Козий Бог. Часть 2.

***

В участке майор хотел взять из хранилища оружие, потому что табельного явно недостаточно, и одолжить поисковую овчарку, старого Овода. Папка с делом, раскрытая, лежала на столе. Майор остановился. Он прекрасно помнил, что тем летом произошло. Воспоминания прорвали барьер, который он возводил многие годы, и вырвались наружу.

Ранним утром мальчик Паша, ещё не знавший, что хочет однажды работать в полиции, проснулся до петухов. Всю ночь он проворочался, и едва за окном посветлело, решил встать. Старший брат Олег спал, уткнувшись лицом в подушку. А Пашу мучила совесть за то, что он высыпал пиявок Маше за шиворот. Маша была очень смешной, забавной девочкой с длинными русыми косичками. Паше всегда так хотелось дёрнуть за них, подбежать и дёрнуть, когда девчонки шли впереди. Но Паша стеснялся, потому что точно знал: Олег всё лето будет дразнить. А Олега Паша уважал. Но и с Машей хотелось дружить. У неё были самые длинные косички в деревне.

«Надо бы извиниться». Но как извиниться? Девочки, они ведь обидчивые. А Маша ещё так испугалась. Надо насобирать ей васильков, а самые красивые васильки растут на лугу у железной дороги.

И мальчик тихо выскользнул из дома. На улице свежо. Водомерка бегает по поверхности воды в бочке, с трубы по капельке стекает ночной дождь. Дождь — почти прозрачный, вода в бочке с оттенком ржавчины, и у водомерки длинные ноги, длиннее, чем у здоровенной цикады, которую Олег поймал вчера вечером и посадил в банку.

Паша снял крючок с калитки, тихо вышел, закрыл за собой. Пробежался по мокрой от росы и дождя траве, вышел на главную дорогу в садовом товариществе, и бегом, бегом, пока не передумал, помчался к красным воротам. За ними начинался лес. Тропинка, по краям усеянная иван-да-марьей, струилась через лес к железной дороге.

По гранитному откосу взобрался на насыпь железнодорожных путей. Огляделся. Семафор зеленый. Значит, можно идти спокойно. Впереди на путях что-то лежало.

Тело.

Пахло плохо, так пахнет мясо, если его забыть на разделочном столе. А если на очень долго забыть, то потом даже кот не будет есть.

Паша в нерешительности остановился, но любопытство пересилило. Подошёл ближе.

― Эй, мальчик! Что это ты по путям гуляешь один? ― окликнули его.

Паша оглянулся. К нему шёл мужчина с рюкзаком на одном плече. На утреннюю электричку хотел попасть.

― Чего один гуляешь? Где твои родители? Опаньки, а это что тут лежит? Ну-ка, мальчик, отойди. Нечего тебе на такое смотреть. Давай, шуруй отсюда, а я ментам позвоню.

И Паша потопал домой. Цветов так и не нарвал, только один-единственный василёк, но это не в счёт, и с Машкой не помирился.

Майор хорошо помнил лицо того мужчины, который отогнал его от тела на железнодорожных путях, от тела бабы Тани, смерть которой так и осталась не раскрытой. Следователь в тот раз только на полчаса заглянул в садовое товарищество, поспрашивал, опросил мужа покойной. В деле муж значился как главный подозреваемый, но ничего доказать не смогли. Майор вспомнил, что сейчас муж бабы Тани, наверное, сидит в кутузке. Его забрали, когда нашли у его дома подвешенное тело.

― А я так и не поговорил с ним. Вряд ли он Козий Бог. Надо поболтать для протокола и отпустить.

А лицо того мужчины, который отогнал мальчика Пашу от трупа, майор хорошо помнил. Он, постаревший, лежал на столе у Вареньки.

Майор вернулся в морг.

― Тело ещё не забирали?

― Да как забрать, не опознали же? ― ответила Варя.

― Думаю, это Антюхин Дмитрий Григорьевич, шестьдесят второго года рождения.

― Почему?

― В одном из прошлых дел он проходил свидетелем. Я теперь его вспомнил.

― Думаешь, связано?

Майор неопределённо кивнул.

― В отчёте написано, что у него там какая-то отметина или татуировка была?

― Да, одна, ― Варя открыла холодильник и выдвинула ячейку с телом. ― Вот.

У Антюхина на груди татуировка — козьи рога. Как у Ани Безликовой. Как у Анфисы Василеновой. Сам себя отметил. И татуировка похожа на ту отметину, что чернела у Маши на плече. Только татуировка была ровная, аккуратная, а отметина как болячка, как родимое пятно, как язва.

«Они все меченые были. Он их всех отметил, а теперь вернулся…»

Оставалось только поговорить с заключённым сторожем, дедом Степаном, который, говорят, был специалистом по Козьему Богу. Он, наверняка, расскажет какой-нибудь фантастический бред, но поговорить с ним уже давно пора.

Охранника не было, филонит где-то. Краем глаза майор увидел журнал посещений, а там своё имя.

― Но я же не приходил!

Не очень хотелось заглядывать в камеру. Но нужно было убедиться. Предчувствие неотвратимого охватило. Старые кошмары рвались наружу, и голос зашептал в ухо: «это всё правда, всё правда».

Тело сторожа — там. Растерзанное и с кровавыми отметинами от рогов, которыми его проткнули. А рядом с телом лежало удостоверение полицейского, выроненное в борьбе. Майор сунул руку в карман. Но его удостоверения там не оказалось. Может, потерял вчера в лесу.

Майор быстро поднялся в кабинет. Осторожно заглянул, никого не было. Открыл сейф, взял казённые деньги. Открыл хранилище, взял ружьё и патроны, второй пистолет и патроны. Подошёл к столу Анфисы, на спинке стула висел один из её шарфов, сложил в пакет.

Спустился во двор.

Старый Овод лежал на цепи.

― Пойдём, мой хороший, ―майор отвязал цепь. ― Пойдём. Анфису помнишь? Вот пойдём искать, где её держали. Давай, мальчик, вставай, хороший мальчик.

Овод очень лениво поднялся и пошёл за Пашей.

Через четверть часа сослуживцы вернулись с обеда и ещё через полчаса обнаружили труп в камере. Варя обследовала тело, взяла образцы из-под ногтей. Позже экспертиза установила, что согласно базе данных МВД образцы с места преступления принадлежали Николаеву Павлу Антоновичу, так же экспертиза показала, что образцы из-под ногтей покойного Антюхина тоже принадлежали майору. И ещё одно открытие потрясло даже бессердечную Варечку: несчастная Анфиса Василенова перед смертью тоже боролась с майором.

Шеф объявил в розыск Николаева Павла Антоновича, восемьдесят пятого года рождения, по подозрению в трёх убийствах.

***

Машу он нашёл случайно. Мчался к ней на дачу, чтобы рассказать о случившемся. Паша не сомневался: Козий Бог объявился, и он завершит начатое. Что-то прогнало его тогда, двадцать лет назад, но теперь он вернулся. Исчезло то, что сдерживало его.

«Эх, Маша-Маша, ведь за тобой вернулся, за тобой! Что же ты? Двадцать лет в безопасности, в столице сидела! Зачем вернулась?» ― Паша вздохнул.

Заскулил Овод, яростно забил лапами по окну. Паша съехал на обочину, машина чуть наклонилась вбок. Стоило открыть дверь, как пёс сорвался, бросился к бетонной дорожке через лес и исчез за изгибом. Паша побежал за ним.

Сойдя на чавкающую почву, прорываясь между метёлками камышей и чёрными набухшими шишками рогозов, Паша выбрался на прелую прогалину, где раскинулась Маша. На спине, слепо глядя в небо. Одна рука откинута за голову, вторая, как-то неудобно вывернувшись, на груди.

― Маша.

Но она не двигалась, не моргала. Овод кружился вокруг и тихо скулил.

Паша прислушался к её слабому дыханию.

― Чёрт, ― огляделся. Но следов не было. Влажная почва уже похоронила их в своей памяти.

