Via sacra

Архидьякон Собора парижской Богоматери позволил написать мне эти строки. Через 3 дня меня должны казнить. 2 месяца, 4 часа и 5 минут провел я в этой темнице. Никогда не забуду тот день 7 июля 1453 года…

Я Матиас Гилен и это моя история.

I.

В тот злополучный день я как всегда возвращался домой, отработав у местного ювелира свою службу. Подходя к дому, я увидел всадников, они были все в черных балахонах, только знак багрового цвета, напоминавший крест, на левом плече, отличал их от всех. Суровая осанка каждого из них, говорила о серьезности всей проблемы. Бросив кулон, который был предназначен моей жене, я побежал до дома. Всадники не остановили меня. Распахнув дверь, я вбежал домой как сумасшедший, пронизывающий насквозь взгляд судьи Дворца Правосудия — Клодена, заставил остановиться меня и замереть как соленной столб, у Содома и Гоморры. Он показал перстень, сидящий на правой руке, что говорило о его статусе. Перстень был темно — золотистого цвета, с ярким бордовым изумрудом, в центре. Мой друг, ювелир, по достоинству оценил бы это творение. Медленно подняв правую руку, он дал знак всадникам, и те ничего не сказав, схватили меня и вытащили за порог. Кинув меня в повозку, и оседлав коней, мы уехали.

Я ничего не понимал, в моей голове были только одни мысли — куда и зачем? Обернувшись, я увидел, как судья Клоден умело управлялся со своим вороным скакуном. Прямая осанка, устремленный ни вниз, ни вверх, а только вперед взгляд судьи поражал меня. Отчетливый подбородок, выражавший всю его мужественность, словно рассекал встречный поток ветра. Рука твердо владела поводьями, так же как и его голос без трудностей овладевал умами людей. Так ехали мы минут сорок.

Когда мы прибыли во дворец, меня поволокли в темницу. Я старался сопротивляться, но сила была на их стороне. Так я и попал сюда…

Что это, шаги? Это, наверное, охрана. Я кладу перо, но скоро вернусь к воспоминаниям…

Славу богу, охрана ушла, и я могу дальше продолжить описывать все свои воспоминания. Надо отметить, что нравы у этих стражей, как у неотесанных болванов. Им лишь бы кого — нибудь истязать.

Первые дни были не яблочными. Небольшая темница, где сыро и пол пропитан кровью, окружала меня. Мне даже не удосуживались приносить еду, кидали какой — то жалкий плесневелый хлеб и чарку воды. Я едва не умер от обезвоживания, потому что такую воду пить было невозможно. Это было трудно назвать водой, так, помесь мочи и мутной жидкости.

На пятый день меня выпустили и куда-то поволокли. Я ничего не соображал, в голове были какие-то галлюцинации. Мне даже казалось, что я слышу голоса, это-то и подписало мне приговор.

II.

В этот день, я, наконец-то увидел еду, но не только ее. Меня привели в залу. Передо мной предстали 12 судей. Там были Архидьяконы, Епископы, отцы и во главе Клоден. Еще 5 дней назад, когда я его увидел, было понятно, что все это плохо кончится. Хотя, я таил надежды на лучшее. Страж бросил меня к их столу. Это был высокий стол, больше похожий на место, где выступают при декламации речей. Каждый его угол был обрамлен золотом, а ножки имели вид готовящегося к нападению льва. Судьи, сев за стол, достойный их положения, стали что — то пристально читать и записывать. Сейчас, я это вспоминаю отчетливо, а тогда, не было сил говорить, соображать и вообще что-либо делать.

Несколько минут спустя, я услышал пронзительный голос одного из судей.

— Назовите себя! — сказал он. Это было произнесено так холодно, что любая сырость в камере, по сравнению с его говором, могла согреть.

— Матиас Гилен. Еле подняв голову, произнес я.

— Сколько вам лет? — снова услышал я.

— 27. Глухое и невнятное что — то вырвалось с моих уст, похожее на ответ.

— Есть ли у вас жена, дети? — еще более холодно произнес судья, допрашивающий меня.

— Есть. Жена Каролина и дочь Жозита.

После этого наступило глубокая тишина. Закончив что-то писать, другой судья произнес слова, которые я не сразу понял. Когда он повторил их еще раз и громче, мне стало ясно, что меня в чем-то обвиняют.

