ЛоГГ. 17 мгновений лета. 1. Похмелье от смерти.

Тесно, темно, больно. Вздохнуть, вздохнуть, срочно! Ах, что за душная тюрьма, ну где же это я, надо хоть что-то предпринять, чтоб уяснить происходящее. Шум, как будто лавина где-то вдалеке… Удар, где-то внутри, ещё, ещё, вроде вполне терпимо, уже даже не мешает, вздохнуть! Получилось. Так, ещё, ещё… Ага, вот в чём дело, это ж моя густая кровь еле течёт по жилам, я в себе и лёжа, как Кирхайс и говорил. Ух, как опять тяжело — голова будто свинцовая, ноги затекли неимоверно, даже пошевелить не получается. И темень ещё перед глазами — такой мрак, пожалуй, способен всерьёз напугать. Надеюсь, мне не придётся всю жизнь валяться беспомощным инвалидом, иначе какой смысл был возвращать меня сюда. Что там говорил Кирхайс, я не болен даже? Хорошо бы, но как же в такое поверить, после стольких месяцев лихорадки и её последствий. Хоть бы кто помог, право, я боюсь не справиться. Свет, свет, я его не вижу… Эй, кто там сказал странную фразу про свет, как тебя звали когда-то, Солнце Правды, да? Помоги, умоляю, я не могу ничего сам, особенно сейчас. Да ещё и больно… Всё тело звенит от боли. Позволь мне делать то, что я должен. Хотя бы это. Иначе кто же сделает это за меня? Помоги мне, я знаю, что ты есть, хоть и не знаю, где ты. Помоги, мне слишком больно, я этого уже не вынесу!

— Хильда! — ну и хриплю же я, и это мой голос? кошмар… — Хильда, любимая, где ты?

Да, я сдал… полностью. Чтоб когда раньше, да вот так, ещё и вслух… Впрочем, это же правда, чего её стесняться? Разве я не могу позволить себе сказать, что люблю? Ну и дурак же я, право, в таком случае...

— Хильда! Где ты, любимая? — так, правая рука поднимается, это уже что-то… попробуем иначе.

Ох, это было слишком резким движением, экий болевой шок оно вызвало… Райнхард беспомощно рухнул с локтя снова на спину. Хотелось заплакать от бессилия, кажется, даже слёзы услужливо навернулись...

— ХИЛЬДА! — кажется, в этот крик вся боль и вложилась полностью, силы подло оставили, впрочем, к этому было не привыкать. Райнхард остался лежать, тяжело дыша и ужасаясь давящему отчаянию — он не мог ничего

сделать с собой, но это одиночество в полной темноте было невозможно переносить. Если бы хоть что-то происходило, к нему вернулось бы прежнее мужество. Сколько прошло времени? Где он и что произошло — ведь раньше ему стоило только пожелать увидеть любимую, как это случалось само собой. Неужели с женой несчастье — он ведь не знает, как долго его не было...

— Хильда, я тебя люблю, вернись ко мне! — я готов прокричать это на весь космос, пусть, зачем я завоёвывал Вселенную, если со мной нет той, кого я всегда хотел чувствовать рядом? — Хильда, где ты?

Ему показалось, что он слышал какой-то стук или хлопок, но он умолк, утомлённый криком. Однако руку поднять и протянуть куда-то перед собой он мог. Его уже не смущало, что он выглядит беспомощно, тупо шаря ладонью в воздухе. Рука наткнулась на знакомую руку, которую он столько раз с благоговением сжимал...

— Райнхард, ты… — наконец услышал он голос, которого ждал всем своим существом и боялся не услышать больше. — Ты здесь, Райнхард! — он почувствовал прикосновение к волосам, запах её тела, а потом на щеку упала холодная капля.

— Да, Хильда, да, любимая, — говорить получалось с трудом, и он почти шептал, — я вернулся к тебе. Как ты?

Она не ответила, но он почувствовал, как она дрожит. Он хотел обнять её, и рванулся к ней совершенно инстинктивно — это не получилось, но левая рука смогла подняться и обхватить её за плечи.

— Не плачь, я сильно перепугал тебя, знаю. Обними меня, мне холодно одному. Только не бойся больше — нас ничего плохого не ждёт, поверь мне.

М-да, я идиот — желать, чтоб женщина не заплакала после всего этого… Она ж не железная, это понятно. Ну да ничего, не будет же она плакать вечно, а мне намного лучше, я даже могу утешать её, жаль, что так и не вижу ничего… Что, что она там несёт? Этого ещё не хватало...