На шее у Маши висел тряпичный мешочек, защитный оберег, пахнущий сухими травами. Паша вспомнил, такие же мешочки были и у сторожа, и у бабы Тани. У сторожа! Когда его арестовали по неверному подозрению, то отобрали все личные вещи, и защитный оберег тоже. Вот почему Козий Бог смог добраться до него в камере! А баба Таня? Паша плохо помнил, давно это случилось, но Бабу Таню нашли на железной дороге. Если она выбежала к ней через лес, то, пробираясь через колючие заросли, могла зацепиться и порвать верёвочку, оберег соскользнул, и перед Козьим Богом она оказалась беззащитна. А Антюхин? Может, собрал неправильные травы?

А Маша ещё жива. Козий Бог не смог прикоснуться к амулету. Обжёгся и отступил.

Паша взял Машу под мышками, поднял, и вдвоём они заковыляли к машине. По пути встретился бидон с разлитым молоком; белая плёночка висела на сухой травинке.

В машине Паша положил руки на руль и задумался.

«Куда?»

С горечью осознал, что друзей-то у него не было. Были коллеги, начальство, местная шпана, родители местной шпаны, которых он жалел, а друзей — нет.

― Поеду к Капитанову. Вроде ж нормальный мужик.

Олег Борисович как раз направлял коз в загон и напевал песню, что-то весёлое бубнил под нос. Солнце ещё висело высоко, но уже не полыхало, как днём, а мягким светом золотило белые шкуры коз. Заслышав тихий гул мотора, Капитанов поспешно загнал последних подопечных и закрыл калитку на щеколду.

― О, гости! ― обрадовался Олег Борисович. ― Я сегодня утром как раз козий сыр сделал. Сейчас с чёрным ароматным хлебушком…

― Олег Борисович, беда у нас! ― перебил Паша, едва выбравшись из машины.

― А что стряслось? Заходите в дом, поговорим.

Олег Борисович помог Паше внести в дом Машу. Движения его были сумбурны и торопливы. Паше показалось, что Капитанов совсем не удивился, даже напротив будто бы ждал.

― Давай её на диван, пусть поспит, ― Капитанов снял с печи шерстяной плед и набросил на девушку. ― Эх, Машенька. Эх, Машенька. Может, снять эту верёвку с её шеи. Как бы не удушилась?

― Не думаю, что ей понравится.

― Ну, как знаешь.

Олег Борисович заварил еловый чай, но не в самоваре, а насыпал заварки в фарфоровый чайничек с изображением скульптуры «Рабочий и колхозница», а кипяток наливал из эмалированного чайника. И больше не было того приятного сладко-смолянистого запаха леса.

Паша медленно, подбирая слова, рассказал о том, что его ловко подставили и повесили три убийства. Про Козьего Бога и свои подозрения Паша молчал. Олег Борисович сочувственно кивал, но устало.

― Можете, пока у меня остаться. Только давайте машину за сарай отгоним и номера поменяем.

Так и сделали. Отогнали машину, передвинули плетень забора, чтобы с дороги нельзя было разглядеть. Номерные знаки Олег Борисович скрутил быстро, запихнул в чёрный пакет для мусора и, ловко поставив приставную лестницу, взобрался на чердак. Спустился уже с другим, холщовым мешком.

― Вот, новые номера. Если хочешь, можно ещё и машину перекрасить, чтобы совсем не узнали.

― Не стоит. Номеров хватит.

Паша наблюдал, как Олег Борисович так же ловко прикрутил новые номера.

«А он не так прост, как кажется», ― впервые Паша задумался о том, что, возможно, он далеко не так хорошо разбирается в людях, как ему кажется. Откуда заурядный совхозник знает такие тонкости? Конечно, сейчас редко кто может заработать на жизнь только сельским хозяйством, каждому приходится талантливо крутиться и изворачиваться.

Вечером Паша сидел на крыльце с чашкой чая, куда плеснул полглоточка коньяка, закусывал горьковатым козьим сыром. Олег Борисович возился в сарае. Мягкий закат стелился над западным лесом, воздух был тёпел и не сух, в небе мелькнул ястреб и исчез в мареве. Овод бестолково расхаживал по двору, то большими глазами жалостливо смотрел на Пашу, то пытался вытурить из конуры затаившегося пса Капитанова, то принюхивался к козам и с фырчаньем отбегал от них.

Паша хмурился.

― У Анфисы была татуировка, не метка, как у меня или Маши, а татуировка. Значит, она сама себя отметила, сама себя ему отдала. И у Ани. И у покойного Антюхина. Ах, ты ж чёрт! Тату-салон! Вот же дурак! Пойдём, Овод, не в том месте, дураки, сидим.

Овод, радостно взвизгнув, помчался к машине.

― Куда ты? На ночь-то глядя? ― крикнул ему из сарая Капитанов.

― Да я вернусь скоро. За Машей присмотрите.

В городе стоило быть осторожнее, всё-таки он в розыске. Могли увидеть. Паша аккуратно подкатил к тату-салону и припарковался в переулке. Уже стемнело. Зажглись немногочисленные городские фонари, освещая ночь разводами жёлтого жира. Мотыльки бестолковой пылью клубились у ламп.

Паша вспомнил, как часто встречался здесь с Аней, ещё до её исчезновения. «Только где Аня теперь? Может, уже никогда и не вернётся».

Аня не хотела, чтобы на работе знали об их отношениях, поэтому приходилось назначать свидания подальше. Однажды Паша застал Аню со странным мужиком, с проседью в спутанных чёрных космах. Завидев издали полицейского, он быстро скрылся в салоне. Аня, смеясь, объясняла ревнивому парню, что это всего лишь мастер, главный мастер в салоне… А через неделю у Ани появилась та самая рогатая татуировка.

Несмотря на поздний час, тату-салон ещё работал. Ядовито-белым горела продолговатая лампа, освещая лишь центральную часть комнаты, а по углам и у стен дымился сумрак. Тени протягивали лапы к фотографиям на стене, искажая до фантастических чудовищ львов и тигров. Парнишка из местной шпаны, Женя-Пуля, сидел с клиентом и показывал ему картинки в пухлом каталоге.

― …Но это так развлечение. А если хотите что-то реально стоящее, то вот это бомба! Зацените рога. Крутые, да?

― И что тут особенного? ― недоверчиво спросил клиент. Он сидел спиной к вошедшему, и можно было разглядеть лишь волосы, заплетенные в аккуратную ровную косичку, и ворот кожаной куртки, поднятый и закрывающий шею.

― Да в этой татушке есть всё! И вызов, и борьба, дерзость, ярость, протест. Эта татушка — символ, вызов страху, символ презрения к страху.

― Ну, прикольно звучит, ― согласился клиент.

― Ага. Только её мастер всегда сам наносит, ― чуть разочарованно добавил Женя-Пуля. ― Типа у него какой-то особый ритуал для посвящённых. Так что если она вам нравится, могу вас к нему записать. Он вам побольше про символ расскажет.

― Ну-ка дай сюда, ― вмешался Паша и, перегнувшись через стол, выхватил у шпанёнка каталог, толстую папку на трёх кольцах. На раскрытой странице красовались те самые рога, которые были и у Ани Безликовой, и у Анфисы Василеновой, и у Антюхина.

― А что б тебя, ― выругался Паша.

Женя-Пуля вцепился в каталог пальцами, под ногтями которых скопилась чёрная грязь, и потянул на себя.

― Наш главный мастер Григорий Арамисович делает такие метки.

― Метки?

― Ага, он сам их так называет. Типа ритуал, всё такое. Круто, да? Типа сделал татушку и всё, ты уже особенный, типа будто в ордене каком состоишь.

― И где Григорий Арамисович сейчас?

Шпанёнок недоверчиво посмотрел на Пашу.

― Павел Антонович, а вы в курсах, что вы в розыске за убийства?

― Сейчас будет на одно больше, если не скажешь, куда Григорий Арамисович делся.

― Минут десять назад уехал, ― стушевался Женя-Пуля и даже выпустил драгоценный каталог.