— Вы имеете право знать, в чем обвиняетесь? — проговорил он.

— Меня в чем-то обвиняют? Не дождавшись ответа от судей, я замолчал.

Клоден подошел ко мне, достал из-за пояса свиток и развернув его, зачитал.

«Донесение, от 6 июля 1453 года. Некий по имени Матиас Гилен, замечен мной, в состоянии волкодлака, поедании детей и участии в шабаше. Прошу проверить и по факту провести расследование.

Ваш дорогой слуга: †.»

Услышав такое заявление, я протянул руку к Клодену и громко, но вяло заорал.

Он не обратил на это внимание, прошел на свое место и произнес: «Что вы можете сказать на это?». Я был не то чтобы ошарашен этим донесением, оно повергло меня в шок, и я мог сказать только одно: «А — а — а — а, я не — не виновен и я не понимаю!», — это единственное на что у меня хватило сил. После я упал, голова моя поникла, рука опустилась. Я был словно в бреду и мне снова слышались голоса.

III.

Очнулся я уже в темнице. Было даже непонятно день или ночь, но меня это мало волновало. Передо мной находилась чаша с едой. Вы можете себе представить, что значит, почти целую неделю ничего не есть. Вот и я не мог представить до этого момента. Я просто набросился на нее. В одно мгновение съел все, даже отколол краешек чашки. Только потом я посмотрел в маленькое узенькое окошко — и увидел свет. «День», — сказал я себе. Вдруг дверь отворилась, и один из стражей подошел ко мне. Я встал и пошел за ним. Это был какой — то удивительный день. Ни оскорблений. Ни побоев. Ни бросков на пол. Оказавшись в знакомой зале, я рассмотрел ее лучше. Серебряное распятие, длинные полки, запылившихся книг, стол с подсвечниками и 12 стульев. Вот, пожалуй, и все. А подождите. Там был еще гобелен. Изображавший историю Христа, от начала его проповедей и до суда Пилата. Он был так искусно соткан, что сразу обращал на себя внимание. Осмотр прервал вход судей. Усевшись, они стали что — то записывать. Потом Клоден произнес своим типичным, титановым голосом: «Значит вы, дорогой Матиас, ничего не знаете по поводу обвинения или притворяетесь, что ничего не знаете, или в силу своих знаний по ходу этого дела, показываете свое незнание истины!». Я сразу жее вспомнил, о чем идет речь и уже уверено произнес: «НЕТ. Моей вины здесь не может быть. И я не клевещу!». Он мне незамедлительно ответил: «Хорошо! Отведите его обратно». Охрана суда подняла меня и повела обратно в темницу. Там меня ждала вторая чаша с яствами. Голод одолевал меня. Я бы просто счастлив тому, что есть. Но в душе я знал, что скоро что — то поменяется. Так и есть!

IV.

Начался АД. Меня снова затаскали из темницы в темницу, из залы в залу. Я отказывался давать показания. У них, даже не было основательных доказательств. А это донесение, будь оно проклято, хоть и было на тот момент единственным, но все равно, оно портило все. Проклятие...! Мне снова стали приносить еду. Видимо, они думали, что откормив меня, смогут узнать, что — то новое, или я тогда разомлею и дам показания. Ха! Каналья! Мерзавцы! Святоши...! Охрана дворца, где заседал суд, издевалась надо мной. Вначале хотели все мирно, даже предлагали подписать, какие — то бумаги, но и я даже тогда отказывался. Теперь же стража взялась за кнут. Эти приспешники нашей церкви «святой» — набивают карманы — осуждают невиновных — на них тоже найдется мера наказания. Они думают, что Господь ничего не видит. Ха! Заблуждаются. И в их сторону зазвучат трубы Иерихона!!!

V.

