Dream is collapsing

Бред

Вокруг что-то тихо попискивало, короткие механические слезы, всё было бело, хотя под плотно сжатые веки закралась тьма, с ней наедине ты пробыл уже многие бесконечные часы. Не хотелось с ней расставаться, стоило чуть приоткрыть глаза, её плёнка спадала, яркий окисляющий свет разъедал зрачок, расширенный, чёрный дырой разорвавший тонкую полосу синей радужки.

Постоянный визгливый писк напомнил тебе о биении человеческого сердца, размеренном и постоянном, казалось, он никогда не прекратится, порой хотелось безмолвия, густой пустоты, но если оно замолчит — ты умрёшь.

Воспоминаний, как ты здесь оказался, не было, лишь обрывки снов. "Здесь", что это за место? Существует ли оно или всего лишь фантазия, больного мозга, измученного лихорадкой, затянувшейся надолго.

Тело напряженно, словно в мышцы впрыснули соляную кислоту, поднять руку нестерпимо больно, но ты не издашь ни звука, не попросишь пощады — не сможешь, дыхание причиняет боль пересохшему горлу, кажется кровь внутри закипает, пальцы, сведённые судорогой, впиваются в гладкую плоскость, на которой ты лежишь. Скорее бы уже проснуться, окунуться в рутину повседневности.

Звуки: неживые всхлипы аппаратуры, собственное рваное дыхание, чей-то голос, который ты будто бы слышишь, заглушаются стуком взбесившегося сердца.

Больше всего ты желаешь оказаться в тишине, но это невозможно. Будь поединок со знакомым противником, ты мог бы притаиться, замереть, ожидая ошибки, нечайно допущенной врагом? но твои глаза ничего не видят, уши не слышат, сознание отказывается воспринимать окружающий мир, ты в коробке из собственных страхов.

Дорога.

Дорога от автобусной остановки была знакомой, ноги увязали в грязи, смешанной с выпавшим утром снегом, хлюпавшим под ботинками.

Если подумать, мне всегда нравились странные люди, возможно из-за собственной стандартности и загнанности в рамки.

Месиво земли с травой ещё зелёной, хотя декабрь уже наступил, разделилось на две тропинки. Я выбрал вторую, узкую около бетонных плит забора, она круто спускалась вниз, о первой и думать не стоило, сделаешь шаг и по щиколотку увязнешь в тёмно-коричневой массе. Опираюсь о белую с месяц назад перекрашенную стену, спускаюсь, ноги скользят, совершенно мне не подчиняясь и перешагнув на другую сторону трещины, заполненной мутным снегом, оказываюсь на небольшом холмике, его склон гладкий и видимо довольно скользкий, так просто не спустишься. Поднимаю голову.

Небо неопределенного цвета с сиреневато-багровым оттенком нависло над безлюдной детской площадкой, припорошенные мокрым снежком качели привлекли моё внимание. Глаза ныли. Напрягая их, чтобы разглядеть, есть ли кто поблизости, не рассматриваю что-либо ещё. Рядом заметил только странный серый дом.

Как мне спуститься вниз?

Чуть ниже того места, где я стою, расположилось дерево, облетевшая, полусгнившая листва лежала тут же у подножия холма.

Осторожно ухватился за тоненькую веточку, сделал шаг, уцепился за другую ветку потолще, перебирая руками, добрался до ствола, и, полуобняв его, спустился вниз.

До качелей добежал, отчего-то не посмев оглянуться на дерево, его кора была липкой и неприятной на ощупь, под ногами чавкала грязь и песок. Музыка в наушниках прекратилась, издалека, доносился вой сирены скорой помощи, признаться, я давно его уже не замечаю, зачем, когда придёт мой черёд, успею наслушаться.

Садясь на качели, сменяю трек на более весёлый и энергичный, чем механический голос, поющей что-то непонятное, с недавних пор интересуюсь ирландской музыкой.

Оттолкнувшись от земли, резко вырываюсь вперёд, едва не слетев с сидения, олух царя небесного, вскоре вхожу в ритм более или мене подходящих мне колебаний. До упора назад и сколько получиться вперёд, имея возможность видеть верхушку дерева.

Очки сползли с переносицы и ветка, воткнутая в сумрачное небо, стала мутной и неразличимой, как жёлтая крона тех деревьев, виденных мною с холмика, они напомнили мне о шарах, висящих над землёй.