— Хильда, умоляю, ну хоть не сейчас, не надо меня титуловать величеством. Я всего лишь мужчина, который тебя любит, и мне сейчас ничего не хочется знать, кроме того, что ты со мной. Мне плохо без тебя. Вспомни — стоит тебе уйти, и я начинаю погибать, это ведь всегда с нами было. Мне везде без тебя плохо, — добавил он уже с сильной горечью и крепко сжал объятья. — Я всё помню, сколько тепла я видел от тебя, когда замерзал — я же тогда только вернулся из… а потом на той утраченной крепости, и после, столько раз… Ну не корону же ты во мне видишь только, верно? — так, только бы тут не заплакать самому, это будет как-то неловко...

— Райнхард, ты жив!

— Да, благодаря тебе. Если бы ты не пришла сейчас, я бы снова умер. Останься со мной сейчас, пусть все подождут, я слишком долго тратился на Вселенную, — он наконец нащупал её губы своими и наградил её долгим нежным поцелуем. — Я плохой муж, и это нужно исправить как можно скорее.

— Но как? — она успокоилась, и к ней начала возвращаться её вечная рассудительность. — Ты ведь правда...

— Да, это так. Кое-что произошло, я обязательно расскажу. Пока просто побудь со мной — я ещё слишком плох и не могу без тебя дышать. А ты так нежно произносишь моё имя — жаль, что я не слышал этого раньше...

Сердце стучало немилосердно громко, да ещё и голова начала снова беспокоить — Райнхард почувствовал, что резко слабеет и падает на подушку, но разжимать руки он не хотел никоим образом, боясь провалиться в чёрное небытие, где нет ничего, кроме боли. Он попытался шевельнуть ногой — как ни странно, это получилось и он оставил колено согнутым, чтоб не лежать совсем пластом.

— Райнхард, я на всё готова, только...

— Нет, просто скажи, что любишь. Эти наши условности, сколько они украли у нас времени — я боялся ухаживать за тобой все эти годы. А после той ночи, когда ты ушла молча утром — тогда было хуже всего, разве ты не заметила? Я чуть с ума не сошёл от этого холода без тебя! — странно, до чего легко меня прорвало, ведь раньше я бы ни за что… м-да, стоило ради такого умереть, пожалуй...

— Райнхард, я очень испугалась после Урваши, очень, может быть, это как-то… Но я поняла, что люблю!

— Если бы ты… сказала это раньше, возможно, я бы не стал… ладно, не важно. Просто поцелуй меня, Хильда, и не плачь больше.

— Райнхард, ты целуешься так, будто хочешь сделать ещё одного сына!

Он услышал, как смеётся. Ему было просто хорошо, пока она оставалась рядом.

— Хорошая мысль, я над этим подумаю. Но может ведь быть и дочка, верно? А так — хороший комплимент для выходца с того света, согласен, — всё же, как хорошо быть просто мужчиной, забыв про всё остальное...

Где-то поблизости что-то упало с заметным грохотом. Ага, с досадой и озорством одновременно подумал Райнхард, конечно, всегда есть желающие мешать любым моим желаниям. Даже просто выжить.

— Не шевелись, — шепнул он жене. — Я не хочу сейчас ничем заниматься. Ты ведь устала, надо полагать, тебе тоже надо отдохнуть.

Он всё же услышал тихий шёпот: "Император жив???", но не узнал голос. Он лишь решил проверить, на что способно отдохнувшее тело — и на этот раз оно не обмануло ожиданий: от резкого рывка Хильда оказалась рядом с ним на постели, упав на спину. Молодой император приподнялся, отжавшись на одной руке, и, повернув голову на звук, громко и безапелляционно проговорил:

— Извольте меня не беспокоить по любым вопросам, будьте так добры. Имеет император право на отдых в этой Галактике хотя бы после смерти, а? Прочь до новых указаний! — и неторопливо рухнул снова, чтобы крепко обнять жену. — Хильда, ты тоже никуда не спешишь пока, хорошо?

Они оба не знали, сколь хорошо действуют друг на друга — и крепко заснули, обнявшись, на несколько часов. У них не было сил даже подумать о том, что творилось вокруг — хотя их никто не беспокоил, беспокойство вокруг достигло невиданных размеров. И кроме того, был ещё один значительный повод для беспокойства — когда в одну из комнат снова помчались врачи, и с ними собака. На боку ожившего Оберштайна была обнаружена странная повязка, напоминавшая оторванную полу белого плаща. Хотя в целом состояние пациента было тяжёлым, сомнений в том, что он выживет, уже не было. Было лишь неясно, откуда взялась повязка — ведь по всем данным, в эту комнату никто так и не входил.

