Планы на прошлое

Женева хороша осенью. Не летом, когда она забита дурными от жары польскими и китайскими туристами, высыпавшими на берег Лемана из пузатых 50-местных автобусов, чтобы купить магнитик с эдельвейсом и запечатлеться на фоне фонтана. И не зимой, когда по ее узким улочкам бродят Люди, Спустившиеся с Гор, и хвастают друг перед другом обновками: прожженным до хрящей носом, загаром «Микки Маус» со следами от горнолыжных очков на лице, или, особо удачливые, рукой на перевязи в сером пластиковом лубочке. И не весной, умоляю, только не весной, когда совершенно непонятно, что надевать, когда ты обливаешься потом в лучах южного солнца, чтобы через минуту ежиться от холода на бодром ветру со снежком.

Мадам Женева — город старости. Обеспеченной, уже праздной, но еще не беспомощной. И поздняя осень с ее леденящими намеками на неизбежную скорую зиму и вспышками ярко-синего, пронзительного, как воспоминания о юности, неба мадам очень к лицу.

В это время хорошо, подняв воротник и обвязав шею шарфом, бродить по узким горбатым улочкам Старого Города, каждая из которых петляет по-своему и все равно неизбежно выводит к Сан Пьеру, останавливаться перед огромными витринами безлюдных антикварных магазинов и вдруг до рези в сердце восхититься стройным женским силуэтом, обрамленным брусчаткой, стенами древних домов и небом. Только не надо ускорять шаг. Стоит подойти поближе, и вы поймете, что пленившей вас красотке в коротком собольем манто — далеко за семьдесят, а ее девичья стройность — продукт железной диеты и нечеловеческой гордости, заставляющей держать свое тело в стальных рукавицах духа вплоть до самого конца. Так может это и есть сама Женева, богатая, как Крез, гордая, как Кальвин и древняя, как черт? И прекрасная, как мечта, покинувшая вас в полумраке узких улиц под ледяным осенним небосводом.

А зимой, под Рождество, хорошо в Париже. Вот когда врожденная галльская прижимистость нехотя отступает, сплотив ряды и ругаясь сквозь зубы, как Старая Гвардия под Ватерлоо. И отдает на растерзание толпам туристов и возбужденным предчувствием скорых распродаж парижанам:

— сверкающие Елисейские Поля с фальшивыми елками, щедро усыпанными искусственным снегом;

— Площадь Согласия, вертящуюся на игле Обелиска, словно виниловая пластинка с песенкой Джингл Беллс из детства;

— худощавую, крепкую красотку-Башню, одетую в купленный по случаю, но все равно роскошный наряд от кутюр.

И Пиаф поет, что ни о чем не жалеет. Чудачка, чего тут жалеть? Жизнь? Так вот она, вокруг. Бери, сколько хочешь, радуйся, пей, высасывай до скорлупы, как устрицу Фин де Клер в Кафе Капуцинов! Лучше, чем сейчас, уже никогда не будет. Слышишь, девочка? Никогда!

А весной, весной непременно надо в Лондон. Только не поздней весной, к черту Выставку Цветов в Челси, когда номер в приличной гостинице не сыщешь и за полтора тарифа. Приезжайте раньше, в конце марта или в начале апреля, когда в городе тайно происходит чудо. И не в том дело, что он просыпается, нет. Лондон не спит никогда, ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом. Не мелеет человеческая река Оксфорд-Стрит, лишь меняется цвет ее вод. От спешащих на службу утренних белых воротничков, через дневное туристическое разномастье, к мутноватому ночному потоку, переливающемуся через край переполненного Сохо и шумными водоворотами исчезающему в черных провалах метро. Дело в другом. Только весной понимаешь, что Лондон — это не киплинговский истукан, несущий никому не нужное бремя белых из прошлого в никуда, под визг шотландской волынки, с горькой усмешкой на каменном лице. Это город живой крови, одной с тобой живой крови, одной лужайки в Зеленом Парке, одной трели пичуги на полночной Рассел Сквер, одного плюща, укрывшего древние стены, одной кружки Гиннеса в пабе у Музея…

Хотя нет, о чем я? Одной кружки здесь будет точно маловато!

А вот летом…

— А вот летом, блин, надо было ездить в Турцию! — Сержант-метеоролог Кунц бросил сонно листать гражданский архив и переключился на внешнюю периферию. Проверил плотность осадков, скорость ветра и радиационный фон на поверхности, зябко поежился. — Во-первых, в Новороссийск на машине перед самой заварушкой было по любому не добраться. Дороги, а? А менты? А гопники черные? Ууу! Во-вторых, в Турции кормежка — сколько съешь, море теплое, девчонки веселые…

… розовый рассвет на каменных столбах Каппадокии, черные соты пещер Мирры, плеск волн над затопленными улицами мертвой Ликии…