Пешки Сдвига. Глава первая.

Облака на небе были самого обычного колера – желтовато-серого. Нормальные такие облака, от созерцания которых, на душе сразу же и безоговорочно воцарялась полная и законченная безоблачность, без малейшего намёка на пертурбации, нескладухи, и прочие жизненные безобразия. Такой вот каламбур-с образовался, бывает… Желтовато-серые – это, конечно, самое то, и если кто начнёт ныть, что бывает лучше – дайте ему прикладом по темечку, чтобы мозги на место встали. Не бывает лучше… Ну не бывает – и всё тут! До Сдвига, рассказывают, сплошь и рядом белые по небосклону шастали, при грозе – серые, чёрные, но никак не всех цветов и красок с палитры шизанутого на весь кумпол рисовальщика.

Вот если вдруг малиновые с прозеленью потянутся, или (тьфу-тьфу!) – золотистые… тогда – да! Тогда финиш, абзац, и полный загиб организма по всем статьям, и категориям. Если конечно, предварительно не принять меры безопасности. А желтовато-серые, да ещё и в июле – полная расслабуха и шалтай-болтай. Лепота, отсюда, и – до горизонта.

Алмаз лениво поелозил плечами, устраиваясь поудобнее, и бросил скучающий взгляд на остальных, пребывающих в точно таком же незатейливом безделье, то бишь ничегонеделании. Шатун привычно делал вид, что беззастенчиво дрыхнет, сложив руки на мощной груди, даже в таком состоянии продолжая оставаться тем, кем он всегда и был – гибридом связки «Ф-3» с выдернутой чекой, и пока ещё удерживаемым рычагом, и стеклянной цистерны с горючкой, к которой, собственно, эта связка и была присобачена. При первой же необходимости – рванёт и полыхнёт так, что малиновые с прозеленью облака, по сравнению с окаянством Шатуна, покажутся безобидной развлекухой.

«Хамелеоны», висящие на цепочках небольшие твёрдые образования каплеобразной формы, размером со сливу, появившиеся после Сдвига, и по какому-то капризу того же Сдвига наделённые способностью чуять любую живность Материка, подверженную мутации и прочим оказиям, были унылого цвета мышиной депрессии. Может быть, и не депрессии вовсе, но скучный серый цвет «хамелеона» в спокойном состоянии навевал именно такие ассоциации. Во всяком случае, у Книжника. Что дополнительно радовало, ибо не давало поводов для беспокойства. Вот когда нальётся радужным свечением, тогда – аврал, ищи во все глаза, откуда очередная членовредительская неприятность прёт-вылезает…

Книжник, периодически поправляя сползающие с переносицы очёчки, втрескался в очередной пухлый том, на некогда глянцевой обложке которого, теперь лишь смутно угадывалась суровая разборка суровых гомо сапиенсов, с не менее суровой монстрятиной. Монстрятина пёрла напропалую, брызгая слюнями цвета камуфляжных штанов Книжника, вдобавок расшиперившись щупальцами на пол-обложки, и три автоматных дула, брызгающие в ответ щедрыми порциями свинцовых драже, не производили на неё никакого впечатления.

Алмаз саркастически хмыкнул, поправив лежащую на груди, одну, из неизвестно какой уже по счёту модификаций «Калаша» с хорошей оптикой, и ещё некоторыми полезными приспособами. Делающие выживание обладателя столь нужной вещи в окружающей действительности, более уверенным и простым.

Книжника в их слаженный коллектив пристроил-впихнул родственник, чтобы в хилого книгочея – перефразируя широко известное изречение «хоть по капле вдавливали настоящего мужчину». Настоящий мужчина, вдавливался в Книжника изумительно неохотно, и, к тому же – удручающе мизерными пропорциями. Коллектив поначалу попытался воспротивиться такому нововведению, но со временем привык, притерпелся, и даже начал находит положительные моменты в присутствии худосочного, романтически настроенного соратника.