Уходя назад, вижу дерево чётко, хотя и не так как нужно было бы, а впереди встречаю расплывчатую паутину веточек в небе непонятного цвета и чёрное пятно опустошённого гнезда.

Темнело быстро, давно пора было идти домой, на самом деле, не хотелось, будь моя воля, целыми бы днями катался в метро. Ненавижу толпу — слишком много пустых слов. Обожаю толпу — в скученности людей, толкотне, впадаю в экстаз, граничащий с маниакальной шизофренией.

А ещё я не помню дороги домой, был ли он вообще.

То, что я мог бы назвать домом, было уединенное место далеко отсюда, где по стенам ползали пауки, а на крыши селились летучие мыши, а ещё там не было церкви, кое-кто из родственников перестарался, стараясь вбить мне в голову побольше религиозности, скорее тогда я потерял её последние крохи.

Сверху падала мокрая крупа. Останавливаю качели, вытаскиваю наушники из ушей, чтобы надеть сумку и вновь слышу пронзительный вой.

Ненужно обращать внимания — думаю вслух, поворачиваюсь к серому дому, спиной к нему на других качелях кто-то сидит. Становиться противно, не люблю когда кто-то ещё находиться рядом со мной.

У ограды останавливаюсь, тёмный силуэт женщины мне не нравиться, где её ребёнок, собираюсь идти дальше. Кто-то окликает меня по имени.

Bah — Tokkata & fuga re minor

Лестница закончилась, окно в крыше не даёт покоя душе, хочется узнать что там.

Внутри в голове, где по стенам пространства нежилого ползали осы, неприятный голос напоминает ежеминутно, гадко растягивая слова: «Тебя погубили всего три слова».

А ведь прав, сукин сын.

— Умолкни! — собственный голос тает в тихом звучании умирающего эха.

Открыв окно, попадешь в новую комнату без стен, без потолка, над шахматным полом, ползут кучи дородных облаков, их серая подошва отбрасывает тень на белые плиты.

Наступишь на чёрные холодные квадраты, чередующиеся с белыми, и упадёшь в колодец без дна, как Алиса. Там вспомнишь светлый день, свет солнца, те слова, ввергнувшие жизнь в хаос лестниц и комнат со стеллажами, до верху наполненными книгами.

Ты видишь что-то? Ага, землю. А на ней тень огромной бабочки, коей ты сам являешься, распрекрасно, просто замечательно, слова закончились, остались одни ругательства. Впрочем, ты ругаешься тихо вполголоса, такое занятие не приносит ни облегчения, ни удовольствия.

Лучик света, прокравшийся незаметно тебе за спину, разрывает непрочные крылья, ого, а полёт оказался короче, чем ты планировал. Кости целы? Но голос в голове только хихикать умеет. И как всегда он прав, не стоило выходить из дома, не стоило входить, сидел бы сейчас с Интернетом тет-а-тет, пил чай, разговаривал с коробкой передач, изредка бы кричал через плечо, чтобы просыпались, а не пролёживали простыни до часу дня.

Зачарован я

Заасфальтированная аллея привела меня всё к той же детской площадке, было душно, в траве резвились две бурые вороны, они прыгали около куска чёрствого хлеба, шестое число. Жарко.

А вот и холмик. Вот те на, стыдно было хвататься за дерево, он такой низенький, что за нафиг. Мне никогда не везло в этом плане, сколько себя помню всё время был недотёпой и неряхой. Качели были заняты, вашу ж мать, интересно все седьмые числа не мои дни? Нет, сегодня уже не шестой, да и птиц я видел вчера, идиотское время, оно сбилось с привычного хода и теперь пытается запутать меня. Плеер сел и пришлось идти в тишине, занудство сирены прекратилось, я мог идти в тишине, мнимой, конечно же, как может быть в мире людей тихо?

На площадку неуверенно вошла женщина, осмотревшись воровато по сторонам, она села на качели и стала раскачиваться, потихоньку посматривая на другого человека.

Малина, интересные мысли в моей голове гуляют, да. Эта ягода нравилась мне с детства, позже я признал её сходство с делящейся с зиготой. Но не в этом суть.

Хрен знает, в чём вообще эта суть.