― А куда уехал?

Женя-Пуля пожал плечами, но ответила девица-администратор, сидевшая у окна, куда не доходил свет лампы. Лицо её озаряло голубоватое сияние от ноутбука.

― Да у него где-то дачный участок. Вроде коз разводит, только где не знаю. Или может к клиенту. Он иногда выезжает.

Подумав, Женя-Пуля написал адрес дачи Григория Арамисовича.

Взглянув на листок, Паша нахмурился. Этот адрес он знал. Участок много лет пустовал, находился на отшибе, несколько раз местная шпана разжигала там костры, один раз — поножовщина. А теперь, стало быть, хозяин объявился.

― Ладно, бывайте. ― И уже уходя, Паша обернулся и добавил: ― Чтоб завтра к вечеру список всех, кому накололи такие рога, скинул мне на электронку. Понял, пацан? Адрес помнишь, да? Если забыл, у матери своей в бумагах посмотри. И чтоб ни слова никому.

― Так точно, Павел Антонович, ― шпанёнок шутливо отдал честь. И когда Паша ушёл, а следом за ним и смущённый клиент, Женя-Пуля ещё долго сидел и смотрел в чёрное окно, где горел одинокий уличный фонарь.

Паша ехал по знакомой дороге, по зверосовхозу, проехал мимо «теплиц» с песцами Михи, прополз по ухабам вдоль кладбища и остановился. Съезд с главной дороги порос высокой густой травой, кое-где торчали одинокие ветки ежевики, в свете фар похожие на когтистые лапы. Паша достал из багажника ружьё. Проверил: заряжено дробью.

Дом Григория Арамисовича прятался за зарослями. Колючие веточки сладкой малины поднимались по забору, цепляясь за вылезавшие из гнёзд ржавые гвозди, чёрная облепиха топорщилась рыжими гроздьями. В доме горел свет. За занавеской мелькнула косматая тень.

Паша хотел перелезть через забор, но увидел, что на штакетинах висят мешочки. Один раскрыл — барвинок и аир. Нечисть отгоняет. Как у Маши. Присмотревшись, Паша понял, что мешочки-обереги висят на каждой штакетине. Где-то повыше, где-то пониже, чтобы злоумышленник их сразу не заметил.

В темноте нащупал калитку. Не заперто, только кольцо из проволоки накинуто на две штакетины, соединяя забор и калитку.

Овод тихо завыл.

В темноте паслись бессонные козы. Луна бликами отражалась от их рожек, а в хитрых глазах бесновались огоньки.

Дверь дома отворилась и выпустила поток света, а вместе с ним и чёрную косматую тень.

― Кто здесь? ― крикнул Григорий Арамисович в темноту. Голос звучал низко и грубо, как задыхающиеся удары о наковальню.

Паша замер. Свет до него не доходил, но стоит только открыть пошире дверь.

Затаить дыхание. Не шелохнуться… Овод выбежал на свет, приманенный неуловимым запахом еды, выползшим из дома.

― А, это вы, заходите, ― бросил в темноту Григорий Арамисович и скрылся в доме, не захлопнув двери.

Когда Паша открыл калитку и неуверенно, не опуская ружьё, направился к дому. Наступил и раздавил куст спелой клубники, почувствовал, как сочная мякоть ягоды разминается у него под ботинком.

Поднявшись по мшистому, обросшему подорожником крыльцу, Паша замешкался перед порогом. Почувствовал некую силу, незримую, но которая как стена стояла на входе и не пропускала дальше. Из дома на террасу вновь вышел татуировщик. Увидев затруднения Паши, он с лёгкой усмешкой протянул волосатую руку с толстыми пальцами.

― Под порогом закопаны мои пращуры. Вы без моей помощи не перейдёте. Они охраняют дом от всех чужаков.

Паша колебался, но всё же пожал протянутую мохнатую руку. И ощутил колебания в воздухе: невидимая стена опустилась. Дышалось легче. Из дома повалил жар печной. И перешёл через порог.

В тёплом доме пахло сухими травами. Серая коза с бронзовыми рожками лежала у печи и жевала сено.

― Я всё думал, придёте вы или нет, ― Григория Арамисовича, казалось, не смущало, что Паша направлял на него ружье. Он улыбнулся. Под глазами лежали тёмные тени, сетью расходились морщины по загорелой обветренной коже. На висках топорщились чёрные волосы, мохнатые брови не нависали над глазами, а будто наползали на лоб. Чёрная с проседью копна волос была перетянута верёвкой.

Григорий Арамисович разливал чай с ароматом еловых шишек.

― Угощайся, ― снял с печи поднос с глиняными горшочками, из которых шёл аромат тушеного мяса и картошки, а по краям подноса присохла солома, верно, осенью на подносах сушили грибы.

Паша, наконец, опустил ружьё.

― Кто вы?

― А вы?

― Я — майор.

Григорий Арамисович покачал головой.

― Вы не майор, это не ваше место, ― помолчал. ― Татьяна Натановна, баба Таня, как вы её называли, юродивая, рассказывала мне о Козьем Боге. Я ей не верил, пока сам с ним не повстречался, ― произнёс татуировщик.

Паша недоверчиво пододвинул к себе чашку чая.

― Ну?

― Я был мальчиком, а мой отец — мы были вдвоем — решил переехать в эти края. Сначала мы жили в садовом товариществе, затем отец захотел заняться разведением коз. Купил этот участок за кладбищем. Я любил бегать в зверосовхоз смотреть на песцов. Несколько раз ломал клетки и помогал зверям сбежать. Но их всегда ловили, меня наказывали. Однажды ночью забрался в питомник. Хотел одного совсем украсть, по-тихому. Ну, выкрал, вышел на улицу. А на улице странно холодно. Цикады молчат. И поманило меня к лесу. Сам не знаю, что-то поманило. Было страшно, но я шёл. А затем встретил его.

― Козьего Бога?

― Да. Вышел на меня из лесу. Я испугался, но не мог бежать. Потом появился Степан, тогда ещё не сторож, а молодой председатель садового товарищества. И выстрелил. Взял меня к себе на ночь, жена его Таня отпаивала меня чаем с малиной. И рассказывала о Козьем Боге.

Молчали.

― Его можно убить лишь в образе человека, а в образе мифа — нет.

― Мифа?

― Так называются существа с той стороны.

Паша кивнул.

― А если Козий Бог — это всё-таки вы?

― Тогда бы вы, Паша, были бы мертвы.

― Почему Козий Бог за вами не пришёл?

― Потому что я уже давно его не боюсь. Таня и Степан мне много чего рассказывали, учили, как слушать мир, как общаться с ветром, с лесом, как находить тропу в темноте… Потом, когда отец умер, я похоронил его под порогом, затем перенёс с кладбища останки других родственников. Люди древности верили, что мёртвые нас защищают. Вот и я в это верю… Есть вещи, которых Козий Бог не переносит. Он — миф, но его можно отпугнуть заговорами против нечисти. Вы же видели, что случилось с вашей Машей? Если бы не оберег с травами и барвинком, он бы её убил.

― Откуда вы знаете об обереге?

― Так я ей его и дал, ― космато улыбнулся Григорий Арамисович. ― Маша как в конце мая приехала в садовое товарищество, так сразу ко мне и пришла. Вернее, она сначала к Степану заходила, но тот отправил её ко мне. Дед-то Степан стар, чтобы охотиться. Был тут раньше Афанасий Петрович Волков…

Паша вздрогнул при этом имени. Именно за этим человеком гонялась Аня Безликова прежде, чем исчезнуть.

― Вот Волков был стражем леса. Тоже меня когда-то потихоньку учил всяким мудростям, уважению к духам, к лесу, к природе. Он тогда, двадцать лет назад, Козьего Бога и прогнал-то с наших земель. Прогнать-то прогнал, вспугнул, а одолеть не смог. Молод был, навыков не хватило.