Книжник перелистнул страницу, взволнованно двигая кадыком, и в очередной раз поправив очки. Судя по его реакции, у суровых гомо сапиенс закончились патроны, и они пошли врукопашную, отбиваясь всеми частями тела, включая пупок и копчик. В дозор этого книгочея брали довеском, чтобы не слишком расслаблялся, и окончательно не пропал в пучине увлекательного чтива, зачастую не имеющего с реальностью ничего общего. Впрочем, чтиво не всегда было легковесным и увлекательным, скорее даже – сегодняшний эпизод был исключением из правил. Обычно очкарик штудировал что-нибудь посерьёзнее, вроде «Большой Советской Энциклопедии», сохранившейся в здании библиотеки Суровцев. Читать он научился лет с пяти, и ещё через несколько месяцев, кличка «Книжник», приклеилась к нему прочно, и, похоже – навсегда.

— Слушай… — вдруг томно протянула Лихо, эротично наматывая на палец платиновый локон и призывно глядя на очкарика, погружённого в перипетии литературного противостояния двух миров. — Книжник… А ты правда меня любишь?

— А? Что? – Книжник рассеянно вынырнул в действительность, непонятливо уставившись на Лихо, в глазах у которой во всю прыть наяривал камаринского батальон бесенят самого шпанского облика. — Кого люблю?

— Меня… — хлопая глазками с непринуждённостью закоренелой стервы, повторила красотка. — Любишь, нет? А то уже не знаю, надеяться мне, или оставить всё, как есть, поискав кого-нибудь подоступнее…

Шатун приоткрыл один глаз, ожидая продолжения диалога. Алмаз потёр подбородок, ожидая того же самого. Хохмочка была уже приевшаяся, но иногда выдавала самые неожиданные результаты, примерно в пропорции пятнадцать к одному. Но сегодня был не их день.

— Да ну тебя… — разочарованно отмахнулся Книжник, по новой погружаясь в атмосферу кипучей схватки, но в глазах в него определённо что-то промелькнуло, и тут же затихло. Лихо уселась со скрещёнными ногами, ещё пару раз стрельнув глазками в давно и прочно избранную жертву, но безрезультатно. Очкарик нетерпеливо добирал то, чего ему не хватало в жизни, то, к чему его почти не подпускали – приключения, стычки, адреналин. Адреналина, без натяжек – хватало вокруг и около, достаточно отойти всего-то на пару километров от места их дозора. Но Книжник, и окружающая реальность в самых жутких её проявлениях – две категорически несовместимые вещи. Как Шатун – и романтика. Как Алмаз – и нечищеное оружие. Как Лихо – и серьёзность.

Посмеяться не получилось, и над постом снова повисла тишина, изредка прерываемая игривым мурлыканьем Лиха, временами по инерции стреляющей в сторону Книжника страстными взорами бездонных голубых глазищ. Впрочем, без особого накала и достоверности.

Однажды раздухарившийся очкарик поведал общественности, что по классическим канонам Лиху следовало быть одноглазым, хотя бы в прозвище. Бланш, незамедлительно появившийся у него под левым глазом, спустя несколько секунд после этого неосмотрительного заявления, был роскошен и внушителен. Лихо не скупилась на ответные комплименты. Хорошо хоть, очки сама с него сняла, попробуй, найди в нынешнее время запасную пару очков с нужными диоптриями! Книжник оценил эту заботу, и впредь все классические каноны держал при себе. Для сбережения внешности, и вообще…

— Тьфу на вас! – спустя некоторое время сообщила Лихо, прекратив обстрел и обволакивание Книжника своими чарами. — Никакого внимания даме… Повеситься можно от апатии к прекрасной женщине, со стороны сильной половины человечества.

— Иди, повесься… — меланхолично посоветовал Шатун, не открывая глаз. Неукоснительно соблюдение привычного ритуала шло в накатанных рамках. Через полминуты Алмаз скосил глаза вбок, где раздавалось сосредоточенное пыхтение Лиха, отжимающейся на одной руке. Все как всегда… Седьмой год в одной компании, не считая Книжника, который попал сюда года с полтора назад. Граница поселка, дозор, заезженные шуточки, никаких развлеч…

— Стиляга пляшет… — напряжённо обронил в пространство Книжник, мгновенно потеряв интерес к чтению. Жизнь подкинула эпизод поинтереснее, чем стороннее участие в фантазийной мясорубке.