А, ну ладно, к чёрту всё это, надоело, надоело ходить по кругу. Серое строение привлекало меня, но зайти я не решался, может потому что я уже в нем? Что за бред?

Потянув за ручку стальной двери, я услышал, как кто-то окликнул меня за спиной, но, не оборачиваясь, вошёл в дом.

Брось пустые видеть сны

Останавливаюсь, застываю, словно привязали к этому месту. Её голос, всё такой же мелодичный. За шесть лет можно было, и забыть, но разве пятнадцати летний идиот я, смог бы? Не смог.

Нисколько не изменилась, всё такая же красивая с грустью в глазах, усталой улыбкой и тихим голосом, храню этот образ в ящике мозга как некую реликвию, давно потеряв надежду свидеться вновь.

Светлые волосы зачёсаны назад, волной спадают на плечи, большие глаза, словно у шарнирной куклы, изгиб губ, всё несёт в себе след прошлого.

— Ты тогда уехала, я скучал. — Говорю полушёпотом, боюсь спугнуть видение.

Она не слышит, всё так же изучает песок под ногами, ненавижу такие моменты, делают меня слишком сентиментальным.

— Ты меня не любишь совсем, — укоризненно смотрит, выискивает недостатки, ну что же смотри, их у меня много, — с ним ты один раз будешь, близок, а потом вы расстанетесь и ты останешься совсем один.

Ну, кто бы говорил, по чьей милости я сейчас один, мы уже благополучно забыли. Не, не вспоминаешь? Зато я помню, как пришёл к тебе, а комната пуста, твоя мать сказала, мол, уехала она, куда-то с цветами и не вернулась. А сама рада за дочку. У неё тоже были твои глаза. Для меня жизнь стала лишённой смысла, сколько раз я думал выброситься из окна, вскрыть вены, не счесть. И всё же надеялся где-то в подсознании, что увижу тебя когда-нибудь, смогу любоваться и обожать хоть издалека вновь. Не замеченный тобой.

Для тебя я, верно, ничего не значу. Я не первый, я и не последний.

— Ты забыл сладость моих губ? Запах моего тела? Мою любовь?

Она зовуще распахнула руки. Ага, жди, мы теперь учённые, на метр не подойдём. Почему «мы»? Мы — Николай II.

— А почему ты уехала?

— Уехала? — на её лице появилось искреннее удивление, пытается улыбнуться, глупо смеется. Нет, меня этим не обманешь, хватит, наигрались.

Пытается обнять, ухватить за плечи, мокро шепчет в ухо. Шарахаюсь от неё как от прокажённой. Всё слышу, понимаю, осознаю. Но не принимаю, как так? Быть того не может. Вот и свиделись.

— Я не уезжала, я умерла.

Enter.

В холле темно, спотыкаясь, побрёл вперёд, вытянув перед собой левую руку, правой нащупываю выключатель. Тускло, вырываясь, он расцветает в абажуре, мало, но ладно, что уж тут поделаешь. Лестница ведёт вниз, чёрт, не лампочку же мне выкручивать, придется идти вслепую.

Поскальзываюсь на чём-то желеобразном, скатился вниз по второй лестнице, ничего не почувствовав, решил, что это не лестница, а простой спуск. С грохотом приземлился на что-то металлическое. Шаги. Нервно вспоминаю, что слышал об этих домах, ничего не помню, только образ пирамидоголового в голове остался, приятный сюрприз, так сказать.

Лежа на кровати — каталке, перебираю в голове варианты развития сюжета. Кровать, на такой обычно отвозят в реанимацию, ведомая кем-то катиться в темноту коридора.

Терпение.

Тебе никуда не вырваться, все попытки тщетны, объятия проводов цепко держат тебя, аппаратура подключена к тебе, считывает все реакции твоего мозга и сердца на различные раздражители. Но ты будешь непоколебим. Когда-то этот этап ты прошёл, отчего же не подождать, пусть твоё терпение будет под стать твоей человеческой гордости.

Встреча.

Вот, это да. Почему, я узнаю обо всё в последний узнаю. Печально, но что поделать.

Наши силуэты, серое здание, от которого теперь веет враждебностью, качели, всё тонет в молочной пелене тумана.