― Так если Козьего Бога прогнали, то почему он вернулся? ― спросил Паша, зная ответ. Вспугнул майор Афанасия Петровича, уехал тот в столицу к внуку, а угодья свои оставил без присмотра, думал, что Григорий Арамисович справится. А Козий Бог понаглее оказался, вернулся разорять земли и подъедать то, что давно хотел съесть.

― Хорошо, ― Паша, наконец, перестал одной рукой держать ружьё и поставил его к стене. ― А татуировки козлиные вы зачем делами? Он же всех убил, кто с татуировками.

Григорий Арамисович едва слышно вздохнул.

― Да уж. Я пытался создать символ, который убережёт тех, кого Козий Бог захочет убить. Но не вышло. Не сработало моё колдовство, не спасло никого… Остаётся только выследить Козьего Бога.

― Вы знаете, кто он?

Григорий Арамисович опустил взгляд.

― Я ни разу не видел его в облике человека.

― Тогда как же его поймать?

Григорий Арамисович пожал плечами.

― Мы с Антюхиным пробовали ловить на живца. Снял Антюха защитные обереги. Козий Бог и клюнул на него. Да я оплошал. Вовремя не успел… Пришёл уже, когда всё кончено было, повесил обратно сорванный оберег… Вот что, вы подготовьте ловушку, с Маши оберег снимите, он и явится.

Паша резко встал.

― Мы не будем использовать Машу как приманку.

― Ну, как знаете. Только помните, что Козий Бог может быть кем угодно. Вот, возьмите. Это карта к одному заброшенному дому. Там раньше тоже охотник жил, но свою битву он проиграл. Дом пустует, я проверял. Спрячьтесь лучше там. Подготовьтесь. Утройте засаду.

Паша хмуро сунул записку в карман. Снова тупик!

Вернулся к Олегу Борисовичу угрюмый. Поставил машину за сарай, убедился, что с дороги не видно. Овод улёгся у собачьей конуры. Оттуда едва высунул нос пёс Капитанова, но тотчас же спрятался обратно.

На кухне горел свет. Олег Борисович поджидал, чтобы новости узнать. Паша сказал, что ничего не выяснил, и отправился спать, но ему не спалось.

Он всё вспоминал.

Мальчик Паша шёл по железнодорожным путям к васильковому лугу, чтобы нарвать девочке Маше цветов. Вчера они с братом Олегом её ужасно обидели, высыпав за шиворот пиявок, нужно теперь извиниться. На путях что-то лежало, большое, чёрное. Паша замер, осторожно, вытянув голову, стал подходить ближе.

«Эй, мальчик! Чего один гуляешь? Где твои родители? Опаньки, а это что тут лежит?»

Антюхин обогнал мальчика, сбросил на откос тяжеленный рюкзак и взглянул на то, что лежало на путях.

« Ну-ка, мальчик, отойди. Нечего тебе на такое смотреть. Давай, шуруй отсюда, а я ментам позвоню».

Паша только позже узнал, что там бабу Таню убили.

В то утро маленький мальчик так и не нарвал цветов для обиженной им Маши. Один цветок — не в счёт. Когда он вернулся домой, до бабушки и дедушки уже дошли слухи о том, что на железной дороге нашли тело. Бабушка тогда осталась сидеть с Олегом и Пашей, а дедушка побежал выяснять подробности. После обеда Паша насобирал ягод на огороде и упросил бабушку отпустить его к Маше.

«Мне извиниться надо».

«Ну, иди-иди, девочек обижать нехорошо. Только Олежик с тобой пойдёт».

«Ой, ну вот. У меня тут, между прочим, бега жуков-навозников», ― запротестовал Олег, складывая в большую обувную коробку маленькие спичечные коробки.

«Иди-ка с младшим братом, дружок».

Недовольно фыркнув, Олег вынес все коробочки на улицу, где стояла большая стеклянная банка, закрытая марлей, и высыпал всех жуков в банку.

«Можете пока покушать и отдохнуть, гонки у нас будут чуть позже», ― с важным видом сказал Олег. ― «Ладно, Пашок, пойдём к твоей Машке».

«Ой, бабушка, а можно я ещё вон тот букетик возьму», ― и только в последний момент Паша увидел, что на кухонном столе стоит вазочка с васильками и какими-то странными толстыми веточками-метёлочками, похожими на метёлочки с семенами подорожника, только большие.

«Это аир, он отгоняет нечисть, ― пояснила бабушка и подала мальчику букетик. ― Конечно, бери».

И мальчишки побежали к соседям. Паша с радостью и надеждой, Олег — понуро, точно отбывая наказание.

«Она на чердаке», ― ответила бабушка Маши и продолжила давить яблоки в соковыжималке. Паше очень захотелось стаканчик этого приторного, с кусочками мякоти сока, но он постеснялся спросить. Может, если помириться с Машей, то девочка попросит бабушку угостить мальчишек стаканчиком сока?

Маша сидела в самом углу, загородившись пустыми десятилитровыми пластиковыми пузырями, и через них на её лицо падал голубой свет. На окне серебрилась паутинка, к которой медленно полз толстый жук. Олег сразу же метнулся к окну, достал из кармана сложенный квадратик бумаги и сковырнул на него жука.

«Класс, для коллекции в самый раз!»

«Привет! Мы тебе малины принесли», ― сказал Паша, подсаживаясь. ― «И вот ещё», ―протянул букетик с васильками и аиром.

Маша ничего не ответила. Её огромные блестящие глаза смотрели в одну точку.

«Да ладно тебе дуться! Мы же извиняться пришли!»

«А я на тебя не дуюсь, ― едва слышно пошевелила губами Маша. ― Я умереть боюсь».

Мальчики переглянулись. Паша ещё ни разу в жизни не думал о смерти и не видел её. А то, что показывали в кино, он точно знал, что это актёрская игра. На самом деле там никто не умер. Однажды он пытался представить, будто его нет. Совсем-совсем нет. Как будто находишься в вакууме, где не можешь ни пошевелиться, ни звук издать, ни мысль подумать. Ты, может, плаваешь в каком-то чёрном пространстве, где ничего не происходит, и ничего не запоминаешь, вот проплыл секунду и уже не помнишь, и сны тебе не снятся. В тебе ничто не задерживается. Ты пуст. И Паша всё пытался и пытался это вообразить, и стало ему страшно от мысли, что ничего с ним не будет происходить.

«Мама говорит, что не надо бояться смерти, потому что мы ещё маленькие. Она сказала, что даже они с папой о таком не думают, а ведь они старше», ― тихо произнёс Олег.

Маша посмотрела на мальчика в упор. И Олег невольно отступил на шаг.

«А ты почему у мамы про смерть спрашивал?» ― спросила девочка.

«А мне сон недавно приснился», ― ещё как будто тише ответил Олег.

«Какой?»

«Про страшного человека, ― зашептал Олег. ― Косматый такой. Всё гонялся за мной по полю. А ещё у него рога росли. И белые козы за ним ходили. И я во сне всё бежал от него и боялся, что умру. И так холодно было».

«А я знаю про кого ты, ― оживилась Маша, и глаза её болезненно заблестели, ― я его видела».

«Не говори ерунды, ты не могла видеть то, что мне приснилось. Пойдём, Паша, с девчонками скучно!»

Но Паша не торопился уходить. Ему очень хотелось помириться с Машей. Даже сейчас, растрёпанная и заплаканная, она была такая замечательная. Подумаешь пиявок за шиворотом боится? Как будто это приятно, пиявки-то! Не умеет ловить лягушек? Зато в грибах и ягодах разбирается и любит прыгать через канаву, правда, трусит немного, но Паша видел, как радостно у неё горят глаза, когда её зовут прыгать.

«А давайте сходим туда, где Маша видела этого косматого, и посмотрим», ― предложил Паша.

«Глупости это», ― серьёзно заметил Олег.

«Ты что, боишься?» ― спросил Паша.

Конечно, Олегу не хотелось оказаться трусом перед младшими товарищами. И втроём они отправились искать место, где Маша видела Козьего Бога.