Шатун моментально сел, цепко окидывая взглядом окрестности. Алмаз приник взглядом к оптике, рассматривая неожиданного разрушителя рутины. Лихо продолжала отжиматься, прекрасно понимая, что здесь вполне обойдутся без неё.

Развлечение было даже не сколько неожиданное, сколько дохленькое.

Причём, в буквальном смысле слова. «Стилягой» объект прозвал Книжник, насмотревшийся каких-то старых киношек, и уловивший некое сходство с танцами тамошних персонажей, и вихлявой походкой идущего в их сторону экземпляра. Мертвяка. Как бы сказал любящий поэтические метафоры, всё тот же Книжник – «не сильно побитый жизнью жмурик».

— Первый, это шестой. У нас «пешеход», — неторопливо сообщил в рацию в нагрудном кармане Алмаз, поглаживая цевьё «Калаша», словно предвкушая что-то. — Как слышите?

— Слышу, шестой… — хрипнула рация. — Проблемы, или сами поладите?

— Какие проблемы, первый? – с крохотной ноткой уязвлённости откликнулся Алмаз, одновременно иронично переглянувшись с Шатуном. — Первый раз, что ли говно пинком учить? Всё будет быстро и ласково… Отбой.

— Отбой. – рация замолчала, и Шатун, хрустнув суставами пальцев, скомандовал Книжнику:

— Метни, умник…

Тот, не отрывая взгляда от плетущейся вдалеке фигуры с неестественно ломаной походкой нежити, сунул руку в карман штанов, и выудил оттуда начищенную до блеска монету. Медный пятак с гербом канувшей в былое империи взвился в воздух, взблеснув в тусклых солнечных лучах, и упал в ладонь хозяина.

Решка.

— Да что ты будешь делать! – Шатун от досады, без всякой показухи на публику, ахнул кулачищем о ладонь. – Не везёт, так – не везёт! Банкуй, стеклорез. Не промахнись, смотри… А то вдруг, когда-нибудь…

— И как-нибудь, и жопой в грудь… — насмешливо продолжил Алмаз, упираясь прикладом в плечо, хотя мог прекрасно обойтись без этого. Но удовольствие следовало немного растянуть, хоть на немного, на долю мгновения. Выпади «орел», и пошёл бы Шатун, поводя плечами, неспешной походкой, с рисовочкой, чуть ли не с песней, делать «гуляш по-мертвецки». Ритуал, что поделаешь. Каждый развлекается, как умеет. Как жизнь позволяет…

Лихо поднялась на ноги, и замерла, глядя в сторону мёртвой мишени, которой предстояло с секунды на мгновение упокоиться окончательно. Книжник так и вовсе, замер сущим изваянием, переводя взгляд с Алмаза на «стилягу». Он больше всего на свете хотел оказаться на месте снайпера, но в кариесном дупле бриллианты не водятся, вот незадача… Конечно, можно было разрешить шмальнуть разок-другой, будучи заранее уверенным, что Книжник скорее попадёт себе в тощую ягодицу, чем в мишень. С Алмаза бы не убыло. Но традиция есть традиция, тем более что она прижилась гораздо раньше, чем в их дозоре появился Книжник. Пусть скажет спасибо, что разрешают монету подкидывать, могли бы и как раньше – «камень-ножницы-бумагой» обходиться…

Шатун щёлкнул пальцами ровно в тот момент, когда палец Алмаза потянул спусковой крючок. Ещё одна частичка ритуала, лекарство от скуки. Звук щелчка и звук выстрела совпали, и череп бредущего метрах в двухстах от них, «пешехода», брызнул бурым.

— Получите, и распишитесь… — внёс свою лепту Книжник, напряжённо сжимая в руках закрытую книгу, словно это он с её помощью только что завалил «стилягу». Гладко, чётко, филигранно.