Меня опять вызвали на допрос. Только теперь, это был настоящий судебный процесс. Я вошел в залу суда и был ошарашен. Серьезность судей не давала покоя, свидетели, которые ютились на скамьях — я их никогда не видел, а главное меня объявили подсудимым — прилюдно. Раздался стук молотка и один из судей, одетый в красные торжественные одеяния, имея, висевший на шее крест, блеснувший мне в глаза, от света солнца, руки которого были огрублены, возраст выдавал не то его мудрость, не то его холодность и коварность, произнес: «Судебное заседание по делу Матиаса Гилена, по факту донесения на него — открыто. Мною будет зачитано обвинение!». После этих слов, он с тем же спокойствием, которое только может быть у человека явно уверенного в себе, зачитал обвинение. Правда, я ничего не слышал или может, не хотел слышать! Мне казалось, что часть меня отключилась, не слушается. Порой, я думал, что снова слышу те голоса, звонкие, певучие, протяжные, которые говорили: «Течет с креста святая кровь Христа!». «Заседание ведется коллегиально и в присутствие свидетелей», — вдруг услышал я слова судьи. — Для допроса вызывается свидетель обвинения Манус Гибс. Ой боже! Этот старик, с бородой, которую скоро отрежет смерть, толком ничего не соображающего привели в это место. Я не знал его, честно. Его довели до скамьи и усадили. Госпожа смерть, видимо смеялась над, даруя ему долголетие.

— Манус Гибс, клянетесь ли вы, на Священном писании, что слова ваши буду истиной! — громко и отчетливо произносил каждое слово судья. (Знать бы его имя еще).

— Да! — несмотря на свое состояние твердо, произнес он. Конечно, это удивило меня.

— Тогда, что вы можете нам поведать. Прошу. Не бойтесь, святая церковь защищает вас!

— Дело было в начале июля. Я в тот день, попросил своего сына перетаскать сено с заднего двора. Где — то ближе к полудню, я заметил подсудимого. — говорил Гибс.

— Он был один? — решил прервать его третий судья и спросить.

— Да! Я в этом уверен… Безусловно.

— Тогда, что было дальше. Мы святая церковь поддерживаем вас полностью, говорите. Господь знает, что в ваших устах истина!

— Он проходил мимо, завернув за один из домов, намазался какой — то неизвестной мне жидкостью и превратился в Волкодлака. Я почуял холод. Затворив дверь, припал к распятию и стал молить Господа о том, чтобы Сатана прошел мимо!

— Он превратился быстро или медленно? — продолжал спрашивать его судья.

— Очень быстро. А уже когда, солнце закатилось, я услышал крик ребенка. Это было возле дома напротив. Красные глаза, волчья шкура на теле, алые клыки — все это был подсудимый. — Я знал, что он лжет! Мне захотелось кричать, но я что — то выбрасывал в своей речи несвязное и грубое.

Судья решил перенести заседание. Свидетеля оставили в покое, а меня отвели в темницу, где стегали раскаленным кнутом. В поту, боли, и луже алой жидкости — я уснул.

VI.

У меня осталось совсем мало времени, чтобы все описать. Перехожу, к тому, что помню, ибо много произошло, но не все в моей памяти запечатлелось.

Клоден начал новый процесс. Его свежий вид, говорил о том, что он отдыхал. Ха! Мы должны трястись за себя, а он довольствоваться дарами жизни? Но в общем это не важно. Допрос продолжался.

— Вы точно можете указать своей рукой на стоящего перед вами подсудимого и подтвердить свой слова клятвой на Священном писании? — говорил второй судья, одетый сегодня в белый балахон, с небольшим крестом, большими рукавами, украшенными золотыми вставками, уже другому свидетелю, более молодому с гладкими чертами лица, не совсем густыми бровями, зелеными глазами, среднего роста подсудимому.

— Да! — твердо и по юному нежно заговорил он.

— А Вы видели, как Он приближался к ребенку? — видя такую настойчивость, продолжал допрашивать все тот же второй судья. (Как я потом узнал — его звали Гобени).

— Нет! Я только слышал крик. Затем протяжный вой. Такой, похожий на собачий или на волчий, а может и сатанское отродье вопило.

— Вам больше нечего добавить? — произнес один из судей, который записывал все слова летавшие в зале правосудия.

— Я уже все сказал.

— Тогда, хранит вас Церковь святая!

Затем судья снова объявил перерыв, правда я так и не понял зачем, но в итоге меня отвели в темницу и бросили, как щенка. Охране было дано специально распоряжение вытащить из меня хоть одно слово признание.

VII.

