Ошибка Дубль

С тех пор как Шел впервые увидел его на экране монитора в Институте генетических нарушений, ни о ком другом больше думать не мог. Безглазые, лишённые кожи, покрытые язвами — среди выживших ошибок Инкубатора он выделялся, как живой побег среди горелого леса. Слишком непохожий на людей — неземной и воздушный, существо из иного мира. Первый за всю историю хромосомный мутант 23ХХ по прозвищу Дубль.

При взгляде на него казалось, что Вселенная съёживалась и ограничивалась пределами изящного тела. Сияла синими глазами, перемещалась с тонкими пальцами, переливалась на бледной коже, играла в светлых волосах. Весь мир звучал в кристальном голосе, нечеловечески чистом и певучем.

Шел потерял покой.

Сначала отец и Вик приняли это за жалость.

— Нельзя так переживать из-за чужих бед, особенно врачу, — говорил отец. — Иначе от твоей души ничего не останется.

— Почему вы держите его здесь? — спрашивал Шел. — Он же не болен, просто создан с ошибкой.

— Дубль разумен и овладел речью, — возражал Вик, — но с таким уродством не приспособлен к жизни в обществе.

Да, сначала они не поняли, поэтому позволили Шелу иccледовать Дубля в качестве дополнительных занятий после школы.

Испытывал хоть один учёный такой исступлённый интерес к объекту изучения? Мечтал ли так о лекарственном холоде палаты и заведомой горечи познания? Каждодневное блаженство и каждодневная мука.

Инкубатор делал ошибки раз на миллион. Оказалось, мутация не всегда бывает отталкивающей. Весенне-свежий запах Дубля не имел ничего общего с человеческим, но уловив его, Шел полыхал, словно к нему подносили факел, задыхался в урагане горячей нежности.

А Дубль спокойно звенел хрустальной песней: «Я урод». Он не стеснялся, врачи столько раз осматривали его, что стесняться Дубль разучился. Или не умел никогда.

Шел проводил по его телу пальцами, будто опускал их в пламя, скользил по ровной груди с крошечными шрамами. Раньше на груди Дубля были выпуклости, как у полных людей, Шел своими руками удалил зловредные подкожные образования, и теперь грудь стала плоской и гладкой. Совершенной.

По кипящей лаве грациозного тела Шел прокладывал путь от странно узких плеч по спине без заметных мышц. Обжигаясь, по неестественно широким бёдрам, приподнятым ягодицам. Сзади Дубль был нормальным, таким же, как все, и от этого знания Шелу хотелось скулить от бессильного отчаяния или раздвинуть окружности и согреть дыханием. Или чтобы нежный голос Дубля хрипло шептал в шею что-то сладко-бессмысленное, или жадно целовать его в робкую улыбку: «Щекотно».

«Почему меня тянет к уроду? — думал Шел. — Может, я сам урод?»

Почему ни от кого раньше не переворачивало всё существо, не скручивало тянущей негой до изнеможения, почему никто другой не являлся в смятенных снах? Ни разу, никогда, словно Инкубатор нарочно ошибся с генами и создал человека специально для Шела, чтобы терзать напрасными мечтами.

С Дублем нельзя было создать пару, мутация лишила его органов удовольствия. Совсем. Только светлые волоски росли на их месте. Трогательные и безнадёжно невинные. Но для спятившего Шела это уродство оказалось притягательнее любого манящего силой, перевитого бугорками вен органа, даже самого прекрасного на свете.

Чудовищно изменённая плоть в паху мутанта собралась складками, истекала слизью и могла вызвать лишь отвращение. А Шел готов был часами ласково скользить по розовой мягкости, липко-влажной, будто Дубля взорвало салютом, и пальцы Шела орошают соки наслаждения. Стоило вдохнуть их запах, захлёстывало безумие, животно-первобытное, мучительное до судорог. Остервеневшее сердце било по рёбрам, приходилось вскакивать и отворачиваться к окну, чтобы сдержать рвущееся рычание и дрожь.

И ничего не мог сделать Шел, и возвращался, связанный с Дублем, как с пагубным наркотиком, разрушающим волю. Молил об избавлении и боялся этого. Вечер за вечером, месяц за месяцем.

Избавление пришло неожиданно, и Шел понимал, что так лучше, что сам бы он не сумел.

— Мы перевели его в столицу, — сказал отец. — Там давно хотели изучить этот феномен.

Будущий врач, Шел знал: процесс исцеления часто причиняет боль. Удаление злокачественной опухоли не обходится без крови, а Дубль врос в него слишком глубоко, чтобы освободиться сразу. И выталкивать из себя остатки противоестественного влечения придётся ещё долго.

— Ты повзрослеешь, Шел, — успокаивал отец. — Встретишь хорошего парня, вы полюбите друг друга, закажете сыновей в Инкубаторе и будете счастливы, как я и Вик. Мы хотим, чтобы у тебя была нормальная семья. Мы пригласили в ресторан Лу и его сына Дила, уверен, он тебе понравится. Пойдёшь с нами?

Отец и Вик всегда желали ему добра.

— Пойду, — сказал Шел и навсегда покинул опустевшую, стерильно-безликую палату, свою личную печь крематория, где он едва не обратился в пепел.