— Когда? — внутри ничего, я как будто уже знал об этом давным-давно. Её просвечивающая фигурка, призрачное скопление атомов, голос становился всё безжизненней, стеклянные глаза, как у куклы неподвижно застыли. Мой мирок, построенный из несбыточных желаний, трещал по швам, покрываясь сетью мелких трещинок.

— Мы встретили их с цветами, а они….

Действительно, а что они? Кто был уродами? Они или всё же мы?

Вздохнув, она продолжает.

Наши мечты о братьях по разуму — чушь, мы прокачены ею с детства. Всё что СМИ вливали в наши головы, мы всему верили. Как дети, ей богу. Мы даже не задумывались, что когда-нибудь перестанем быть хозяевами этого мира, своих жизней. Хотя, в прочем, нет, мы настолько зависимы от интернета, что жизни как таковой в нас уже не существует. Видишь, то серое здание, — она махнула рукой куда-то в туман, — они отгородились от нас за толстыми стенами, за ними живут ночные кошмары. Зайдя туда, я потеряла времени счёт, сколько меня не было, минуту или столетие? Я верила, что всё происходящее дурацкая ошибка, они ведь так на нас похожи. Помнишь роман «Почти, как люди»? Да-да, именно, почти. Пол проваливался под ногами, я терялась в тысячах нежилых комнат, умирала и просыпалась вновь. Эй! Не исчезай!

Смотрю на свои руки, они быстро тают, они прозрачны настолько, что я вижу землю, прозрачность, словно некая болезнь, стремительно переползает на плечи.

— Это значит, ты уже там, — она, детская площадка, небо непонятного цвета — они распадаются на обломки, теряя прежние очертания. Вокруг темно, только её неестественно огромные пустые глаза зелёными дырами остались передо мной, пушистые ресницы тоже исчезают. Не задумываясь, проникаю пальцами в яркую радужку, отодвигаю и заползаю в тёмную нору. Охочусь за кроликом? Что же её кошмар закончился, а вот мой, не думаю.

Headache

Порой, ты ощущаешь взгляд его хищных глаз, почти осязаемый, он следит за тобой каждый раз. Ты ищешь выход из комнаты, куда вновь вернулся. Здесь полумрак, множество стоящих впритык шкафов, ты просто знаешь это, отнюдь не нужно открывать глаза, чтобы видеть их. Тело по-прежнему непослушно, в ушах мерный гул твоего дыхания, рванного и прерывающегося, боль отзывается на каждое твое движение, слепые глазные яблоки, вращаются под веками, массируя их. Свет, кажется, будет ярким всегда, слишком ярким.

На ощупь открываешь первую дверцу, ручка ложится в ладонь, холодя её незнакомой остротой, словно здесь может быть выход, нагибаешься в три погибели проходишь, едва касаясь руками стен. Коридор длинный бесконечный, даже если упрёшься в глухую стену, всегда есть время вернуться, начать всё сначала, второй вопрос хватит ли сил.

Новая комната полукруглая, нет больше чувства слежки, ты приоткрываешь глаза, закрывая их ладонью. Всё в порядке, здесь мягкий сумрак, привыкнув к нему, ты осматриваешься. За твоей спиной обратная сторона шкафов. Усмехаешься ты одними губами, щадя пересохшее горло, в этот раз, похоже, ты выбрал верный путь, все остальные — гладкий монолит стены. Впереди мерцает проём окна, усталость прижимает, ты идешь к нему, теряя ясность мыслей, они путаются. Дотрагиваясь кончиками пальцев стекла, не чувствуешь его прохлады, шершавая стена ничем не отличается от той в туннеле. Твое терпение бесконечно, ибо ты снова проиграл. Рисунок-обманка расплывается. Тьма готова проникнуть в твоё сознание, поглотить его. Он победил в который раз уже, ты сбился со счёта. Ему не сломать тебя. Второй раз. Помниться, ты сидел в туннеле, слёзы катились по твоим щекам, не в силах остановить их, ты находился между сном и реальностью, потихоньку исчезавшей из рассудка. Ты пойдёшь дальше, прекратишь обращать внимания на чудовищную головную боль.

Начало.