Кошмар. Сущий кошмар. Страх и стыд. Я даже не знаю, как описывать то, что было. Мне стыдно. Хотя может, перед смертью и не стоит. Она и так знает все наши обратные стороны луны. С самого утра меня выволокли из темницы и потащили в один из подвалов. Я сломал ребро. Они тащили меня по ступенькам и по полу. Уже за дверями одной из подвальных комнат я увидел Клодена. Так же «растяжной» столик, ну знаете, чтобы руки с ногами растягивать. Ни слов, ничего. Я закрыл на несколько секунд глаза, а открыв, заметил, что привязан к этому столику. Не шевельнуться. Можно было только кричать и то, сколько сил хватит. Клоден подошел. Шепнул: «У нас пока не так достаточно свидетелей! Ты нам сослужишь службу, своими словами разоблачишь ересь.…Так хочет Господь!». Отойдя от меня — стал громко говорить, как будто Он и есть Верховный судия. «Господь хочет, чтобы ты сам во всем признался!». Он опустил правую руку, которую всегда поднимал, когда что — то возглашал, и я — почувствовал боль! Еще повысив свой тон, он произнес дальше: «Господь, просит и хочет! Признайся. Говорит тебе церковь святая и ОН!». Я молчал. Конечно, кроме стонов, приносимых мне, этой штукой, больше ничего нельзя было слышать. Стон. Стон. Стон. И еще раз стон! Я почувствовал, как мои конечности растягиваются, как будто лошади мчатся в разные стороны. Клоден периодически подходил и шептал, что я виновен или что, найдутся свидетели еще. Я не верил, а может быть не хотел верить его словам. Спустя некоторое время, он уже просто орал: «Господь, хочет, чтобы ты признался! ПОКАЙСЯ!». Мои руки удлинялись, как у смерти или чумы. Через кожу, видел кости. Каждая часть моего тела молила прекратить все это, но Клоден жаждал правосудия. Меня спас некий посланец. Я его не знал, но в сердцах благодарил. Он забежал, что — то буркнул и убежал. Клоден улыбнулся и с легкостью сказал: «Свидетели». Он вышел. Меня сняли с этой машины истинности и снова (я даже не удивился) оттащили (хотя и непонятно какого) в камеру.

VIII.

Опять в зале суда. Полдень. Заседание началось. На этот раз свидетелем оказалась девушка. Подруга моей жены. Я удивился. Слышал. Как она давала клятву. Как еще допрашивали. После такого, я просто ненавижу ее. Она спокойно лгала мне в лицо. Рассказывала какие — то небылицы, которых никогда не было. Она предала мою жену. Мерзавка! Распутница! Обвинила меня. Сказала, что ребенок был ее дочерью, хотя у ней не было детей. Не могла она их иметь, сама говорила моей жене. И даже хотела обратиться к колдуньи, да только боялась, что гнев Божий настигнет ее. Правильно. Пускай боится, ведь так и будет. После допроса, Клоден снова приказал отложить его. Они издевались. Я уже не понимал, что происходит. Они тянули время. Искали свидетелей, бумаги. Господи, помоги справиться со всем этим. Спаси! Только Ты можешь помочь мне! Ты жизнь. Истина. Свет. Я знаю, ты прощаешь. Ты даришь свою любовь. И, наверное, это твои голоса поют: «Течет с креста святая кровь Христа!». Я слышу их! Аминь!

IX.

Как писать об этом? Стыд. Страх. Они сковывают меня. Кажется, все тело против… Я перестал любить четверг и весь месяц август. Пытки? Их не было. Истязания? Да по сравнению с тем, что произошло, лучше бы они. Начальник стражи отдал приказ использовать любые средства для того, чтобы я сказал правду. После обеда, который у них прошел на ура, а я довольствовался скромной, но съедобной пищей, они вошли в мою камеру. Схватив, они прижали меня к стене. Один из них, стал раздирать одежду на мне. Он делал это с такой силой, что порой его руки царапали мою кожу. Вскоре вошел начальник. Как я потом узнал, его зовут Аластор. Прижавшись ко мне, он шепнул: «Сегодня Господь поможет и нам, ибо блаженны алчущие!». Кончик его языка коснулся моей шее. Дрожь пробежала по моему телу. Еще один охранник этой обители подошел ко мне и содрал оставшуюся часть одежды. После, он прижался ко мне. В моих мыслях проскользнула лишь дно слово — желание. Да, именно это. Их действия говорили об этом, глаза блестели при виде, голого тела. Они как будто увидели яркий огонь и обрадовались ему. Желание. Удовлетворение. Аластор снова приблизился, оттолкнув своего подопечного, схватил меня за руку, навалился своим телом на меня, прижатого к стене, и прошипел: «Мы еще только начинаем!». Он завладел этим телом. Им овладевали и другие охранники. Моя голова не соображала, а конечности тряслись. Все тело было словно ошарашено, не знало, как ему быть. Завершив свой акт, они оставили меня на полу. Он был мокрый, холодный, но хуже всего то, что в камере я еще долго чувствовал их похотливый запах, витавший из одного конца в другой. Он сводил с ума…

X.