Райнхард проснулся как будто самопроизвольно, но он очень хорошо понимал, что это не так и что-то не только уже происходит, но требует его личного вмешательства. Он безотчётно открыл глаза, потом, сообразив, что взгляд невидящих глаз легко напугает человека, неторопливо прикрыл их. Хильда так и спала рядом — он слышал её ровное дыхание у себя на левом плече. Он осторожно чуть отодвинулся и, подняв правую руку на локте, сделал приглашающий жест пальцами у своего виска. Послышался тихий шорох — кто-то приближался...

— Слушаю, Ваше Величество! — а, это Эмиль, что ж, я рад его осчастливить, этот будет мне рад любому...

— Шшш, Эмиль, очень тихо — мне нужно одеться, — шёпотом попросил император. — Если вдруг не найдёшь одного плаща — не пугайся, просто скажи мне об этом. И ещё позови сюда Миттенмайера, но одного и как можно тише, ладно? — он постарался улыбнуться как можно беспечнее, пусть пока считают блажью нежелание открывать глаза.

— Слушаюсь! — прошептал мальчик и кинулся исполнять.

Райнхард тем временем крепко задумался, потихоньку потягивая одну группу мыщц за другой. Вроде бы подозрений в беспомощности тела не появлялось. Почему это случилось с ним? Началось-то вполне безобидно, и когда? Мальчишеское желание завоевать Вселенную само довольно скоро уступило пониманию того, что империя — вовсе не игрушка, просто избавиться от республики под боком было жестом упорядочения, но хотелось сделать всё красиво. Так, вот тут я и споткнулся — когда вместо честной драки меня опрокинули хитреньким приёмом, подставив под прицел, и кабы на выручку не пришли вызванные Хильдой друзья… Именно накануне этого грустного кошмара я первый раз и рухнул с температурой, помнится. Да, с республикой красиво нельзя — она это мне очень быстро доказала, и не раз. А некрасиво было противно, честно скажем… Дальше — пока занимался этой проблемой, болел, однако приступы учащались, стоило приблизиться вплотную. С другой стороны, остальным было гораздо хуже — Фаренхайт вот погиб, потом ещё двое, кабы не погибли все, оттого я и лез всё сделать сам, но… Ещё я снёс истукана на Хайнессене — безотчётно, но из-за этого сам там дважды чуть было не сгорел и потерял Ройенталя — а ну как он погиб вместо меня, а? Не сжёг ли я себя вовсе не войной, а тем, что занимался слишком опасным делом, не отдавая себе в этом отчёта? Объявить болезнь неизвестной — чего уж проще, но я и сам уникум, скажем честно. Если мне нравится воевать — это ещё не означает, что я помешан только на войне. Я не могу быть один — когда погиб Кирхайс, я был рад, что кто-то всё время есть рядом. Но разве это ненормально? "Нехорошо быть человеку одному" — разве не Бог сказал это когда-то? Захоти я всерьёз умереть — уж нашёл бы в себе силы остаться один, это у меня получалось. Райнхард вспомнил, как одиноко сидел на ступенях залы в погибшей крепости, где произошло непоправимое, как жаловался погибшему другу, что во Вселенной холодно, как никогда. Потом, когда пришла пора всё же выйти — никого из адмиралов и офицеров не было, куда они все делись, он не подумал, потому что перед ним очутилась Хильда с чашкой горячего кофе… Он тогда понял, что принадлежит уже ей, но приходилось делать вид, будто это не так. Доделал, что умер. Ах, ведь всего лишь хотелось поскорее покончить с этим всем… Ага, вот в чём дело — я же простыл от этого холода, вот что. Холод — он тоже обжигает, как и огонь. Боже, помоги мне. Если не я, то кто? Ещё столько не сделано, и я… боюсь этой черноты, очень.

Явился Эмиль. Действительно, исчез тот плащ, который Райнхард надевал последний раз — ага, это уже говорящий факт, улыбнулся молодой император своим мыслям. Но необходимо всё проверить, и немедленно. Совершенно автоматически облачившись, Райнхард вдруг ощутил, что упорно не желает надевать плащ и застёгивать горловину — даже предпочёл бы, пожалуй, вовсе без верха мундира, но пока не решился на это. Решил оставить так, тем более, что явился Миттенмайер — этот сиял так, что ощутимо было, несмотря на слепоту. Райнхард бесцеремонно взялся за руку друга, встал и шёпотом попросил отвести себя в комнату к Оберштайну.

