Память

Безумств, игрищ теней, каких то постылых мыслей о душевных ранах. Всё забивает голову. Ты привычно упираешься в пробку. Ведь есть же окраины с рощами и аллеями. Скамейками, на которых можно просто сидеть и никуда не спешить.

Образы ускользают. Теряются в жирных складках близорукой памяти. Лишь клочок газетной бумаги, на которой еще остаётся место между строк. Но всех не поместить. Мешают печатные казённые слова, тычут в память и без разбору лезут вперед. Вы то куда? Всё, что написано карандашом, затирается после очередной постирушки. Газетный лист, вчетверо сложенный в заднем кармане джинс. Всё просто. Память цинична и избирательна. Старая клюка. Ей так удобно. Только вот меня она спросить забыла. Или не захотела. Или решила за меня. Пес ее знает. Иногда кажется, что она — это я. Старое сморщенное лицо в зеркале. Взгляд с прищуром, не предвещающим ничего приятного. Нет, не уродливое. Но и смотреть желания нет. Старуха процентщица. Взгляд острый и вопросительный. Сухонькая, костлявая рука, крепко сжимающая журнал, слегка покрытый книжной пылью. Подвальное окно. Луч света хаотично прыгает и замирает на лице не решаясь подняться до глаз. И ты туда же...

— Сдаете воспоминания? Извольте расписаться.

— Дышать тут у вас нечем. — Быстро и неловко расписываюсь. Двадцать два. Два напыщенных индюка. У каждой даты свой характер. Старуха щурится на окно. Ей не нравится яркий свет.

— Ну, что ж идите, молодой человек. — Старуха закрывает журнал и уносит за шкаф, негромко шаркая по скрипучим половицам.

— Вернетесь, все вы вернетесь, — бормочет она себе под нос.

Я машинально нащупываю газетный клочок в заднем кармане джинс — обманет снова? Ты же знаешь ответ. Старуха тем временем занялась привычным делом и потащила коробки вглубь архива. Хранить — дело ответственное! — любила поговаривать она, щедро посыпая воспоминания щепоткой то обиды, то сомнения. Радость то почти закончилась, вон банка пуста. На всех не хватит.

Ну, а вы как хотели.