Мне было сложно говорить, есть, думать о чем — то одном. Целую неделю так продолжалось. Ближе к полудню вошел Клоден и приказал отвести меня в допросную. Там меня усадили на стул. Привязали, так что руки начали неметь. Надо мной была узенькая трубочка. Через нее текли капельки воды. Судья, своим голосом, который можно слышать на многие метры, произнес: «Именем Господа призываю — раскайся!». Я мотал головой. Тогда он кивнул головой, и его псы пустили ход воде. Она текла на лицо. Клоден не переставал говорить. А капли — они текли, текли, текли. Струя была не такой большой, но их удар на землю, или атака на мое тело выводили из себя. Проходил час, другой, а мне казалось, что поток воды не имеет конца. А еще, слова Клодена тоже были бесконечны. «Именем Господа, призываю — раскайся!». — говорил он, снова и снова. Вода. Я уже не мог сидеть спокойно. Я ощущал его на своем лице, шее, животе, частью на руках. Эти капли. Они шли так неспешно, беззаботно. Я начинал мотать головой из стороны в сторону. Так мы просидели до следующего утра. Я уже устал. Не сопротивлялся. А вода и голос судьи — неутолимо и горячо наносили удары по мне. Это был яркий пример любви к вере и истине. Хотя к какой именно?

XI.

Слава Господу! Я в темнице. Никогда так е радовался этим стенам. В моих мыслях появилась идее взрастить тут дерево. Но они тут же оборвались, потому что нашелся новый свидетель и меня вызвали на допрос. Это был святой отец Тесий. Я его хорошо знал. Он всегда помогал в трудные моменты, своими надежду дарующими советами. Я рассчитывал, что и этот раз, он помоет мне. Клоден начал маленькое заседание и Тесий выступил перед судом. «Я знал ту девочку. Она была замечательной. Любила слушать господа и особенно считала чарующим голос хора. Она знала «Отче наш» и «Дева Мария». Я ее очень любил. И к сожалению, с ней произошло такое чудовищное действо. Да сохранит Господь ее душу. Я тот день, я проводил вечернюю службу, а после остался. Чтобы помолится за моих прихожан. Я делаю это каждый вечер. Вой! Вот, что я услышал. А потом крик. Это был детский крик. Сердце сжалось. Руки прижались еще больше друг к другу. Вой. Вой. Вой. За криком шел только вой. А после тишина. И знаете, я не могу твердо говорить, подсудимый ли совершил это злодейство или нет. Я скажу только то, что знаю. Он верный сын Христа!». Закончив свой рассказ, святой отец попросил разрешения удалиться. Клоден сегодня не заполучил то, чего хотел. Я верил в Тесия. Благослови его Всевышний. Я верил и надеялся. Хвала ему!

XII.

Сегодня был удивительный день. Клоден вывел меня и еще нескольких человек на площадь перед дворцом. Я не зал что будет, просто ждал. На площади собрался весь Париж. Ремесленники, торговцы, винодельцы, притащившие на площадь бочки с вином и продававшие его, в предвкушении зрелища, смердящие вонью нищие, побирающиеся на ней, горожане и просто зеваки — все, собрались, как будто, кого то должны были короновать. Но нет. Это был призыв Клодена. Призыв на борьбу с ложью. И народ ликовал. Как только Клоден открыл рот, вся площадь, как по волшебству, затихла. «Париж! Эти люди провинились перед Господом. Они встали на путь сатаны. Они отступники. Падшие. Мерзавцы! Шабаш, волкодлачества, черная магия — все это их дела. Суд, хочет доказать их преступления. Что вы думаете по этому поводу. Каковы ваши слова!». Народ, заворожено слушал Клодена и когда он затих, воскликнул: «Виновны — костер. Виновны — костер! Виновны — костер!». Он улыбнулся. Париж был у него в свидетелях. Закончив пламенную речь, Клоден приказал отворить ворота дворца и мы возвратились в место, которое дует на тебя холодным дыханием.