Я не собирался ничего говорить, молчал бы как воды, в рот набравши, ещё года три — четыре. Больно кому-то надо знать, что твориться в моей голове и прочих внутренних органах. Но стоило нам пару раз пересечься на улице, натолкнуться на задумчивый взгляд его ярко-жёлтых нечеловеческих глаз, я, не задумываясь, позабыл все данные себе обещания. Предал сам себя. И появился он. Голос в голове. Он стоял за моей спиной, когда я оставался один. Шептал мне собственные же мысли. Хрипло смеялся, мучая меня словами, раз уж я не могу заснуть. Три слова, подумать только, так мало!

Он с интересом, увидев во мне довольно придурковатую бациллу, рассматривал меня. Голос внутри с возмущённого крика сорвался на короткие всхлипы, ему то что.

Заткнись! Заткнись! — громким полузадушенным шёпотом хрипел он, не имя возможности остановить меня.

— Докажи, — дверь, выросшего из неоткуда серого здания, распахнулась настежь.

Переступил через порог, оглянувшись назад через плечо, в отражении луж, моё лицо выглядело мутным.

Игра

Тишина. Слышно лишь твоё дыхание, да стук твоего же сердца. Оперевшись локтями о стальную поверхность под спиной, приподнимаешься, прислушиваешься, глаза открывать запрещено — таковы правила. Их установил не ты, он всё равно их изменит, если настроение измениться, не следует своим же правилам. Поначалу ты счёл его хаотичным, но нет, он действует по своей системе и если, ты, его оппонент, сломаешься во время игры, он найдёт замену. Жизнь для бессмертного не имеет никакой цены, словно старый жирный паук, много повидавший на своём веку, он плетёт свою мерзкую паутину, продумывая наперёд каждый свой и твой следующий ход.

Гордость

Возможно, ты идёшь несколько минут, возможно, часов или ходишь по кругу, или стоишь на месте, тебе безразлично. Твоё дыхание прерывается, в глазах резь и мушки, дышать трудно, воздух плотным комом не выходил из гортани, тело движется, как автомат бездумно. Начать ли всё по— новому? Слушать сердце, дыхание, всхлипы машин, следящих за ответной реакцией твоего организма на что-то извне, нет, не правильно.

Ты не сдашься, потому что не хочешь проиграть вновь. Тщеславие? Честолюбие? Просто гордость, привитая с детства, появившаяся вместе с тобой или много раньше тебя, с первым человеком. Не потерять сознание, главное дойти, плевать, что потом, хоть смерть. У твоей жизни есть цена и так просто ты с ней расставаться, не намерен.

The End

Писк. Нескончаемый. Размеренный. Биение человеческого сердца. Так было уже когда-то очень давно. Усилием воли ты поднимаешься, тело сводит судорогой от длительного бездействия, оно несогласно с тобой, боль иного мнения её нет дела до твоих планов на сегодня. Ты встаёшь на ноги, пол приятно освежает ноги, напряжение не отпускает. Почему-то открываешь глаза, прикрыв их тыльной стороной руки. Твой враг — белоснежный искусственный белый свет — кладёт лучи на плечи, угнетает. Тебя трясёт. Горячка. Жажда, она терзает приклеившийся к нёбу язык. Шаг и руку пронзает разряд боли, писк и равномерное гудение замолкают, по коже тёмной струёй медленно течёт кровь. Значит, игла вышла из вены. Ты свободен, разделён с машиной на части. Поднимаешь с пола покрытые пылью очки, протираешь, щуришься, привыкая к резкости очертаний предметов, толкаешь дверь. В коридоре вереницей шатаясь, движутся тёмные фантасмагорические силуэты, что-то поют себе под нос, тихо бормочут. Сплошное сумасшествие. Одно из них открыло перед тобой рот, показывая свой остекленевший взгляд на бумажном лице.

Dream is collapsing

Room Of Angel

Правда, о чём я думал, когда говорил? Моя голова была пустой? Нет, не верно, она кипела

Еду в метро. Море людей. Их неживые лица, затянутые плёнкой глаза, сжатые в линию губы, я окружён манекенами.

яркими образами, не до конца вытесненными оттуда нейролептиками, седативными и

Выстукиваю на ручке двери, ведущей к машинисту навязчивый мотив. В интернете сохранены одни воспоминания.

снотворными препаратами.

В комнате, рядом, разделённые со мной стенами, безликие отрешённые от всего существа — люди. Они не спят. Я бужу тех, кто лежит, вперив глаза в потолок, беззвучно шевеля губами.

