдёт автобус. Вежливо попрощавшись с радушным хозяином и интересным рассказчиком, пошёл в свою комнату. Жена уже укладывала вещи в дорожную сумку. Скоро подошёл автобус. Сидя в удобном мягком кресле и глядя в окно на мелькавшие деревья, я вспоминал услышанное.

Слишком невероятной была история этого человека, чтобы поверить в неё. И всё-таки.…… А вдруг, правда? Чего только не бывает в нашей жизни…. Вся наша жизнь — театр, как сказал когда-то Шекспир и, возможно, на гигантских подмостках, именуемых Вселенная, кто-то разыгрывает свой, непонятный нам спектакль.

Конец.