Золотая дорожка в детство

Солнечные лучи преломлялись в каплях, превращая их в алмазную россыпь. Мы колошматили по воде руками и ногами, окатывая друг друга брызгами со взвесью раззолоченного солнцем песка, но нас отвлёк прозвучавший приказ.

— Мелкие, оставаться в лягушатнике! Старшие, айда на вторую мель!

Весь в сознании собственной важности, двенадцатилетний Игорь по-хозяйски оглядел копошившихся в прибрежной полосе ребятишек в возрасте от пяти до восьми лет. Потом присвистнул и мощными гребками ушёл на глубину. Вслед за ним увязались «бывалые» — им было от девяти до двенадцати. Малыши завороженными взглядами проводили рассекавшую воду стайку загорелых тел.

Говорили, что на второй мели заякорены две гигантские автомобильные покрышки. Разделившись на команды, пловцы взбирались на них и играли в пиратов, подгребая руками в сторону противника, чтобы взять его посудину на абордаж.

Я печально уставилась на пенистую рябь, протянувшуюся следом за искателями приключений.

Девятилетняя Лина старше меня всего на год, но уже давно признана полноправной участницей той компании. Она приплывёт обратно уставшей, но счастливой, отожмет от воды косицы и в многозначительном молчании (мои подвиги — не ваше сопливое дело!) уляжется на надувной матрас, а я так и просижу на мелководье в навязанной мамой ненавистной панаме. В ней я имела вид чопорный и благообразный, тогда как в мечтах рисовала себя в образе авторитетной морской разбойницы.

Посему я неоднократно пыталась панаму утопить, но она всплывала со дна и, как приставучая медуза, дрейфовала на поверхности, выдавая маме мои преступные намерения.

Самолюбие покалывало всё сильней, напоминая, что и у меня был бы шанс поучаствовать в пиратском рейде, если бы я умела плавать. Хотя бы как панама.

К сожалению, нас с сестрой вывозили на дачу только по выходным. За эти краткосрочные свидания с морем научиться плавать мы не успевали.

Дача принадлежала дяде Артёму, институтскому товарищу моего папы. В дни победного шествия СССР к коммунизму его отец оказал услугу большому партийному боссу, и тот в знак признательности выделил ему в двухстах метрах от моря большой земельный участок. Отец дяди Артёма, Вазген даи, обладатель золотых рук и колоссального трудолюбия, собственноручно построил дом, разбил огород и посадил сад. Саженцы опутывали корнями волнистые пески и превращались в раскидистые деревья и кустарники, вместе с ними подрастали и дети владельца — две дочери и сын.

Ещё не достроив дом, радушный Вазген даи стал приглашать к морю своих многочисленных родственников и друзей. Измученные летней жарой жители крупного города с благодарностью пользовались его гостеприимством и на выходных остужали перегревшиеся тела в изумрудных волнах дикого пляжа.

Скоро в поток, стремившийся из города на дачу, влились друзья детей Вазгена даи. Сначала приезжали толпы их одноклассников, а после того, как дядя Артём поступил в институт, участок стал напоминать студенческий лагерь. Всех переступивших порог дачи ждал теплый прием хлебосольных хозяев.

Со временем дачные посиделки переросли в добрую традицию: молодые люди вместе занимались, читали, плавали, играли в футбол и теннис, общими усилиями готовили еду и обустраивали спальные места, стирали и убирали — в общем, это была идеальная коммуна выходного дня.

Удивительно: это сообщество было открыто для всех и каждого, но постоянное членство в нем обретал только тот, кто придерживался высоких принципов человечности. Дачная община никого не отторгала — все, проявившие сварливость или высокомерие, покидали её по собственной воле.

Скоро дача стала плацдармом для создания новых семей — коммунары привозили туда своих избранников и избранниц. Каждый из новоприбывших проходил тестирование на доброту, отзывчивость и солидарность; выдержавшие экзамен навсегда вливались в сплоченный дачный круг.

Второе поколение дачников постепенно укомплектовывалось спутниками и спутницами жизни, и на белый свет народилось поколение третье.