— Когда Алмаз промахнётся, я влеплю Книжнику такой засос… — Лихо отвела взгляд от оседающего на землю мертвяка, и посмотрела на очкарика восторженно и мечтательно. Бесенята в её глазах заметно прибавили в количестве и матёрости. И, перейдя на следующий уровень танцевального мастерства, выделывали сложные балетные па. Книжник вздохнул, и снова начал открывать своё чтиво. Шатун вздохнул даже не разочарованно: какой смысл разочаровываться в том, что просто-напросто не способно меняться? – Алмаз НИКОГДА не промахивается, и собрался продолжить полуденную дрёму. Попадётся и на нашей тропинке «пешеход»…

— Не по-ня-ла… — Лихо вдруг вытаращилась вдаль так, словно там нарисовались две «кляксы», устроившие сеанс смехотерапии, путём рассказывания анекдотов про блондинок. И дело было даже не в том, что «кляксы» не способны издавать членораздельных звуков по природе своей. И не в том, что все анекдоты про блондинок, на Материке в присутствии Лиха может рассказывать лишь Книжник. И то, рискуя получить по личности быстро и чувствительно, даже со скидкой на дружеское расположение.

— Он… он поднимается!

Мертвяк действительно вставал на ноги, неуклюже, раскачиваясь из стороны в сторону, но вставал! Сказать, что это было невероятно, значило не сказать ничего. Алмаз с ошарашенной физиономией приник к оптике, пытаясь понять, почему происходит то, чего происходить просто-напросто не должно.

— Ох-ре-неть! – с чувством выдал Шатун, снова шандарахнув кулачищем по ладони. — Стеклорез, никак не думал, что доживу до такого эпохального события… Как же ты так, а?

— Что… не… ептыть… — Алмаз опустил «Калаш», и обвёл сотоварищей взглядом, в котором бурлила целая гамма эмоций. — А ведь я не промазал. Слышь, Шатун? Не промазал. Глянь сам, если не веришь…

Он перебросил «Калаш» верзиле, и тот сосредоточенно прилип к оптике, тщательно разглядывая предмет обсуждения. Через несколько секунд гамма эмоций на его лице догнала и перегнала ту, что терзала душу Алмаза, и невысказанный вопрос поняли все остальные. «Какого х…?»

«Калаш», вернувшийся к законному владельцу, коротко выхаркнул ещё один свинцовый сюрприз, и даже на большом расстоянии было заметно, как голова «стиляги» снова дёрнулась от попадания. Но он продолжал идти, раскачиваясь в пространстве короткими рваными движениями.

Воздух пронзили два новых выстрела, полусгнившая одежонка на груди «пешехода» дёрнулась два раза, но эффекта не было никакого. Хотя, если смотреть с точки зрения мертвяка, эффект как раз был. Четвёрка дозорных таращилась на приближающийся экземпляр фауны, как на ангела, вдруг явившегося перед ними с длинным списком накопленных прегрешений, не подлежащих замаливанию.

— Моя очередь! – коротко рявкнул Шатун, и выскочил на дорогу, по привычке разминая плечи. «Хамелеон» на его груди начал выдавать скупой радужный перелив, и Шатун прихлопнул его ладонью, заставляя погаснуть.

— Куда!? – ахнула Лихо, бросаясь следом, но громила уже рванул навстречу «стиляге». И догнать его могла только пуля. Которая полная, и законченная дурища. От других, Шатун влёгкую мог и увернуться.

— Первый, я шестой, — Алмаз лающим голосом бросал в рацию короткие фразы, напряжённо следя за убегающими друзьями. — У нас хаос, у нас хаос. Как поняли?

— Понял, шестой! У вас, хаос! – рявкнула рация. — Группа пошла! Поточнее можно?!

— Пешеход какой-то неправильный попался! – выкрикнул Алмаз, наблюдая, как Шатун приближается к мертвяку. — Первый, отбой! Отбой!

Рация каркнула ещё что, теперь насквозь непечатное, но Алмаз уже не слышал, привычно ловя на мушку цель, продолжающую идти вперёд, вопреки всем законам, к которым жители Материка уже успели привыкнуть за последние три с лишним десятка лет. Прошедшие с момента Сдвига, до сегодняшнего дня.

— Привет, вонючка… — в руках Шатуна, почти поравнявшегося с «пешеходом», материализовались два мясницких тесака, неуловимым для глаза движением выхваченных из поясных ножен. Жмур, ведомый каким-то непонятным чутьём, махнул частично разложившейся конечностью в сторону набегавшего верзилы.