Когда они пришли, люди разучились спать. Точнее видеть хорошие сны, только кошмары,

Поезд останавливается, динамик поперхнувшись, запускает запись: «Уважаемые пасса..», тут же выключенный живой голос.

они привезли их с собой, купив Землю у какого-то проныры — торговца.

Нет, мёртвый, но в нём теплится жизнь, такая, какая она была в прошлом. Марионетки застыли, никто не выглядывает в окна вагонов, как раньше, стараясь узнать, в чём проблема.

Они питались нашими эмоциями первое время, а потом усыпили мир, погрузив нас в

Второй раз останавливаемся на мосту, волны на поверхности реки, мерно раскачиваются и раскачивают себе подобных.

состояние дерганого спокойствия, перепадов настроения и постоянных лекарств от бича

Смотрю на реку, по привычке улыбаюсь, день раньше считался удачным, если утром удавалось, распихать остальных, вжаться носом в стекло, увидеть реку.

общества — бессонницы.

Открываю дверь, захожу в кабину к машинистам, запах табака выветрился, где-то надрывается скорая.

Они — боги, сошедшие на Землю с далёкого неба, где-то в Космосе они покинули свой

Когда-нибудь я приду сюда на заржавевшие пути.

дом, а может ту другую планету, жители, которой сошли с ума от сна без сновидений.

Буду смотреть на своё отражение в тёмной воде.

Мне часто снился сон, как я однажды открою глаза утром, и всё будет по-прежнему.

Вокруг будет непроницаемый туман.

Сны разрушались, безвозвратно исчезая, наша жизнь становилась всё больше лишённой

А с неба будет падать чёрный пепел.

смысла, ведь человек большую часть своей жизни спит, а мы больше не могли.

Так будет везде.

Они были как люди, почти. Их яркие жёлтые глаза, их серые дома, таящие в себе

А на въезде

кошмары, их таинственность, ведь мы не знали, кто они, откуда пришли. Как мотыльки

будут плакаты,

летят к огню, сжигая крылышки, так и люди тянулись к ним, чтобы, наконец, умереть.

Выцветшие со временем

Если бы не голос моей человеческой гордости в одурманенной голове, я бы попросил о

«Добро пожаловать в Токио, Нью-Йорк, Париж, Лондон….

смерти, об освобождении от оков того что лишено смысла. От жизни. Вечный сон,

…… Москву».

летаргия без пробуждения.

Unnamed

Он что-то говорит, я не слушаю, в памяти остался свежий след недавних событий. Почему?

ТОГДА, отвернувшись от процессии, красная бумажная маска Хання не выходила из головы и от комнаты наполненной шкафами, и откуда я знаю это, иду к другой двери. За ней живой настоящий свет, то, что я искал. Ноги подкашиваются. Долгожданный дар, я скоро приму тебя, пусть и не в виде унции свинца, но падения не наступает, кто-то поддержал меня, моя лихорадочная дрожь предалась и ему. Какое облегчение, выход найден, я одержал победу. Странно, такое чувство, надоедливое как зубная боль. Конец ли?

Теперь с досадой закрываю глаза, пытаюсь отвернуться, не хочу никого слушать, ни с кем говорить, ни прощать, ни чёртову лихорадку, ни того, отказавшегося отпускать меня, в долгое путешествие по стране теней.

Но стоит закрыть глаза, и бред возвращается ко мне, снов в нём нет, и нет покоя. Бесконечный туннель в никуда, ограниченный перегородками шкафа. Порой я желаю знать, что же там, в конце. Неожиданно передо мной проявился в негативе старой плёнки образ окна — обманки.

Ты можешь спать

Человек не то вздохнул, не то застонал и замер, заснул? Не похоже.

Не стоит думать, что он, как и все люди, впрочем, завтра вдруг станет его слушать. Однако может то, что он последний, как-то отличает его от тех, других?

Хотя мнение случайно подвернувшегося ему под руку человечка его мало интересует. Они думали, в этом мирке больше не осталось никого мыслящего, обладающего душой, лишь куклы, марионетки. Упустили его душу, может оно и к лучшему. Ему давно хотелось посмотреть, как она устроена эта душа, что в ней творится, всё незнакомое всегда притягивало его.