XIII

23 ЧАСА осталось до моей казни. Я хочу скорее закончить со всем этим. Я хочу, что те голоса перестали петь: «Течет с креста святая кровь Христа!». Хочу, чтобы Клоден начал последний акт. Мне осталось совсем немного, а еще столько надо описать. Буду вспоминать самое главное.

Голоса. Пора рассказать и о них. Я слышу их не часто. Иногда. Порой, отчетливо они поют: «Наш Бог всемогущий Бог. Он наш отец и царь навек. Он подарил тебе эту жизнь, а сам испустил кровь на кресте. Ты падаешь ниц, и смотришь, как течет с креста святая кровь Христа. Течет с креста святая кровь Христа. И вот рука. Ее возьми. Наш отец, царь вовек тянет руку, ОН воскрес. Возьми ее и с ним иди. Он в тебе и ты в Нем!». Их слова порой не связны. Их голоса, то прерываются, то меняют ритм. Я не могу это прекратить. Не сам. Не посвей воле. Только из — за них и еще каких — то выдумок Клодена — я здесь. Он думает, что голоса не вестников Господних, а прихлебателей сатаны. Ха! Смешно. Не могу. Если все так, то нам не нужна такая церковь, ведь ОН в нас (видимо это и хотят донести служители небес). Полночь. Двери моей камеры открылись. Аластор приказал перевести меня в другую. (Не знаю, что он затеял). Оказавшись в камере, источающей сырость, меня посади на середину. Из темноты показался свет свечи. Клоден, держа свечу в руках, смотрел на меня с улыбкой. Его приказ был таков: привязать меня к стене тугими веревками. Опять, будет допытываться и вынуждать признаться, в том, что является плодом его фантазий. Он отодвинул стул в мою сторону и сел. Минуту стояло молчание. Затем, судья поднял на меня глаза, своей рукой взял, меня за подбородок. «Ну что Матиас! Вот и снова ты перед мной. Без судей. Лишних свидетелей. Один на один. Не обращай внимания на Аластора. Представь, что его нет… Знаешь почему ты здесь?.. Ты совершил преступление. Доказываешь свою невиновность, в присутствие свидетелей. Да, на твоей стороне один только Тесий. Но это ничего не решает. Есть бумага обвиняющая тебя и мы должны ее проверить. Я только хочу сказать, что ты можешь помочь себе… ты спрашиваешь — зачем все эти «пытки»? признаюсь, без показаний подсудимого мы не моем вести следствие и вынести вердикт… Ты стойкий малый! Это мне и нравится в тебе. Даже Аластор не смог сделать то, что делают лиходеи в совершенстве. Теперь. Я возьмусь за тебя!». Он достал раскаленное клеймо, оголил мой живот и прижал клеймо к нему. «А — А — А!», — произнес я. Боль. Он руками резал мою одежду и водил клеймом по телу. Он сдирал с меня ее, с жадностью. Рвал, каждый кусок. Все тело было перед ним. Клеймо и огонь оставляли свой след на мягких участках кожи. А потом. И на тех, где его не было. Я стонах от боли. Жуткой, жгучей, разрывающей боли. Он прижигал снова и снова. Прижигал. Снова. Снова. Я кричал. Орал. Просил остановиться. Клоден вошел в азарт. Он улыбался. Он заполучил меня. Казалось, что мое тело горит. Час за часом. Так продолжалось. Клоден, видимо, ликовал. Я уже него. Сумасшедший приказал ослабить веревки, и я упал на пол. Без сил. Они ушли, а я остался лежать. Не было возможности подняться. Меня трясло, и боль разливалась по телу.

XIV.

У меня есть еще 21 час или около того. Мои записи скоро подойдут к концу и моя история тоже. Она не большая. Наполнена верой, духом времени. Но все же, она от сердца. Я больше не могу так жить. Еще одна выдумка Клодена и я просто готов буду пойти за мертвыми……… Признаюсь!