Тесаки выписали в воздухе пару коротких, замысловатых, очаровательных в своей смертоносности кривых, и отрубленная по локоть рука, вместе с представляющей не самое гуманистическое зрелище головой, точнее – тем, что от неё осталось, шмякнулись в дорожную пыль. Тело, лишённое нескольких своих частей, продолжало жить, функционировать, пытаясь достать Шатуна.

Громила изящным, практически неуловимым для глаза пируэтом, оказался за спиной «пешехода», тесаки скупо располосовали пространство, на уровне ног мертвяка, и тот грохнулся на землю. Отрубленные по колено конечности, в грязнущих армейских ботинках, постояли ещё пару секунд, и попадали в разные стороны, продолжая дёргаться. Всё остальное тоже не торопилось окончательно затихнуть – дрыгалось, тело с одной рукой пыталось ползти, оставляя на земле дорожку едко пахнущей жижи, вытекающей из ран. Шатун подумал ещё чуточку, и внёс последние поправки, отделив от тела последнюю руку.

Опоздавшая к раздаче Лихо застыла метрах в трёх от копошащихся в пыли частей тела, и высказала всё, что она думает о Шатуне, бросившемся корчить из себя героя-первооткрывателя. Точнее – первоотрубателя. Речь была короткой, но крайне эмоциональной. Слово «идиот», прозвучавшее в ней, было самым благопристойным и ласкательным. Броситься, как сопливый мальчишка, к новой, неизученной опасности, размахивая тесаками… Идиот!!!

Со стороны поста уже неслась группа экстренного вмешательства, пять мордоворотов, привычно ощупывающих прилегающую местность стволами автоматов, готовые разнести всё и вся в труху, в брызги, в атомы.

— Ну?! – передний был немногословен.

— Вот… — Лихо растерянно показала на никак не успокаивающиеся (во всех смыслах), останки «пешехода».

— Едрыть твою! – одним глазом продолжая пасти окружающую обстановку, а другим уставившись на подползающую к нему руку, описал увиденное командир ГЭВ.

— Точнее и не выразишься…

Командир пнул в сторону добравшуюся до его берца неугомонную конечность, и прочувствованно поведал в рацию:

— Андреич, у нас тут даже не хаос, тут вообще – хрен разберёт что! Ты бы сам глянул…

— Сейчас буду! – деловито донеслось из рации. — Отбой!

На полминуты воцарилась тишина, прерываемая лишь ударами ног, загоняющими пытающиеся расползтись конечности, обратно в общую кучу.

— Да это же… Это же… — подоспевший к общему собранию Книжник пытался пролезть поближе к тому, что ещё совсем недавно представляло из себя единое целое. — Быть такого не может!

— Пришёл Книжник, и всё сразу стало понятно… — ядовито хмыкнула Лихо. — А то до тебя никто и не догадался. Уже полдня в умственных корчах бьёмся, ах, что же случилось? Кто бы просветил?

— Он должен был сдохнуть ещё пять минут назад! – не обращая внимания на сарказм Лиха, Книжник ткнул пальцем в красноречиво продырявленный череп. — Я ещё никогда не видел, чтобы «стиляги» после такого могли вообще что-либо делать!

— Теперь увидел… — поздравила его Лихо. — Напиши об этом, издадим массовым тиражом. Получишь широкую известность, и сногсшибательный гонорар дядиным первачом. Как я завидовать буду-у…

Книжник вновь проигнорировал её высказывание, пытаясь подобраться, и по возможности вдумчиво исследовать шустрые останки. Шатун сгрёб его за плечо, и поставил рядом с собой, выразительно указав пальцем – «стой здесь, шаг влево, шаг вправо – сто отжиманий. Шаг вперёд – двести». Очкарик покорно замер, продолжая пожирать глазами, лежащую в полутора метрах от него загадку.

— Что тут у вас? – коренастый мужичок, лет под шестдесят, беспросветно седой, в поношенных кроссовках, и, как и все тут собравшиеся – в камуфляжном одеянии, быстрым шагом приближался к ним. В манере держаться, в жестах, во взглядах коренастого легко угадывался человек, в руках которого сходятся почти все нити здешней жизнедеятельности. Лидер, авторитет, твёрдая рука. Человек, способный принять решение, и признать свои ошибки. И ответить за них по полной программе.