Можно оставить его себе, а остальным сказать, мол, это мой подопытный. Никаких вопросов, редко кто из Протеус был любопытен или разговорчив. Он исключение, не болтлив, но весьма любознателен. Остальные бы посмеялись над ним, узнай, что ему нравится наблюдать за человеком, пусть и последним. Кто бы из них стал слушать его бред о шкафах и туннеле. Кому из них придёт в голову, что это правда? Никому. Он читал человеческие книги, силясь понять из них кое-какие вещи, но тщетно, видимо их могли понять только люди. Теперь у него будет, кому задать вопросы. Кое-кто из пришедших сюда сказал ему как-то: «попробуй, на секунду стать человеком, сделай то, что бы на твоём месте сделал бы человек». Действительно, чтобы он сделал, будь на его месте человек. Для начала бы установил контакт. Ну, конечно, всё под сомнением, но почему бы не попробовать, чуток, один раз.

Awakens

Шкафы были заперты, отвернувшись от гиганта многоликого дверцами и витражами, покидаю комнату. Свет больше не сжигает, но двигаться по-прежнему тяжело.

«Это всё болезнь. Бред. Надо проснуться и всё исчезнет».

Открываю глаза, надо мной, всматриваясь в заострившиеся черты бледного лица, остановившись в паре миллиметров, застыли по-кошачьи золотистые радужки вокруг вытянутых зрачков. Гипнотизируя. Губы греет чужое дыхание, удлинённое на выдохе, свистящее. Понадобилось чуть больше секунды, чтобы понять в чём же дело.

— Слишком близ…..

Пролог.

Невозможно! — колбы покатились по гладкой поверхности стола, тут же поглотившей жидкость. — Что за невезение!?

Мало ему было пережечь галактику и получить этот треклятый белок, так скопление звёзд ко всему прочему только что выпало из пробирки. Теперь галактика будет жить, а белок эволюционировать, чтоб его.

Он устало вздохнул и смахнул волосы с лица, прямо наваждение какое-то, третья подряд и всё белок. Первые две удалось ликвидировать, но это… Хлопот не оберёшься, пойди её теперь найди в космосе.

С его рук слетел крылатый ящер, его чешуйчатая шея вопросительно выгнулась, когда он растворил существо в воздухе — плохое настроение. Сон разума рождает кошмары. Что за столетие такое? Что ни опыт, то не везёт. Белок…Руки кривые, наверно, почему всё время он?

Правда, именно этот белок доставит ему хлопоты. Белок есть материя.

Следовательно, нужно создать антиматерию, второй вопрос как?

Разбив в раздумье, ещё половину колб, он понюхал серый порошочек из бардовой коробочки и не спеша, высыпал его в последнюю пробирку, оттуда к потолку взвился дым. Толстое стекло треснуло, когда он добавил туда остатки метагалактики и щепотку тьмы. Жидкость окрасилась ярко-жёлтым цветом, яростно булькая, она грозила перелиться через край.

— Ну-ну, не буянь.

Протеус, так он окрестил бесполое, бесформенное существо — массу, беспокойно ползало по столу, запрещавшему вылиться на пол и сбежать. Существу не понравилось и отсутствие других поверхностей, кроме стола в комнате, просто чёрная бесконечность без граней.

XXXX век

— Ну как, ты сформировалось? И во что?

Перед ним сидели существа похожие на белок Гомо Сапиенс. Хм, вот незадача, у него совсем нет времени создавать что-то новое, тот случайно появившейся мир сам пожирает себя изнутри, его обитатели эгоистичны, жадны, неуёмны в своих желаниях — дети, право слово. Поправочка, испорченные избалованные дети.

— Вы всё поняли? — придётся смириться, они совершенно лишены души, с одной сторону, то что надо, или всё — таки не надо? — И что вы поняли?

«Место: Млечный Путь.(Пауза). Солнечная система. Третья планета от звезды Солнце. Планета Земля. Цель: Ликвидировать разумный белок Гомо Сапиенс (про себя существо решило, что не такой уж и разумный). Восстановить флору и фауну».

— Отлично, больше ничего не скажешь?

Покачав головой, они исчезли в потолке, наверно, сейчас они появится в небе 200* года. Им столько предстоит понять, нет, он не жалеет то что создал, ни в коем случае. Возможно ли, что кто-то из них станет индивидуальностью? Пойдёт вопреки заложенной в нём программе?

И почему всё чудиться, будто он что-то упустил из виду?