Трудно представить, как обеднило бы наше детство отсутствие этого дружного сообщества. Сердечная теплота хозяев не позволяла нам заподозрить, что их дети более привилегированны, и мы наивно полагали, что имеем на дачу такие же права. Спозаранку, оставляя следы босых ног на влажном песке огорода, мы набивали животы красной и чёрной смородиной, а потом влезали на инжирное дерево и заедали кислоту янтарными плодами. В знойные полдни мы рассаживались под тенью шелковицы и, пощипывая с веток медовые ягоды, читали и болтали, пока жара не прогоняла нас в прохладу комнат. Два раза в день, утром и вечером, мы ходили купаться на местный пляж. Дорога шла мимо оставленных морем глубоких воронок, и мы скатывались в них, пытаясь удержаться на ногах, падали и визжали от уколов битых ракушек. Потом взбегали на последний пригорок, и море расстилалось перед нами искрящейся бирюзовой тканью.

— Море — асфальт! — кричал маленький сын дяди Артёма, если был штиль.

— Море кипит! — оповещал он, если море сердито толкало к берегу белые буруны.

Нам было всё равно. Море мы любили в любую погоду.

Правда, при всей своей любви кое-кто не умел плавать. Все по очереди учили меня держаться на воде, но результат был один — каждый раз я целеустремлённо шла ко дну.

Это омрачало моё настроение, но незначительно — настолько всеобъемлющей была радость от еженедельной встречи с друзьями.

Идиллия длилась до тех пор, пока от нашего детского мирка не отпочковался стан подростков.

Мы, оставшиеся в втором эшелоне, с тоской смотрели вслед вдруг ставшим чужими вчерашним друзьям. В нас теплилась надежда на их возвращение, мы ждали возрождения нашей спаянности, и, не дождавшись, принялись царапать коленки и раздирать ладони, чтобы побыстрее выкарабкаться из детства к ним, в отрочество.

Их новый мир обрёл для нас магическую притягательность, и мы делились друг с другом информацией, козыряя новыми модными понятиями: чувак, чувиха, дискотека, свиха…

— У Игоря новая чувиха! — шелестело в рядах малышни, — Вечером он пойдет в соседний пионерлагерь, чтобы встретиться с ней на дискотеке! С ним идут Валера и Лина!

Но Лина старше меня всего лишь на год! Значит, она пойдет с ними, а мы с ровесницей Яной должны сидеть на даче, чтобы в сотый раз сыграть со взрослыми в лото или уныло перемалывать с малышней надоевшие страшилки.

Мы тоже горели желанием окунуться в мир музыки, танца и флирта. Впрочем, о существовании последнего мы тогда понятия не имели, но сильно подозревали, что назначение пресловутой «чувихи» — отнюдь не партнёрство в любимом Игорем футболе.

И мы как клещи впились в тётю Аллу, жену дяди Артёма и мать Лины, уговаривая её, чтобы она отпустила нас с «бывалыми».

Ответом на наши приставания стал обидный отказ. Мы пока что маленькие, мягко объяснила нам тётя Алла, и если за одной Линой Игорь уследить способен, то ещё двух младших она ему не доверит. Сообразив, что умолять бесполезно, мы решили в знак протеста объявить голодовку.

Утром за завтраком нам раздали по тарелке гречневой каши и кругу докторской колбасы на хлебе с маслом. Мы с Яной к еде демонстративно не притронулись.

— В чём дело, почему вы не съели свою порцию? — удивилась тётя Алла.

— Раз нас не берут в лагерь, мы завтракать отказываемся. Обедать и ужинать — тоже, — Яна угрюмо молчала, и функцию переговорщика мне пришлось взять на себя.

— Вы ещё маленькие для походов на вечеринки, — все так же ласково отбила мою предъяву тётя Алла, — Позавтракайте и идите на море.

— Лина всего на год старше, и уже два раза в лагерь ходила! — обиженно вскинулась Яна.

— Лина, в отличии от вас, умеет плавать! — ввернул убедительный аргумент обозлённый восстанием Игорь.

— Вы не вплавь в лагерь направляетесь. Просто Лина — дочь тёти Аллы, поэтому ты берешь её с собой, а нас — нет. Если уж идти, то всем или никому, — я с детства отличалась излишней прямолинейностью.

Лина подавилась кашей и вскочила, намереваясь вцепиться мне в волосы, но тут на сцене появилось новое лицо.

— Требование справедливое, — сказал дядя Артём, — В лагерь вечером никто не пойдёт. А сейчас всем завтракать!

Вступать с ним в перепалку никому бы и в голову не пришло. Его решения были окончательными и бесповоротными.