Ребята тихо выскользнули с дачного участка и через лес побежали к зверосовхозу, промчались мимо длинного здания, где разводили песцов, воротя носы от жуткого запаха, пробежали через просеку с трескучими вышками электропередач и свернули к домику на отшибе. А на опушке рядом паслись белые козы.

Ребята вскарабкались на плетень, обросший неспелой синей ежевикой, кислой и жёсткой, и стали ждать, но ничего не происходило. Козы лишь пару раз на них обернулись и продолжили щипать траву.

«Нет тут ничего особенного. Пойдёмте домой», ― зазывал Олег.

«Если хотите Козьего Бога увидеть и убедиться, что я не вру, то нужно ждать до темноты», ― возразила Маша.

«Да никто не появится», ― хмыкнул Олег.

«Ты просто боишься», ― вновь заступился за девочку Паша.

И они ждали.

Смеркалось. Козы потихоньку двигались к плетню, и Маша бросала на них встревоженные взгляды. Паше подумалось, что девочка с радостью убежала бы домой к куклам, но перед мальчишками ей не хотелось позориться.

«Я устал сидеть, ― сказал Олег. ― Давайте хоть побегаем».

«Смотрите, там — пеньки, ― Паша указал на опушку. ― Давайте прыгать в салки. Кого осалили или кто первый упадёт — тот водит».

Дети прыгали по пенькам. Это оказалось намного веселее, чем томительное ожидание. Паша всё старался осалить Машу, но ему всегда чуть-чуть не хватало, чтобы уцепиться за прыгающие косички. И, наконец, Паша осалил Олега.

«О, так у меня гости!» ― дети так заигрались, что не заметили, как белые козы окружили их плотным кольцом, а со стороны почерневшего леса появился человек. Всклоченные волосы белы как кожа мертвеца, глаза — почти жёлтые, улыбка кривозубая. И лес за спиной скалится острыми ветвями, точно голодный зверь, и солнце исчезло, сумрак холодный опустился. Пар изо рта идёт. Паша посмотрел на Машу, та замерла на пенёчке, скукожилась, руки к лицу поднесла, и дрожит, дрожит осиновым листом.

Белая козочка вспрыгнула на пенёк, на котором стоял Олег, и рожками толкнула его в объятия косматого хозяина. Мальчик тихо вскрикнул.

«А вот и мой первый козлёночек! Что это вы ребятки не боитесь? Бу-бу-бу!»

И свернул Олегу шею, та хрустнула, голова завалилась набок, как упавшая кукла-неваляшка; острые ногти прорезали нежную детскую кожу; подхватил тело под мышками, выглянул из-за плеча, улыбнулся и с резким «Бу! Страшно, нет?» толкнул тело к Паше. И тот, сам не понимая зачем, раскрыл руки, чтобы поймать. И две маленькие ладошки, тёплая и остывающая, сжимают друг друга, кровь пропитывает футболку — «бабушка будет ругаться».

Маша опомнилась первая и с диким воплем бросилась прочь. Маша бежала впереди, и косички её как маятник болтались, всё быстрее и быстрее.

«Поймать за косичку, поймать за косичку», ― крутилось у Паши в голове. Поймать за косичку. За косичку, не смотри только назад, вот у тебя два маятника болтаются красными бантиками, вот на них и смотри.

«Бегите-бегите, меченые! ― раздалось им вслед. ― Бегите, меченые, живите, радуйтесь. Однажды я приду за вами».

И вдруг мальчик больше не слышал козьего топота. Оглянулся и замер на мгновения. Дыхание спёрло, голова закружилось, и казалось, вот-вот полетишь высоко-высоко…

Со стороны леса к Козьему Богу выплыл огромный старый лось с раскидистыми рогами, которые сливались с ветвями, будто уходили к самым верхушкам крон. Лось встал на дыбы, с грохотом опустился, наклонил голову рогами вперёд и двинулся на козволовода. И тот будто съёжился, уменьшился на глазах, и козочки его испуганной россыпью побежали….

А затем Пашу окликнула Маша, и опушка леса, и сам лес, и всё вокруг будто заволокло туманом…

Увидев кровь на одежде Паши, бабушка вызвала полицию. Дети сидели на скамейке и смотрели на роящихся у фонаря мошек, а звезды смотрели на детей. Взрослые суетились, но Паша и Маша их не слышали. Они считали мошек. Одна. Две. Три. Или это та, что была первой?

***

Лето едва дышало на излёте, последние тёплые вечера, последний стрёкот стрекоз, ястреб парил в вышине, и слезами падали первые листья.

Недели две они втроём, он, Маша и Овод, колесили по округе. Искали. След, который вывел бы их к Козьему Богу. Паша не хотел использовать Машу как приманку. Уж лучше самому выследить! Часто останавливались. Овод старательно нюхал шарф Анфисы Василеновой, но ничего не находил. А сегодня утром пёс жалобно заскулил и попытался спрятаться за сиденьями, но, его упирающегося всеми четырьмя лапами, Паша всё-таки вытащил из машины, и старому псу пришлось спуститься по откосу через высокую пожухлую траву и показать Паше зацепившийся за ветку вязаный шарф. Едва Паша потерял бдительность, как пёс вырвал поводок из рук и с тихим скулежом побежал прятаться в машину. Паша ничего пугающего не чувствовал, но у собак нюх острее, чем у людей.

Сорвал шарфик, обломав случайно ветку, и тотчас же повеяло холодом, порыв ветра чуть не сбил с ног. Над головой раздался крик, ястреб полетел в сторону зарождающегося заката.

Шарф Паша узнал: любимый шарф Анфисы, из тёплой махровой шерсти с героями мультфильма про ёжика и медвежонка. Он-то и был на ней в тот день, когда она исчезла. В глазах защипало. Паша вспомнил, как Анфиса впервые, в середине мая, пришла в этом шарфу. Паша смеялся не только тому, что в такую тёплую погоду кто-то несуразно носит зимний шарф, но и тому, что взрослый человек смотрит мультфильмы. Анфиса раскраснелась от волнения: «А что плохого в мультфильмах? В них нет жестокости». Паша тогда только недовольно хмыкнул, а после подсунул Анфисе кучу сверхурочной бумажной работы. Сам Паша не помнил, когда смотрел по телевизору что-нибудь доброе и светлое. После лет девяти, Паша смотрел только криминальные сериалы и фильмы, повзрослев — новости, сводки, в Интернете видео про работу полицейских, поступив на службу в столице — видел разорванные пулями лица; уехав в глушь — пьяные драки в местном клубе, споры из-за земельных участков, несколько аварий и время от времени убийства. Паша помнил, что когда-то смотрел этот мультик, про ёжика и медвежонка, но это было в другой жизни, когда он собирал на лугу васильки для маленькой девочки, когда бежал впереди бабушки, чтобы занять очередь за молоком, когда в бега жуков и играл вместе с…

Найдя шарф, Паша побродил по опушке, а затем увидел, как мимо проехала машина и свернула.

«Наверное, там деревня».

Поехал следом.

Маша сидела в машине тихо и, казалось, не дышала. Глаза чуть прикрыты, на ресницах серый пух пыли. В тот день, когда Паша сбежал из участка и нашёл Машу, он ещё надеялся, что через час, через день, даже через неделю Маша очнётся.

Но лучше Маше так и не становилось. Козья метка на плече налилась кровью, побагровела. Паша понял: это послание. Козий Бог вернулся и мстит тем, кто посмел убежать от него. Козий Бог играл.

В ту ночь, когда они были вместе, Маша рассказывала, что Козий Бог боится только Хозяина Леса, а лесной владыка приходит лишь на зов того человека, которого выбрал своим проводником. Но этот человек уехал. Некому теперь призвать Хозяина Леса.

― Хотя бы переночуем, ― сказал Паша. В кармане лежала записка от Григория Арамисовича, адрес безопасного домика, но Паша не доверял татуировщику. А теперь вдруг понял, что они свернули в ту самую деревню.

Пёс тявкнул. Машина подскочила на кочке, Маша чуть повалилась набок.