Блюститель церкви и истины, когда услышал, что я хочу ему что — то сказать был в не себя от радости. Я его никогда еще таким не видел «Ну наконец — то! Мои труды не прошли даром. Я думал, что не доживу до этого момента (скорее я бы не дожил). Я исповедую тебя. Ты встал на путь исправления — сын мой!». Я лежал в той же камере, где меня и оставили. Я поднял голову, он помог мне подняться. Это было тоже удивительно с его стороны. Облокотившись на стену — начал. Да. Я участвовал в шабаше. Эти фавны соблазнили меня. Я видел их. Они были веселы и распивали вино. Я сел рядом с ними и мы они разболтали меня. А после, они нашли еще нескольких девушек и молодых юношей и мы все вместе веселились. Да. Я был волкодлаком. После того как выпил вино, уже не мог контролировать себя. Я сожалею, о той, кого растерзал. Да. У меня была сделка с одним из фавнов о предоставление мне долгой жизни. Да. Я стал слышать голоса. Они пели. Они плот фантазии!». «Хорошо! Ты признался. Я исповедую тебя. Ты чист пред Богом, но за свои дела, должен понести наказание. Подпиши эту бумагу. Грамоту о прощании грехов!». Он сунул в мою руку грифель и я накарякал свою подпись. (Я был готов на все, лишь бы завершить это дело). После он вознес руки надо мной и прочитал молитву. Затем удалился.

У меня мало времени. Я вынужден был подписать эту грамоту. Да простить меня хоть — кто нибудь.

XV.

Сегодня мне зачитали приговор. «Матиас Гилен, настоящим судом было тщательно рассмотрено ваше дело. По этому суд постановил: 1. Признать Матиаса Гилена виновным в вменяемых ему преступлениях. 2. Признать виновным в совершение им превращения в волкодлака, путем сговора с сатанинскими отродьями. 3. Признать виновным в куда более жестоком преступлении, совершенном в этом состоянии. В убийстве малолетних детей. Совершенные им преступления относятся к кровавым и тяжким. 4. В том, что он был участником шабаша, совокуплялся с фавнами и невинным девушками признать Матиаса Гилена — виновным. 5. Суд постановил6 назначить наказание в виде сожжения на костре, дабы его душа очистилась. Приговор провести в полдень 10 сентября 1453 года.

Настоящий приговор зачитан епископом и судьей дворца правосудия, слугой Господа — Клоденом 26 августа 1453 года».

На этом судебное разбирательство закончилось, а я, снова оказался в своей темнице.

XVI.

Я понял одно. Конечно, благодаря раздумьям и тому, что было со мной. Я понял, что не церковь плохая…… а люди в ней разные. К счастью или к сожалению. Есть действительно служители для Господа и от него. Они готовы пожертвовать собой, чтобы помочь найти спасения другим. Они слушают твое раскаяние и хранят его в своем сердце. Они пытаются вывести тебя на путь исправления. Они слышать Господа. А другие…. Их одеяния обагрены. Такие сейчас в большинстве. Эти думают, что их сан чист. А, нет! Ошибаются. «Блюстители святости». «Великодушные». «Господу послушные». «Сыны верные». Падают ниц перед алтарем, а сами, проведя молитву, идут за угол совершать преступления. Господи, прости их! Пускай они исповедаются перед Тобой, тогда это будет истинное искупление вины.

XVII

Осталось 9 часов. Наверное, пришло время приоткрыть занавесу своей жизни.