— Дядя… Игорь Андреич! – вскинулся Книжник, ожидая, что вот именно сейчас ему разрешат всё-всё-всё, включая ходьбу на ушах вокруг дрыгающихся конечностей. — Скажите им…

— Эмоции отставить! – сухо скомандовал Андреич. — И марш на пост, там один Алмаз остался. Оголённый пост – это что, порядок?

Поняв, что вышесказанное относится лишь к нему, Книжник окончательно потух взором, и провожаемый невинно-издевательскими взорами Лиха, побрёл назад.

— Ебулдыцкий шапокляк… — смятенно и зло выдохнул коренастый, впившись взглядом в ползущую по земле руку. — Значит, Мартыш мне не пионерскую страшилку лепил. Всё один в один… А я-то, старый хрыч, решил, что он меня на старости лет на доверчивость решил прощупать, поухохатываться… Теперь вот ухохатываться будем все, коллективно. Не было печали, ебулдыцкий шапокляк!

— Давно это было? – коротко поинтересовалась Лихо, впившись глазами в лицо Андреича. — Не юли Андреич, всё равно душу выну, не отвертишься. Ты же меня знаешь, выкладывай…

— Четыре дня назад, — кривя губы, ответил коренастый, опустив взгляд. — Точно, четыре…

— Это когда ты в Замурино наведывался? – уточнила Лихо, морща лоб, словно припоминая что-то. — У Митрича как раз какой-то приступ случился, нестандартный.

— В десяточку… — процедил Андреич, потёр руками лицо, и распорядился. — Ну, закопайте этот вечный двигатель, что ли… Не оставлять же на виду. Ебулдыцкий шапокляк…

— Затихает, — вдруг сказал молчавший до этого Шатун. — Точно, затихает…

Руки, ноги, и туловище шевелились всё слабее и слабее, и через минуту затихли совсем. Один из гэвеэшников ударил носком берца по локтю ближней к нему конечности, но та не отреагировала.

— Ну, слава яйцам! – выдохнул командир ГЭВ, и меленько перекрестился с видимым облегчением. — Я уж думал, живее всех живых, и далее по тексту… Микасов, сгоняй за лопатой, работа появилась.

Один из мордоворотов беспрекословно отправился обратно, Шатун с Лихо постояли ещё немного, и тоже пошли к посту.

— Что там? Как там? – неугомонный Книжник уставился на них, ожидая новых подробностей.

— Сдох! – коротко проинформировал его Шатун, начиная чистку тесаков.

— Тебе привета передать не просил, ты уж переживи это как-нибудь… — добавила Лихо, и принялась бродить взад-вперед, сосредоточенно шевеля губами, словно пытаясь сложить воедино лишь одной ей известные кусочки головоломки.

Алмаз ничего присовокуплять не стал, а просто сидел, глядя, как вдалеке начали выкапывать последнее пристанище безымянного мертвяка. Пинками согнав в добросовестно вырытую могилу разрозненные части организма, гэвэшники забросали их землёй, и утоптали всё берцами, делая вид, что так и было.

Ещё через пять минут горизонт был чист и спокоен.

— Сдаётся мне, настала эпоха перемен… — подытожила Лихо, спустя полчаса своих хождений взад-вперед. — И перемены эти будут ни шиша не позитивными. А вовсе даже наоборот…

Мужская часть дозора переглянулась, и разом посмурнела. Вот чего-чего, а говорить такие вещи ради самого процесса говорильни – Лихо бы не стала, ни при каких обстоятельствах. Не водилось за ней такого, хоть ты тресни и лопни, вдоль и по диагонали. И что самое поганое – всё сбывалось, от первой, и до последней запятой. Ну, не ошибалась Лихо, точно так же, как и Алмаз никогда не промахивался.

