Лесная школа

УРОК МАТЕМАТИКИ

Вместо звонка в школе использовали живого кота. Когда наступало время перемены или урока, рыжему коту Ваське зажимали хвост в дверях. Орал он так истошно и пронзительно, что самые заторможенные ученики пулей влетали в класс или из класса. Правда, тут же нашлись злопыхатели, которые называли себе зелеными. Они стали устраивать под окнами школы митинги под большим аляповатым плакатом «Двери прочь от хвоста кота Васьки!»

И как им не объясняла администрация школы да и сам кот Васька, что хвост в дверях зажимают несильно, а так лишь — чуть-чуть, можно даже сказать, что почти и не зажимают, а вопит он благим матом совсем не от боли, а от чувства долга перед подрастающим поколением, зеленые ничему не верили и продолжали свои митинги.

Математику в выпускном классе ведет осел. Да-да! Тот самый — Иа-Иа. Он взглядом, полным мировой скорби, обводит бараньи рожицы и с тяжелым вздохом спрашивает:

— Что мы там с вами изучаем? Ах!

— Счет до десяти, — отвечает великовозрастный баран, который каждый в классе сидел от трех до семи лет. Поэтому он успел уже жениться и обзавестись детьми и внуками. И поэтому поставил перед собой высокую и прекрасную цель: ударными темпами всего-навсего за четыре года закончить выпускной класс и с чистой совестью отправиться на заслуженный отдых.

— Вообще-то, — говорит Иа-Иа, — хотя я своей профессией и выбрал преподавание математики, эту самую математику я на дух не переношу. А люблю я литературу, знаю много-много стихов. Вот послушайте!

Травка зеленеет.

Солнышко блестит.

Ласточка с весною

В сени к нам летит.

Крупные слезы размером с ранетку гулко забарабанили по полу. Иа-Иа достает кусок махрового одеяла, которым моют классную доску, и долго вытирает мокрую морду.

— Интересно всё-таки, — раздается чей-то громкий голос. — А чего это ласточка в сене? Она же не корова и не баран и сена не кушает.

Иа-Иа раскрывает рот, долго смотрит на класс широко распахнутыми глазами и в задумчивости чешет копытом между ушами.

— Действительно, — говорит он, — я как-то об этом не задумывался. Хотя стихи эти узнал и полюбил всей своей поэтической ослиной натурой еще двенадцать лет назад. Я даже помню, в каком это месяце было. Но почему же ласточка в сене? М-да! Это вам не тригонометрия со стереометрией! Тут о-го-го какой разум нужен!

— А может быть, ласточка ночевала в сене? Весной-то ночи еще холодные бывают, — предположил отличник Дениска.

— Хм! Интересная версия!

Иа-Иа подскочил с учительского стула и стал быстро ходить взад-вперед вдоль классной доски.

— Допустим, что ты, Дениска, прав. Но вот мы… Когда мы поднимается ото сна, мы первым делом бежим умываться. Почему же ласточка не сделала этого?

Бараны, а вместе с ними глубоко задумываются до самого звонка, то есть до кошачьего воя. Хорошо, что сегодня пара математики, а потому можно еще один урок посвятить ласточке.

— Я думаю, что ласточка не успела помыться, — размышляет баран Сашка. — Пришел хозяин с вилами, чтобы набрать сена корове, и ласточке пришлось как можно быстрей уносить крылья.

— Ну, что же! И такая версия имеет право на существование, — удовлетворенно говорит Иа-Иа.

Он доволен поэтическими успехами своих подопечных. Даже если всего лишь шесть-семь баранов из выпускного класса станут Пушкиными и Есениными, он будет считать, что не зря прожил жизнь.

Иа-Иа подходит к окну и долго смотрит на белый помойный ящик, предназначенный для того, чтобы вокруг него выбрасывали мусор и выливали помой. И наконец произносит:

— Понимаете, у настоящего поэта, кроме прямого смысла, всегда есть глубинный, подтекст. Настоящий поэт должен быть философом. Вы понимаете меня, бараны?

Бараны кивают и снова надолго задумываются.

— Можно мне попробовать.

Это тянет лапу бараночка Ирка.

— Пожалуйста! Пожалуйста!

— Я думаю, что сено это символ ушедшего лета, молодости, свежести чувств. Всё позади, в прошлом, засохло, так сказать. Да! Весна! Но ласточка уже стара. И весна уже вызывает в ней не выброс адреналина, а грустные воспоминания об ушедшей молодости и любви.

— Какое поразительно тонкое и глубокое наблюдение!

Иа-Иа восхищен, от возбуждения он топает копытами. Пол и потолок трясутся, как от семибалльного землетрясения. И куски штукатурки сыплются на головы баранов. Но они так увлечены поэзией, что на такие пустяки просто не обращают внимания.

— А еще есть река во Франции — Сена. На ней еще Париж стоит, — замечают с задней парты.

— А причем тут река и Париж?

— Не знаю. Но поэтическая мысль непредсказуема. У поэта могут родиться самые неожиданные ассоциации.

— Это так! Это так! — соглашается Иа-Иа. — Я как-то раз у себя на лбу прихлопнул здоровенную такую муху. А почему-то подумал о бананах с апельсиновым соком.

К глубочайшему сожалению и учеников и учителя раздается протяжный кошачий вой.

— Ну вот! Всегда так! — разводит уши Иа-Иа. — Только прикоснешься к тайнам мироздания, как этот противный кот…Запишите, пожалуйста, задание на дом. К следующему уроку выучить счет до десяти.

Уже семь лет подряд на каждом уроке Иа-Иа задает на дом счет до десяти. Ну, и что из того, что его ученики так и не научились этому противному пошлейшему счету до десяти. Но зато, как тонко они чувствуют поэзию. А это похлеще всякой математики. Да и по правде сказать, и сам Иа-Иа не очень силен в счете до десяти.

На перемене Иа-Иа идет в учительскую, бубоня себе под нос:

— Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…

Какая прелесть! Какой слог! Какой полет мысли! Это вам не раз — два — три! Дурачок, нос подотри!