Я Матиас Гилен из семьи гончара. Отец мой Клор Гилен хотел, чтобы я продолжил его дело. Да. Все отцы хотят этого. Но я, не слишком горел желание сидеть часами и следить за тем, как мои руки создают кувшин глубокий и красивый (с резными узорами ли без них). Когда он умер мне было 15 лет. Только тогда я понял, что мне придется пройти через это, чтобы помочь маме, брату и сестре (как умер моей отец я точно и не знаю — болезнь, наверное). Прошло пять лет, мы поднялись на ноги. В нашем доме был покой. Да. Покой — одно из самих главных в семье. У нас была своя мастерская, причем две. Люди относились к нам доброжелательно. Им, видимо, нравились наши кувшины. Вскоре я встретил Каролину. Кстати, она зашла, что купить кувшин для воды и тогда наши глаза встретились, и я понял — она моя! Мне пришлось покинуть родной дом. Мать не хотела долго отпускать, хотя понимала, что так будет лучше. И вот я уже был на новом месте. В новом доме. Мне тогда было около 22. Я был безумно рад. А через два года Каролина сделал мне подарок — дочь. Тогда я открыл свою мастерскую, Каролина мне помогала. Это было время всеобщего благоденствия. Но скоро розы завяли и кувшины поломались. Меня арестовали. Теперь я тут. После моей казни, они, наверное, возьмутся за мою семью. Я не хочу этого. Никогда. Никогда. Ну вот пожалуй и все. Теперь я снова могу вспомнить о тюрьме, Клодене и о том, что скоро над моими ногами будет пылать огонь. «Павел апостол, избранный не человеками, — проговаривал я про себя послание к Галатам, чтобы как — то успокоиться и найти умиротворение — и не через человека, но Иисусом Христом и Богом отцом, воскресившим его из мертвых.… И все находящиеся со мной братья церквам Галатийским…». После в мою камеру вошел архидьякон Собора Парижской Богоматери. «Меня зовут — Мекатор. Я хочу помочь тебе. У нас есть для тебя работа! Я знаю, что осталось мало времени и что может быть, мне надо было прийти раньше. Но. Клоден. Он держит нас в своих руках. Я знаю, что ты невиновен. Я верю. Нам надо торопиться. Клоден решит казнить тебя раньше или позже. Как захочет. Господи, я верю — Ты не причастен к этим делам. Я каюсь, что входил в число палачей! Что допустил, то, что было!». Его слова заставили сильнее биться мое сердце. Я не знал, как отреагировать на его слова. Мои губы смогли только произнести: «святейший. Я надеюсь, ваши слова искренне. Если это так, то я отдаюсь вам полностью», — я готов был ухватиться за любую нить надежды. Он достал из кармана балахона черный мешок и указал, чтобы я залез в него. Все так и было. После мы прошли мимо охраны. Господи, все так быстро произошло. Но мы знали, что медлить нельзя. Оставалось меньше 5 часов. Одному из стражей он крикнул: «Этот не дожил до суда. Бедный малый. Я вынесу его». К восходу солнца мы были уже в местечке Жарен, недалеко от дворца. Нам предстоял еще большой путь. Там мы оседлали двух коней и помчались в сторону порта. Из Парижа прочь! На улице Сен — же — Лемор, услышали посторонние крики. Это была погоня! За нами! Мы повернули налево. У старой таверны смели лошадей. Со свежими силами понеслись вон из города. Теперь либо до победного конца либо до костра. Мы миновали так называемое в народе «внутренне кольцо». Ряд улиц между собором и дворцом. Погоня все еще шла за нами. Клоден, скорее всего, изо всех сил пытался догнать нас. Ему не терпелось сжечь меня. Торжествовать. Вместе с ним были Аластор и его «друзья». На нашем пути были уже только ворота Парижа. Конечно, мы поспешили к ним. Стража у ворот спала, как всегда, напившись крепкого вина. Пьяницы. Ха! Ворота даже не смогли закрыть. Мы без труда миновали их и были уже не во владениях Парижа. Клоден был настойчивым. Он хотел продолжить погоню. Он не жалел лошадей. Ничего святого. Признаюсь, наши лошади тоже стали уставать, поэтому доехав на них до близлежащего леса, мы спрыгнули и укрылись в нем. Это было где то в 8 или 10 километрах от города. Вскоре я услышал голос Аластора. Даже не верится, что они смогли проделать такой путь ради нас, беженцев. Я услышал от него только оно: «Мы их упустили. Проклятие! Проклятие и еще раз проклятие!». Сами они вернулись в город, но оставили маленький патруль. Я и мой спаситель, пробежали лес, переплыли реку Сан Клара и были уже в недосягаемости для них. Солнце уже светило вовсю. Как же прекрасен его свет. Как же чист воздух. Это место — рай! Мекатор благословил: «Вот и подошел наш путь к концу. Здесь мы расходимся. Я с тобой прощаюсь. Моя совесть чиста. Я отправляюсь в Марсель, а оттуда в Рим и доложу Его святейшеству обо всем, что было в Париже. А ты соблюди наказ мой. Отправляйся в Грецию. Я знаю, что твои родные и близкие там. Тот же Рим мне сообщил!». Я был так рад этим словам. Счастлив. Я тихо произнес: «Аминь!». Он взял своего коня, уже отдохнувшего и умчался вдаль. А я?! Упал на траву, катался и кричал: «Свобода. Свобода! Свободен!».

КОНЕЦ.