Игорь метнул в меня полный обиды взгляд и уткнулся в тарелку.

Но я совсем не этого добивалась! Я не хотела, чтобы моим друзьям запретили вечернее развлечение, я только хотела пойти с ними!

Не умея выразить своё несогласие, я залила тарелку с кашей горькими слезами.

— В чём дело? Твоё предложение принято, неравенство устранено, к чему этот рёв? — пристально глядя на меня, спросил дядя Артём.

— Пусть они идут, — пробормотала я, хлюпая ложкой в подсоленной слезами каше.

Подумав, дядя Артём вынес еще одно судьбоносное решение.

— Я вижу, ты все-таки не безнадёжна. Поэтому даю тебе шанс. Пойдёшь в лагерь, если научишься плавать.

— Я научусь, — буркнула я, пережёвывая хлеб с колбасой.

— Это мы посмотрим, — сказал дядя Артём.

На следующее утро мы опять бултыхались на мели. Неподалёку от меня морскую ванну принимала сестра дяди Артёма, тётя Нина — очень полная степенная женщина. Она размеренно беседовала со своей родственницей, потом та вышла на берег, и за моей спиной воцарилась тишина, перемежаемая всплесками воды… Я почувствовала неладное и резко обернулась.

Стоя по грудь в воде, тётя Нина то и дело опрокидывалась спиной в море, нелепо подёргивая руками. Она пыталась удержаться в вертикальном положении, но падала и вновь погружалась с головой.

Я кинулась к ней и обхватила, чтобы не дать завалиться на спину, но она налегла на меня всей массой и утащила с собой под воду. Тучное тело выскользнуло из моих рук, и голова её вновь оказалась в воде. Ещё не совсем соображая, что происходит, я схватила её за волосы и вытянула на поверхность, с трудом удерживая на плаву. Глаза её были закрыты, изо рта вырывались хрипы.

Тут меня осенило, что кругом полно народу и хорошо бы позвать на помощь.

— Помогите! Помогите! — мне казалось, что кричу я изо всех сил, но мой голос разносился над морским простором жалким блеянием.

Каким-то чудом меня услышали. Мужчины тут же вытащили потерявшую сознание женщину на берег, одна из родственниц сделала ей искусственное дыхание. Со всех сторон к месту происшествия бежали люди с оказавшимися под рукой лекарствами, и уже к вечеру тётя Нина была реанимирована, бодра и весела.

По случаю её чудесного спасения закатили торжественный ужин, и она возвела меня в зенит славы, как свою спасительницу и доброго ангела.

Дифирамбы присутствующих, воспевающие мою бдительность и реакцию, меня смутили — я больше ждала упрёков за бесцеремонное таскание утопающей за волосы. Понимание, что я на самом деле спасла человеческую жизнь, пришло гораздо позже, а тогда оценка моих действий казалась мне сильно преувеличенной. Но главное — мои друзья уже не смотрели на меня как на подрывной элемент и подошли выразить признательность.

Монолитность коллектива была восстановлена, протест мой угас, жизнь вписалась в новую парадигму.

Однако плавать в тот год я так и не научилась. И на следующий — тоже. Поплыла я, когда мне исполнилось одиннадцать.

К тому времени я могла ходить на любые дискотеки, но желание, потерявшее дразнящий привкус запретности, тут же угасло.

Зато заплывы мои приобрели характер стихийного бедствия — в ожидании моего возвращения со второй, третьей и последующих мелей все изводились и в истерике метались по берегу. Но ничто не могло заставить меня отказаться от удовольствия бездумно плыть по золотой дорожке, догоняя уходящее желто — розовое солнце.

Я могла уплыть хоть в Африку, потому что абсолютно точно знала: пока на берегу меня ждут те, кого я люблю, ничего плохого со мной не случится.

К сожалению, четвёртое поколение коммунаров дача не увидела. Капризы судьбы разбили дачный круг на множество сегментов и разметали их по всему миру.

Но мы, выпестованные дачей, стойко сопротивляемся невзгодам. Когда-то вложенный в нас запас душевного тепла стал постоянным источником жизненного оптимизма. Ведь мы видели, как доброта одной семьи сотворила чудо — создала братство равных и научила его жить в гармонии. Мы точно знаем, что идеальное общество — это не утопия. И рассказываем об этом своим детям.

Да, кстати — моего младшего сына зовут Артёмом.