Небо над городом

Каждый раз, идя домой, я видела её. Маленькая фигурка на фоне чернично-пурпурного заката, она стояла тихо и неподвижно, словно была неживая. Сделав шаг, она упала бы в обрыв. Но я понимала, почему её привлекало это опасное и немножко страшное место — особенно для тех, кто боится высоты. С этого клочка земли открывается потрясающий вид на город: огненно-красные деревья, словно маленькие костерки, рвутся ввысь сквозь бесчисленные дома. От лёгкого ветра колышется наше местное «море» — водохранилище, которое придаёт городу немного странной южной романтики; а когда темнеет, то на мосту, соединяющем два берега этого самого «моря», весело и ярко загораются разноцветные лампочки и фонари. Этот клочок земли с видом на город — излюбленное место многих парочек, поэтов и просто людей, в душе которых буйно цветет лиризм.

Фигуркой этой была маленькая старушка. Это было понятно по ее сгорбленной спине и палочке, в которую она вцепилась, словно утопающий держится соломинку. Обычно, идя по улице, я не замечаю вокруг никого и ничего. Не потому что я такая злая или высокомерная — нет; просто чаще я витаю в облаках: думаю о прошлом и будущем, но никак не о том, что происходит вне меня. Но когда я проходила мимо этой старушонки, меня что-то словно кольнуло, и я посмотрела в её сторону. Картина, открывшаяся моим глазам, была настолько грустна и трагически красива, что я невольно замедлила шаг: темнеющее осеннее небо с едва уловимым взглядом просыпающихся звезд и одинокая сгорбленная фигура, подсвеченная огнем растущих внизу обрыва деревьев. Выглядело это настолько загадочно, необычно и печально, что я остановилась посреди своего пути, склонив голову набок и наблюдая.

Старушка, видимо, почувствовав, что на нее смотрят, обернулась. На меня смотрели глаза брошенного щенка: настолько жалостливым и грустным был ее взгляд. Наверное, так смотрят большинство старых людей: они прожили нелегкую жизнь, через многое прошли и много всего испытали. Но в этом взгляде было что-то особенное. Иногда человек может посмотреть на вас — и без слов стать родным. Это одновременно страшное, неизведанное, но и самое прекрасное чувство на свете. И в глазах этой женщины было что-то родное для меня, как будто бы она была моей бабушкой или просто родным по крови человеком. С минуту мы смотрели друг на друга, а потом она медленно подняла трясущуюся руку и поманила меня к себе пальцем. Немного очнувшись от моего оцепенения, я медленными шагами приблизилась к ней. Подойдя поближе, я смогла полностью разглядеть ее лицо: совсем старое, белесое, со ссохнувшимися губами и носом, но с яркими темными, почти черными глазами. Они так сильно выделялись на фоне остальных бледных и почти незаметных её черт, что казалось, будто бы вся она — сплошной белый лист с двумя нарисованными на нём кружочками. Но эти кружочки — в них был целый мир. Я никогда не видела настолько «разговаривающих» глаз. Этой старой женщине не нужны были какие-то слова и речи: со мной говорили её глаза. Они рассказывали мне о нелёгкой судьбе, о многочисленных утратах, о бедности, о выживании… Внезапно я услышала голос, доносящийся как будто бы издалека. Через несколько секунд я поняла, что со мной разговаривает эта старушка, причем уже не глазами, а обычной человеческой речью.

— Посмотри вперёд, — еле слышно проговорила она. — Что ты видишь?

Я послушно обратила свой взгляд на город и описала ей представшую передо мной картину: деревья, дома, мост, море. Всё как обычно.

— А знаешь, что вижу я? — со слезами на глазах промолвила женщина. — Я не замечаю всего того, что ты сейчас сказала. Передо мной сожженные и разрушенные дома. Над водой летают страшные острые самолеты. И я слышу свист пуль и бомб. Постоянно…

Моё сердце сжалось и начало душить меня изнутри. Так всегда бывает, когда наружу рвутся слезы. Я знаю о войне не больше, чем любой человек моего юного возраста. Да, читала. Да слушала. Да, представляла. Да, видела фильмы и фотографии. Но что все эти жалкие попытки узнать историю, когда в данном случае главное — это не знать, а чувствовать? Но ощутить того, что ощущала она, я не могла. Тем не менее, ее голос, ее глаза словно врезали в меня ножом эту картину.

Старушка молчала. Я уверена, она прекрасно понимала, какое впечатление производит на меня. Не потому, что ей так хотелось, а потому, что она за мгновение стала мне родной. Родные всегда всё чувствуют и ощущают острее.

— Знаешь, как я хотела жить тогда, в 16 лет? — снова заговорила дрожащим голосом женщина. — Бегать по нашему городу. Смеяться. Петь… Я так красиво пела когда-то! Но я слышала только музыку пуль.

Она снова замолчала. Видимо, ей было трудно говорить длинные речи. Тяжело дыша, она продолжила.

— И любить хотелось. Одного-единственного, всю жизнь. Мы повстречались с ним за год до войны. Он старше был, весь такой чернявый и улыбающийся. За руку держал, отпускать не хотел. «Моя, — говорил, — моя навсегда». А я знала, что так оно и есть. По глазам его видела, что никогда никуда уйдет и всегда будет рядом. Но ушел он… На небо ушел во время войны. Под пули лег. За счастье наше боролся, за жизнь светлую… А я вместе с ним и умерла… Любила ты так?

Услышав ее вопрос, я вздрогнула: настолько он был неожиданным. Я посмотрела вдаль на «море». Что такое «любила»? Я до сих пор не понимала значения этого слова. Ждала каждой встречи с нежным трепетом в сердце; бежала, сломя голову, лишь бы увидеть глаза, дарящие ощущение счастья; была готова пойти за ним, куда угодно, принимать его таким, какой он есть; быть с ним в горе, в радости, в тяжелые минуты и в минуты наивысшего счастья. Всё это было ему не нужно. Любовь ли это была? Была ли? Есть ли?