Дачный посёлок был надвое разделён мощёной дорогой. Слева, ближе к пруду с песчаным берегом тянулись добротные каменные особнячки, хозяева которых и проложили дорогу. Дальше начиналась обычная грунтовка, которая к опушке леса зарастала высокой травой, огромными лопухами и ярко-малиновыми колючками репейника. У опушки с комарами соседствовали дачники победнее. А если от опушки идти не по грунтовке к мощеной дороге и богатым домам, а свернуть вправо и пробраться через сухой, безъягодный малинник, то выйдешь на пустырь, где колышутся на ветру старые срубы. Тут поёт изумрудная крапива, готовая ужалить первого смельчака, пёстрый колорадский жук ползёт по картофельному кусту, который растёт сам по себе из картофелины, кем-то оброненной или забытой.

Паша затормозил у поваленного плетня, на столбики которого были насажены уже тронутые плесенью пластиковые бутылки. Видимо, на дне что-то осталось и оттого выросла плесень.

Впереди из осоки топорщились сухие чёрные яблони и груши, косился домик с острой крышей и ржавым металлическим коньком. Ставни небрежно лежали у крыльца, стёкла черны как туман.

В траве зашуршало, вынырнул рыжий кот, опрометью бросился к опушке, взобрался на пень и пристально стал вглядываться в Пашу. Следил кот только за Пашей, старый Овод его не беспокоил. Пёс лениво посмотрел на огненного стража, зевнул и побрёл знакомиться с новым местом.

Паша помог Маше выбраться из машины и повёл к дому. Он буквально тащил её на себе, ногами Маша едва перебирала, но больше волочила по земле. Пока дошли до крыльца, Паша весь взмок и тяжело дышал.

В доме пахло сыростью, ползали муравьи, серебрилась паутина с лениво повисшим на ниточке пауком. Где-то за облупившейся печью прошуршала мышь. С печной стены посыпалась кирпичная крошка. В большой комнате стены почернели от пожара.

― Ничего, ― сказал Паша. ― Всё поправим.

Маша молча вышла из дому и села на трухлявый пень, должный заменять лавочку. Паша нахмурился. Иногда в Маше что-то просыпалось, и она ходила, брала предметы, иногда открывала рот, словно что-то хотела сказать, но по-рыбьи молчала. А иногда она безвольно лежала на постели или — в кресле.

Овод обнюхал Машу и лёг рядом в ногах. Рыжий кот всё ещё следил, только теперь перебрался ближе и примостился на плетне, отчего тот ещё больше пригнулся к земле.

Весь день Паша наводил порядок в доме. Подмёл пол, нашёл на заднем дворе старый колодец, на дне которого тухла вода, и худое ведро, отыскал другое ведро в углу террасы, заменил, набрал воды, ужаснулся вони, но всё-таки вымыл пол, поймал всех пауков и вынес их к старому навесу во дворе, под которым будут храниться дрова. Повесить надо ведьмовские мешочки для защиты — но это завтра, нужно прежде травы нарвать.

Паша помнил, что когда-то жил на даче с бабушкой и дедушкой. Помнил, как дедушка раз в неделю ходил в лес и целый день таскал оттуда сухие деревья, складывал их на участке у сарая, а на следующий день колол дрова. Паша всегда зачарованно смотрел, как взмывает в воздух блестящий топор и как опускается, как с лёгким треском надвое раскалывается полено. Паша помнил, как носил бабушке маленькое — большое ребёнку тяжело — ведро с водой, та макала в него тряпку и, стоя на коленях, протирала пол. «Можно я тебе помогу?» ― спрашивал мальчик. Но бабушка лишь качала головой: «Это ничего, это я сама. Хочешь — лучше ягодки пособирай». Ещё Паша помнил, что на подоконнике в большой комнате хранились спичечные коробки с блестящими жуками…

Взрослый Паша тряхнул головой, отгоняя неправильные воспоминания. Не было никаких коробочек с жуками. И в этом новом доме тоже не будет.

Паша посмотрел на руки: тряслись. Вдох, выдох, вдох, выдох. Подхватил ведро и вышел на улицу вылить. Выплеснул, обернулся. Маша сидела на пне, подставив закатному солнцу лицо, глаза прикрыла, рот приоткрыла, и по подбородку её полз блестящий жук.

«А ведь раньше боялась, и жуков, и пиявок, и визжала как чумачечная, когда мы…».

― Чёртовы воспоминания, не хочу ничего помнить, ― пробурчал Паша.

Вечером уложил Машу спать в пропахшую клопами постель, укрыл старым верблюжьим одеялом, которое нашёл в коробке на шкафу, скрипнул пару раз половицей — «надо починить».

Вышел прогуляться.

Хорошее место, глухое. Здесь их не найдут. Можно перевести дыхание.

Похолодало. Лес тихо шумел на ветру, трава шептала песню. И было так свежо, так прохладно. Паша остановился и сделал глубокий вход. И ему показалось, что он обновляется, что что-то в нём невозвратное происходит. Хотелось остаться здесь навсегда, на ветру у леса, и дышать, дышать умиротворением, пока хватит сил.

Провёл ладонью по колючему стволу облепихи. Шипы окровавились, и кровь сразу же впиталась в кору. Поднёс ладонь к лицу и прижался губами к ранкам. Кровь была сладкая.

В лесу шептало. На секунду показалось, мелькнула тень, но на секунду. Может, то просто деревья на ветру колыхались.

В новый дом Паша вернулся ближе к рассвету, перешагнул через Овода, растянувшегося у порога, прошёл мимо печи, на которой навострил уши рыжий кот, в спальню. Половица скрипнула.

Маша неподвижно спала. Лежала с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела, обе ладони повёрнуты к телу. Было странно на неё смотреть, перед глазами всё ещё стоял облик Анны Безликовой, вечно серьёзной, вечно бессердечной. Паше казалось, он когда-то любил Безликову, любил и прощал все скандалы, всегда принимал обратно как радостная собачонка, потому что Аня всегда к нему возвращалась, Аня, Анечка, что же ты себя не уберегла?

«Что же я тебя не уберёг?»

Паше когда-то казалось, что и Аня его любила. Но она не любила. Она — безликая, женщина без сердца. У неё была какая-то своя тайная история, которая загнала её в эту глушь. Но никого, кроме себя, она не любила.

«Я был ей просто выгоден. А с этой что мне делать?» ― взгляд на Машу. Неживая, почти мёртвая, кукла с ватными ручками и ножками. В темноте тускло поблёскивали глаза. Медленно поднималась и опускалась грудь — дыхание называется.

«Этой я тоже нужен. Когда всё закончится, она уйдёт или останется? Уйдёт или останется?»

Наклонился к ней. Не шелохнулась. Только дышит и смотрит пустотой в пустоту.

Стараясь ничем не скрипнуть, лёг рядом, и тяжело, протяжно вздохнул.

«Ничего, рогатый, с тобой я справлюсь. Больше ты никого никогда не заберёшь».

Паша улыбнулся. Козьего Бога можно не искать, сам найдёт. Козий Бог не забывает тех, кого отметил клеймом.

У Паши тоже была такая отметина. На плече. Нащупал то место, где горела. И та, точно угадав его мысли, укусила, обожгла.

«Сам найдёшь, а я буду готов. Посмотрим, кто кого».

Паша чуть вздремнул, но через несколько часов встал. Маша с открытыми глазами лежала и смотрела в потолок, руки так же вытянуты по швам, левая ладонь повёрнута к телу, правая вывернута наружу.

Паша приготовил ружье, сложил в рюкзак еду и питье. За пояс сунул пистолет и охотничий нож.

― Овод, пошли!

Овчарка с тихим тявканьем засеменила за хозяином.

Паша чуть помедлил, но решил проехать на автомобиле. Остановился на опушке, где с разбитой асфальтированной дорогой пересекалось новое полотно шоссе.

