Гниющий

спустя двое суток после того, как в одиночестве, под картечью ледяного дождя, закопал отца в промерзшую землю, он разыскал в интернете массажисток-сестер; баклажанная брюнетка и платиновая блондинка; теперь, когда умерли все, когда попутно решительно выяснилось, что отец, как и мать, принадлежал к той породе людей, которой предназначена солярная смерть, смерть крови, сосудов, сердца, не к тем, чья смерть — сатурнова плоть раковой опухоли; так вот, теперь он ощутил, будто распластан, растянут, расплющен, размазан на тонкой плите хирургического льда над неким бездонным и зловонным дегтевым болотом; а в нем — полости пыточных мастерских, смутные высокие силуэты чертей, гимнастически-гибких и безмолвных; порой, в провалах в усталый полусон — туннели целых кусков иных его жизней, его и, в то же время, не его, набитые гармонически ранжированными событиями; багровый, как полоснуть бритвой пустого заката, после затонувшего солнца, Эреб, возможно, вспахивает песок сознания; тут в книжке, подаренной ему когда-то, географической, радужно-мелованной, прохладная бумага, маргиналия — бегемотик Западной Сахары, предутренне-нежный тон вкуснейшего кусочка политической мозаики; беззащитность, он понял с ужасом, его позвоночник обнажился, точно освежеванный; режущая тоска, такая, что перехватывает горло

обратно он едет в такси, длинными бесконечными дорогами, декабрьский мучительный вечер; рдеющие фигурные паутины на панели управления освещают черноту салона, как уголья в печи; недавнее кладбище, по иронии, проплывает, правда, невидимое в похожей на холодную воду теплой тьме; она, тьма, размечена синеватыми фурункулами огней; массаж, это его страсть, оголенность тугого тела, он на коленях и девичий палец в заднем проходе; это была кадмейская, пиррова победа, он знал, что все куплено за свежие, капустно хрустящие деньги; индиговое покрывало с оранжевыми звездами в глубине; полиамория, но его никто не любит и не полюбит, и не надо; в сущности, он — малакия, бессильный; в очередном обрушении в забытье — повторяющиеся полеты в пасмурном воздухе на гигантском плаще, с бешеной неторопливостью; как патока; прозрачные тела, желеобразные пульсирующие потроха; их имена — Глафира и Эсмеральда; итак, вечернее такси; юный еще, декабрьский снег, еще однослойный, слегка расплавленный и чуть подмороженный; газовая туманность оттепельной ночи; густые скелеты пирамидальных тополей заламывают черные руки; он ощущает себя мясной жертвой старой этрусской казни, великолепного обряда nupta cadavera, привязанной к любовному трупу; задохнувшись, он выходит из машины и, покачиваясь, оглядывается по сторонам; фиолетово-пурпурное двойное гало круглой рекламы — аптека — фантомно вспухает, меняясь в цвете, белея, краснея, всасывает пространство