Сказ о том, как один адмирал трех "замочил"

О том, как один адмирал трех замочил.

В треморном царстве, в триколорном государстве, жил да был Царь. И не Царь вовсе, а так, царек… Любил царь, когда его народ любил. И чтобы любил его народ сильнее, Царь из кожи вон лез. То на хромой кобыле, верхом сзаду наперед усевшись, перед ратью проедет, то с тлеющим фитильком у старой никчемной пушки, которую челядь вечор усердно редькой натрет, художнику заморскому позирует, то речь красную держит. А еще любил наш Царь удалью молодецкой похвастаться. Выйдет, давеча, бороться в круг с богатырем доморощенным, а тот, царя узрев, и рушится подкошенным снопом ко ступням монаршим к удивлению зевак. Или еще зимой, под святки, несется с царицею своей на санях с горки ледяной, визг, бедлам, народ веселится. И, что интересно, любил народец царя своего, и как не любить, ежели — Царь! Про подвиги его на всяком углу глашатаи голосят, скоморохи его прославляют, и купцы за здравие его пьют.

Только казалось царю нашему, что не всяк из народа его предан любовно государю своему — императору. Бывало, вызовет ключника главного, даст щелчка по лысине, отвечай, мол, вражье мясо, все ли меня любят, али как? Тот бух в ноги, не вели казнить, мол, не все. Тут во полатях, али рядом кому, так от любви жарко аж! Во столице еще туда-сюда, стараниями моими, кому кость, кому обмясок… А за воротами града стольного скука великая стоит! Народец все более во бороды ухмыляется, горькую глушит, да песенки крамольные на гармошках играет. Но — альтернативы (дал же Бог словечко) тебе царь-надежа нет и быть не может. Потому как — Царь!

Призадумался тогда государь, размышлять начал, как ему всем — таки понравиться, любым стать? Деньжат, что ли, подбросить тем, кто за околицей стольного града живет? Так нету их — денег-то. Все не то, куда ни кинь — всюду казна пуста. Растащили, стало быть казну… С горя — печали велел он пушчонку редькой снова натереть, да хромой кобыле овса посочнее в ясли подбросить, да легче от этого не стало.

И тут, откуда ни возьмись, возник перед ним гном. Ростом с табурет, борода до пола, нос кривой, на голове колпак дорогой. Подбежал к Царю и хвать его за штанину. «Что ж ты, дурья башка, напрягаешься? Ни быть тебе любым всем, на всех казны не хватит, а на кого хватит — тех и народцем прикажи величать. Остальные — быдло безродное, неизвестное и вредное. А мне за совет мудрый прикажь отрядить все, чего у тебя в государстве под земелюшкой схоронено. Тебе все равно не надь, у тебя пушчонка парадная токмо в редьке нуждается, а она мне без надобности, а мне — пригодится, гномов — дружков своих, конкурентов, по миру пущу, будут сено зимой в яслях воровать». С тем и пропал.

Обрадовался Государь — надежа, велел указы писать один за другим. Один другого мудрее, и в каждом за гномом, да за челядью близкой наделы расписал. Кому лес, кому воду, кому пашни, кому армию, кому флот.

А было в государстве этом флотов пять штук. Первый так — сяк, славы много, толку меньше. Второй так далече всех, и не знал о нем никто, каков он из себя, флот этот, Второй. Третьего и совсем не было, особливо, когда порвали его, деля с Гетьманом — сусидом. Зато Четвертый еще на ладан дышал. Скрипел дюже, и при старых — то Царях он загибался, хоть и был всех виднее, а тут, как государство растащили все, кому не попадя, он то только и был опорой Царю в море — акияне. А главный, Пятый флот, в стольном граде был. Хоть и не случилось там даже водоемца сколь видного, но флот был всем флотам на зависть! И адмиралы толстые тут были, казну тащили, и их холуи, те, к кому без «чего изволите-с» не подойти простому морячку, пруд пруди! А заправлял всем этим Главный адмирал морской. Он с рождения своего, пока папка его, тоже Адмирал главный, по морям егозил, в деревне на пруду кораблики долбленые запускал, и в жизни своей окромя Пятого флота, да прудка того ничего водоподобного и не видывал. Любил адмирал тот курей кушать, и прозвали его через то Куроедом.

И отписал Царь наш все флота главному адмиралу морскому! Куроед сунулся было на Первый, да там корабли одни, галеры, да брандшлюпы. Эка невидаль! Подался он на Второй. А найти его не смог, больно далек тот флот… На Третий даже и не совался, а чего соваться, коли и нет его? А вот к Четвертому подавшись, узнал адмирал морской, что не любят его и царька на флоте ентом. Не любят, да службу несут туго, присягу не меняют, корабли, хоть редькой не трут, да в моря исправно выводят, ворога пужают и укрощают.

А верховодит флотом тем не кто иной, как его давнишний знакомый адмирал Сучок (крепок был, могуч и неподатлив как старый сук). Адмирал тот, хоть с Пятым флотом и не дружен был, и на Четвертом в походы морские ходил, и на Втором воевал, и Третьим командовал! Вызвал Куроед Сучка к себе и ответ держать велит — как так получается, что флот хиреет на глазах, вянет аки герань в стужу? И отвечает ему старый опытный Сучок: «А воровать меньше надоть там, на флоте Пятом, да гномов разных слушать меньше, ублажать их и все наделы подземные отписывать, да народцем называть тех, кто у палат красных сапоги языками лижут».

Как затопал ногами в ответ главный адмирал! Ругался он словами, кои и передать автору стыдно. Выгнал он Сучка с глаз долой, да велел Указ писать. Что в Указе том, нам не ведомо, только одним словом, не попал тот адмирал с флотом тем в число народа, царем названного, попал он в быдло безродное. А чтобы удалить Сучка непокорного с флота бунтарского, велел Куроед каверзу учинить.

А тут, как на грех, на флоте Четвертом галера безродная потонула. Гребцы перепились в срам, раскачали корабль, удаль указуя, да и перевернули ея, сами потонув. Одного таки выволокли из пучины. Он сначала сообразить ничего не смог, а как сообразил, что сотворил сотоварищи, разрыдался и покаялся. Да не выдал он, поелику пытаем не был, что галеру ту раскачать, да утопить им сам Главный адмирал приказал! На том и прощен был.

Да не простил Сучка Куроед. Под ету каверзу велел Указ строчить, Сучка в кандалы одеть, да в острог заточить. А с ним вместе и еще двоих, кои ярее других за Сучка заступаясь, горланили. Как ни заступались адмиралы поменьше за них, слушать никого не стал, сослал тех с глаз долой, да и Четвертый флот к ногтю… Не стало и Четвертого, токмо Пятый, самый могучий в государстве остался.

А гнома того анадысь я видывал в граде стольном, разъезжает на карете золоченой с бубенцами серебряными, народец при виде его шапки ломит, а быдло безродное так прямо в ноги бухается. А Царя — батюшку с тех пор ни я, никто другой и не видывал, говорят и не было того царишки-то…