— Только без свидетелей пока, очень прошу, — прибавил он уже на пороге. — Я слишком слаб ещё.

Он ещё услышал знакомый щелчок пальцами — и подумал, что у Эмиля если и могло получиться незаметно позвать Миттенмайера, то остальной штаб уж точно помчался подглядывать и подслушивать, ведь на кого-то же он успел прикрикнуть перед сном. Что поделать, все вояки хоть и знают, что такое дисциплина, но в душе как были мальчишками, так и остались — можно себе представить, что сделала с ними новость, что император жив. Хоть обошлось без шорохов — но движение воздуха скрыть не удалось, и именно его Райнхард и ощутил на лице. Он неторопливо склонил голову, лучезарно улыбнувшись, будто ничего не заметил, и помолчал, выжидая. Затем тихо сказал:

— Идём, и побыстрее. Я встретился с Ройенталем, Лютцем и Кирхайсом — поэтому я пока не позвал остальных. Кроме того, есть ещё одно обстоятельство, — прибавил он с грустным вздохом и смолк.

— Честно говоря, — ответил Миттенмайер, видимо, также улыбнувшись только что произошедшему, — быстрее можно только на моих руках, Ваше Величество.

— Согласен, — спокойно пожал плечами Райнхард. — Действуйте.

Эх, а ведь довольно много раз мои подчинённые были правы, а я был упрямым дурачком-романтиком, думал молодой император, пока Миттенмайер мчался по коридорам, без особого усилия держа сюзерена на руках. "Подумают" — тоже мне категория, стоящая внимания как будто. Людям вроде Бьюкока да Шейнкопфа полностью плевать, кто он на деле и как себя чувствует — как впрочем, было плевать и тем, кто говорил при кайзере гадости про его сестру ему в лицо и за его спиной. Им нечего доказывать и бесполезно. Большинству совершенно неинтересно, что и как он делает — он для них не живой человек, а только некто, на ком нынче корона. А вот тем, кто закрывал его собой от вражеских выстрелов — плевать уже, кто что подумает, это истина. Скольких он растерял из-за собственных красивых жестов? Пора бы уже и понять было, что собственная жизнь не вся принадлежит ему, и чем дальше — тем больше. И опаздывать он уже не имеет права. Что важнее — жизнь вассала или что подумают о способе, которым император до него добрался? Точнее, ритуал для человека или человек для ритуала, а? Если второе — то превратимся в Гольденбаумов, да и всё...

Встав на ноги, Райнхард покачнулся от слабости и ухватился за плечо Миттенмайера совершенно спонтанно.

— Ничего, вроде пока порядок, — громко сказал он ему, но не убрал свою руку. — Что у нас тут, а? — спросил он в пространство с нужной долей высокомерия.

Он смутно чувствовал, что в помещении есть кто-то ещё — но невозможность видеть угнетала почти до отчаяния. И ужасно не хотелось, чтоб это поняли остальные — так что не ощути Райнхард в следующий момент мощную эмоциональную волну от раненого, который его увидел и услышал, дело было бы чревато страшным нервным срывом. А так молодой император вежливо улыбнулся, чуть склонив голову, чтоб не бросалось в глаза то, что его веки полуприкрыты, и обернулся на источник волны. Удачно.

— Ваше Величество? — услышал он негромкий знакомый голос и сделал пару шагов в его направлении. — Вы?

— Кажется, Вы удивлены, Оберштайн? — церемонным тоном, но с заметными тёплыми нотками произнёс Райнхард. — Я рад, что у меня это наконец получилось — удивить Вас. И рад, что Вы тоже здесь уже, как и я.

— Не очень-то разумно после такого приключения делать столь резкие движения, — проворчал Оберштайн своим обычным менторским тоном, который разозлил сразу Миттенмайера — Райнхард почувствовал, что плечо его адмирала едва заметно дрогнуло, однако вполне успокоил императора — если советник ворчит, значит, дела не очень-то и плохи. — Ваша жизнь поважнее моей, Ваше Величество, неужели это...

— Не более разумно, чем кидаться в могилу следом за мной, — с усмешкой оборвал его сюзерен. — Разве я давал Вам на это санкцию, Оберштайн? Мне вполне понравилась идея выманить негодяев на меня, но Вам-то кто позволил расставаться с жизнью при этом? Нехорошо, у меня ведь сын. Так что извольте выздороветь, уж будьте так добры, иначе я рехнусь совсем от этих постоянных потерь, — с горечью прибавил император.