Лихо, Алмаза и Шатуна объединяло одно. Все они родились тридцать пять лет назад – в один и тот же день. В день Сдвига. В разных городах, чтобы спустя восемнадцать лет спустя оказаться здесь, в небольшом посёлке, находящемся в том самой местности, что ранее носила название Ленинградской области. Собственно, она и до сих пор являлась Ленинградской областью, в нынешнем, две тысячи пятьдесят седьмом году. Но после Сдвига, в связи с резким сокращением численности проживающих на её территории, и ещё некоторых, сугубо негативных факторов, официальное название незаметно уступило место общеупотребляемому и поныне: и в принципе, даже где-то довольно точно отражающему истинное положение дел. Тихолесье.

В Тихолесье и действительно было относительно спокойно. Нет, конечно, «пешеходы», «кляксы», «камнерезы», «свистопляски» и прочие последствия Сдвига, на территории Материка, да и за её пределами, водились везде. Но, как признавали многие, до сих пор умудряющиеся более-менее адекватно дышать в две дырочки под преимущественно розоватым солнцем этого мира – Тихолесье было одним из самых спокойных мест.

Лихо, Алмаз и Шатун, были наверное уже одними из немногих представителей того племени, которое получило в название короткий и выразительный термин. Нет, не «сдвинутые». «Одарённые».

В ночь, когда произошёл Сдвиг, и гигантская коса безносой примадонны прошлась по висящему в космическом пространстве шарику с шальной непринуждённостью, выкашивая жизни, вдоль и поперёк, с какой-то нелепой, непостижимой, жутчайшей логикой: бесповоротно меняя экологию, и много чего ещё – они появились на свет. И выжили. И получили в довесок то, что действительно можно именовать «даром». Причём, не одним. И у каждого – разными.

Алмаз, помимо способности стрелять из чего угодно, в каком угодно положении, и не промахиваться, умел метать всё, что только можно метать – ножи, топоры, иголки… да хоть ерша со встопорщенными колючками! Дополнительные карманы, пришитые к куртке и штанам, были заполнены всякой метательной всячиной. Вроде самопальных сюрикенов, прозаических гвоздей, и небольших – сантиметров в семь-восемь, заточек. И он всегда гарантированно попадал в цель. Отсюда и появилось прозвище, намертво приклеенное к нему с детских лет. Глаз – алмаз. Так оно и было. Человек без промаха.

Шатун был очень быстр, несмотря на свои внушительные габариты супертяжеловеса, просто феноменально быстр, настолько – что становилось ясным: это действительно дар, а не что-либо ещё.

Второй способностью Шатун был очень, под стать своей скорости – низкий болевой порог. Конечно, если он ловил молотком по пальцу, то не изрекал по поводу этого события цитату из «Государя» Макиавелли. Но и не тряс поврежденной частью тела, выражаясь экспрессивно и нецензурно. Силушкой он тоже был не обижен, но здесь не было замечено ничего сверхъестественного – здоровенный, бугрящийся мускулами, бугай. Способный на многое, но ничего из такого, что могло бы вызвать изумление, и навести на мысль об аномальном происхождении силовых данных. Шатуном его прозвали, исходя из выражения «ушатает, кого угодно», и внешних данных. Медведь, вставший на дыбы, немного побритый, умеющий разговаривать, и носящий в поясных ножнах два мясницких тесака. Шатун.

Лихо умела распознавать ЛЮБУЮ ложь, даже самую мизернейшую, почти незаметную. Не по физиологическим реакциям собеседника – а каким-то особым чувством, доступным только ей одной. Алмаз как-то подметил, что при обнаружении лжи в словах собеседника, сапфировые глаза Лиха начинают заволакиваться какой-то блёклой, неживой сероватой дымкой. Своеобразная реакция на ложь. Следующей реакцией на ложь, если она к тому же была беспардонной и бесконечной, обычно бывала пара ха-р-роших фирменных тумаков от Лиха. После которых, в корень изолгавшийся индивидуум понимал всю пагубность вышесказанного, и незамедлительно раскаивался, если не был слишком упёртым и непонятливым. Если же был… То таким, после вдумчивого разъяснения его неправоты, сопровождающегося мелким и пассивным членовредительством, присваивали прозвище «хлебнувший Лиха». Рукопашкой Лихо владела отменно, и до активного членовредительства, дело, как правило, не доходило. К тому же, в девяносто девяти процентах случаев, рядом были Шатун с Алмазом.

Ко всему этому, Лихо умела видеть с закрытыми глазами: правда, не более пары минут. С закрытыми, завязанными, и так далее.