На лугу ветер ласково дул, шевеля тёмно-фиолетовые метёлки. Кузнечики стрекотали в такт ему. Из малинника им отвечала цикада длинной звонкой трелью. Было жарко, и в окрестных деревнях все спрятались в избах. Рабочие, которые разрывали песчаный карьер, бросили грузовики и укрылись под навесом магазина с выцветшей надписью «Квас».

Паша побрёл к магазину, надвинув кепку пониже на лицо, выпил квасу. Ждал.

Григорий Арамисович говорил ловить Козьего Бога на живца. Вот Паша и ловил. Ждал, когда тот придёт за Машей.

А сколько ждать? Наверное, до вечера. Днём он вряд ли появится.

Паша маялся.

Рабочие уже закончили перекур и вернулись к рытью карьера.

Вечерело. Холодало.

«Маша, Маша», ― стучало в голове, пока Паша мчался домой. И чем ближе, тем сильнее становилась тревога. Паша почувствовал, как болит отметина на плече, кусает холодом. Уже близко. Бросил машину, не доехав до изгороди, и побежал через высокую траву. Так быстрее.

Темноту в комнате разбавлял только разливающийся через окно кисло-лимонный свет луны. Паша отчетливо разглядел два силуэта. Неподвижная кукла Маша и склонившаяся над нею рогатая тень.

Паша уже взводил курок. «Попался, тварь». Скрипнула половица. Косматый обернулся. И исчез. Только за окном мелькнул его силуэт.

Чертыхнувшись, Паша бросился за ним. Косматая тень мелькала впереди. Только бы не потерять.

«Ранить в облике мифа нельзя», ― помнил Паша, и не тратил время на выстрелы. Только бы тень из виду не потерять.

Вечерний лес был густ и тёмен. И точно нарочно ветви, под которыми мчался Козий Бог, наклонялись ниже и сцеплялись между собою, чтобы не пропустить Пашу. И холодок пощипывал лицо и пальцы, хотя Паша и бежал изо всех сил. Бесшумно ломались сухие веточки.

Выскочил неожиданно из лесу, споткнулся, упал, проехался по сырой земле, поднял взгляд. Нет уже никого. Слева щёлкнуло. Паша вскинул ружьё.

― Спокойно. Это я. Григорий.

Татуировщик зажёг фонарик.

― Видели, куда Козий ушёл?

― Здесь он. Я чую его, ― отозвался Григорий Арамисович.

Вставая, Паша заметил металлический блеск в траве.

― Ну-ка, посвети вот сюда.

И поднял из клевера брелок-медвежонка на кольце, что блеснуло от жёлтого света фонарика. Этого медвежонка Василенова нацепила на ключи от служебной машины. Той самой машины, вместе с которой она пропала в тот жаркий день.

Григорий Арамисович посветил кругом. Фонарик был слабый, и свет его рассеивался. Но он выхватил из темноты сарай и загон, в котором, прислонившись друг к другу, спали козы и бурёнки. Корова устало приоткрыла глаз и зажмурилась. Паша ринулся к сараю: на двери висел тяжёлый замок. Вдоль стены тянулась поленница с дровами, прикрытая брезентом, и у пня для колки дров лежал топор. Паша схватил его и с одного удара сбил замок.

― Свети сюда!

В сарае стояла заваленная сеном машина. Через окно Паша заглянул в салон и признал свой старый служебный автомобиль.

― Василенова была здесь!

Они вышли на улицу. Григорий Арамисович в последний раз посветил и выключил фонарь. И Паша узнал место. Обычно он смотрел на него с той стороны шоссе, и видел дом, загон для живности и амбар, закрывавший сарайчик с автомобилем. Из конуры трусливо выглянул пёс и, тихо проскулив, спрятался обратно.

Дом и хозяйство Олега Борисовича.

― Мы вернулись в зверосовхоз, ― пробубнил Паша. ― Неужели это кто-то из наших?

― Вероятно.

Торопливо Паша взбежал по крыльцу. Хотел постучать, но остановился. Толкнул не запертую дверь.

Козы в загоне поднялись, кричали блеющими бесовскими голосами. И от их блеяния стало не по себе.

― Вон он! ― крикнул Григорий Арамисович.

Паша опрометью выбежал из дому, спрыгнул с крыльца.

Косматая рогатая тень мелькнула у сломанного трактора. Сверкнули жёлтые глазища, янтарные угли. Паша и татуировщик бросились за ним, но тень мелькнула и исчезла. Только всхлипы ломающихся веток её выдавали да тягучая тропинка холодного воздуха.

― Туда! ― скомандовал Григорий Арамисович. Бесновато блеснули глаза. Охотник, выслеживающий нечисть.

Бросились в погоню. В какой-то момент разделились. Паша видел впереди лишь тень Козьего Бога, но Григорий Арамисович то ли отстал, то ли свернул на другую тропу.

Бежали по ночному лесу. Ветки больно колотили Пашу, цепкая малина расцарапала щёку, высокая трава путала ноги. Затем ноги уже бежали по мягким мхам, мягким, скользким, впереди мелькала фигура косматого, бежал без оглядки. Паша выстрелил — сбил ветку, с хрустом упала. Бег. Мхи — глубже. Хлюпает, сладко булькает. Косматый уже не бежит. Его нет ни впереди, ни позади. Нигде.

Паша замирает. Прислушивается.

Удар в бок. Падение во мхи. Холодная вода под ними. Потерял ружьё. Но успевает вывернуться и схватить за рога. А тот пыхтит, жёлтые глаза наливаются кровью, как переспелая волчья ягода. Острые ногти впиваются Паше в плечо, сталкивается лоб в лоб с косматым, тоже рычит как зверь. Белые патлы, жёлтыми зубами впивается Паше в плечо, и Паша сдавленно кричит. А что кричать в полный голос? Никто тут не услышит. Рычат по-звериному. Свободной рукой дотянуться до пистолета, выхватить, прицелиться как получится, спустить курок. Выстрел оглушает. Воет дико косматый, разжимает хватку, Паша падает. И капли крови.

Цепляется, но хватает лишь воду. Взмах рукой — ухватиться за веточку мха, но та лишь отрывается от своих и вместе с Пашей идёт ко дну. Ещё выстрел. А сверху нависает фигура косматого, и среди листвы мелькают рога.

― Я тебя не боюсь, ― что есть сил кричит Паша. ― Не боюсь!

Выстрел. Всё, пистолет тоже под водой. Нащупать охотничий нож, но рука тяжёлая и не двигается.

Вторая тень, больше, длиннее, с ветвистыми рогами, врезается в косматого, и тот со сдавленным стоном отлетает в сторону.

Паша хватается за мхи, но ледяная вода тянет вниз, до земли уже не добраться, точно снизу схватило что-то липкое, тягучее, недоброе, и неторопливо забирает к себе. Косматого уже нет, только кровь, чёрная как ягоды черноплодки, кровь на деревьях, на лосиных рогах, на Пашином лбу.

Старый, с проплешинами, похожий на древний валенок, лось смотрит, как Паша тонет. Больная луна отражается в его глазах, затянутых паутиной. Паша протягивает к нему руку, из последних сил, напрячься, вынырнуть, коснуться кончиком пальца шершавой, изъеденной старостью морды, почувствовать горячее звериное дыхание, фырканье, как же горячо! И снова падать во мхи. А губы лося шевелятся, точно говорит.

Паша погружался всё глубже и глубже, и солнце едва блестело через смыкающиеся наверху мхи. «Солнце. Ночь же была». Холодная водица через открытый рот медленно вливалась в горло. И глаза уже почти ничего не видели, кроме точки света, пробивающейся сквозь толщу.

Плечи сдавило, потянуло, потянуло, поволокло, всё ближе к светящейся точке, и слепым лицом ударило о мхи, протащило, и с размаху выбросило на берег.

Паша закашлял, лёгкие разрывались, выплюнул горькую водицу. Протёр глаза.

От старого лося остались лишь огромные следы, да клочок шерсти-паутины, зацепившийся за обломанную ветку.