— Будет сделано, — слабеющим голосом ответил раненый. — Я всё помню, мой Император, только и Вы берегите себя, а то… — он смолк, не договорив, и Райнхард услышал тихий шум — видимо, кто-то метнулся к телу.

Райнхард широко открыл глаза и старательно придал себе грозное выражение.

— Вылечить, — сурово скомандовал он, и вздохнул будто от сильного гнева, впрочем, подобные эмоции ему не нужно было сильно уж разыскивать в себе. — Иначе сам достану на том свете собственными руками, не так-то оно сложно, как может показаться сперва! Что там, я спросил уже раз?!

— Жуткая кровопотеря, — отозвался кто-то деловитым тоном, — пара клинических смертей, но сейчас резко идёт в гору, хотя непонятно отчего. Его уже раз сочли покойником — но когда зашли за телом, он был вполне себе жив и забинтован странной повязкой. Никто не знает, откуда она появилась, но прогноз вполне оптимистичный, Ваше Величество. Сейчас он просто отключился, разволновавшись от Вашего прихода.

— Ладно, — спокойно отозвался Райнхард, — действуйте. Пойдём, Миттенмайер, — он снова склонил голову, полуприкрыв веки, и сделал шаг, так и держась рукой за плечо друга. — Отведи меня к себе, мне тяжело.

— Ваше Величество, а что с этой повязкой делать, может, полицейским отдать, чтоб разобрались? — спросил уже другой голос.

— Не стоит, — устало ответил Райнхард, старательно шагая прочь, — это я его замотал обрывком от своего плаща. Первое, что мне под руку попалось — торопился просто.

Тишина, воцарившаяся после этих слов, была достаточно красноречива, но продлилась разве что пару секунд — людей вообще сложно чем-то удивить, если они не хотят удивляться сами. А уж если они в состоянии учуять правду — какой бы невероятной она не казалась при этом — то и воспринимают её совершенно спокойно. Возмущаться начинают разве что те, кто подсознательно ненавидит истину или настолько привык ко лжи, что выбешивается на всё, что ложью не является. Да и вопрос "как?" обычно задают те, кто не особо привык уважать себя и остальных. Вежливых людей он часто даже не особо интересует. Все просто занялись тем, чем должны были в данный момент заниматься. Даже Миттенмайер также промолчал. Поэтому, почувствовав, что они идут уже одни, Райнхард тихо сказал ему:

— А сам плащ я отдал Ройенталю — ему там сильно несладко пришлось. Правда, я уже разобрался с этим.

— Понял, — спокойно ответил адмирал.

— Подробнее расскажу после, — в тон ему произнёс молодой император. — Сейчас нужно дойти на своих ногах, а ещё я умираю с голоду — так что шансы на выздоровление есть и у меня. Скажем, это не везение, а обязанность, но думаю, и так вполне сойдёт.

— Вы будто не рады вернуться, Ваше Величество? — тепло сказал Миттенмайер, и Райнхард остановился.

— Ты… улыбаешься, да? — спросил он упавшим голосом. — Я правильно понял? Тогда не пугайся, пожалуйста.

— Что? — почти прошептал в ответ потрясённый адмирал, и по его тону было понятно, что он догадался.

Райнхард сокрушённо покачал головой и посмотрел перед собой невидящими глазами. Однако он очень хорошо знал своего друга, и ему казалось, что он видит его — память старательно подсказывала ему образ. Несмотря на гнетущую ужасную черноту вокруг...

— Да, — едва слышно проговорил он, — ничего, даже пятен света не вижу. Надеюсь всё же, что это может пройти как-нибудь после, оттого и не хочу, чтоб узнали. Кажется, я отравился на республиканской территории — сразу, как мы вошли в эту часть космоса, только я рухнул с лихорадкой, а Ройенталь свихнулся — он-то был самый крепкий из нас физически, чем я никогда не мог похвастать. Терять зрение я начал накануне стычки с Минцем, а упал уже позже.

— Эта республиканская территория и впрямь ядовита, я тоже замечал это, — с ненавистью прорычал Миттенмайер. — Но тогда нечего позволять себе лишние нагрузки, Ваше Величество, тут Оберштайн прав. Желаете к себе? Сейчас прибудем, — жёстко, но спокойно добавил он, и Райнхард почувствовал, что его без всякого разрешения снова подняли и понесли.

"Я желаю к Хильде", — подумал он про себя, а вслух сказал только:

— Спасибо.