Прокрутив эти мысли, не так давно наконец оставившие мою юную голову и сейчас снова в ней появившиеся, я тихим голосом сказала:

— Он тоже улетел. Только по-другому… Голубем в небо. На поиски счастья.

Старушка понимающе взглянула на меня.

— Я вижу это. Глаза у тебя грустные. Лицо юное, а глаза красивые, зеленые и печальные. Вы все такие, молодые теперешние. Бежите постоянно куда-то, ищите чего-то, думая, что будет лучше и счастливее. А счастье там, где ты за него борешься и бережешь.

Я понимала то, о чем она говорила. Ей слова были простыми истинами, которые в наше время потихоньку начинают забываться. Ведь мы и правда что-то начинаем, потом бросаем, снова кружимся в поисках чего-то… Находим, наслаждаемся, пресыщаемся, снова бежим. И счастье становится чем-то обыденным и поверхностным, легкодоступным. Стираются грани, рушатся веками нажитые ценности.

Старушка приподняла свою дрожащую ручонку и погладила меня по голове. Мне казалось, что она услышала мои мысли и попыталась успокоить и унять их, повернуть реку моих раздумий в более спокойное и радостное русло. Так странно: теперь я чувствовала исходящую от нее силу. Есть выражение «сила духа»: то была именно она, причем она ощущалась как в прямом, так и в переносном смысле.

— Знаешь, что было важнее моей смерти после его смерти? — продолжала женщина после того, как мы с ней немного собрались с силами (она — физически, а я, скорее, духовно). — Вам жизнь спокойную дать. Мы строили… Восстанавливали. И мысли были только о том, какой мы сильный народ. Ведь и голод был страшный, и жили в развалинах… А всё равно руки делали. И счастливо было от того, что мы победили, что жизнь теперь будет светлая и полная любви, как мы все мечтали. Что разлук будет меньше, а улыбок больше. Что часов порознь, не рядом с близкими, не будет. Что руки тепло других рук будут чувствовать постоянно. И гордость за страну нашу и за величие ее от макушки до пят в нас сидела. А теперь…

Слёзы подступили к моим глазам. Я догадалась, что она скажет дальше.

— …теперь все напрасно оказалось. Вы держитесь не за руки, а за холодные железяки с кнопками. Плачете вы больше, чем смеетесь, потому что не цените ничего. Слова на ветер бросаете, дел великих и высоких не делаете. Бегаете по земле, рыщите, как крысы, и тащите каждый в своё жилище то, что нашли, а о других и не думаете. Страшно…

И мне было страшно. Жалость к старушке, её дребезжащий и тихий голосок, её маленькое трясущееся тельце — всё это било волнами сочувствия и горести по одной стороне моего сердца. С другой стороны об него разбивались волны осознания того, что она говорила. Ведь все её слова — кристально-чистая правда. Мы не хотим этого признавать: отмахиваемся, стараемся об этом не думать… Одни кричат о том, что изменился мир и изменилось время, поэтому все не так, как было раньше. Другие твердят, что все так же, просто в немного изменённом виде и состоянии — а как же иначе, надо же приспосабливаться! Но у каждого в глубоких норочках его души живёт правда, которая иногда высовывает свой носик, принюхивается к воздуху вокруг нее и прячется обратно, не желая вылезать в жестокий мир.

Зачем нам «железяки с кнопками», когда рядом есть сердца и руки, нуждающиеся в любви? Зачем нам горы бесполезных вещей, в том числе и денег, которые не делают нас по-настоящему счастливыми? Зачем нам бесконечно сменяющиеся «любимые»? Только лишь ради того, чтобы «не усложнять» и потому что «в жизни все так просто»?

— Пойду я, — где-то словно вдалеке прошептала старуха. — Приходи сюда завтра, я расскажу тебе про всю свою жизнь… Моментами поделюсь. Может, удастся мне в твои глазках небольшой огонёчек радости зажечь… А то чем же я могу быть еще полезной? А полезной быть всегда хочется…

Она медленно развернулась и, щупая палочкой дорогу перед собой, зашагала в направлении своего дома, который находился совсем рядом. Я подождала, пока она зайдет в свой подъезд и, в последний раз кинув взгляд на подсвеченный яркими огнями город, медленно побрела домой.

***

На следующий день я ждала ее на том же месте в то же время. Я чувствовала, что она может рассказать мне что-то новое, до сих пор мне незнакомое; что-то мудрое и неизведанное, глубокое и настоящее. Но она не пришла.

Не появилась она и во второй день моего ожидания. Я начала думать, что мне весь это разговор приснился или привиделся (мало ли, всякое бывает!). Но на третий день, проходя мимо её подъезда, я услышала отрывок из разговора сидящих на скамейке старушек:

— Вот и померла наша Светланушка… «Освободилась», говорила на одре-то… «Ей» просила извинения передать и сказать, чтоб огонёчек в глазах горел…

— Кому «ей»?

— Какой огонёчек?

— Отходила и бредила, наверное…

***

Так и засияла новая звездочка в небе над нашим городом. Иногда я прихожу на то место, где мы стояли когда-то: маленькая, сгорбленная старушонка и молодая девушка, ставшие родными и близкими за одно мгновенье и на одно мгновенье. Я вспоминаю ее слова, ее тихий, хрустальный голос и душевное тепло, исходившее от ее небольшого существа, озарявшее меня своим светом и нежно касающееся каждой клеточки моего тела.

В глазах загорается огонёк. Как она и просила.