Вечер был хороший. Солнце пробивалось сквозь листву и грело. И отсветы играли на чёрной болотной воде, выхватывая из её глубин багряные мхи. Серые мшистые вешенки росли на наклонённых к болоту стволах. Где-то дальше стучал дятел. С ветки на ветку перепрыгнула белка и скрылась в листве.

Внутри что-то изменилось. Страх исчез бесследно. Уверенность разливалась по телу. Уверенность и спокойствие, когда знаешь свой жизненный путь.

Дышалось легко и свободно.

Но это был уже другой человек.

Павел Антонович вышел из лесу.

На опушке двое ребят тыкали палками в рыжего кота, а тот разъярённо прыгал около пня, защищая что-то маленькое, притаившееся в корнях. Котяра шипел, скалился, подпрыгивал в воздух, выпуская длиннющие когти, и шипел, шипел так, что дрожало сердце. А мальчишки всё усерднее тыкали в кота палками, всё пытаясь попасть поганцу в глаз острым концом.

― Эй, зачем кота обижаете? Что он вам сделал?

Мальчишки остановились.

― У него там бельчонок маленький. Мы хотели его себе забрать.

― И что вы будете делать с бельчонком?

― В клетке от хомяка будет жить, а осенью в Москву повезём. У нас там в школе зоопарк есть небольшой.

― А бельчонка вы спросили? Может, он не хочет с вами ехать?

Мальчики недоумённо переглянулись.

― Это же зверушка. Разве у него могут быть свои желания?

― Ну-ка живо выбросили палки и бегите отсюда прочь, а то я вас как ремнём отстегаю. Чего надумали! В Москву они его повезут… Пошли прочь!

Мальчишки убежали, обиженно оглядываясь. Кот затих. И теперь смирно сидел у пня. Павел Антонович пригляделся. В траве между корней и в самом деле сидел маленький рыжеватый бельчонок.

Кот протяжно мяукнул.

― Беги в лес, ― сказал бельчонку Павел Антонович и пошёл от опушки. Но вскоре его догнал и перегнал кот. Отбежал подальше, сел, морду повернул. И Павел Антонович увидел, что в пасти он осторожно держал за шкирку бельчонка.

Кот подбежал к Павлу Антоновичу и положил бельчонка у его ног.

― Мя-у-у!

― Ну ладно.

Павел Антонович подобрал бельчонка и посадил в нагрудный карман. Огляделся. Куда это он забрёл?

Да, всё верно, пока гнался за Козьим Богом по лесу, вернулся к той деревне, где Машу оставил. Только если раньше всё дышало запустением и мертвенной тишиной, то теперь жужжали насекомые, играли резкие трели кузнечики, шелестели деревья, и пахло спелыми яблоками. Кто-то в деревне давил сок.

Рыжий кот мяукнул, глядя на лес. Павел Антонович обернулся. От опушки, чуть прихрамывая, брёл Григорий Арамисович. Ружьё он повесил за спину. Взмокшие волосы прилипли к вискам.

― Ты его видел? Хозяина Леса? ― спросил охотник.

― Видел.

― Хорошо. Значит, лес признал тебя своим стражем.

― Но я упустил Козьего Бога.

― Нет, не упустил. Хозяин Леса его прогнал.

― Но не убил.

― А его и нельзя убить, ― усмехнулся Григорий Арамисович. Павел Антонович лишь кивнул в ответ. Он и сам чувствовал и знал: миф нельзя убить. Можно убить человеческую оболочку, но миф останется. Это знание появилось в нём в тот момент, когда он тонул в болоте.

Миф нельзя убить.

Это неотъемлемая часть мироздания. Есть баланс и равновесие. Козий Бог черпает силы, убивая тех, кто его боится. Хозяин Леса берёт силы у стража и проводника.

― Значит, теперь я страж, ― произнёс Павел Антонович. Он слышал тихий шёпот леса. Знал, кто в деревне давит яблоки и откуда такой сладкий аромат. Знал, что рыжий кот никуда не уйдёт, и знал, что это тот же кот, что встретился ему в Зелёномховске. И воздух ещё долго будет тёплым, почти до октября. И грибы на болотах уже растут. Завтра или послезавтра можно будет отправиться за ними.

― Кстати, вспомнил: тебе привет от Безликовой, ― оскалился Григорий Арамисович.

― Так она жива?

― Конечно. Она ещё прежде тебя почувствовала, что есть нечто большее, чем привычная нам реальность. Попросила её научить, а потом вместе с Афанасием Петровичем и поехала в столицу. В столице, знаешь ли, тоже много всякой дряни живёт.

Павел Антонович понимающе кивнул.

― Пока я тут, Козий Бог сюда не вернётся, но найдёт другое местечко.

Григорий Арамисович хохотнул. И раскате смеха слышалось что-то бесноватое.

― Мы теперь знаем, кто он в облике человека. Так что трудновато ему придётся. Твоего шефа я давно знаю. Поговорю с ним. Он поверит, что все убийства — дело рук Капитанова Олега Борисовича, обвинения с тебя снимут, ― усмехнулся Григорий Арамисович. ― Это он ловко придумал — всё это время прятался у нас на виду. Я с ним даже пару раз выпивал. И ведь ничем он себя не выдал! Лишь коровы у него никогда молока не давали, всегда только козы, да я не придал этому значения. Эх! Ну, я с другими охотниками прослежу, чтобы у Капитанова жизнь стала нелёгкой.

На прощание пожали друг другу руки и разошлись.

Дома зацвели мёртвые облепиха и яблони, старое корявое дерево вдруг выбросило свежие зелёные веточки и оказалось грушей. Расцвел боярышник у плетня, усеянного переспелой малиной, и в траве тут и там вспыхивали метёлки аира и голубые звезды барвинка.

И пахло шашлыком. Это Мария развела в камине огонь, дождалась, пока всё прогорит до углей и поставила шампуры с мясом.

Когда солнце красным маревом скрылось за безмолвными соснами, сели ужинать.

Бельчонок взобрался рядом на дерево и грыз орех, рыжий кот вытянулся на камине и жадными глазами следил за шашлыком, Мария сняла несколько ещё не прожаренных сочных кусочков и кинула ему.

Тишину нарушил звук телефон. Павел Антонович проверил: сообщение на почту. Мелкий шпанёнок не забыл скинуть список меченых.

― Думаешь, он придёт за ними? ― спросила Мария.

― В этот район он ещё долго не сунется, ― произнёс Павел Антонович. ― Мы с Хозяином Леса больше его не пустим.

Мария пожала плечами. Помнила, как они бежали, как задыхались, как болела левая нога, как сбилось дыхание и закололо в боку.

― Но ведь он будет охотиться в другом месте.

― Да, будет.

― Разве это правильно?

― Зло — это важная часть мира. Без зла мы забудем, что такое добро.

Мария кивнула.

Павел Антонович улыбнулся. Рыжий кот потёрся о ноги.

Добрый вечер. Приятно потрескивает в камине. Угольные ветки облепихи усеяны ярко-оранжевыми гроздьями. Свет фонарей выхватывает их из темноты. Завтра можно будет собрать ведра три-четыре и варенье на зиму сварить. Небо чёрное-пречёрное, и звёзды на нём как сотни блуждающих огоньков.

Если долго смотреть, то закружится голова.

Однажды родители повели мальчика Пашу и его брата Олега в гости. Дело было уже вечером, жужжали комары, противные, всё норовили на нос сесть. И Паша постоянно хлопал в ладоши, пытаясь их отогнать. Стемнело. Родители и хозяева пили чай на веранде. А Паша и Олег играли в темноте, бегали от одного островка света к другому. Скрипнула дверь. На крыльцо вышла маленькая девочка в огромной телогрейке. Справа от неё горел пятачок фонаря. Девочка Маша села на ступени, задрала голову и с раскрытым ртом смотрела на чёрное-чёрное небо и маленькие, меньше нее, светящиеся точки. Паша осторожно сел рядом с нею. Они считали звёзды. Одна. Две. Три. Или это та, что была первой?