Способность к предвидению, сопряжённая с запредельно логичными выводами осмысления ситуации, была третьим даром Лиха. И часто было непонятно – первое ли дополняет второе, или, второе – первое… Но то, что Лихо, как уже было сказано – никогда не ошибалась, являлось аксиомой.

Ну, и последний её дар, который, в принципе, и даром-то назвать, язык не поворачивался, имел необычное свойство, от которого она и получила своё прозвище. Взгляд Лиха, при необходимости, умел вызывать сильнейшую боль, в любой части тела. Правда, тоже ненадолго, и у Лиха после подобных применений своего дара, случались короткие приступы сильнейшей головной боли: что-то вроде отдачи за причинённый вред. В виду этого, своим четвёртым даром, Лихо пользовалась в исключительных случаях, сопряжённых с угрозой для жизни ей, или дорогим ей людям.

Осознание того, что природа одарила Лихо щедрее, у Алмаза с Шатуном не вызвало никаких негативных эмоций. Завидовать плохо, тем более, что это твой боевой товарищ, не раз прикрывавший тебя и сзади, и вообще – со всех трёхсот шестидесяти градусов. Они и не завидовали. Одному залетному, рискнувшему проехаться насчёт неравномерного распределения природных льгот, присказкой – «Мужику шиш и корку, а п… де – бриллиантов с горкой», с реактивной сноровкой прилетело от Шатуна с правой. Прямиком в ухо, чудом не оторвав неразумную головушку.

Книжник… Книжник родился на семнадцать лет позже неразлучной троицы, и в какой-то мере тоже был редким экземпляром, учитывая то, что из десяти детей, зачатых после Сдвига, семь рождались или мёртвыми, или с признаками мутации. Более, или менее выраженными. Книжнику повезло. Он родился нормальным, даже получил в подарок от искорёженной природы Материка способность запоминать ВСЁ, что с ним происходило, что видел, или слышал. Как будто у него в черепушке стоял безлимитный винчестер, сохраняющий всю информацию. На особо важных встречах Андреича, дяди Книжника, по красноречивому прозвищу «Глыба», бывшего неформальным (а формальных не водилось уже давненько!) главой Суровцев, Лихо и Книжник присутствовали неизменно, и то, что посёлок Суровцы был одним из самых идиллически спокойных местечек Тихолесья, их заслуга была неоспоримой и неоценимой. Ведь даже после жуткой аномалии Сдвига, и появления крайне агрессивно настроенных к людям существ, сами люди так и остались самыми опасными и непредсказуемыми существами на искуроченной Сдвигом, планете Земля.

Суровцы стояли на распутье, в них сходились несколько дорог, ведущих к более крупным поселениям, и новые люди здесь не были редкостью. Постоянно кто-то уходил, появлялся, и так по кругу – день за днём. Кто-то оставался в Суровцах навсегда, привлечённый преимущественно царившим в них спокойствием. Но это случалось не часто. Андреич устраивал желающим остаться здесь навсегда, самый настоящий допрос с участием Лиха. И если концы не сходились с концами, хоть на йоту, желающим получить вид на жительство, мягко, но непреклонно советовали поискать другое местечко. Переубедить Глыбу не удавалось ещё никому, хотя бы по причине постоянного присутствия в Суровцах трёхсот вооружённых людей, готовых на всё для поддержания образцового порядка в родном доме.

Прочий криминалитет Материка, рискнувший хоть раз сунуться в Суровцы, где было чем поживиться, получал по мордам, и всему прилегающему к ним организму – жёстко и молниеносно. С бандитами, мародёрами и прочей нечистью, цацкаться никто не собирался – проблем хватало и без них. Разговор был короткий, и вследствие этого, безымянное кладбище на краю Суровцев не пополнялось уже почти пять с половиной лет. Любители лёгкой наживы, и прочая шелупонь, желающая жить широко и затейливо, за счёт других – не наведывалась сюда ни за какие медовики. Слово «Суровцы», произнесённое в лихой компании, независимо от её крутизны, непроизвольно вызывало стойкую аллергию. Как говорил классик – «он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог…». К Андреичу это относилось в полной мере.